скачать книгу бесплатно
Вансан сел, прислонясь плечом к камню.
– Ну и как долго?.. – старался говорить мягко, неспешно, опасаясь вспышки раздражения.
– Сколько потребуется. Понимаешь? Ты мне вот что, приноси информацию, а я буду делать выводы для тебя.
– Для меня?
– Ну да, не надо тебе разве?
По голосу и едва различимым глазам Вансан понял, что Петя не поддастся уговорам.
– А есть не хочешь?
– Нет, запас не иссяк. А вот курить, если есть, давай.
Вансан ушёл, оставив сигареты, и приходил в тот день ещё несколько раз, съездив прежде успокоить бабку с Тамарой. Сосед Владислав также увязался – «из интересу». «Не иссяк, говоришь, запас? Ишь ты, грамматей…»
Через несколько дней Петя «созрел» и согласился наведаться домой помыться. На другой день Тамара приехала на дачу и учинила скандал на предмет того, что он, отец, бьёт здесь баклуши, тогда как сын его спит в ванной и мать ни во что не ставит:
«Ты хоть понимаешь, что умыться даже нельзя по-человечески!»
Вансан на взводе помчался домой и под вздохи тёщи вытащил Петю из ванной, где тот действительно спал, побрив себе зачем-то голову перед этим (хотя, возможно, про армию опять задумался). Пробыв в лоне семьи ещё некоторое время и убедившись, что воспитательный пыл Тамары угас, Вансан вернулся на дачу: надо было позаниматься с документами из архива для статьи в газету – близился юбилей города, а в присутствии Тамары у него что-то не очень получалось сосредоточиться. Она говорила: работай-работай, но через каждые три минуты заглядывала с каким-нибудь пустым вопросом, – он тупо вчитывался в текст и ничего не понимал. Вот и сейчас – теперь уже без нужды – поскольку вопроса не задала – она зашла в комнату, с укоризной на лице: вот, мол, занимается всякой ерундой, – постояла, помолчала несколько минут и удалилась. Несколько раз он повторил себе, что это: «Мелочи жизни. Успокойся», – но тщетно.
Перед тем как удариться в бега, Петя обронил: «Она говорит: я мешаю ей жить». Вансан давно заметил, что Тамара не умеет выбирать слова. Точнее, не понимает, как больно иной раз её слово ранит. Все обороты, подхваченные на стороне, отличались меткостью, выразительностью, но применялись ею не ко времени и месту. В такие моменты Вансан мысленно желал: «Лучше б ты была немой. А ещё лучше – глухонемой».
Луна зашла. Стал чётче виден костёр под горой. «Ну, довольно!» – Вансан завёл мотор и тронулся в обратный путь. Вернувшись на дачу, увидел на столике Петины ключи – от дома и дачи. «Что это?! Забыл?! Или нарочно оставил?!. Почему?!.» – До боли сдавил ладонями виски…
Мародёры образца 1993-го
Когда отец уехал, Петя развёл костёр. Помимо хвороста он набрал пижмы и других трав с тем, чтобы бросить на угли. Стало накрапывать, и он перенёс костёр в укрытие из составленных шалашом панелей. Здесь дым и запах трав был ощутимей. Петя расстелил пальто, сел на него и укрылся полушубком. Вскоре облако галлюцинаций окутало его…
В последние месяцы он увлёкся латиноамериканскими мистиками, шаманами, ясновидящими, читал о них книги. Загорелся желанием научиться входить в состояние транса, при помощи которого можно понять до сих пор не понимаемое им в окружающем мире. Изматывающая подавленность должна оставить его, отступить, только нужно приложить усилие, настойчивость, научиться управлять своей психикой. Это показалось ему панацеей от всех бед…
Потрескивал костёр… Не сводя с него глаз, Петя начал погружаться… Вначале он почувствовал облегчение: нет рядом больше ни матери, ни отца, ни бабки, ни кого бы то ни было ещё, кто мог бы ему досадить. И это уже хорошо. Затем поплыли грёзы, мечты – почти что осязаемые, вполне реальные. И Петя отдался этой возникшей в нём лёгкости, невесомости даже, беспричинной весёлости. Он стал разговаривать сам с собой, взахлёб, перескакивая от одного к другому, нисколько не смущаясь несовместимостью каких-то понятий… это было неважно.
