скачать книгу бесплатно
Я не философ, рассуждаю по-житейски: да, церковь, как институт, удерживает семейные скрепы государства, бережёт от смуты человеков, врачует душу тому, кто верует… Но религиозность – это больше, чем некое учение. Это состояние духа, это вера в гармонию и целесообразность мира, это стремление души к справедливости. И наверняка в этом есть громадная заслуга церкви. Но не только её… Неуж опять долой Пушкина? За что? Так с какой целью мне ехать? В себе самом разбираться или за чадо своё просить? Совместно ли то и другое?
Вансан, тёща и царица Тамара
С кухни в прихожую, где переобувался пришедший с работы Вансан, выплывал горьковатый запах подгорелой капусты. При виде вошедшего зятя Ксения Антоновна, восьмидесяти лет с хвостиком старуха, поникла головой, точно нашаливший и чувствующий свою провинность ребёнок. Забавность заключалась в том, что росточек её соответствовал отроческому. Двумя руками взявшись за ручку, она поспешно переместила с плиты на стол сковороду, сама же плюшевой мышью села у холодильника на краешек табурета и потупилась. Затем, спохватившись, взяла – смахнула как бы – с подоконника целлофановый пакет и стала тереть его в ладонях. Вансана это иногда очень злило. И сейчас, чтобы предупредить раздражение, он сказал себе мысленно: «Я те пошуршу, мышь ты этакая…», – затем вслух:
– Бабуль, а капусточка малость того-с, пережарилась.
– Дак вот капустка така, видать.
– Какая «така?»
– Разна быват. Одна сочна и без маслица не подгорит, а другу возишь-возишь, глядь – уж и заскорузла.
– Да? Не знал. Но мне всякая нравится, особо со сметанидзей. Сметанидза есть?
Старуха, выронив пакет, поспешно сунулась в холодильник.
– Ну и что, бабуль, – принимая из её корявых ладошек банку, спросил Вансан, – и по какому поводу мы пригорюнились? Прямо траур витает по воздуху, – и поводил ладонью, разгоняя вроде туман.
– Ах, батюшка, – всхлипнула старуха, – стёклышко-то я расшибла, ай-яй. Я его и не трогала вовсе, только и прошла мимо. А оно – раз… и в кусочки.
– Это какое?
– Да в серванте вашем.
– В стенке, что ль?
– Вот-вот, в ей. Шмяк на ковёр, я только вздрогнуть успела! – Старуха всплеснула руками, будто вновь перед её глазами падало и разваливалось на куски стекло. – Стала собирать, да что… не склеить уж.
– Стекло? Склеить? Да шут с ним, бабк. Какая потеря. Ты меня продолжаешь удивлять. Тамарка вот съездит во Францию, поглядит по сторонам, наберётся впечатлений и такие мебеля моднячие прилупит, что топором не вырубишь. Так что не горюй.
– Да как же ж, – старуха покачала головой. – Ты-то-тка так-то рассудил, а дочка не так-то.
– «Тытотка – не тытотка», а как ещё?
– Старая ты, говорит, коряжка. И всё.
– Ну, это ж не всерьез. У-у, вкусная капуста. Плюнь и не думай, мамуль.
Старуха недоверчиво покачала головой и шмыгнула носом.
– Не думай, не думай. О чём жа мне ещё-тка думать осталось.
Однако старуха приободрилась, поправила на голове свой серенький платочек, одёрнула плюшевую кофтёнку и, подхватившись, пошмыгала в комнату. Но вскоре вернулась:
– А разве не ездила она во Франсию ету?
– Нет ещё. Ты с Испанией спутала.
Старуха глубоко задумалась, склонив свою головку на левое плечико и прикрыв глаза. Большая родинка на правом веке, если не всматриваться пристально, оставляла ощущение следящего за тобой зрачка, и получалось: бабка подглядывает за тобой, даже когда спит.
Поужинав, Вансан прошёл в общую – «телевизорную» – комнату, оглядел стенку и обнаружил «пробел».
– Не очень и заметно.
Пощелкал пальцами и – слегка притопнул. Стекло рядом с «пробелом» покачнулось и медленно стало падать. Вансан даже успел порассуждать: подхватить – не подхватить? Сделал шаг назад.
– Вот, пожалуйста, сама рассохлась – сама и виновата.
На звон пришмыгала старуха, она, очевидно, стояла у приоткрытой двери своей комнаты.
– Что, опеть?
– Угу.
Старуха перекрестилась и ладошками прижала свои сморщенные щёчки. При всём её внешнем сожалении Вансан заметил, что она довольна очередным уроном – не ей одной теперь будет укор.
Зазвонил телефон.
– Ты дома? – бесстрастный голос Тамары.
– А что, есть сомнение?
– Сходи за квартиру заплати.
– Я заходил, толпа народу.
– Пени платить будешь.
– Похоже на то.
– Иван, ты как не хозяин, как не мужик прямо. Я всё в дом, в дом, а ты…
– Ты чего звонишь-то?
– Забыла! И всё из-за тебя!
– С чем и поздравляю. И с разбитым стеклом.
– У?
– Упало мне на голову.
– И цела голова?
– Представь себе.
– Жаль, – и положила трубку.
– Царица, понимаешь!..
Через минуту «царица» перезвонила:
– Петя пришёл?
– Нет ещё.
Помолчала, положила трубку.
– Ну, снова здорово! Что опять?
Не найдя ответа, Вансан стал собираться на дачу.
Выезд «в поле»
– Отвёз бы ты меня, что ли, в поле.
И такая щемящая тоска прозвучала в голосе Пети, что Вансан сразу согласился:
– Хорошо, едем.
Петя вскочил с поспешностью и выдохом облегчения, как мог бы вскочить и обрадоваться маленький ребёнок. Пока он собирался, Вансан, облокотившись о перила веранды, наблюдал шевеленье тёмных вершин берёз на фоне затягивающегося облаками неба…
Петя как-то уже просился в «поле» – живописный пейзаж у реки, куда также вписались завезенные плиты и панели для нового дома, – но Вансан тогда усомнился, хорошо ли там ночью: холодно, сыро, одиноко…
– Я готов, – и в Петиной нетерпеливой позе – опасение, что отец передумает: так – мелькнуло в сознании – щенок скулит и вертится перед дверью на улицу: гулять, гулять! – и просительно оглядывается на хозяина.
– Взял бы полушубок, что ли, да пальто старое.
– Зачем?
Ах, какое в голосе нетерпение.
– Да холодно ж будет.
– Костёр разожгу.
– Всё равно возьми, не помешает, не на себе ж тащить – в багажнике, а я пока мать поищу.
Пока ехали, Вансан пытался вспомнить, было ли у него в юности такое вот желание уйти от людей… Этот специфический термин обозначал не геологоразведочную или археологическую экспедицию, скорее – сказочную страну: во чисто поле… на единение с природой… в состояние душевного равновесия…
Припомнилось ему из чужой биографии: Веня, брат Тамары и, стало быть, шурин, по рассказам родственников, в детстве убегал из дома, будучи психически неуравновешенным юношей. Отцу его, когда решил жениться, родители невесты дали буквально от ворот поворот, потому что в свои восемнадцать лет был он законченным (потомственным) алкоголиком. А чтобы приготовления не пропали даром, женихов поезд завернул во двор Ксюшки… теперешней, значит, тещи Вансана, Ксении Антоновны.
Вот бы знать обо всём этом до…
Впрочем… Нет-нет, причины не только в наследственности. «Помнишь, ты написал статью про всеобщее помутнение рассудка… Перестройка… канун того… канун сего… и люди будто с ума посходили… озлобление приняло характер средневековой зверской эпидемии… В трамвае, в аптеке, в магазине, на эскалаторе… рвём другу друга на части!.. чуть ли не война гражданская!.. И это ж не год, не два!.. Терапия шёлковая!
Так сколько лишних психов появилось, не выдержав эмоциональных нагрузок?!. Вместо привычных и научно обоснованных двух процентов… сколько? Десять? Пятнадцать?..»
Приехали на место. Сквозь тучи пробилась луна. Петя поспешно выскочил из машины и с жадностью шумно вздохнул.
Вансан тоже вышел, огляделся: залитая лунным блеском полянка представилась ему сценической площадкой, на которую вот-вот должны были выйти актёры. «Поле дураков, – усмехнулся. – Ну, ё-маё!»
– А не остаться ли мне с тобой? Хорошо-то как! А дождь пойдёт, в машине переночуем.
Петя ответил не сразу:
– Полушубок взял, пальто взял. А дождь… под плитами могу спрятаться!
На их участке бетонные панели были составлены шалашом.
– Утром приехать?
Петя отвернулся, будто не расслышал.
Вансан покатил по просёлку к шоссе, остановился на пригорке, откуда были видны окрестности, заглушил двигатель. Что-то удерживало его. Разброд в мыслях и ощущениях не больше прежнего вроде, но ещё и сердце стало вести себя непривычно – сожмётся, отпустит, потом несколько раз кряду трепыхнётся, точно птенец крылышками взмахнёт, и некоторое время в расслабленном бездействии. Малодушно подумал: вдруг Тамара приехала на дачу. И значит, опять опостылевшие упрёки, либо истерика… Последнее время ему не удавалось разговаривать с ней спокойно. Она, полезный, как говорила сама о себе, в районе человек, постепенно – и возможно, незаметно для себя, – перенесла и на семейные отношения руководящий, непререкаемый тон. Особенно взбрыкивал под её прессингом Петя.
