Песни радости и счастья

Евгений Абрамович

Песни радости и счастья

Единство тьмы. Предисловие

Хоррор часто играет на противоречиях и контрастах. Между прекрасным и ужасным. Добрым и жестоким. Обыденным и потусторонним. Надеждой и обречённостью.

Бывает, что название противоречит содержанию.

«Песни радости и счастья».

Не верьте словам на обложке! В этой книге нет радости и счастья. Какая радость от бесконечного дождя и копошащихся кошмарных снов? От сырости, плесени и тлена? От сумрака пустых комнат, замусоренных лестничных пролётов, скрипа трухлявых дверей, гулкого эха подворотен, безразличия улиц?

Эта книга – огромная декорация запустения (пускай и населённая похожими на людей созданиями), собранная из кусочков разных мест, реальных и вымышленных. Евгений Абрамович проворачивает фокус, навроде географического эксперимента Льва Кулешова: из девяти разрозненных историй монтирует единое потустороннее пространство. В котором клубы чёрного дыма пятнают низкое серое небо. Стены домов и фонарные столбы оклеены объявлениями о пропавших людях. В белёсом тумане замерли рогатые фигуры. В луче кинопроектора кружит прах. За голыми деревьями прожорливо ворочается вечный мрак.

Радость забвения? Счастье безвременья?

И не надейтесь. Приготовьтесь к разлукам, потерям, жертвоприношениям. К находкам, от которых кровь стынет в жилах. К упадку, гниению, смерти, которая лишь начало. Реальность рассказов тонка, зыбка, в трещины и разрывы сочится холодный космический ужас. Истории оживают, подкрадываются, окружают. И нет сомнений: таков план – книга обманула, убаюкала монотонным ритмом дождя, чтобы зловещий великан незаметно возвысился над читателем, над миром.

Сломленные, одинокие, кровоточащие сердцем герои, точно призраки, бредут сквозь ад по ночным улицам прошлого. Заключают сделки с тьмой, верят в жестокие чудеса. Они постоянно оглядываются, околдованные лживыми песнями радости и счастья, что поёт им тьма. Но возвращение в воспоминания, в города детства, в сияющие глаза первой любви не приносит им облегчения: ушло, не вернуть. Прошлое полнится тенями и бездушными масками…

Так почему же я всё-таки радостен и счастлив? Потому что палитра русскоязычного хоррора пополнилась новым отличным сборником. Потому что, вынырнув, чувствую, как свеж и сладок воздух нашей реальности, какой бы иллюзорной та не была. Потому что иду рядом с вами, дорогие читатели, и вижу предвкушение в ваших широко распахнутых глазах.

Человеческое зрение инерционно. Благодаря этой особенности восприятия рождается иллюзия непрерывности, и череда кадриков с замершими картинками превращается в движение, в фильм, в жизнь. Инерция впечатлений, которая возникает после прочтения сборника Евгения Абрамовича, вас удивит. Краски подсохнут, осядет пыль, огрубеет сердце. И тогда вам откроется нечто новое, в некотором роде сокровенно-запретное, и единственный путь примериться с этим – перечитать «Песни радости и счастья».

Дмитрий Костюкевич

Сны червей

В пятницу пошли смотреть на комету. В субботу папу должны были забрать в больницу. В хоспис, напоминала себе Ира. Хоспис – это не больница. Это место, где люди умирают, а не лечатся. Больницы не помогли папе.

– Все, – просто сказал он однажды. – Не могу больше.

Услышав его, Ира поняла, что это действительно все. Люди вроде папы не разбрасываются такими словами. Они бойцы, идут до последнего, не теряют надежды. Но при этом прекрасно понимают, что мирная капитуляция лучше бессмысленной борьбы, когда война уже проиграна. Все значит все. Ире было тяжело, но она не стала спорить.

Вокруг были веселые люди. У многих майки и бейсболки с мультяшным изображением кометы – улыбающаяся звездочка с длинным светящимся хвостом. Это стало чем-то вроде праздника. Комету ждали с радостью и тревогой. Больше года назад астрономы объявили, что она пройдет в предельной, но безопасной близости от планеты, как еще ни одно космическое тело до этого. Народ ждал сегодняшней ночи.

Ира хотела бы остаться дома, но папа настоял.

– Давай, доча, – сказал он, – развеемся.

Ира поддерживала папу под локоть. Его руки, которые всегда были сильными и крепкими, сейчас напоминали птичьи лапки. Высохшие, тонкие.

На улице уже совсем стемнело. Начало осени выдалось теплым, днем стояла жара, как летом, но по ночам чувствовалось наступление холодов. Тянуло сыростью, с деревьев с шелестом осыпалась листва.

Толпа собралась в центре города, возле ратуши и монастыря. Люди стояли по обоим берегам реки и на мосту через нее, задирали головы, смотрели вверх, в звездное небо. Показывали пальцами на север. Туда, где пылала комета. Уже несколько недель она была видна невооруженным глазом. Поначалу казалось, что это всего лишь еще одна звезда. Но с каждой ночью она увеличивалась в размерах. Хвост становился все ярче и длинней. Сегодня ее можно будет рассмотреть во всей красе.

Ира подвела папу к ограждениям на берегу реки. Он тяжело опустил руки на перила. От его лысого черепа отражался лунный свет. Подняв глаза, Ира ахнула от изумления. Комета словно сорвалась с неба. Подобно реактивному самолету она прочертила звездный купол от горизонта до горизонта, светящимся снарядом пронеслась по нему и скрылась за высотками на юге, оставив после себя только длинный пылающий след. Люди провожали ее взглядами, кричали и визжали. Снимали происходящее на камеры и смартфоны. Когда комета исчезла, Иру оглушили вопли и аплодисменты. В воздух взмыли фейерверки, то ли вторя людям, то ли провожая небесную гостью. На высоте с грохотом лопались разноцветные огни. Салют длился долго, его вспышки красиво отражались в спокойной воде реки.

Папа тронул ее за руку.

– Ну как, доча, понравилось?

Ира кивнула. Папа улыбнулся. Улыбка получилась плохой. Натянула тонкую кожу на лице, обнажила маленькие кривые зубы. Как же она раньше не замечала, какие у него некрасивые зубы? Раньше ей всегда нравилась папина улыбка. Они смотрели друг на друга, Ира надеялась, что папа не видит ее слез.

Ночью она плохо спала. Как и всегда в последнее время. Ворочалась, дремала, проваливалась в короткое забытье и снова просыпалась. Прислушивалась к тому, что происходило в соседней комнате. Двери теперь всегда были открыты. Папа ворочался и тихо стонал. От боли. Она это знала. Скоро он позовет ее. Как всегда, сделает это с извиняющимися нотками в голосе. Стыдливо, словно сделал что-то плохое и теперь сожалеет об этом.

– Доча…

Сначала тихо-тихо, словно сквозь сон. Потом громче.

– Ирочка!

По голосу слышно, что он едва сдерживается, чтобы не сорваться на крик. Ему очень больно. Ира поднялась и, не включая свет, пошла на голос.

– Доч, – папа с трудом сел в кровати. – Больно мне. Не могу. Давай…

Он просил укол обезболивающего, чтобы можно было хотя бы заснуть. За последний год Ира научилась их делать не хуже любой медсестры. Все необходимое лежало здесь же, в тумбочке. Она включила свет, достала шприц и пузырек, повернула легкое и костлявое отцовское тело.

– Ну как? – спросила она после укола, сидя на его кровати.

– Лучше, – соврал он, улыбнувшись через силу. – Спасибо, Ириска.

Ириска. Ласково, как в детстве. Ира выключила свет, собираясь вернуться к себе, но папа снова заговорил.

– Посиди со мной, доча…

В темноте она вернулась обратно к кровати. Села на край. Подумав немного, подтянула ноги, легла, опустив голову отцу на грудь. Дышал он медленно, тяжело. Ласково гладил ее по волосам. Тридцатидвухлетней женщине хотелось снова стать маленькой девочкой, забыть обо всем рядом с сильным отцом.

В окно застучала мелкая дробь.

– Дождь, – тихо сказал папа.

Ира не ответила. Она уже спала, свернувшись калачиком на одеяле. Ее голова теплым грузом покоилась у него на груди. Его мучили боли, укол не помог. Он стойко терпел, скрипя зубами и обливаясь потом, но молчал и не шевелился, боясь разбудить дочку.

Дождь барабанил по стеклу. Казалось, что вместе с водяными каплями снаружи падает что-то еще. Маленькое и мягкое, как комки земли. Оно почти бесшумно ударялось в окна, стучало по отливу под окном и летело вниз.

Утром проснулись рано, еще в темноте. Волонтеры из хосписа должны были приехать в одиннадцать. Ира помогла папе одеться, умыться и отвела на кухню, где накормила безвкусной водянистой овсянкой. От всего остального его рвало. Потом они долго сидели на кухне, делая вид, что им интересно смотреть утреннюю передачу по телевизору на стене. Не хотелось ни говорить, ни делать что-то. Оба понимали, что скоро он уедет и больше уже не вернется в эту квартиру. Так и сидели, пока не раздался звонок в дверь.

– Не приходи пока, доча, – сказал папа вместо прощания. – Отдохни сегодня-завтра. К мальчику своему сходи. Ты и так со мной намаялась. Потом придешь. Я устроюсь пока, обживусь. Потом, – он махнул рукой. – Договорились?

Ира кивнула, боялась что-то говорить. Знала, что не выдержит и разревется. Они обнялись, папа вместе с волонтерами покинул квартиру. Ира стояла возле окна на кухне и смотрела, как они садятся в машину и уезжают. Потом она все стояла и смотрела во двор. Дождь не прекратился. Небо затянули низкие серые тучи. Значит, наступила настоящая осень. Закончились теплые дни.

Целый день Ира не выходила из дома. Дождь. Да и смысла особого не видела. Валялась на диване, смотря фильмы, пролистывала страницы в интернете. «К мальчику своему сходи», – сказал папа. От этой мысли Ира грустно улыбнулась. Свой мальчик. Игорь. Милый, смешной, безотказный и навязчивый. Влюбленный и вечный друг, готовый на эту роль ради пары встреч в месяц, редких походов куда-то вместе и поздравлений на Новый год и день рождения. Странно, иногда думала про себя Ира, почему я ничего к нему не испытываю? Хороший же, правда. Добрый, щедрый, веселый, умный. С ним всегда есть о чем поговорить и о чем помолчать. И папе он понравился в тот единственный раз, когда они виделись. Игорь тогда был на седьмом небе. Был уверен, что знакомится с будущим тестем. Но после этого ничего не изменилось. Снова редкие встречи и скудные переписки в мессенджерах. Любой другой мужик уже давно плюнул бы на нее, дуру, а этот терпел, ждал. Но однажды, месяц назад, и он не выдержал.

– Знаешь, Ира, – сказал он тогда, – я все понимаю, у тебя дела, работа, отец больной. Но и я так больше не могу. Бегаю за тобой, как собачонка, уже который год. Нужно же и мне какую-то гордость иметь. Вы, женщины, жестокие. Говорите, что все мужики одинаковые, а ведь многим из вас самим это все не нужно. Отношения, я имею в виду. Семьи там и все такое. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Я для тебя все сделаю. Скажешь уйти, я уйду, не молчи только, не мучай.

Ира сказала что-то плохое, грубое. Они поссорились. После того разговора прошел уже месяц. Игорь как пропал. Не писал и не звонил, хотя раньше напрашивался на встречу чуть ли не каждый день.