Внезапная смена картин и ощущений насторожила его, но он не стал противиться им и они подступили вплотную…
Ночная Москва, он идёт по набережной неподалёку от Белого дома, какие-то люди снуют туда-сюда, кричат, размахивают руками и предметами, пытаются увлечь встречных. Небо вдруг распарывают петарды. Звуки трещоток, умножаясь эхом, заполняют стылое пространство. Петей овладело щекотливое любопытство, и он побежал туда, где, как ему показалось, происходили грандиозные события.
Мохнатый мужик махнул ему из подворотни, Петя по инерции проскочил было мимо, но воротился:
– Чего? – и нетерпеливо вперился в его косматую бородищу, готовясь броситься дальше.
– Куда ты! – схватил его бородач за плечо и втолкнул в дворик. И тут над головой и по стенам брызнул тугой веер не то щебня, не то ещё чего-то противно жёсткого. Мужик ойкнул и опустился на одно колено.
– Иди-ка, парень, домой лучше, схоронись, – прогудел он с натугой. – Чего ты тут забыл. Вишь… пуляют, нехристи.
Неудовлетворённое любопытство, однако, погнало Петю дальше. Он миновал один двор, другой, в третьем прижался к стене, притенённой от фонаря кустами. Что-то происходило там, посреди освещённого, как стеклянная колба, пространства. Вглядевшись, окоченел в испуге. Трое били четвёртого, который пытался отбиваться. Наконец вырвался и кинулся бежать.
– Стой, гад! – крикнули ему. И следом ударила автоматная очередь. Убегавший рухнул так, будто хотел прокатиться по асфальту на животе по-пингвиньи.
– Чёрт с ним, – прохрипел одышливо стрелявший.
– Ну нет, – возразил другой, и, подбежав к упавшему, принялся стаскивать с него кожаную куртку.
– Да она ж дырявая теперь, дурень.
– Погляди-им, – и мародёр распростёр трофей над головой.
– Не светится!
– Куда ж попал?
– В заты-ылок!
Дождавшись ухода вооружённых людей, Петя без прежнего азарта – внутри будто лопнуло что и растекалось теперь липкой слабостью по телу – выглянул из своего укрытия: он, наконец, осознал, что происходит вокруг. Треск выстрелов, хлопки погромче, какой-то ор и вой не сулили ничего доброго. Выбираясь из опасного места, он ещё три раза был свидетелем кровавых разборок, в последнюю чуть не вляпался сам. Забравшись в кузов грузовика с развороченным рылом, он лёг на холодные доски, желая перевести дух. Опять посыпал дождь…
…Очнулся и… не смог сообразить, где находится. Резко встал, ударившись о бетонный свод, заскулил от боли…
Костёр едва теплился. Носком башмака Петя поворошил угли, подбросил веток и трав.
Реестрик грехов.
Напротив вагона – инвалид на тележке с подшипниками. У него отсутствуют ноги – по самое некуда. Одно туловище, зато с баяном в крепких волосатых ручищах. Красные и заскорузлые пальцы наяривают профессионально, без малейшей фальши, что несколько странно… для моего сознания. И сам он поёт хриплым голосом, но довольно проникновенно:
– Дорог-а-а или доро-ога?
Дорога-ая ль дорога?
В бездорожье па-анемногу
тянет левая нога-а.
Гы-гы-гы да га-га-га,
невзирая на рога.
Не могу рога я сбросить,
не могу решить пока…
Поезд трогается, заглушая лязгом самодельные куплеты. И я смотрю из тамбура на усечённую и всё уменьшающуюся фигурку, разевающую беззвучный уже рот, как при зевоте, пока проводница деловито не касается моего плеча. Жаль, что не удалось дослушать – неожиданный текст. Несуразный… но что там у него дальше?.. Надо было кинуть ему червончик. И всё-то у меня мысль запаздывает.
