скачать книгу бесплатно
Потом, не дав подруге времени отреагировать, она бросилась ей на шею.
Глава 2
Потом, при воспоминании об этом вечере, первое, что приходило в голову Давиду, было ощущение прекрасного мгновения, невероятное счастье, сквозившее в каждом взгляде, в каждом жесте, в каждом произнесенном слове. Планы на будущее, обещания, смех, ощущение уверенности, что семья выбрала для себя самое лучшее, а у него, бездомного сироты, теперь есть свой порт приписки. Брошенный ребенок, он таскался по приемным семьям, и ему было трудно карабкаться по изрытой и немощеной дороге жизни, где таким хрупким было равновесие между добром и злом. Сто раз он совсем пропадал и сто раз выбирался, а потом попал в руки правосудия, и пришлось все начинать с нуля.
Вернуться к самому началу, к истоку.
Его истоком стала она, Летиция. И ребенок, которого она носила. Их малыш. Сын, которому он даст все, чего сам был лишен, и будет держать за руку, указывая добрый путь. Он говорил «добрый путь», потому что, по его мнению, «правильного пути» не существовало. Это было ложное понятие, мираж, которым завлекают детей, чтобы они стали в строй. Никого не обгонять. Не высовываться. Идти прямо вперед, опустив голову и не глядя по сторонам.
Ну уж нет!
В жизни вообще нет ничего прямого. Она похожа на огромную пересеченную местность, усеянную препятствиями и тропами, которые то и дело поворачивают назад, а еще лабиринтами с ловушками, где прямая дорога просто невозможна.
Какой путь между двумя точками самый короткий?
Тот, который знаешь.
Но, что бы ты ни делал, какие бы вехи ни ставил, в конце пути тебя ожидает все то же.
Так думал Давид, пока не встретил Летицию.
Он поступал, как поступают все: выбрал единственный путь, который ему представился, мост, висящий над пропастью, без указателей, без перил. И без оградительных барьеров, которые могли бы его бережно поддерживать на крутизне, пока он не станет взрослым.
И он сорвался.
Поначалу на какой-то маленькой провинности. В тринадцать лет каннабис, в пятнадцать – кокаин. В юность он стартовал, зашибая деньгу на скверном пути в скверной компании. А потом закрутилась адская спираль. Мелкие кражи сменились более серьезными преступлениями: налетами, кражами со взломом, насилием.
Два года он провел в исправительном доме.
А едва оттуда вышел, предпринял первую попытку подняться и снова пойти вперед. Давид хватался за что только мог, да и схватиться было особенно не за что: так, обрывки веревки, которая очень быстро кончилась, да скользкие доски. Территория опасная, на ней ничего не стоит пойти не туда и снова сорваться. На этот раз он сел на четыре года за вооруженное ограбление.
Выходя после второй отсидки, он дал себе слово больше в тюрьму не попадать. Выкарабкавшись во второй раз, он принялся двигаться шаг за шагом. Поначалу ползком. Побывал посудомойщиком в китайском ресторане, чтобы оплачивать клетушку для прислуги за 300 евро в месяц, без горячей воды и отопления, с туалетом на лестничной площадке и тараканами на стенах. И на тебе самом. Устроился водителем автобуса и поменял жилье на такую же клетушку, но уже просторнее, с горячей водой и отоплением, все так же без туалета, но зато и без тараканов. Постепенно встал на ноги, проверяя равновесие на каждом этапе, шаг за шагом, не торопясь. Так прошло несколько лет.
К двадцати семи годам он работал уборщиком в больнице и арендовал квартиру-студию с ванной комнатой.
Тогда и пересеклись их с Летицией дороги. И случилось это не в его квартире и не в его ванной комнате, а в больнице.
Его путь к точке пересечения начался, скорее всего, на ровном, залитым гудроном шоссе национального значения, которое вилось среди буколических[1 - Буколика – в переносном смысле любое пасторально-идиллическое произведение искусства.] пейзажей с зелеными лужайками, с фруктовыми деревьями, холмами и полями, насколько хватало глаз. Горизонт был чист. Настолько чист, что какой-то грузовик снес на шоссе оба предохранительных ограждения.