– Доигралась, дура? – спросила Ира саму себя. – Вот и радуйся теперь. Тридцать два года, и ничего у тебя нет. Даже кошки, только работа. Все принца ждала?..

За этим маленьким курсом самобичевания Ира даже не заметила, как заснула прямо на диване перед телевизором. Видимо, усталость и тревоги последнего времени сморили ее окончательно. Во сне она находилась в толпе людей, которые стояли под дождем и смотрели на небо. На серые низкие облака, словно пытаясь что-то в них разглядеть. В них или за ними. На лицо падали капли дождя и что-то еще. Шевелилось, пыталось заползти в нос и глаза. Ира ворочалась и вскрикивала во сне.

Так и прошли выходные. Дождь за окном, сидение дома, телевизор, компьютер. И сонливость. Веки стали тяжелыми, будто свинцовыми. Движения замедленными. В сон клонило постоянно. Нервы, была уверена Ира, просто нервы. Ночью она проваливалась в сплошную черноту без сновидений. Пробуждение оставляло только смутные образы, которые тут же забывались. Точнее, их хотелось забыть.

В перерывах между бездельем Ира бралась за телефон. Хотелось или позвонить папе, или написать что-нибудь Игорю. Ни того, ни другого она не сделала. Папа запретил, велел отдыхать и ни о чем не беспокоиться. А Игорь… В прошлый раз они плохо расстались. Что теперь? Будет ли он рад ее сообщению, как всегда раньше? Ира в который раз ругала себя и откладывала телефон.

В понедельник она пошла на работу. Можно было проехать три остановки на метро, но она решила пройтись, развеяться и размять ноги. Дождь не прекратился, но утих до невесомой мокрой взвеси, словно сам воздух стал жидким. Мокрой пленкой оседал на одежде, лице, волосах, натянутой ткани зонта над головой.

Под ногами ползали дождевые черви. Почувствовали сырость, выползли из земляных нор. Копошились в траве газонов, на кирпичиках и в швах тротуарной плитки. Их тощие тела сокращались и удлинялись, перетягивая себя с места на место. Тут же двигались толстые неповоротливые слизни, оставляя за собой блестящие следы. С интересом шевелили короткими рожками. Ира шла медленно, стараясь не наступать на маленькие тонкие тела, но все равно время от времени подошва скользила по чему-то мягкому. Вскоре уже невозможно было обойти их. Черви валили сплошным живым ковром. Казалось, что сам тротуар ожил, пришел в движение. Рябью копошились они на плитке, на асфальте, на припаркованных машинах. Ира застыла на месте, парализованная удивлением и страхом. Вместе с ней остановились и черви, прекратили движение, замерли. Они поднялись, вытянулись почти вертикально, словно в одну секунду тротуар и дорога проросли живой, скользкой, розоватой травой.

Ира оглянулась по сторонам. Увидела еще нескольких таких же замерших в недоумении пешеходов. На миг ей показалось, что черви отдают честь, приветствуют кого-то. Они тянулись к тому, что было выше, над ней. Ира убрала зонт, посмотрела наверх. Небо брызнуло ей в лицо холодной водой. Оттуда же летели вниз люди. Один, другой, третий, десятый. Широко расставив ноги и руки. Одежда трепыхалась на них, как перья птиц. Человек ударился об асфальт в десятке метров от нее. В самой гуще медитирующих червей. Что-то лопнуло с глухим влажным треском, как расколовшийся арбуз. Его голова, подумала Ира. Когда остальные начали падать, она проснулась.

– Девушка, – ее осторожно тряс за плечо бородатый парень в капюшоне, – с вами все в порядке? Девушка?

Ира осмотрелась. Она сидела на скамейке на автобусной остановке. Вокруг люди, машины, автобусы. Больше ничего. Ни червей, ни падающих с неба людей. Все это… сон. Она заснула здесь, пока шла на работу. Даже не заметила. Это какая-то нервная болезнь. Она читала о чем-то похожем.

