Родные узы

В два часа ночи вспомнили про Асину дочку, дремавшую перед телевизором, и пошли укладывать. Она все-таки нашла себе забаву: из книжного шкафа Ната достала ей две глиняные фигурки пастуха и пастушки, и девочка, на ходу придумав им увлекательную жизнь, кормила их конфетами, водила гулять и укладывала спать. На неожиданно откуда-то появившуюся родню, она, поначалу, смотрела широко раскрытыми карими глазами, на всякий случай покрепче прижимаясь к матери, а потом разыгралась, освоилась и нашла себе занятие по душе.

– А это точно бабушкина сестра? – спросила перед сном дочка, серьезно посмотрев на мать.

– Да, конечно, доченька! – ответила все еще потрясенная встречей Ася.

– Но они совсем не похожи!

– Ну, так бывает очень часто, – объяснила Ася, – дети могут походить на бабушек, дедушек, на другую родню, а не друг на друга.

– Да, наверное, – согласилась она и вдруг просияла, вспомнив что-то свое, – Как кошечка в нашем дворе, помнишь? Она такая рыженькая и мягкая, а котята у нее черно-белые.

– Ну вот, видишь, родная!.. А теперь спи, я скоро тоже к тебе приду и расскажу сказку.

Обещание было, конечно, дано зря: когда Ася добралась до кровати, было почти утро, дочка крепко спала, сжав в руках пастушку. В тот день им обеим снились странные сны. Дочке казалось, что она ловит улетающий в небо воздушный змей, а Асе мерещилось степное или лесное распутье, как в сказках про русских богатырей, с той только разницей, что ей не нужно было выбирать, в какую сторону двигаться. Обе сестры тащили ее со стороны в сторону, и обе не в силах были отпустить ее друг от друга. Ася была юной, двадцатилетней, сестры – крепкие, красивые и уверенные, в своих лучших зрелых годах…

Девочки и правда родились с разницей в восемь лет и были совершенно разными. И это, вероятно, было одной из причин, отталкивающих их друг от друга. По мнению мамы, родители относились к ним по-разному: старшая была ближе к матери, младшую больше любил отец. Ася знала, что это было только мамино мнение, но она была так в этом убедительна, что все остальные в это верили тоже. Старшую дочь любить было, наверное, проще. Она отличалась более спокойным нравом, покладистостью и вежливостью. Она не совершала бездумных поступков, не отличалась беспечной храбростью, не штурмовала самые высокие деревья, не свисала с них вниз головой.

Люся среди дворовых мальчишек была своей, она бунтовала дома и обижалась, что ей недостает внимания со стороны родителей. В те послевоенные годы родители были заняты совершенно другими делами: детей нужно было прокормить и по возможности одетыми и сытыми отправить в школу. Отец девочек вернулся с войны без ноги, мать их никогда не работала, привыкнув во всем полагаться на мужа. Он был и оставался до самого ухода центром семьи. После войны он освоил новую для себя специальность – стал бухгалтером, это и помогало семье сводить концы с концами. Люся бабушку прекрасно помнила: тихая, спокойная женщина, занимающаяся домом, мужем в первую очередь, и, конечно, приезжающими на выходные внуками. В каком-то смысле бабушке и дедушке повезло: сумев пережить тяжелые военные годы, они достойно воспитали дочерей, увидели внуков и ушли из жизни, успев даже подержать на руках правнука.