Это случилось ночью, в тот самый час, когда ночь покидает воскресенье и ведет свою машину к понедельнику. Как раз за разговорами о вождении и произошла авария. Родители Летиции возвращались домой после дружеской вечеринки; о нет, совсем не поздно, еще не было и полуночи… Они ехали по национальному шоссе. Шел дождь, хотя эта деталь особого значения не имеет… Сама по себе эта история мало чем отличалась от других: просто две машины нашли друг друга не в том месте и не в то время и оказались жертвами ситуации, которую Летиция потом назвала ПГС: Перекресток, Грузовик, Столкновение[2 - Во французском тексте это звучит как «три CA: un CArrefour, un CAmion, un CArambolage. (Здесь и далее прим. пер.)].
Мать погибла на месте. Машину сильно занесло, и ее выбросило через лобовое стекло прямо на поле. Она скончалась моментально. А отец прожил еще неделю, находясь между жизнью и смертью. Летиция провела эту неделю у его постели и выходила из палаты только, чтобы несколько часов поспать дома и переодеться.
И еще чтобы встретиться с Давидом.
Когда он ее увидел, его словно молнией поразило. Она сидела в коридоре, дожидаясь, когда отца кончат оперировать, и, несмотря на убитое горем лицо, красные от слез глаза и нос, натертый платком, он не смог не заметить, какая она милая и трогательная. Ему сразу захотелось взять ее за руку и помочь преодолеть беду, а может, и разделить с ней путь горя и траура.
Следующие месяцы прошли для Летиции странно. Бездонная боль от потери родителей вступила в беспощадную борьбу с самой радостной из эмоций: с внезапной любовью. В семье она была единственным ребенком и теперь, потеряв семью, осталась совсем одна, хотя где-то у нее были дядюшка и два двоюродных брата, которых она не видела с самого детства. Она ухватилась за протянутую руку Давида, как утопающий посреди океана хватается за спасательный круг. Поначалу она не думала о том, куда все это ее приведет. Ее разъедало чувство вины, что в такое время может желать мужчину, которого встретила у смертного одра собственного отца, что думает о нем, вместо того чтобы оплакивать родителей, что постоянно ловит себя на улыбке и мечтах о нем… Она сердилась на него за то, что он все время рядом, что старается отвлечь ее от этой муки, и почти ненавидела за все добро, которое он для нее делал.
Тупик, билет в один конец… Они долго колебались и метались из стороны в сторону, прежде чем приняли решение остаться вместе и хотя бы попытаться пройти вместе кусочек пути.
Спустя десять месяцев они переехали в дом родителей Летиции, в дом ее детства, который она не могла решиться ни продать, ни сдать кому-нибудь. Не могла представить себе, что в доме, с которым связано столько воспоминаний, где сосредоточена история ее семьи, будут жить чужие люди. У нее теперь не было семьи, точно так же, как не было ее у Давида, и оба они решили создать собственную.
В этот старт Давид поверил твердо. Они были на доброй дороге, им ничто не мешало, и вместе они могли преодолеть любые горы: путешествовать рука в руке всегда лучше.
Впервые за долгое время Давид смотрел в будущее с доверием, не забывая, однако, одну простую вещь: что бы ты ни делал, какие бы вехи ни ставил, в конце пути тебя ожидает все то же.
Глава 3
Давид и Летиция Брюнель быстро познакомились с Тифэн и Сильвэном Женьо. Они были почти ровесниками, беспечно разменяли третий десяток, жили по соседству, а их садики отделяла друг от друга простая живая изгородь из кустов. Давид очень быстро узнал, что Сильвэн слушает King Crimson, Pink Floyd или Archive, группы, которые ему самому очень нравились. А Летиция буквально спасла Тифэн от катастрофы, когда однажды вечером у той не оказалось оливкового масла. Она одолжила соседке бутылку масла первого холодного отжима, которую Тифэн вернула на следующее утро. Летиция пригласила ее на чашечку кофе, и Тифэн согласилась, положив начало ритуалу, от которого обе не отказались бы ни за что на свете.