Но вот мы с Валерьяном в купе, озираемся. Мало того, что давненько мы не путешествовали на поездах – всё самолётом да машиной, но вот на таких модерновых колёсах нам вообще не приходилось. Ещё в тамбуре бросилось в глаза: что переход в другой вагон заэлектронен – кнопочки-лампочки красно-сине-зелёные – чик-чик-чик, как на ёлке новогодней бегают. А на дверях туалета радостно полыхнуло неоном нечто вроде приветствия: заходи, мол, дружище, когда только пожелаешь, не считаясь со станциями и полустанками, только не забудь штаны расстегнуть от удивления и не взбирайся по привычке на унитаз с ногами – взгляни налево, взгляни направо и найдёшь всё, что тебе нужно. В купе же – вообще дикий комфорт, да ещё телевизор впридачу…
– Это они к олимпи-я-аде готовятся, – резюмировал Валерьян.
– Ага, морально подготавливают, – согласился я, да и как не согласиться? – Воспитывают. Заранее. Дабы не ударили в грязь лицом перед заморской культурой.
– Только бы ещё билеты подешевше…
– Да, тут мы лопухнулись.
От известного слова лопухи… Перед самым отъездом я залез в интернет и обнаружил: на самолёте – а это всего лишь два часа и десять минут лёту – могли бы мы очутиться в Адлере всего за половину цены, каковую заплатили за этот супер-пупер вагон. Акцию сезонную прохлопали!
И тут я решил, что наступило время подробным расспросам и уточнениям (раньше всё суета заедала) – пока Валерьян в ступоре от окружающего комфорта:
– Ты говорил с ним обо мне? – имелось в виду: знает ли игумен скита, что я не воцерквлён? И что журналист? Валерьян шевельнул бровью, вывернул слегка нижнюю губу, раскрыл ладони лодочкой кверху – дескать, а как же, само собой. А ладони у него – только сейчас заметил – наподобие половинок кокосового ореха: снаружи коричневые волоски в глубоких морщинах, изнутри же молочно-матовая белизна светится, – ну прямо как у нашего предка – обезьяны. Но это по Дарвину. А в скиту, куда мы направляемся, верно, полагают, что мы создания всё-таки Божии. Впрочем, и по науке сейчас не всё однозначно. Некоторые считают: из Космоса нас занесло. Совпадение получается. Потому как: космос-то кто создал?
– И что он?
– Да тебе не всё равно? Ну, журналист, ну продажный писака – и что?
– То есть как? Ты надел на продажного писаку крестик на суровой нитке – перед самым отъездом – и этого, считаешь, довольно? Я же ни одной молитвы толком не знаю. Прикажешь роль верующего играть? Норма-ально. Любопытно. Курортно. Мы каждый день роли исполняем, не спорю…
– Ну вот видишь. И хорошо, что не споришь.
– Но такая роль, извини, не из… праведных, знаешь ли. Лицемерие… оно чревато… Фарисейство! А вдруг?.. – и я указал пальцем в потолок, где курилось облачко прохлады от кондиционера.
Валерьян смотрит мимо меня и либо создаёт вид – не понимаю, мол, либо, в самом деле: о чём ты, браток? Недоразвитым меня считает? Так бы и вмазал…
– Постой, ты куда?
– Умоюсь. Взопрел от вашей любознательности.
– Погоди. Я вот тут выписку одну сделал из современного автора.
– Да зачем мне?
– Ну ты послушай, десять секунд, а потом хоть замойся.
Валерьян не снял руки с никелированной ручки, но дверь всё же не открыл.
– Слушай, я и правда взопрел…
Взопреть и запалиться, в общем-то, было отчего. У него привычка рассчитывать время до микрона – дабы, значит, не маяться в ожидании там, где наметил быть. И рассиживали мы поэтому в его квартире до упора, укладывали-перекладывали вещи в дорогу… а затем кормчий резко встрепенулся: пора! – тяжеленные сумки на плечо! – и чуть ли не бегом. А по дороге вспомнил: воды надо купить. Резкий поворот в магазин, там впопыхах расколол бутылку, пришлось брать другую… да ещё уборщица со своей шваброй заклеймила нас разгильдяями, безрукими уродами, и бог весть кем ещё… даже почему-то отщепенцами намазаными.