В послевоенные годы они жили, как все: скромно, без излишеств, откладывая на «черный день» каждый месяц. Война и годы лишений приучили их к бережливости. Это касалось не только скромных накоплений, но и особенного отношения к любой еде. Никогда и ничто в их доме не выбрасывалось: из черствого хлеба делали сухари. Бабушка нарезала их кубиками, укладывала на противень и сушила в духовке. Потом их бросали в суп или окунали в плошку с вареньем и запивали горячим индийским чаем. Это Ася помнила хорошо, как и свое удивление. В ее детстве магазины ломились от печеньев и пряников, и ей была непонятна такая бережливость. Она, конечно, не могла связать это с далеким прошлым. Просто считала, что это одна из причуд, которыми славятся все старики. Ну как, скажем, бабушкина привычка ходить дома в фартуке даже тогда, когда она не готовит и не убирает или ее любовь ко всем коробочкам из-под печеньев или чая. Ничего того, что может пригодиться в хозяйстве, бабушка не выбрасывала: в одной жестяной баночке хранила катушки с нитками, в другой – белые крышки от банок, третью отдала дедушке и там поселились гвозди и шурупы самых разных размеров и калибров. Только потом Асенька поняла: привычка ходить в фартуке сохранилась с тех лет, когда платье у бабушки было одно. В нем, сшитом самостоятельно, ходила в магазин, в нем же приводила из садика Асю и потом, надев фартук, приступала к приготовлению обеда. Недоеденный суп отправляла в холодильник, из оставшейся отварной картошки наутро бабушка делала яичницу. Нарезала картофель тонкими кругляшками, обжаривала с обеих сторон на пахучем растительном масле и заливала яйцами. Перед подачей засыпала зеленью с огорода – было очень вкусно! И Ася, и ее двоюродные братья, приезжавшие на выходные, очень любили, как бабушка жарила картошку и варила борщ. Хрустящие маринованные огурцы, соленая капуста и помидоры – все делала бабушка с любовью. Еда была простой, но очень вкусной и сытной. К чаю подавали варенье из небольшого сада, маленькие душистые яблоки, хранившиеся до самой зимы, и печенье, смазанное сливочным маслом. Зимой дедушка натирал горбушку черного хлеба чесноком и протягивал внукам. И не было никакой разницы в том, идешь ли ты в школу или уже учишься в институте – отказаться было невозможно. Дедушку любили все. И несмотря на то, что все это готовила бабушка, она же приносила с рынка тяжелые сумки, и дети, и внуки воспринимали ее не самостоятельным человеком, а второй половинкой дедушки. Только с ним обсуждались все важные решения, к нему шли за советом и никто бы не посчитал его немощным безногим стариком, даже тогда, когда ему было семьдесят пять. Повзрослев, Ася поняла, что в том, как воспринимали бабушку в семье, была и ее заслуга тоже. Она возвела мужа на постамент. Раз и навсегда он был для нее сильнее, умнее, образованнее, а ее задача была служить ему всю жизнь, во всем доверяться и полагаться на его авторитетное мнение. Она слушала, как он читал ей вслух газеты, разъяснял международную обстановку, комментировал футбольные и хоккейные матчи. Ей в этой тени было так хорошо, так надежно и, как сказали бы сейчас, комфортно, что она с удовольствием там жила долгие годы замужества. Она же воспитала дочерей так, чтобы они уважали отца, как и в дальнейшем, их мужья и их дети. Иногда, впрочем, бабушка выходила из себя – Ася видела такое дважды – но об этом будет отдельный рассказ, если потребуют обстоятельства. В дедушке она видела того самого страстного красавца, в которого влюбилась в свои юные годы и продолжала его любить и ревновать. Соседкам не стоило подолгу задерживаться и вести с дедом разговоры – бабушка сердилась. Ася, узнав или как-то это почувствовав, очень смеялась тогда, в детстве. Разве такие чувства могут испытывать пожилые люди?!? Это же так глупо!

Итак, сестры во многом были предоставлены сами себе, в те годы улица воспитывала не хуже, чем семья. Все были на виду друг у друга, младших защищали, старших уважали и соседи знали, где и с кем бегают их дети, нисколько не волновались и время от времени зазывали детей на обед, отправляли в магазин или заставляли погулять с младшими братьями или сестрами.

Нате, конечно, приходилось гулять с младшей сестренкой, присматривать за ней во дворе и в дальнейшем проверять домашнее задание, но Ася никогда не слышала, чтобы она на это жаловалась. Было и было. Было так, как должно. С самого раннего детства Ната была спокойная, как гладкая и коричневая река, текущая неподалеку, а Люся отличалась энергичностью и непокорностью, как водоворот, опасный и для реки, и для тех, кто в ней обитает. Иногда было сложно, если не сказать невозможно, понять, на чем основана странная логика ее поступков. Впрочем, Люся утверждала, что именно она была любимицей отца, хотя Ната говорила, что ничего подобного не замечала: родители к ним обеим относились одинаково.