Молодые пары несколько месяцев «принюхивались» друг к другу, сначала осторожно, а потом все более открыто и искренне, и в конце концов подружились.
Их дома были похожи друг на друга и экстерьером, и расположением комнат. На улицу выходили два одинаковых белых фасада с деревянными лакированными дверями и широким окном на первом этаже, с двумя окнами поуже на втором и с покатой крышей, украшенной слуховым окошком. Каминные трубы на обеих крышах тоже служили украшением, поскольку их давно уже не использовали по назначению. С тыльной стороны у каждого дома была терраса, к которой вплотную примыкал сад метров двадцати длиной. Сад семьи Брюнель представлял собой простую лужайку, которую Давид время от времени подстригал. Зато сад семьи Женьо был прекрасно распланирован и ухожен хозяйкой. Тифэн, опытный садовод, работала в городском питомнике саженцев. Цветочные клумбы, всяческие ароматические и вьющиеся растения, густые кустарники и мелкие кустики в любое время года сияли разными цветами и источали аромат. В глубине сада имелся даже небольшой огород, которым Тифэн, без ложной скромности, очень гордилась.
Прошло несколько месяцев, и обе пары стали поистине неразлучны. И то, что они были соседями, создавало особую атмосферу содружества, которую они очень ценили. Если от тебя до друга несколько минут ходу, то видеться совсем нетрудно и можно вместе проводить вечера за ужином, пропускать стаканчик-другой, хохотать, шутить, что-то обсуждать, слушать музыку, менять мир к лучшему или разыгрывать друг друга…
Когда Летиция и Тифэн забеременели с интервалом в три месяца, всеобщее счастье не имело границ.
* * *
Мило Брюнель впервые подал голос во вторник после обеда. У его родителей этот крик вызвал бурю эмоций, затопивших их сердца и жизни. На следующий день Тифэн и Сильвэн пришли полюбоваться на новорожденного. Летиция протянула кроху подруге, и та очень бережно его взяла…
– Ой, какой он маленький!
Она осторожно прижала крохотный сверток к животу. Тот, кто удобно устроился в материнской утробе, в ожидании, когда пройдут три месяца опоздания, перевернулся от контакта с Мило, словно ему хотелось пообщаться с будущим другом, который скоро станет ему ближе, чем брат.
Наконец, настал день, когда и Максим Женьо появился на свет. Он родился утром, после тринадцати часов тяжелого напряжения. Жгучая боль пронизывала все тело роженицы каждую схватку, и все ее крики были бессильны прекратить страдания, только нараставшие каждую секунду:
– Я больше не могу, сделайте что-нибудь, чтобы это прекратилось, пожалейте меня!
А вслед за криками шли обещания отца, что вот сейчас, что этот крик и эта боль – последние…
Ребенок родился на рассвете. Мать затихла, отец тоже. Теперь они могли перевести дыхание и не сводили с сына взволнованных, полных радости глаз.
День выдался тяжелый. Семьи молодых родителей наперегонки ринулись любоваться на новорожденного: родители, братья, сестры, не считая их собственных жен, мужей и детей. Все толклись вокруг матери, все поздравляли, комментировали, что-то советовали…
Давид и Летиция скромно осведомились по телефону, как себя чувствует Тифэн, и выразить свое восхищение пришли к ней только на следующий день.
Они повели себя как настоящие друзья.
Ведь они только что через все это прошли сами. В тот же вечер, когда обе мамаши возились с детьми, одна еще в послеродовом отделении, другая дома, Давид потащил Сильвэна сделать круг почета по местным барам. Сначала они чокнулись за Максима, потом за Мило, за жен, за дружбу и за будущее и, если уж на то пошло, за весь мир. За то прекрасное время, которое наступит у молодых отцов, в чем оба ни на секунду не сомневались… Они много и долго пили и много разговаривали.