– Вы кричали, – сказал бородач.

– Все, – она вскочила и чуть не бегом бросилась прочь от остановки, – все в порядке.

Даже не оглянулась на сердобольного спасителя. Раскрыла над головой зонт, дождь по-прежнему моросил. На тротуаре вытянулся раздавленный кем-то длинный дождевой червь. Ира поежилась. Перешла дорогу. Впереди уже виднелся куб бизнес-центра, где расположились офисы компании, в которой она работала.

Ира не сразу заметила лежащего на земле человека. Слишком погрузилась в свои мысли. Немолодой мужчина лежал навзничь на мокрой траве газона. Рот чуть приоткрыт, на небритом подбородке блестела слюна. Над ним склонился такого же вида персонаж. Довольно грубо тянул за рукав мокрой куртки.

– Э, друг, – хрипло звал он, – э, вставай давай. Проснись.

Рабочий день тянулся длиннее обычного. Время, казалось, застыло. Дождливая серость за окном, полутьма помещений, которую не могли разогнать потолочные лампы. Гудение кондиционеров и компьютеров, щелканье кнопок, бессмысленные разговоры коллег.

Ира держалась за эту работу. После того, как папу забрали в больницу (в хоспис!), после ссоры с Игорем больше у нее ничего не осталось. Одинокая стареющая трудоголичка, работающая сверхурочно и по выходным. Работа дала ей должность заместителя начальника отдела, отпуска в Европе, новую квартиру, хоспис и дорогостоящее лечение для папы, которое все равно не помогло.

На лицах коллег отпечаталось тоскливое послевыходное похмелье, отходняк, ломка начала рабочей недели. Они создавали иллюзию бурной деятельности, делали вид, что им действительно интересны расчеты, графики и таблицы на мониторах компьютеров, лениво попивали кофе и перешучивались друг с другом. Но делали это медленнее, чем обычно, сонно, через силу. Широко зевали, терли глаза ладонями, подолгу смотрели в одну точку, словно пытаясь сфокусировать взгляд. Некоторые открыто кемарили в креслах, опустив подбородки на грудь.

Ире было все равно. Пусть делают, что хотят, не до них сейчас. Утром, придя в офис, она сразу позвонила папе. Не выдержала. Он сказал, что врачи предлагали погрузить его в искусственную кому. Так, мол, он будет меньше страдать. Папа отказался, хотел встретить смерть в своем уме, осознанно. После разговора Ира пошла в туалет, долго брызгала в лицо холодной водой. Взбодриться, отогнать слезы и плохие мысли. Никто здесь не должен видеть ее такой. Получалось плохо. Летом папе давали несколько месяцев, не больше. Уже заканчивался сентябрь. Скоро он не ответит на звонок.

Настроение было нерабочим. Ира взяла чашку и вышла в коридор, набрать воды из кулера. Там толпились люди. Очередь выстроилась к аппарату с краниками, увенчанному большой прозрачной бутылью. В коридоре царили сумерки, под потолком тускло мерцали лампы. Люди стояли молча, неподвижно. Ира встала на цыпочки, заглянула вперед, пытаясь рассмотреть причину заминки. Человек возле кулера нажимал на кнопку крана, в бутыли булькала вода, тонкой струйкой лилась в подставленную чашку. Там же, за прозрачным пластиком, как в аквариуме плавали длинные черви. Извивались в поднимающихся пузырьках воздуха. Синхронно, грациозно, словно танцуя. Человек продолжал набирать воду. Ни он, ни кто-то другой вокруг словно не видел плавающих в воде червей. Ира хотела крикнуть, предупредить, но ее отвлек стук из соседнего кабинета. Она с тревогой заглянула в открытую дверь. На оконном стекле снаружи распласталась большая серая ворона, широко расставив дрожащие крылья. Птица на лету врезалась в окно и теперь медленно сползала по нему. Из открытого клюва сочилась мутная красная кровь. Через секунду рядом с ней грохнулась еще одна, только гораздо сильнее, прочное стекло треснуло. Ира даже подпрыгнула на месте. По окну катились крупные дождевые капли, смешиваясь с птичьей кровью. Снаружи пролетел вниз кто-то еще, гораздо крупнее любой птицы. Потом еще. Ира стояла и смотрела, как с неба падают люди. Кусок серой тучи в высоте зашевелился, свернулся во что-то живое, подобие щупальца или гигантской лапы. Потянулся к окну, к зданию, к Ире. Она отступила на шаг, уперлась спиной в стену и только тогда почувствовала на теле чьи-то цепкие руки.

Она подняла голову со стола и недоуменно оглянулась по сторонам. Ни птиц, ни падающих людей. Она по-прежнему на рабочем месте. Опять заснула? Не может быть. Но тяжелые слипающиеся веки говорили об обратном. Что ж за день сегодня такой?

– Сегодня у всех так, – словно прочитав ее мысли, сонно улыбнулась ей Светка от соседнего стола, – я сама никакая. Как будто ночью вагоны разгружала. Вон на нашего посмотри.

Она кивнула на начальника, Дениса Петровича, который удобно устроился в мягком кресле за прозрачными стенами своего кабинета. Дверь была приоткрыта. Его громкий густой храп разносился по отделу и был слышен даже в коридоре. Он коротко вскрикнул и заворочался, сквозь сон замотал головой. Как ребенок, которому приснился кошмар.

Вечером, возвращаясь домой, Ира решила посидеть немного на скамейке у детской площадки возле подъезда. Не хотелось идти одной в пустую квартиру. Она посмотрела на свои окна на седьмом этаже. Темно, никого. Она подумала об этом с грустью, разочарованно, словно действительно собиралась увидеть там свет. Кто может там ее ждать? Папа и Игорь, сказала она сама себе. Готовят ужин, смотрят телевизор, говорят о футболе. Ждут ее, любимую дочь и жену. А ей самой остается только войти, отдаться уюту и покою. Ира грустно улыбнулась этим мыслям. Вдруг захотелось плакать и курить. Даром, что бросила полгода назад, глядя на папу. Курить, не плакать.

Сонливость к вечеру не прошла, наоборот, только усилилась. Ира чувствовала себя так, словно у нее сильный жар и все вокруг плывет, как во сне. Погода тоже не улучшилась. В мокрых сумерках загорались уличные фонари, тусклыми бледными звездами висели на изогнутых ножках опор. Ира сидела почти в полном одиночестве, если не считать одинокую молодую мамашу, которая, несмотря на холод и сырость, вывела на прогулку маленького мальчика. Малыш, потешный и пухлый в теплом комбинезончике, смешно и неловко ковырял лопаткой тяжелый слипшийся песок в песочнице. Мама сидела рядом на корточках, с улыбкой спрашивала ребенка о чем-то. Тот что-то звонко лепетал в ответ. Ира не слышала их разговора. Все звуковое пространство для нее заслонил скрип детской карусельки, стоявшей тут же, неподалеку, в метре от песочницы. Четыре пластиковых сиденья крепились к стальной раме, которая крутилась вокруг забетонированной в земле оси. На одном сидел человек, медленно отталкиваясь ногами, двигался спиной вперед. Карусель скрипела громко, натужно, словно ей было больно. От этого звука по коже бежали мурашки. Поначалу Ира даже не заметила незнакомца, слишком увлеклась разглядыванием окон, своими мыслями и матерью с ребенком. Из ступора ее вывел именно скрип, словно любитель каруселей пришел только что.

Ира пригляделась лучше. Сердце застучало, она подалась вперед. На карусели сидело длинное тощее тело, знакомое до боли. Сидело ровно и почти неподвижно, только ноги продолжали путь по кругу, задом наперед.

– Папа! – дрожащим голосом вскрикнула Ира и бросилась к нему. – Папа, как… что… почему… как ты здесь?..

Незаконченные вопросы, нелепые слова лились из нее, как рвота. Карусель замолчала, человек остановился. Поднял глаза, в упор посмотрел на дочь. Это он, без сомнений. Ушел из хосписа? Отпросился? Сбежал?

Одежда на нем висела, как на пугале. Та самая, в которой его забрали в субботу утром. Она шевелилась, шла волнами, словно под ней кто-то был. В доказательство этого появились черви, они лезли из папиных карманов, рукавов, из-за пазухи и воротника. Ира отступила, ее замутило. Отец подался вперед, силясь что-то сказать. Но вместо слов изо рта хлынули длинные извивающиеся нитки червей. Выкручивались, цеплялись за лицо, подбородок, лезли в нос, глаза, уши. Они лились потоком, раздували человеческое тело изнутри. Когда что-то громко хрустнуло и с влажным хлюпом упало на землю, Иру вырвало. Она стонала, не в силах открыть и поднять глаза. Когда приступ закончился, она вытерла рот ладонью и осмотрелась. Папа исчез так же, как и появился. Она снова заснула, не поняв этого.

В песочнице кто-то возился. Ребенка не было видно. Его закрыло собой материнское тело. Оттуда слышался только испуганный женский голос.

– Дима, – расслышала Ира, – Димочка… проснись. Не пугай маму.

Ира, шатаясь, встала. Переступила через лужу рвоты. Пошла к песочнице. Молодая женщина сидела прямо в песке, держа на руках спящего ребенка. Сонно гладила его по лбу, аккуратно трясла за тоненькие плечики. Мальчик лежал на спине и только вздрагивал, словно ему снилось что-то плохое. В сумерках, в свете фонарей Ира видела, как из-под длинных ресниц по щекам ребенка бегут крупные слезы. Когда она подошла ближе, малыш открыл глаза. Поднял пальчик, указал на небо.

– Когда закончится дождь, – серьезно сказал он, – мы проснемся…

Сел на коленях у матери, которая уже тихо сопела, опустив голову. Длинные волосы свешивались на грудь, закрывая лица, ее и ребенка. Мальчик сел ровнее, выпутался из материнских волос, посмотрел на Иру, добавил:

– И умрем.

Вторник и среда прошли тихо, но тревожно. Дождь не переставал, люди засыпали. Им снились кошмары. Дома, на улице, в транспорте, на работе. Потом просыпались, недоуменно оглядываясь по сторонам. Не понимая, где они. Каждый потом рассказывал, что видел во сне червей и мертвых людей, чувствовал прикосновение чужих рук.

В четверг уже никто не мог молчать. Это назвали сонной болезнью. По телевизору объявили, что ситуация под контролем. В городах ввели карантин и комендантский час. На улицах появились солдаты, патрули, блокпосты. По громкоговорителям просили сохранять спокойствие и оставаться дома. По домам ходили «инопланетяне» – волонтеры в масках и комбинезонах. Были видны только глаза. Сонные, уставшие, покрасневшие. Они пили какие-то таблетки от сонливости, звонили в двери, интересовались, нужна ли помощь. Ира каждый раз вежливо улыбалась и говорила: «Спасибо, все в порядке».

Из магазинов исчезали кофе и энергетики. Из аптек – пантокрин, риталин и настойка лимонника. Дома люди громко слушали музыку и смотрели кино, выкрутив динамики на полную. Сводки происшествий переполняли новости об авариях и несчастных случаях. Люди засыпали за рулем, падали с платформ под колеса поездов и метро. Маляры, монтажники и промышленные альпинисты срывались с лесов, люлек и навесов. В соседнем городе без электричества остался целый микрорайон. На местной ТЭЦ произошла авария, персонал заснул на работе.