Вряд ли у них хватало времени на то, чтобы разбирать их детские ссоры или быть особенно снисходительными к их шалостям. По праву старшинства виноватой, вероятно, считали Нату, но сестры об этом тоже не упоминали. Во время войны, да и после возвращения мужа домой (назвать его инвалидом ни у кого бы не повернулся язык), бабушка тянула на себе все хозяйство, и девочки с их шумными играми или ссорами скорее ей просто мешали. Ната, возможно, опять-таки как старшая и более спокойная, служила некоторым материнским утешением, но Люся уж точно приносила одни неприятности. Вечно спорила, дерзила, возвращалась домой грязная с разбитыми коленками, а когда ушла после школы в техникум, и вовсе отбилась от рук.

Люся считала, что мать, сосредоточившись на муже и хозяйстве, скупо раздавала свои любовь и дары в виде монеток на мороженое и газировку в зависимости от собственных прихотей и душевных порывов. Нату, повторюсь, любить было легко. А ее, Люсю, по всей видимости, просто считали бунтаркой, смутьянкой и лишним ртом, от нее ждали одних только неприятностей. Старшей втайне гордились, она была симпатичной и серьезной, она записалась в библиотеку – дедушка тоже любил читать, – что-то писала в своих школьных тетрадях до поздней ночи, усердно училась, а младшая отличалась упрямством, никогда не плакала и была совершенно неспособна на нежные чувства. В этом она, понятное дело, винила собственную мать. Мать не давала девочке достаточно ласки – так говорила Асе Люся. Бабушка почти никогда не обращала внимания на то, как выглядит сама. Главным критерием была простота, чистота и аккуратность – а чего еще можно было хотеть от человека, рожденного в селе в тысяча девятьсот шестом году? У нее даже не было точного дня рождения. Написали приблизительную дату – и все. Такая же ситуация была и с дедушкой.

Люся стала обращать внимание на свою внешность лет с тринадцати-четырнадцати. Она уже тогда была готова на эксперименты самого разного рода: стригла и завивала волосы, выщипывала брови, подкрашивала губы непонятно откуда взятой губной помадой. Дальше, как только она начала подрабатывать, в доме появились обновки, которых не было даже у старшей сестры. Родители ее, понятное дело, не одобряли. Все излишества казались им ненужными, они помнили годы лишений и по-своему радовались тому, что жизнь начала налаживаться. Девочки выросли, родители стали получать пенсию, хотя отец не переставал подрабатывать. В нем открылись таланты: он мастерил простые табуретки, столики, шкафчики, и делал это с большим удовольствием. Со временем он оборудовал себе небольшую мастерскую, где инструменты были расставлены, разложены, развешаны и посажены в гнезда самым аккуратным способом, чтобы все было под рукой. Протезом он пользовался очень редко, если только нужно было сходить в какое-то присутственное место или выступить перед детьми в соседней школе. В остальное время ловко и легко передвигался с помощью костылей, так что в быту старался окружить себя всем необходимым на расстоянии вытянутой руки.

Люся считала родителей жадными. Ей казалось, что всего у них более чем достаточно, и лучше отдать детям все здесь и сейчас, чем откладывать на «черный день», который придет неизвестно когда. Мать она презирала: считала, что та жизнью своей распорядилась неправильно. Она никогда без надобности не оставляла дом, не тратила деньги на себя, не понимала никаких развлечений вне дома, за покупками ходила со старой сумкой. Общение с мужем, копошащимся с инструментами, и тихий вечер у телевизора считала самым лучшим времяпровождением. Новые платья, все как под копирку одинаковые, шила себе сама, чулки носила коричневые, грубые, спускавшиеся гармошкой, обувь всегда предпочитала простую и удобную. Дома повязывала белый платок – дедушка не терпел волосы, попавшие в еду. На улицу надевала другой, в зависимости от времени года. Глядя на несколько сохранившихся фотографий, Асенька очень жалела бабушку. В шестьдесят лет она выглядела настоящей старухой, ее дочери старились совершенно иначе, а сегодняшние шестидесятилетние дамы и вовсе требуют от внуков убрать оскорбительное слово «бабушка» и называть их исключительно по именам.

Бабушка и мама говорили на разных языках – это для Аси было очевидно с раннего детства. Мама не одобряла все, чему посвятила свою жизнь бабушка Дуся. Полуграмотная женщина, орудующая тряпками и сковородами и смотрящая на мужа с обожанием, не могла вызывать в ней уважение. В свою очередь, интересы младшей дочери бабушка Дуся считала суетными, а всю ее жизнь попросту баловством. Она помнила, как ей в одиночку приходилось поднимать дочерей в военные годы, и сейчас была благодарна за все, что даровал им Господь. Что уж там говорить, она попросту считала свою сегодняшнюю жизнь роскошной: на столе всегда была еда, девочки выросли и выучились, у нее теперь имелось даже несколько платьев, пусть и абсолютно похожих, в семье на черный день имелась отложенная копеечка. Сколько – ей было неважно, для этого у нее есть муж. А уж когда мужу как инвалиду войны в честь Великой Победы государство выделило машину, то Евдокия Алексеевна и вовсе ощутила себя неприлично богатой.

Горбатый «Запорожец» красивого бирюзового цвета поселился в гараже за домом, дедушка очень редко им пользовался, но часто ходил проведывать. Летом в раскаленном от солнца гараже пахло резиной и железом, но Ася любила туда ходить. Дедушка и это пространство обустроил по-своему. Он отнес туда все, что мешало семье дома, развесил по стенам инструменты, стал хранить там лестницу, две деревянные табуретки, которые иногда выносил на улицу. Сразу же появлялся какой-нибудь соседский мужичок, и они сидели, вели неспешные разговоры, грелись на солнышке и обсуждали последние международные новости. Ася по просьбе деда приносила им горячий чай в граненых стаканах с железными подстаканниками, и они с наслаждением отхлебывали подслащенную жидкость, цокали, прежде постучав положенное количество раз по всем граням тяжелыми ложками. Это был особый ритуал, и дедушка его очень любил. У Аси для восхищения первым в семье автомобилем было два старших двоюродных брата, но даже она, девочка девочкой, любила ходить в гараж с дедом, слушать, как шумно прокручивался ключ в непослушном замке («Нужно смазать», говорил дедушка), как отодвигались засовы, распахивались двери бирюзового автомобильчика и оттуда доносился запах нагретого железа и резины, неповторимый, тяжелый, горячий. «Подожди, не заходи, пусть проветрится», – говорил дедушка. Но она спешила внутрь, садилась на пассажирское сиденье и мечтала о том, что сейчас они куда-то поедут. Куда – было совершенно неважно, главное – ехать в этом уютном передвижном домике, махать проезжающим мимо машинам, жалеть стоящих на остановке пассажиров – ах, как не пожалеть, у них ведь нет такого чудесного блестящего жучка! Сейчас Ася и не скажет, куда она ездила вместе с дедушкой или другими членами семьи, помнится только одна поездка к озеру. Зато, к огромному сожалению, прекрасно сохранились воспоминания о мамином беспокойстве, когда за руль садился тетин муж и получал водительские права Асин старший брат. Сам того не зная, желтый ушастый «Запорожец», как и его горбатый предшественник, стал своеобразным яблоком раздора, после чего все в семье пошло наперекосяк.

Ната, закончив техникум с отличием, поступила в институт, решив стать химиком, Люся, проучившись в том же техникуме, дальше не пошла. У нее появились новые капризы: она стала экономить на завтраках и обедах и покупать себе модную одежду. Однажды она упала в обморок, а когда пришла в себя, во всем обвинила родителей: это они заставляют ее экономить на себе! В последние годы ситуация накалилась еще больше. Сестры все труднее находили друг с другом общий язык, сдерживал и скреплял их отец – его побаивались, его уважали, перечить ему не смели.

Ната вышла замуж раз и навсегда. Парень попался на редкость серьезный и перспективный. Уже после ухода тети Ася пыталась выяснить у ее сыновей, как познакомились их родители. Ко всеобщему удивлению, они не знали ответ на этот вопрос. Эта тема их попросту не интересовала, и Ася жалела, что не спросила вовремя сама. В своем замужестве Ната шла по проторенной тропе. Бабушка даже внучке Асеньке, выскочившей замуж сразу после школы, успела вручить самый важный совет: слушайся во всем мужа. Ната родила сыновей одного за другим, работала и вела дом, понимая, кто в ее семье главный. Это замужество дало ей совершенно другую жизнь. Ее мужу, молодому и перспективному специалисту, со временем дали квартиру в центре города, их дети пошли в хорошую школу, у них появился новый, отличный от прежнего круг знакомств. Раз в год они с супругом ездили отдыхать в санаторий или в дом отдыха; оттуда, надо признать, всегда привозили родителям маленькие вежливые подарочки. Те были всему рады, искренне благодарили и говорили, что не стоило. Все у них есть. Повзрослев, Ася их прекрасно поняла: потребностей в этом новом мире, сходящем с ума от таких глупостей, как модные джинсы или новый магнитофон, у стариков не было. Они были абсолютно уверены, что доживают свою тихую старость в полном счастье и роскоши. Появление в их жизни телевизора расширило их пространство, телефон соединил с вечно занятыми старшими внуками и другими членами семьи, живущими в дальних уголках страны. Государство платило им пенсию, продукты не исчезали с прилавков магазина (ну, по крайней мере, те, что им были нужны), а главное – не было войны! Большего им действительно было не нужно. А в детстве-то, конечно, Ася их не понимала: и как может не загореться сердце от таких великолепных вещичек, мелочей и сувениров, что привозила Ната? Как можно было так равнодушно от них отказываться или принимать исключительно из вежливости?!?