Что это было: алкоголь, усталость, переполненность эмоциями?.. Захмелевший от всего понемногу, Сильвэн принялся изливать душу и открыл Давиду очень многое из того, что его волновало. Он изложил свои взгляды на взаимоотношения двоих, на семью, на воспитание детей, на то, как они будут растить Максима, причем главную роль в этом, конечно же, отводил себе, отцу. Он будет настоящим отцом, внимательным, понимающим, доброжелательным, как его собственный отец, который всегда был рядом, но ворчал по всякому поводу: ему не нравились приятели Сильвэна, шум, музыка, фастфуд, компьютерные игры… В общем, жизнь! Пожилые все такие! Ничего не могут пропустить, не покритиковав. Потому что у них все осталось в прошлом. В их времени.
– Их время было как наше, только уж больно занудное! – проговорил он заплетающимся языком.
– А теперь вы с отцом лучше друг друга понимаете? – спросил Давид, для которого это была больная тема.
Он помнил своих родителей и часто думал о них, особенно после рождения Мило, поняв, насколько дети хрупки, уязвимы и беззащитны.
Был один вопрос, который он еще в детстве себе задавал, и теперь, когда он сам стал отцом, этот вопрос мучил его все чаще: как же можно бросить своего ребенка?
Сильвэн ничего не знал о мучениях друга, а потому только пожал плечами. Глаза его уже с трудом могли остановиться на каком-то одном предмете.
– Я навсегда распрощался с попытками достичь понимания отца, а он – с попытками заставить меня добиться совершенства. Мы оба устроили свои дела, как смогли. И ни один об этом не пожалел.
Давид задумчиво покачал головой. Он принял этот вызов, собрался стать лучшим из отцов, хотя, в отличие от Сильвэна, у него не было возможности сравнения.
На секунду оба замолчали. Давид сообразил, что они, наверное, погрузились в мысли не самые веселые, и сменил тему:
– А как вы с Тифэн познакомились? Вы всегда держали это в тайне…
Вопрос застал Сильвэна врасплох. Несколько секунд он вопросительно смотрел на Давида, словно тот проявил непристойное любопытство.
– Это грязная история, – пробормотал он.
– Что?
Давид решил, что ослышался. Удивленный и в то же время заинтригованный, он рассмеялся и уставился на Сильвэна, силясь понять, не шутит ли его приятель.
Сильвэн мрачно вертел в пальцах бокал, так сосредоточенно и пристально глядя на пурпурную жидкость, словно перед ним открылась какая-то драма.
– Проехали, – проворчал он наконец.
Давид не стал настаивать. С одной стороны, такой странный ответ возбудил в нем жгучее любопытство, а с другой – между ним и другом повисла неловкость, и он предпочел промолчать. Выпитый алкоголь словно растянул время и создал этот зыбкий фон неловкости и непонимания. Сильвэн не двигался. Все больше чувствуя себя не в своей тарелке, Давид взглянул на часы:
– Три часа! Лучше бы нам вернуться домой…
Он поднялся со стула, покачнулся и ухватился рукой за спинку, где висела его куртка. Сняв куртку со стула, он попытался ее натянуть.
– Это случилось пять лет назад, – пробормотал Сильвэн, все так же не двигаясь. – В то время Тифэн была фармацевтом.
– Ну?
Давид застыл в замешательстве. Сильвэн поднял на него глаза, в которых стояли тоска и боль. Губы его были плотно сжаты, челюсти сведены.
Давид медленно опустился на стул.