Я тут недавно вычитал из «Жизни Иисуса» Ренана, что весь, так скажем, мелкий персонал, даже «Низшие служители при храме… исполняли свои обязанности со всей вульгарностью и отсутствием религиозного чувства, свойственными низшему духовенству всех времён». Цитату привожу дословно, поскольку также занёс в блокнот. А вот из «Великих посвящённых» Эдуарда Шюре… Хотя стоп!.. Вот я и проболтался: конечно же, я готовился к поездке, подчитывал литературу… Но нет, тут мной владело не желание пощипать замечаниями монахов – просто обычная человеческая слабость: боязнь попасть впросак, то есть опаска не иметь хотя бы приблизительного представления о религиозных вопросах нашего благословенного двадцать первого века. О том, как после периода «умолчания» и т. д. наступает новый цикл – возвращения в религиозность? И воцерковления?
– Секунду ещё. Присядь ещё на минутку.
– Да заче-ем?
– Вот я записал опять же для памяти, чтоб не путаться в процессе выявления, так сказать, – и я шлёпнул по колену открытой записной книжкой. Валерьян усмехнувшись, присел.
– Ну?
– Баранки гну. Реестр грехов. Твоих, между прочим.
– Моих?
– А чьих ещё?
Валерьян сдёрнул с полки над сиденьем полотенце, повязал вокруг шеи.
– Свинченный у тебя видок, Саньвань. Кто ж тебя так свинтил, дружище?
– Намекаешь, крыша у меня поехала? А кто в этом виноват, не догадываешься? – И, не дожидаясь ответа, я стал зачитывать: – Гнев, зависть, чревоугодие, алчность, блуд, уныние, гордыня.
– Это, что ж, всё ко мне относится?
– А сейчас проверим. С какого края начинать? Ладно. Рассмотрим в твоём кипучем внутреннем содержании эмоцию по прозвищу гнев. Часто ли гневаешься, друг мой?
– Бывает.
– Значит, признаём. Грешен. Следующая – зависть. Завидуешь кому?
Валерьян всерьёз задумался. Затянул чуть потуже полотенце на шее.
– Нет.
– Нет?
– Впрочем… Начать бы жизнь сначала. С теперешней головой, опытом… меньше бы тыкался попусту.
– Ты прям как мой папаша… когда-то давно он говаривал с растановочкой: о, если б при моей теперешней голове да опять в молодость окунуться!.. Ах. Да не пить. Он тоже не имел в юности наставника. Сам до всего доходил. Велосипеды изобретал на проторенных дорожках. А время, как оказалось, не ждёт…
– Да, и я завидую тем, у кого в начале пути оказался рядом терпеливый и умный человек, который направлял бы мою кипучую энергию в нужном направлении. Который бы объяснил мне, для каких целей создан я Богом.
– Ни больше, ни меньше? Стало быть, опять грешен? Раз завидуешь. Едем дальше. Чревоугодие.
– Грешен. Ем много хлеба, сдобы. Иначе откуда у меня сей мозоль? – И Валерьян, усмехнувшись, погладил свой крепкий животик.
– Ну… тут бы я тебе скостил. В твоём возрасте скорее стройная талия тебя обезобразила бы. Ставим плюс. Это чтобы ты не заподозрил меня в излишнем пристрастии. Далее. Алчность. Алчен ли ты, мой френд?
– Аки сущий на земле.
– Это как понимать?
– А так и понимай.
– Нет, ты давай без фокусов, попроще, попроще будь…
– Хорошо. Что у меня есть? Квартира, куда из Германии то и дело приезжает бывшая жена – повидаться с внуком, детьми… Я хочу сказать – не хоромы. Потому сплошная суета и маята.
– А дача как же?
– Вот когда дострою и решу, кому завещать…
– Ага, вот почему ты не торопишься достраивать. А ты собери в тот ковчег всех…
– Так и мыслю.
– И чтоб все там перецарапались.