Люсина дорога к счастью была сложной и извилистой. Именно в зрелые годы она стала говорить о себе как о счастливом человеке: все у нее было, жила, как хотела, и ни в чем себе не отказывала, естественно, в пределах разумного. На заводе ее продвигали: боевой характер пригодился особенно, если в ее подчинении находился десяток мужчин и несколько женщин. Асенька маленькой видела этот завод и ужасалась: ни одного зеленого деревца, кругом нефть, мазут и резервуары. Ей было некрасиво и неуютно. Мама прибегала на работу, одетая с иголочки, переодевалась в более подходящую одежду и дальше была весь день начальником небольшого участка. Все ее боевые навыки, твердость и непримиримость пришлись как нельзя кстати. Замысел Божий был именно таков. Домой она возвращалась не одна, с ней приходили бумаги, ведомости, деревянные счеты, Ася помнила ночные звонки, мамину строгость и тайное удовольствие: ей нравилось, что без нее не справляются, она любила чувствовать свою значимость.

До Асиного отца она предпринимала еще пару попыток создать семью. Первый раз сразу после техникума, второй раз через пару лет, но все неудачно. Окружающим она жаловалась на то, что родители ее не понимают, а она очень хочет жить самостоятельно, потому и выпархивает из отчего дома. Подробностей тех историй Ася не знала, да и неважно ей было это вообще. Третья попытка тоже оказалась с несчастным концом. По рассказам Наты, отец маму очень любил. Он был человеком сильным и вместе с тем очень спокойным, уравновешенным – он явился тем самым гранитным берегом, что сковал бурное течение непокорной реки. Да и здесь счастье было недолгим. У отца обнаружились проблемы с почкам; он ушел, не дожив до первого дня рождения дочери.

Все, что помнила Асенька из хорошего, были те времена, когда сестры сохраняли видимость теплых отношений, съезжались на выходные к родителям, отмечали вместе праздники. Муж Наты из командировок привез Асеньке однажды красивые кожаные босоножки карамельного цвета – она и сейчас помнит, как они пахли, какая мягкая была у них подошва, как она гнулась и как они не походили на все то, что носили другие девочки. Таким же таинственным образом – задавать вопросы о том, куда едет дядя, было нельзя – у Аси иногда появлялись импортные игрушки и книги. Чтобы Ася не забывала, кого нужно благодарить, мама всегда вносила ясность в суть дела: да, привез вещи он, но заплатила за все она, мама, так что подарок в полной мере можно не связывать с Натой и ее мужем. Асеньке все это было не нужно, она радовалась и благодарила, но не удивлялась: с раннего детства знала, что после встречи, которую Ася очень ждала, всегда будут мамины комментарии, обидные слова в ее, Асин, адрес («Ну что ты к ней все время лезешь!) и жалобы подругам на хитрую и жадную сестру.

Люся видела сходство Наты с ее матерью, Евдокией Алексеевной – невооруженным глазом это мог заметить каждый. Для нее, как и для бабушки Дуси, был один маяк, рассылающий свет в темное туманное небо. Этим маяком был, конечно, ее муж. Мама, живущая во вдовстве, но не обделенная мужским вниманием, гордилась своей самостоятельностью и свободой, но вместе с тем, при случае, жаловалась на трудную жизнь матери-одиночки. Ната же обсуждала покупку нового пальто с мужем, с ним же советовалась о том, какие ей лучше выбрать сапоги, куда семье лучше съездить на следующее лето, какие обои выбрать для спальни. Мама злобно хихикала: без мужа сестра не может сделать и шага. В голове юной Аси две картинки не сходились, не образовывали единого целого. Добротно одетая Ната в окружении мужа и сыновей в своем уютном доме закабаленной женщиной не казалась. У нее Ася научилась, как нужно ухаживать за паркетом, как печь торты, гладить мужские рубашки и складывать на зиму летнюю обувь в коробки. Именно она научила Асю, какую музыку нужно слушать и какие журналы стоит читать. Сердце маленькой девочки разрывалось от любви к обеим сестрам. Выбор делать она не хотела. Больше всего на свете ей хотелось одного: чтобы все жили в дружбе и согласии, понимали и любили друг друга. Их дом, состоявший из двух женщин, казался ей хрупким и ненадежным: только рядом с бабушкой, дедушкой и тетиной семьей она ощущала себя по-настоящему счастливой и защищенной.

Когда Асе пошел седьмой год, мама решила срочно съезжаться. Дочке было пора идти в школу, а кто будет за ней присматривать, если она весь день на работе? От мужа ей достался небольшой домик в окружении крошечного садика, а пожилые родители со дня на день ожидали переселения в благоустроенную квартиру, которую им давало государство. Мама затеяла сложный тройной обмен, долгий и муторный. Пришлось подключать всех знакомых, готовить какие-то бумаги, их все время не хватало, искать всесильного человека в исполкоме, потом в райжилотделе, который и оказался главным винтом этого дела. Мама добилась того, чего хотела. В их маленький домик переехал какой-то мужчина, жаждущий одиночества, в новую дедушкину двушку – его сестра и мать, мешавшие его счастью. Бабушка, дедушка, вместе с Асей и мамой зажили в большой благоустроенной трехкомнатной квартире на первом этаже с горячей водой и двумя просторными балконами. Один из них был переоборудован дедушкой в мастерскую, на втором дедушка соорудил шкафчики, в которых бабушка хранила все запасы солений и варенья на долгую зиму и весну. Тот балкон с инструментами, любимый дедом, смотрел прямиком на зеленый гараж, где к тому времени, кажется, уже обитал желтый ушастый «Запорожец». Горбатого списали в связи с возрастом, и в прежнюю конюшню встал новый забавный конь. Когда он разбегался, стоял такой шум, что Ася узнавала о его появлении заранее. Ей казалось, что горбатого она любила больше. Потом, с возрастом, поняла, откуда проистекает ее симпатия к немецкому сородичу «Запорожца» – жуку «Фольксвагену».

Отношения мамы с сестрой еще не отчеканились в окостеневшую и прочную вражду, это случилось гораздо позже, но Ната, теперь приходя в дом к родителям, неизбежно наталкивалась на сопротивление Люси, охраняющей границы собственного пространства. Со временем она стала являться реже или выбирать время, когда сестра отсутствует. Люся всегда имела при себе оружие для мелких семейных стычек, всегда была готова обвинить сестру в жадности и эгоизме по отношению к родителям и в черствости по отношению к ней и племяннице. Жадность заключалась в том, что Ната всегда приносила родителям гостинчик в виде чего-то вкусного. Они были очень благодарны, а мама издевалась над количеством принесенных фруктов, печенья или конфет и сердилась, потому что родители этого не замечали. К тому времени у мужа Наты открылась язва желудка, и она всячески с нею боролась, следила за тем, что и когда он ест, вовремя напоминала о таблетках. Их появление было связано еще и с тем, что бабушка готовила ему особую еду, она делала это с радостью, а маму это отчего-то выводило из себя. Черствость по отношению к сестре и племяннице проистекала от того, что благополучная во всех отношениях Ната не понимала, по мнению Люси, тяжело вдовствующего положения сестры и ни в чем ей не помогала. Ната, в свою очередь, думала, что одетая с иголочки сестра, как-то находящая на это средства, жертвой отнюдь не являлась, жила с родителями, которые помогали ей заботиться о дочери. Старшая была уверена, что младшая ей попросту завидует, потому ее и раздражает их семейный уклад, ее трепетное отношение к мужу, их покупки и ежегодные поездки на отдых. Разве они не имеют права иногда взять машину отца и съездить куда-то в выходной день? Она все равно простаивает без дела, так кому будет плохо от того, что ее муж и сын будут время от времени ею пользоваться?