Глава 4
– Моего лучшего друга звали Стефан. Стефан Лежандр. Мы знали друг друга с детства, практически вместе выросли, почти как два брата. У нас была дружба на всю жизнь. Стефан блестяще окончил медицинский факультет и стал врачом общей практики. Он был очень в себе уверен и хорош собой, считал себя выше других и не привык ни в чем сомневаться, особенно в собственной неотразимости… Дурак! Но этот дурак был моим другом. Однажды вечером он мне позвонил в полной панике. За три дня до того он прописал одной из своих пациенток лекарство, которое и по составу, и по дозировке было противопоказано беременным. А она была на третьем месяце. Он забыл задать ей вопрос о беременности, а она действовала по логике слепого доверия: если доктор прописал это лекарство, значит, его надо принимать. В результате через два дня она потеряла ребенка. Ее гинеколог сразу понял, что между выкидышем и лекарством существует связь, и позвонил Стефану. Тот запаниковал и стал отрицать, что прописал такую дозировку, и твердить, что дозировка, которую он указал, была неопасна для плода. Тон разговора накалялся, посыпались угрозы: заявление в полицию, возмещение ущерба и все такое прочее. Стефан вдруг резко положил трубку, и я понял, что он очень растерян, на грани паники. Наверное, он уже чувствовал себя виновным в тяжком служебном преступлении и прикидывал, каков будет приговор и санкции: с него могли потребовать крупную сумму возмещения ущерба, могли отстранить от медицинской практики или даже посадить в тюрьму…
На несколько секунд Сильвэн замолчал, кусая себе нижнюю губу, потом продолжил:
– Он объяснил мне, что единственное, что ему могут инкриминировать, это рецепт. И я, как дурак, спросил: «Что же, значит, нет рецепта – нет доказательства?» Он подтвердил. Все очень просто. Рецепт достаточно изъять и заменить на другой, с другой дозировкой. Достаточно… Легче сказать, чем сделать! А копия? Стефан меня заверил, что это он возьмет на себя. По адресу пациентки я определил те аптеки, где она могла купить лекарство. Их оказалось две. Сначала я отправился в ту, что располагалась возле самого ее дома. Что мне надо там сделать, я себе не представлял, но время поджимало. Если уж этот проклятый рецепт и есть единственное доказательство вины Стефана, то можно поспорить, что на него и дальше будет все завязано. А может, уже поздно что-либо предпринимать. И я решил просто импровизировать. Стоя в очереди, я наблюдал за аптекаршей, отмечая каждый ее жест, каждое действие. Вот она берет протянутый ей рецепт у клиента, стоящего передо мной, дает ему лекарство и прячет рецепт в ящик. Подошла моя очередь. Я придумал, что у меня болит горло, и спросил, что бы она мне посоветовала. Она посоветовала сходить к врачу, а я разозлился и высказал ей в лицо все, что думаю о врачах: «Все они шарлатаны, вы приходите с болью в горле, а они обнаруживают у вас рак простаты!» Она в ответ рассмеялась, и я заметил, что она очень хорошенькая, когда смеется… Она дала мне спрей от ангины, я расплатился и ушел.
Сильвэн вздохнул, повел плечами и продолжал:
– Приближался час закрытия аптеки… Я пошел ва-банк и вернулся, сказав при этом аптекарше, что горло уже гораздо лучше, но теперь меня мучает желание пригласить ее выпить аперитив в ближайшем баре. Она заколебалась и пыталась отшутиться, но я сказал: «Только аперитив». Тогда она посоветовала мне на аперитив пригласить кого-нибудь из друзей. Я рассердился и высказал ей в лицо все, что думаю о своих приятелях: «Все они прохиндеи, их угощаешь аперитивом, а они напрашиваются на ужин». Она снова рассмеялась, и я опять подумал, что она очень хороша, когда смеется.
Снова молчание. Сожаление… А может, угрызения совести?
Давид спросил, что было дальше:
– Тебе удалось вытащить рецепт?