История с ним началась с прошлой зимы, а может, чуть раньше, только не обращали внимания. Он устроился в институте дворником, ища, очевидно, самостоятельности. Одно время жил там же, в дворницкой (нормальной, кстати, комнате), читал, занимался. Вансан с Тамарой несколько раз приезжали к нему, предлагали переселиться к одинокой двоюродной тётке, жившей в Москве неподалёку от института, но Петя упирался. Упрямство было отнесено к возрасту – желанию быть вольным, независимым казаком. Потом он не поладил с комендантшей, внятного объяснения на этот счёт не нашлось. Как прогнали с работы, бросил институт. Последнее обнаружилось ближе к весенним экзаменам, когда он заговорил, что собирается в армию и решение его окончательно. Экзамены сдавать-таки уговорили, остались кое-какие «хвосты» на осень, но то уже было не столь важно. Затем началась тягучая канитель… Петя сиднем сидел то дома, пока мать не доставала своими нравоучениями, то скрывался на даче. Исподволь Вансан пытался разобраться в его хандре, но преуспел не слишком. Некая девица из секции по самбо, конфликт из-за неё со старшекурсником. Всё это будто объясняло Петину меланхолию, однако лишь отчасти. Петя и сам не очень стопорился на этом… лишь бы отец отвязался со своими расспросами. «Девушка?» – «Да». – «Соперник?» – «Да, не поделили». Хотя по глазам видно: мысли далеко-далеко…
Тут ещё бывший школьный товарищ явился на побывку из армии, бравый, возмужавший. Рассказал, как в Чечню едва не загремел:
«У нас всех оторвышей подчищали – ну, таких, кто на пьянке попался или в самоволку бегал, или кто просто сорвиголова… Оторва, короче. Оторви и выбрось. И меня угораздило залететь на „губу“… как-то вывернулся… не знаю…»
И опять Петя загорелся армейской жизнью, чем поверг мать в очередную истерику. Вансан пробовал втолковать ей, что нет пока прецедента к новой психологической обработке сына, что всё это мелочи жизни, чтобы так уж драматизировать, но она продолжала давить на психику. И вдруг Петя пропал. Ни дома его, ни на даче. День, другой, третий… Всех знакомых обзвонили, все места, где он мог находиться, объездили, с ног сбились, уже на розыск хотели подать. И тут сосед по даче, Владислав, пришёл вечером (Вансан только что приехал из дома – с надеждой обнаружить-таки, наконец, Петю) и сказал:
«Слушай, иду с родника – ну ты знаешь – по той тропке, что мимо больших камней… Белка, собака моя, уши навострила, а потом и сунулась меж кустов в нору под валунами… Я заглянул, а там темно, но что-то шевелится. Может, Пётра твой?»
Бомжей в округе вроде никто не наблюдал. Мак по огородам, говорят, резали, молочко собирали – это да: двух хануриков и потрёпанную девку видали, а бомжей – нет…
Владислав тоже зачастую не очень уравновешен, хмур, мнителен; года полтора назад его сбила машина, и Петя тогда опекал его, когда тот на костылях перебазировался из больницы на дачный участок, помогал заготовлять сено кроликам и веники двум его козам…
Когда-то из этого карьера выбирали песок для строительного комбината. Теперь громадная выбоина в земной поверхности протянулась на километры, поросла березняком и кустарником. Вансан шёл напрямик, спустился по крутизне обрыва к большим валунам, образовавшим холм с несколькими ходами-выходами в подножии. У самого широкого проёма чернело и неприятно пованивало кострище. Присев на корточки, заглянул в пещеру. Да, что-то там есть, но что – не ясно. На четвереньках Вансан посеменил вглубь, несколько раз приложился лбом о выступы, пока не наткнулся на что-то мягкое. Когда глаза привыкли к сумраку, разглядел завернувшееся в полушубок скрюченное существо. Оно встрепенулось и дико вскрикнуло:
– Что надо?!
– Это я, Петяй.
Сын долго соображал, выравнивал испуганное дыхание.
– Ну и чего?.. Как ты меня нашёл?
– Да вот, чутьём… собачьим. Пошли домой, а. И вообще, как ты тут… не замёрз?
– Нет. Домой не пойду.
– Почему?
– Мне надо полежать ещё на земле. Мне легче становится.