Сильвэн кивнул:
– Удалось. Пока она переодевалась и забирала вещи в подсобке. Перед тем как туда отправиться, она сказала, что вернется через минуту. Я даже подумать не успел, как оказался за стойкой и принялся рыться в ящике. Все произошло очень быстро. Я помнил про минуту и считал до шестидесяти. На счете «шестьдесят» я решил сдаться: было слишком рискованно. И потом, разве я мог быть уверен, что это та самая аптека? Однако шанс у меня оставался, и удача мне улыбнулась. Я быстро нашел рецепт: они были разложены по датам, и я сразу узнал почерк Стефана. С собой у меня был другой, с новой дозировкой, который он заново выписал. У меня еще хватило присутствия духа положить его на место в ящик, стоявший на стойке возле кассы. Я сразу привел все в порядок, и меня никто не увидел и не услышал… Тем временем Стефан отправился к пациентке, чтобы навестить ее, поговорить и попытаться понять, что же все-таки произошло… И подменить копию рецепта. Бедная женщина была так растеряна, что мало что понимала. Он устроил целый спектакль, и она попалась в эти сети. Когда Стефан вышел из ее дома, никаких улик против него не существовало.
– А потом?
Сильвэн снова помолчал. Чувствовалось, что на душе у него тяжело, а слова, которые он произносит, хоть и касаются события пятилетней давности, все так же опустошительны, как сильный яд.
– За серьезную профессиональную провинность осудили аптекаршу. Рецепт снимал вину со Стефана, но получалось, что это она продала пациентке лекарство, не соответствующее рецепту по дозировке. Проблема заключалась еще в том, что я продолжал с ней видеться. Она нравилась мне все больше и больше, и я влюбился. Влюбился по-настоящему. Меня затянуло в какой-то дьявольский вихрь. Поначалу я даже не задумывался о последствиях, к которым может привести мой поступок. Но когда я понял, в какую скверную историю ее втянул, то попытался убедить Стефана взять ответственность на себя. Как следовало ожидать, этот негодяй не пожелал портить себе репутацию. Я пригрозил ему, что все расскажу, и клянусь, мне было наплевать, что тоже окажусь замешан в этом деле. Я был готов заплатить. Но знал, что в этом случае ее потеряю, а для меня было бы невыносимо потерять женщину своей жизни. И с течением времени все меньше становилась возможность все ей рассказать.
Сильвэн умолк, задыхаясь от нахлынувших чувств, которые вызвал к жизни и увеличил выпитый алкоголь.
– Так что все-таки произошло? – тихо спросил Давид, положив руку на плечо друга.
Прошло несколько секунд, прежде чем Сильвэн смог ответить:
– Я же тебе сказал: ее осудили за профессиональную оплошность, заставили выплатить сумму ущерба пациентке и лишили лицензии. Фактически она потеряла все.
– А ты? Ты-то что сделал?
– Я остался с ней и помог ей справиться с этим испытанием. Я одолжил ей денег на оплату ущерба, а потом отказался от возврата долга. Мы поженились, она окончила курсы садоводов, прошло время, карьера у нее пошла в гору, мы переехали в другой город и обосновались здесь. Хуже всего то, что она мне безгранично благодарна. Иногда она говорит, что вся эта история с судебным процессом, хотя и была достаточно жесткой и она так и не поняла, что произошло, привела к тому, что ее теперешняя жизнь нравится ей гораздо больше, чем та, прежняя…
Голос Сильвэна прервался, он старался побороть рыдания, которые сжимали горло.
– Ясно одно: я перед ней в долгу, – сказал он, справившись с эмоциями. – И вряд ли когда-нибудь смогу его оплатить. Что бы я ни делал. Она может просить о чем угодно. Абсолютно обо всем.
Давид грустно улыбнулся.
– А твой приятель Стефан? – спросил он.
Сильвэн покачал головой и ответил:
– Он окончательно сжег все мосты. Судьба каждого из нас в руках другого. Он может разрушить мою жизнь, я могу уничтожить его. Теперь мы стали роком друг для друга.
– А Тифэн? Она так ничего и не узнала?
– Если мы до сих пор вместе, значит, не узнала.
– И ты совершенно искренне считаешь, что она бросит тебя, если узнает?
Сильвэн пристально посмотрел на Давида измученными глазами:
