скачать книгу бесплатно
Раз в месяц мама погружала бабушку в такси и отправляла на недельку-другую погостить к старшей дочери. Ася сейчас и не вспомнит, как принимала эту затею бабушка. Скорее всего, ее согласия не спрашивали. Тетя ей особенно рада не была. Одно дело – навещать родителей два раза в месяц, и совсем другое – терпеть ее неаккуратность и просыпаться ночью от шаркающих ног. В их семье появилась новая традиция: если приходили важные гости, коллеги мужа, Ната предпочитала кормить бабушку на кухне, заранее. Та не обижалась, знала сама: вилками и ножами пользоваться не привыкла, глаза и руки уже не те, немудрено пронести кусок мимо, а Коле будет неудобно за нее. На кухне было тепло, светло и удобно, да и чайник опять-таки рядом. Всегда можно налить себе кипяточка и хорошенько отмыть руки после рыбы – Коля не любит этот запах. К приготовлению еды ее не допускали: ты ничего не делай, мама, только отдыхай, не дай бог попадет волосок, Коля есть не будет, ты же знаешь.
Ася однажды втайне от мамы навестила бабушку у тети. То был уже разгар военных действий: противники поделили трофей и разошлись в разные стороны. Бабушке выделили небольшую комнату – ту самую, где лежали журналы, о которых грезила Ася, и ту самую, где Ната после трудовых дней любила почитать Чехова и послушать Хампердинка. Было чувство, что бабушке там не место: все казалось ей чуждым, неродным, а сама она ощущала себя гостьей, у которой нет особых прав ни на что. Ася тогда погрузилась в русскую литературу девятнадцатого века и вспомнила удивительно подходящее ко всей этой ситуации слово: бабушка стала приживалкой или Феклушей-странницей, которую принимали с черного хода и кормили из милости, а она взамен рассказывала истории о своих странствиях. С героиней пьесы Островского бабушку объединяла детская непосредственность, необразованность и свое понимание христианства. Бабушка поддакивала и подчинялась тем обстоятельствам, в которых оказалась. Сопротивления не было, и дедушкины страхи о судьбе жены оправдались. Он ушел так быстро, за один день, от сердечного приступа, и не успел распорядиться о наследстве и оставить дочерям наказ касательно жены.
– Папа был щедрым, он любил меня и моих детей. Он никогда бы не обидел их.
– Еще бы! Конечно, любил! И вы его любили, когда нужно было одолжить вам денег на мебель или взять машину на выходные! А ты жила с ними ежедневно?.. Видела, какие они тяжелые люди?
– И не стыдно тебе такое говорить? Они съехались с тобой, чтобы помочь с Асей! Они все делали для тебя!
– Ты это о чем? Что это такого особенного они для нас сделали?!? Это ты хотела забрать все, а жила на расстоянии. Думала, что папочка и мамочка – святые люди?!? Легко так говорить, когда приходишь в гости раз в месяц!
– Папа любил моих сыновей и хотел в соответствии с завещанием оставить им машину!
– Погоди-ка минутку! – мама очень старалась, чтобы голос звучал убедительно, не пискливо и не пронзительно, и едва не сорвалась. – Почему это вам? Ты и так забрала кругленькую сумму, так хочешь еще и машину? Имей в виду: я скорее сожгу ее, чем уступлю, не достанется она тебе! Хорошо меня слышишь? И не было никакого такого завещания! Не успели вы убедить отца, не написал он его, а значит – не хотел! Я не сомневаюсь: вы-то уже все бумаги проверили!
– Тебе и так досталась квартира!
– Что?!? Здесь часть моего дома – может быть, ты забыла? Дома, который оставил мне и моей дочке мой покойный муж!
– Ваш договор с родителями был, до какой-то степени, неправомерен, – это слово довело мать до гнева.
– А вы все хотите забрать, да?!? Это мой дом, слышишь? Мой! И тебе его не видать! Не получится это у тебя – поняла?
– Теперь, когда бедного папы больше нет, мы должны решить…
– «Бедного папы»! А что же ты ни разу не пригласила их к себе, если так любила? Бедного папу и твою любимую мамочку! – мамины глаза хищно поблескивали. – Что же ты не пригласила их к себе на день рождения, Новый год или на свадьбу сына? Боялась, что они испортят аппетит и репутацию дражайшему Коле?
Ната неожиданно вышла из себя и крикнула:
– Я приглашала! Я всегда приглашала! Они не хотели сами! Папе было тяжело ездить…
– Вот так и скажи! А как было тяжело с ними жить, ты даже не догадываешься об этом. Я заплатила за все сполна, это мой дом! А если ты считаешь что-то незаконным, то иди к адвокатам – ты уже дорогу туда знаешь. Ты иди, не забудь заявить о своих правах как самая отчаянно нуждающаяся в деньгах дочь.
– Очень жаль, – в черном платье в свете желтой лампы Ната выглядела совершенно больной, Асе было ее даже жаль, она не хотела, чтобы тетя вот так вот ушла и навсегда хлопнула дверью. – Мне очень жаль, что наша беседа приняла вот такой оборот. Я совсем не собиралась говорить с тобой о деньгах…
– О каких таких деньгах? О тех, что ты уже забрала с отцовской книжки?
– У нас и не было в мыслях посягать на эту квартиру. Я просто считаю, что часть наследства по праву должна была причитаться и мне.
Мамины глаза сверкнули:
– Нет! Никогда! Догадываюсь, куда вы клоните! Чтобы я уступила вам машину? Не знаю, что уж вам наговорил ваш адвокат. Вы с Колей наверняка наняли самого лучшего, но это мое! Вы не имеете к этому никакого отношения. А вот мать можете забирать. И ничего вы больше от меня не получите! Заберите и позаботьтесь о любимой мамочке. Послушайте, как она шаркает ногами, как бьет посуду, как жжет белье и забывает на печке суп – можете забирать ее вместе со своим Колей!
– Я обсудила это со своим адвокатом! Мама имеет право жить в своей квартире, – начала Ната. И тут мать разобрал смех:
– Ну все правильно! А как же иначе? Конечно, с адвокатом! Все именно к этому и сводится! «Со своим адвокатом», надо же! Иди побыстрее, консультируйся! – захохотала мать.
Ася ошеломленно смотрела на женщин, совсем не вслушиваясь в слова. Спасало ее только то, что она не запомнила всего, что они наговорили друг другу в тот ужасный день.
После их ухода три женщины некоторое время сидели молча. Бабушка перебирала в руке уголок выцветшего фартука и что-то бормотала себе под нос. Иногда Ася слышала что-то, напоминающее молитву, а чаще бабушка просто рассказывала о происходящем ушедшему мужу, по-прежнему называя его «дедушкой». Мама молча уставилась в экран телевизора, но Ася знала: когда она будет в состоянии говорить, обязательно начнет именно с этой темы. В глубине души она уже считала себя победительницей, уж дочке это было известно лучше всех. Упрямства и нежелания уступать ей хватало. Ася убрала со стола, вымыла тарелки, потом взяла с книжной полки книгу и села в кресло, делая вид, что читает. Через некоторое время раздался голос матери:
– Нужно было раньше сообразить и отправить к ним любимую мамочку! Хотят показать, как они любят родителей и готовы о них заботиться – пусть поживут с ней пару недель.
И снова воцарилось молчание. Ася прямо-таки видела, как мама прокручивает все это в голове, составляет новый план. Ей очень хотелось, чтобы она перестала раскручивать колесо своих мыслей, но прекрасно понимала: это уже никому не остановить. Асю охватил страх, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержаться и не заплакать. Ей нельзя было показывать свою чувствительность. Подобные вещи мама считала слабостью. Она, своенравная и неуравновешенная с раннего детства, не могла понять ни чувствительную дочь, ни спокойную уравновешенную сестру. Ася думала о том, как из гордости или упрямства две сестры превратились в совершенно чужих людей.
И еще Ася пыталась объяснить себе поведение старшего брата, но так и не смогла. Это он водил ее за руку в детский сад, сажал на шкаф в старом дедушкином доме, ожидая, пока она не попросит пощады, он брал с нее обещание не рассказывать своим родителям о том, что он курит. Он совсем недавно приходил советоваться с «теткой» касаемо своих сердечных дел. Ната не одобряла его избранницы – слишком проста и невыразительна. Сомнительная семья, пьющий отец, девушка плохо воспитана, ничем не интересуется – это неподходящая партия для ее сына-красавца. Мама, казалось Асе, поддерживала племянника именно по этой причине. Вопреки мнению сестры. И он летел к тетке – так он звал Люсю – за сочувствием и поддержкой. Ася его очень любила, восхищалась его целеустремленностью. Он любил море и заставил родителей принять его увлечение, Ася любовалась его красотой. Он был очень привлекательным молодым человеком, прекрасным рассказчиком, балагуром, он сводил с ума девушек своими манерами, модной одеждой и игрой на гитаре. Вспоминая об этом, Ася улыбнулась, и вдруг ее счастье выключилось так, будто погас свет в яркой освещенной комнате, и погрузил все в абсолютную темноту. Ругая себя за наивность, снова пытаясь разобраться в случившемся, она вдруг произнесла: «Неужели людей интересуют только деньги?». К счастью, мать этого не слышала, а с того самого вечера все у них пошло наперекосяк.
Бабушка стала какой-то отстраненной, глаза смотрели настороженно и пугливо. Маме стали приходить какие-то письма от дальней родни, она читала молча и никогда не комментировала, она не обращала на это никакого внимания. Было ясно, что ее мысли заняты чем-то другим, более значительным. А потом начались эти ежемесячные поездки на такси к Нате.
Бабушку ненужным бессловесным грузом высаживали у подъезда, на обочине суетился водитель, ставили рядом вещи – и прости-прощай на две недели, даже если вслед уезжающей машине неслись крики тети и ее сыновей. Что тогда они говорили, Ася не помнит, но общий смысл до нее, конечно же, доходил: подобной выходкой мама наносила вред безупречной репутации их семьи, выливала помои на чистую, обсаженную молодыми деревьями улицу. Коллеги мужа, проживающие по соседству, могли быть свидетелями этой семейной ссоры, а допустить подобное было никак нельзя. Что при этом чувствовала бабушка, никто не брал в расчет. Ее мама использовала как орудие мести. Бабушку молча высаживали. Мама с торжествующим видом, не обращая никакого внимания на несущуюся ей вслед брань, давала указания водителю и не смотрела на хлюпающую носом дочь.
Однажды, это Ася хранит в своей памяти как одно из самых постыдных детских воспоминаний, по пути домой ей стало плохо. Она едва успела предупредить мать, и водитель резко затормозил. Она побежала к дереву, выплеснула все, что ей мешало, и не глядя никому в глаза, вернулась в машину. Добродушный водитель протянул ей бутылку с водой, стал рассказывать что-то забавное и курьезное, чтобы отвлечь внимание юной пассажирки от случившегося. Потом, не получив отклика, ехал молча и вдумчиво, внимательно следя за дорогой, и наверняка переваривая все события, свидетелем которых он невольно оказался. Асе было очень стыдно.
Так продолжалось пару лет, пока Ася, через год после окончания школы не выпорхнула замуж и не уехала с мужем по распределению. Завертелась, закрутилась новая жизнь, вдалеке от родного дома. Ася чувствовала себя повзрослевшей, сама вела дом, готовила еду, ожидая мужа по вечерам. Она перевелась на заочное отделение и приезжала домой два раза в год. Отправляя по почте контрольные и курсовые работы, она нервничала, звонила на кафедру, узнавая, дошли ли они вовремя. Им с мужем пришлось отыскивать библиотеки со специальной литературой на русском языке – все это отнимало так много сил и времени!
Бабушка к этому моменту плохо слышала, и Ася, проводя вечера на переговорных пунктах, в ожидании соединения, пыталась расслышать каждое слово. Говорила она в основном только с мамой и о главных вещах, а бабушке передавала приветы. Тема семейных раздоров отступила для Асеньки на второй план. Она наслаждалась молодой семейной жизнью, осваивалась в новом регионе, ходила гулять к морю и, поначалу нервничая, она со временем освоилась и даже стала принимать дома гостей. Все ей было в радость. Муж ее очень любил, а она старалась всеми силами создать в доме уют, помня тетины советы. «Домашний уют – одно из сокровищ мира. Он воспитывает вкус, согревает даже на расстоянии. Так же, как и запах домашней выпечки. Дом – это мы сами», – любила говорить она. Ася это хорошо запомнила. У мужа в семье подобных ссор не было, хотя члены той семьи особо теплых чувств друг к другу не испытывали, и Ася стыдилась говорить с ним о семейных проблемах.
Иногда, вспоминая историю со свадьбой, она испытывала неловкость, винила себя. Новая жизнь наступила так быстро и внезапно, что она считала себя предательницей. Неприлично было быть такой счастливой!
Они гуляли с мужем по песчаному пляжу, мечтали о детях, он рассказывал о новостях на работе, о планах на ближайшие выходные, предлагал сходить на новый фильм, а Ася о том, что ее волнует, говорить стеснялась, о сокровенном замалчивала. Он тоже вспоминал о своей семье неохотно, и она его понимала. Спустившись с дощатого причала к воде, они шли дальше, дыша морским воздухом, одинокие в своих семьях и неведомо как соединенные в новую ячейку общества. Тут теперь находилось их убежище, их берег, их море. Все остальные, оказавшиеся тут, прохожие и случайные встречные ими знакомые, казались пришельцами из другого мира и чужаками. Они жили в ожидании счастья, хотя и так были очень счастливы, а о семье Ася старалась не думать. Ничего, кроме самомучительства, не получалось. Она уже не старалась понять, отыскать смысл, найти виновников – нужно было жить дальше, ведь ее вины в том, что происходило и произошло задолго до ее рождения, уж точно не было никакой. Мысль о братьях доставляла боль; вспоминая о Нате, она становилась задумчивой. Однажды, перекрикивая соседей на переговорном пункте, она спросила маму о тете и ее семье – та огрызнулась, потеряла выдержку, напомнила, что они для нее не существуют. И Ася пожалела, устыдилась своей чувствительности, и больше подобные разговоры не заводила.
На свадьбу дочери мама родных не пригласила и запретила даже упоминать. Тетя все же каким-то образом узнала о намечающемся событии, навещая бабушку в мамино отсутствие, и передала Асе конвертик. В нем лежала хорошая для тех лет сумма: «от всех нас». Вопрос «а ты хочешь, чтобы я пришла на свадьбу?» очень ранил. Эта пытка, эта копившаяся ненависть между сестрами, та самая, что они собирали по крупицам, напрасно, несправедливо лишила Асю полного счастья. Оно заключалось в том, чтобы все близкие и родные ей люди должны были быть в день свадьбы с ней рядом. Все они радовались бы вместе с ней, гордились ею, желали молодой семье счастья, но мама не позволила, а тетя, заранее зная ответ, стала ее испытывать. Ася, конечно, сказала «да», но в этом ее замешательстве, в минутном сомнении, тетя увидела то, что ожидала увидеть. Асе казалось, что она спросила нарочно, чтобы устыдить ее и маму одновременно. Тетины глаза смотрели холодно, беспощадно. Она ожесточилась от всех этих укусов и причислила Асю к сестре. Они теперь выступали для нее одним фронтом, шли в комплекте, стояли плечом к плечу – так же, как Ната с ее мужем и взрослыми сыновьями. В этом вопросе была демонстрация, а Асе хотелось, чтобы тетя увидела все настоящее, истинное, почувствовала Асины мучения, но этого не произошло. Ответу племянницы она не поверила, но, не желая обострять разговор, смирилась с услышанным и ушла в бабушкину комнату. Ася испытала тогда кошмарные ощущения, все кругом закачалось, земля ушла из-под ног. Ее обвинили, хотя не было на это никаких причин. Разве неясно, кто в этом деле принимает решение?!? Со временем, закружившись в вихре новых забот, Ася успокоилась, забылась, но в глубине души, вспоминая об этом конверте, который она сразу же отдала маме (а та его приняла без всяких сомнений), терзалась загадкой: «Зачем тетя об этом спросила? Почему, по какому такому праву, объединила их с мамой в единый лагерь, хотя знала, чувствовала, как Ася ее любит?».
На свадьбу они, конечно, не пришли. Мама не пригласила даже бабушку. Сочла, что она будет лишней – старушка плохо слышала, по-прежнему носила любимые с юности платья, прикрытые дома фартуком. Красивых напутственных слов молодым сказать бы не смогла, зато легко бы пронесла кусок мимо рта, и ее оставили дома. «Слушайся во всем мужа», – только это, вероятно, самое главное напутствие дала ей бабушка Дуся перед свадьбой.
Через несколько дней молодые уехали, и Ася совсем не помнит ничего, касательно бабушки и тети. В спешке собирали вещи, что-то отправляли посылкой, улаживали дела в институте – только бы ничего не забыть и не упустить! Несколько беспокоила недавно возникшая трещина между сроднившимися кланами, но тревожила как-то издалека, как изредка появляющаяся зубная боль, потому что счастье, новое, свежеобразовавшееся замужество охватило полностью, не давая отвлекаться на пустяки. Ася, так давно привыкшая жить в состоянии войны, восприняла этот незначительный конфликт как нечто само собой разумеющееся. Они уедут, будут жить вдвоем, вдалеке от всех остальных – это было главное. Только это, и ничего больше.
Во второй свой приезд на сессию Ася обнаружила, что что-то пошло не так с самого начала, с самой первой встречи в аэропорту. Хотя мама ни о чем таком по телефону даже не обмолвилась. Некие непредвиденные события произошли во время ее отсутствия. Ася это поняла сразу. Мама, ее эффектная и всегда исключительно одетая мама, встретила ее в новом кожаном плаще и с безупречной прической. Из-под черного роскошного плаща выглядывало перевязанное эластичным бинтом колено, а рядом с мамой стоял Асин свекр. Можно было подумать, что он приехал на машине, чтобы встретить и подвезти невестку, но Ася понимала, что дело совсем не в этом. Не верилось еще и потому, что мама в самый кратчайший срок предсвадебных хлопот уже успела испортить отношения с родней Асиного мужа. О сводках с поля битвы она регулярно сообщала дочке во время их телефонных разговоров. Это были еще не открытые военные действия, а так, легкая перепалка, выстрелы из-за укрытия, вперемешку с краткими перемириями. Надо признаться, семья мужа была далеко не в восторге от раннего брака, невестка представлялась им существом сложносочиненным и с большими запросами (запросы за нее озвучила мама, как раз таки во время знакомства двух семей). Сами они жили уединенно, не любили шумных компаний, не имели хороших друзей и не хотели никаких новых родственников. И Ася знала: прибегнуть к их помощи мама могла только в самом крайнем случае. Вот почему эта встречающая ее делегация насторожила девушку с первого взгляда.
Они что-то собирались сказать, но топтались на месте, искоса поглядывая друг на друга. Скорее всего, был некий выработанный ими план, и они, разглядывая ее худобу и выпирающий живот, все же сообщили ей полуправду. Бабушка болеет, выглядит плохо – лучше тебе в таком положении это не видеть. Поэтому поживешь эти десять сессионных дней у родителей мужа. Эластичный бинт на мамином колене был следствием полученной травмы: ее сбила машина два месяца назад, но все прошло легко, травма не серьезная, и мама уже давно работает, вот только колено побаливает, когда меняется погода. Ася едва смогла вымолвить слово – почему ей ни о чем не говорили? Как такое можно скрывать? А зачем тебе в таком положении беспокоиться?
Это были первые и единственные в ее жизни три дня, когда Ася прожила с родителями мужа. Те гостям никогда рады не были и приняли ее вынужденно. Одного Ася понять не могла: почему ей нельзя жить дома? На следующий день при помощи двоюродной сестры бабушки открылась настоящая правда. Бабушка, по прогнозам врачей, уже три недели, как должна была уйти. Она не ест, не пьет, не говорит, только сердце, хорошо налаженный мотор, бьется без изменений. Неясно даже, на чем она держится. Мама после аварии ухаживала за ней самостоятельно, как только могла, волоча ногу. Все ждут со дня на день, а в бабушке все еще теплится жизнь. Смотреть на нее невозможно. Вот потому тебе туда нельзя, первенца носишь, не дай Бог что случится. По совету той самой старушки из дальней родни, что открыла ей правду, Асю на следующий день все-таки привезли ненадолго в родной дом. Заходить к бабушке ей строго-настрого запретили: мама была с ней постоянно, не отходя ни на шаг. Дверь в комнату наглухо закрыта, из глубины не доносилось ни звука, ни вздоха, ни дурного запаха – ничего.
– Ты, детка, подойди к двери и скажи так тихо-тихо: «Бабушка, я приехала»… Она, наверное, тебя ждет, а иначе никак не объяснить ее задержку на этом свете. Ждет, детка, потому и не уходит, – объясняла старушка. – По тебе скучает и малыша твоего, видать, хочет благословить…
Ася подошла, дотронулась до двери, почувствовала, как толкается ее сынок, как сильно он бьется ножкой, и тихо сказала: «Бабушка, я приехала…». Родственница-старушка одобрительно кивнула головой, молча погладила ее по спине и увела на кухню, где сидели другие женщины: «Вот и молодец, девочка… А теперь пойдем чай пить. Посмотри, сколько всего красивого твоему малышу мама накупила…». Ася была как во сне, ничего ее тогда не радовало. В полном смятении она перебирала вещички для новорожденного, рассеянно отвечала на вопросы о той ее, новой семейной жизни: как живут, сколько муж зарабатывает, дружно ли, какая погода, климат какой. Она отвечала автоматически, ей казалось, что земля уходит из-под ног. Было отчаянно жаль маму, а еще больше – бабушку. Мама – боец, как всегда, в сочувствии не нуждалась, на лице ни единой слезинки: она говорила, как устала, ну когда же все закончится и почему ей досталась вся эта нервотрепка. И где же любимая дочка Ната, которая уже месяц как не приходит к матери? Боится меня? Так пусть к матери придет, не ко мне! Пусть помоет ее хоть раз, дерьмо из-под нее вынесет!..
Ася зажмурилась, будто это происходит не с ней и не сейчас. Она представляла, что сейчас она не на кухне с женщинами, рядом с умирающей бабушкой, а в другом, далеком крае, ходит по улицам приморского города рядом с мужем и совсем ничего не знает о случившемся. Они в последнее время мучились над выбором имени и пока так и не пришли к единому результату.
Все, что нравилось ей – не одобрял муж и наоборот. В результате сошлись на трех, более или менее подходящих, и решили так: родится – тогда и решим.
Она подумала о бабушке и вспомнила, как она в детстве готовила им что-то вкусное, варила варенье, пекла блины, – они у нее получались толстые, больше похожие на оладьи – как водила ее в сад и ту ее детскую фотографию, на которой бабушка держит ее, двухлетнюю, на руках, в своем неизменном черном пальто, платке и стоптанных туфлях. Ася там широко улыбается, и у нее впереди торчат два огромных зуба, борющихся за первенство. Кто тогда снял их у дедушки дома? А сейчас она даже не может увидеть бабушку, обнять и сказать, как ее любит. Любила всегда, даже тогда, когда отвозила с мамой на такси пожить к Нате, когда ее не пригласили на свадьбу, когда умер дедушка, а Ася старалась проводить с ней больше времени, читая газеты вслух – так, как когда-то делал дедушка. Бабушке всегда недоставало любви и внимания. Потеснившись, она когда-то давно раз и навсегда уступила первенство супругу. Так и жила на вторых ролях, в тени: мыла, стирала, готовила, уважала и почитала мужа, а за советом и решением все, конечно, обращались к дедушке.
Перед отъездом Ася с мужем всем выбрали подарки, никого не забыли, никого не обидели: глиняные горшочки для приготовления еды, пузатые кувшинчики для цветов или воды, белые льняные салфетки с мережкой и скатерти в тон. Все для дома, уюта и семьи, как когда-то учила Ната. Не забыли и родителей мужа. С одним только подарком случилась заминка: бабушке она так ничего и не купила. Что могло ее порадовать? Трудно сказать… Белый платок в мелкий цветочек или тапочки для дома – вот, пожалуй, и все. И Ася не могла найти то, что могло бы понравиться бабушке, быть ей по-настоящему нужным. Бродила от одного магазина к другому, терялась, отвлекалась, натыкалась на что-то другое, рассматривала и забывала, зачем пришла, и возвращалась ни с чем домой. В самолете подумала, что лучше купить бабе Дусе то, что она носит, в проверенном магазине: мягкие закрытые теплые тапочки и ткань, из которой бабушка сама строчила себе новые платочки. Теперь Ася поняла, почему подарки не шли ей в руки, почему, успев побеспокоиться обо всем и обо всех, она приехала с пустыми руками к бабушке. Ей это было уже не нужно! Но Ася, испытывая где-то глубоко внутри сидящее чувство вины, все же решила завтра сделать бабуле приятное и положить у двери маленький шуршащий сверточек. Она почувствует внучкино тепло, простит за забывчивость.
– Так как малыша думаете назвать? – спросила зашедшая как всегда вовремя соседка. – Как ты похудела, Ася! Глаза одни остались! Не готовишь что ли мужу молодому?!? Или от чего-то другого вес не набираешь?
Она лукаво улыбнулась, намекая на что-то, ей непонятное. Ася ее не поняла и, улыбнувшись, потянулась за чашкой чая. Женщины заговорили о своем: вспоминали свои ожидания, трудные первые роды, обсуждали вес новорожденных и детское питание. Хвалили современную медицину – сейчас, мол, ничего не страшно, а вот раньше! Та самая соседка, мать четверых детей, рассказывала о последних родах, когда малышка, не дождавшись врачей, родилась дома. Все заохали, запричитали, стали задавать вопросы. Не каждый день такое бывает в наше время – разродиться дома с помощью мужа!
Через пару часов Ася уехала, уговорившись с мамой, что завтра утром они поедут к врачу. Была у нее какая-то приятельница-гинеколог, и именно она должна была посмотреть Асю. На этом и условились. В комнате бабушки по-прежнему было тихо, хотя все время от времени к этому прислушивались. Вот только на утро никуда Ася не поехала. Осталась у родителей мужа. Одна в пустой квартире наедине с телевизором. Ранним утром раздался звонок, все куда-то заторопились, засуетились, свекор со свекровью зашушукались, придумывая повод для отъезда, Асе велели делом заняться: приготовить обед, развесить белье, а потом и телевизор посмотреть. Так она и сделала. Вот только на сердце было тревожно и тоскливо.
Вся правда в тот ее приезд доставлялась ей порционно, от той же родственницы-старушки, двоюродной сестры бабы Дуси. В тот же вечер, после того, как Ася сказала у бабушкиной двери заветные слова, ее не стало. Ушла, так и не приходя в сознание. Подошли – а она уже и не дышит. Похоронили быстро, решив, что она и так задержалась на этом свете. На похороны Асю не взяли. Когда она через два дня все же вернулась в свой дом, комната бабушки пустовала. Настежь распахнутые окна и двери, свежий воздух, надутые как паруса занавески, старый шифоньер, притулившийся в углу, любимая бабушкина этажерка – и все. Никаких следов пребывания здесь больного человека. Дивана тоже не было. Так его нет уже давно!.. Маме твоей пришлось выбросить его, пропитался он весь, пропах… Бабушка последние две недели лежала на раскладушке – так было удобнее и ей, и маме твоей убирать, простыни менять, заботится. Ася трогала руками оставшиеся вещи, ходила к окну, выходила на балкон, смотрела туда, где раньше стоял гараж вместе с веселым горбатым «Запорожцем», которого потом сменил желтый «ушастик». И не было ей никакого дела до того, куда они делись, как распорядились оставшимся наследством сестры. Ей не было дело даже до того, была ли на похоронах Ната и ее сыновья. В ее голове не умещалась новая картина мира – отчаянно толкался ее малыш, новая жизнь заявляла о себе все сильнее, завтра предстояло идти в университет, а у нее разрывалось сердце от боли, от того, что бабушки больше нет.
– Ты пойми, детка, тебя не взяли на похороны, потому что беременная женщина должна прежде побывать на свадьбе, она должна радоваться, а не покойника видеть, смотреть на все красивое, думать о будущем. Такие испытания не пошли бы на пользу ни тебе, ни ребенку. А она все-таки тебя ждала… Видишь, как бывает!.. А врачи месяц назад сказали – не жилец!.. – объясняла старушка, понимая, что есть в этом мире нечто такое, что неподвластно даже медицине.
Она знала, что это, но ее никто не слушал. В те годы все ходили перед Пасхой на субботник, провозглашали религию «опиумом для народа» и партийные родители втайне крестили детей при помощи бабушек.
– Бог – он и есть отец наш родной… Он всех нас любит… И маму твою, и ее сестру. Заплутали они, закружились, а главного так понять и не смогли. Они и есть друг для друга самые родные люди. Роднее не бывает, а они ссорятся по пустякам, покаяться не хотят… Мне вот запретила мама твоя Наташе звонить, да и та хороша тоже. Месяц, а то и больше, к больной матери не приходит. Оставь это, детка… Это не твоя история. Им с этим жить, не тебе. А Господь всех простит, если они покаются, если повернутся к нему… Ты вот что… Сына покрестить не забудь – это самое главное!
Ася вспомнила, как бабушка в светлые пасхальные дни облачалась в новый фартук, в чистый белый платок и выходила из комнаты радостная такая, тихая и спокойная в том, что ей открывалось. В руках несла испеченный ею кулич с белой глазурью, обложенный яркими яйцами. Они всегда блестели, потому что баба Дуся протирала их ваточкой, смоченной в растительном масле. Она шла с улыбкой на лице к маме и говорила:
– Христос Воскресе, доченька! Не будем ссориться в такой хороший день!
Мама, еще не навоевавшись, к перемирию готова не была, но с бабушкой временно соглашалась, пила чай с приехавшей в гости Натой и до поры до времени наблюдала.
Впоследствии про Нату Ася, конечно, спросила. Мама сестре о случившемся не рассказала. Новая жизнь, которую носила в себе Ася, шла рядом со смертью, и для Люси первое было гораздо важнее. С уходом бабушки разрывалась последняя нить, связывающая сестер, последний, едва держащийся осенний лист на опавшем дереве… Такова была мамина месть. Возможно, она имела на это право. Как общались сестры в ее отсутствие, Ася не спрашивала, но Ната о болезни матери знала, как и о несчастном случае, что произошел с Люсей. Взять бабушку к себе она не согласилась, остаться не могла тоже, Коля бы не согласился ни на то, ни на другое. В очередной раз мама указала ей на дверь. Больше Ната не объявлялась. Правильнее, конечно, было бы сообщить ей о смерти матери, поехать или позвонить, но что уж тут поделать?.. Мама решила, что нет у нее родной сестры, никого она своим приездом бы не спасла, а если так уж сильно переживала о матери, явилась бы вопреки всем запретам. Мама эту тему зачеркнула. Вычеркнула из памяти все: и детские обиды, и давние конфликты и посягательство на отцовское наследство. Никаких страданий, никакой новой боли – нет у нее больше сестры, и все тут!
Наблюдая за матерью, Ася не замечала никакого отчаяния или подавленности. Никаких слез, никаких ответов невпопад. Был человек – нет человека. Естественный ход событий. Смерть оказалась не таким уж ужасным испытанием, как полагала Ася. Лицо матери было какое-то новое – в нем читалась усталость, облегчение и даже какое-то удовлетворение от того, что она победила. Наказала сестру, сделала ей больно. Асе казалось, что она даже представляет, как та будет причитать и рыдать, когда узнает о случившемся. Но будет уже поздно.
Бабушка была стара, пошел 81-ый год, и она должна была угаснуть – не было в лице матери ни томящей боли, ни чувства непоправимости и утраты. Так должно было случиться. Сердило маму лишь то, что бабушка помучила ее перед уходом, не ушла так быстро, как дедушка, проявила строптивый и упрямый нрав.
Узнав, как тяжело уходила бабушка, Ася поняла, что мама очень устала. Она часто задавала себе вопрос: почему именно ей довелось досматривать мать? Ей, а не бабушкиной любимой дочери? Были вещи, на которые у матери всегда находился ответ, даже на те вопросы, на которые ответить невозможно. Вот и здесь она была весьма категорична: умирающая мать досталась ей, потому что Натка всегда была хитрожопой. Другого ответа нет!
Ася сидела на кухне с отрешенно-сосредоточенным выражением, слушала пустые разговоры женщин от трех и девяти днях, про то, как копали могилу и сколько пришло человек, и раздражалась. Зачем говорить об этом так много? Это все пустые разговоры, а главное в том, что нет теперь больше бабушки. Была – и больше ее нет. И некому больше купить теплые велюровые тапочки и белую ткань в мелкий цветочек на новую косынку. Больше некому… Разрушился общий дом.
На похоронах дедушки было много людей: пришли ветераны, коллеги, соседи, дальняя и близкая родня. Пришли даже те, о которых забыли, в немалом количестве явились друзья деда, которых Ася помнила с детства, коллеги мамы и Наты. Проводы бабушки были много скромнее – это и обсуждали женщины на кухне. Ася думала о братьях – как ей сейчас их не хватает! В глазах мамы они уже существовали не как отдельные единицы, а как нечто другое, объединенное с ее сестрой, почти враги, почти посторонние. Чувство одиночества и отрезанности охватило Асю, и оно было не менее сильным, чем печаль о бабушке. Вместе с ней порвались последние нити, соединявшие семью. Это исчезновение, раздельное существование было таким неуловимым, таким больным, что хотелось бежать, лететь, мчаться вдогонку, пока не поздно, пока все еще возможно и поправимо.
Впоследствии, двадцать пять лет спустя, Ася узнала, что все произошло именно так, как планировала мама. Со слов Наты, она узнала о смерти бабушки через месяц после ее кончины. Навещая отца, она увидела еще одну могилу неподалеку и вскрикнула. Муж ее сочувственно поддержал, довел до скамьи, она едва не упала и потянулась к сумочке за валидолом. Такое горе! Боже мой! Такое горе!.. Как сестра могла не сообщить о случившемся?!?
По многолетнему молчанию братьев можно было понять, что и для них Ася все эти годы существовала как частица, объединенная с мамой, и все свои обиды, которые они имели по отношению к тетке, они делили между ними поровну. Спокойно согласились с тем, что если нет у них тетки – значит, сестры тоже больше нет. Примирились с этой мыслью на целых четверть века. Так бы и продолжалось дальше, если бы не Асин звонок, соединивший некогда разбитый сосуд, разорванную сестрами цепь, двадцать пять лет спустя.
Больше Ната и Люся не виделись никогда, но забыть, не помнить друг о друге ведь не могли, невозможно это! И сейчас Ася удивлялась тому, как легко приняла мама весть о скором уходе сестры. Выслушала и ехать отказалась. Никаких слов прощения или сожаления. Полное равнодушие. Стало предельно ясно: примирения не будет.
Два месяца назад младший сын забрал Нату к себе в Москву. Подальше от старшего брата, так и не нашедшего себя на суше, от лоботряса-внука и шумных правнуков. Старший брат Аси, тот самый, что представлялся ей в детстве отважным мореплавателем, балагуром, красавцем и мечтой всех одиноких и замужних женщин, сник после ухода на пенсию и потери жены. Супругу он всегда очень любил, что, конечно, не отменяло его временных отлучек и увлечений. Одно другому, по его мнению, совсем не мешало. Как он любил говорить, его сердце – это не однополосная дорога, а шоссе с оживленным движением. С потерей жены все, однако, потеряло смысл. Не было больше желания жить, утверждаться, справляться со сложностями, и прощаться с морем. Ната беспокоилась за всех, помогала, чем только могла, и совсем не думала о себе. Господь опять окружил ее одними мужчинами, так и жила в компании сына, внука и двух правнуков.
Младший сын, серьезный и состоявшийся бизнесмен, увез маму к себе на отдых. Она шутила: «Помнишь, Асенька, у О. Генри? Санаторий на ранчо? А мой санаторий находится в центре Москвы». Уезжала Ната нехотя: жаловалась Асе, что сын без нее погибнет, правнуки будут скучать, дом опустеет и зарастет мхом. Ася успокаивала: отдохнешь, обследуешься, подлечишься и вернешься назад. Это же временно! В Москве ее ждала огромная благоустроенная квартира, уход, прекрасное питание и неограниченные возможности. Ничего этого она не хотела. Сестры и в этом были совершенно различны: Асина мама с удовольствием пользовалась помощью дочери, радовала себя покупками, тщательно следила за своим здоровьем и радовалась тому, что мужчины все еще обращают на нее внимание. Ната уменьшилась до размеров девочки-подростка, совершенно забыла о себе и с каждой пенсией покупала подарки великовозрастному внуку и правнукам. Все, что посылал ей младший сын, она не тратила: это выяснилось только после ее смерти. Банковская карта представлялась ей сложным механизмом, и она стеснялась признаться в этом сыну. Благодарила, но не пользовалась.
Перед отъездом Ася уговорилась с Натой, что созваниваться они будут в обычном режиме, пару раз в неделю. Полушепотом Ната предупредила, что будет делать это лучше сама, выбрав минуту, когда ни невестки, ни внуков не окажется рядом. На том и согласились.
Когда Ната вдруг замолчала, Ася ни о чем плохом не подумала. Брат отмалчивался: возим на процедуры, подбираем новые лекарства от перепадов давления, вечером устает и рано ложится спать. Однако впоследствии выяснилось, что дело обстояло совсем не так. Поначалу Ната переживала за тех, кого оставила дома, а потом шаг за шагом стала уходить в неизвестную никому реальность. По утрам просыпалась раньше всех, тихо одевалась, выходила из дома и… шла навестить правнуков. Спасала консьержка и возвращала беглянку домой. Потом она брала не свою одежду и искренне удивлялась: почему она ей так велика? Случился какой-то сбой в хорошо налаженной системе. Возможно, он был вызван стрессом от переезда, которому она внутренне так сопротивлялась. Женщина, пару недель назад рассуждавшая о международном кризисе и о новой театральной постановке, вдруг отказывалась понимать, что от внука и правнуков ее разделяют тысяча километров. Она ставила электрический чайник на индукционную печь, пыталась набрать номер телефона, взяв в руки телевизионный пульт, разговаривала со всеми ушедшими родственниками, и, иногда проваливаясь в детство, шла в школу, обращалась к сестре, которой нужно было остаться дома.
Брат, в глубине души чувствуя себя виноватым (вырвал ее из привычной среды, убедил, что это ей пойдет на пользу), показывал ее разным врачам и надеялся, что все однажды вернется на круги своя. Он забрал к себе маму не навсегда, ничего заранее не планируя, просто, чтобы дать ей отдых, обследовать и подлечить. Долго ожидая ее согласия, он наконец привез ее в Москву с одним легким чемоданом, в котором уместилось все только самое необходимое, остальное купим. Теплый халат с ночной рубашкой, мягкие тапочки с надписью «Лучшей прабабушке на свете», флисовый спортивный костюм, любимая кружка и томик Чехова. Прежде приезжая к сыну в столицу, Ната с удовольствием прогуливалась вокруг пруда, переговаривалась с соседями и знакомыми сына, ждала его вечером, долго и обстоятельно расспрашивала о работе, даже если многого не понимала, пила с ним чай и, что там греха таить, гордилась им, его достижениями, его прекрасной карьерой, радовалась тому, что он так хорошо и надежно устроен. С невестками, конечно, ее сыновьям не повезло – это факт. Обе простоваты, недостаточно образованны и конечно, недостойны ее сыновей, но тут уж ничего не поделаешь. Не случилось, и все тут.
Что такое происходит с людьми, когда они, справившись с трудностями и невзгодами, начисто забывают о своем скромном происхождении, и, достигнув зрелых лет, смотрят на остальных свысока? Почему они хотят лишить других, таких же милых, обаятельных и, возможно, в чем-то простоватых девушек своего шанса на счастье? Что такое с ними происходит?
Обе сестры были абсолютно убеждены в своей исключительности, и это их, безусловно объединяло. Ася так и не дождалась одобрения мамы, даже когда прожила в замужестве более двадцати лет, Ната тоже любила подчеркнуть, улучив подходящий момент и сделав это полушепотом: невестки не удались. Разумеется, в своем недовольстве она была более сдержанна и тактична, чем ее младшая сестра, но сути это не меняло. Они обе, находясь на огромном расстоянии друг от друга, награждали соседок, сидящих у дома на лавочке, едва заметным кивком и гордо шли дальше. Ната в своем скромном спортивном костюмчике быстрым девичьим шагом направлялась по делам, за покупками, к внуку. Люся, поражая соседок экстравагантными нарядами и макияжем, несколько неприличествующим женщине ее лет, шла в парикмахерскую, в магазины, за новым кремом, панацеей от старения. Они обе были абсолютно убеждены в том, что престарелые соседки со своими садово-огородными разговорами и огорчениями, с осенними заготовками и обсуждениями последних телевизионных программ, им не интересны. Недостойны они их расположения – и точка. Думая об этом, Ася не сомневалась в том, что они сестры. При внешнем различии, совершенно разном темпераменте и полностью противоположных увлечениях они были родными, их объединяла кровь. А родная кровь, как любила говорить бабушкина двоюродная сестра, не водица – без огня не закипает, напрасно не проливается, бурлит, кипятится, во что-нибудь да превратится…
Теперь в Москве жила старенькая девочка лет пяти или семи. Худенькая, с белоснежными растрепанными волосами, в хлопчатобумажной маячке и в брючках, собранных гармошкой у колен. Она гуляла по огромной квартире сына с интересом, будто впервые видела, мелко шаркая теплыми тапочками с надписью «Любимой прабабушке». У порога она осторожно останавливалась, высоко поднимая ноги, переступала невидимые препятствия и шла дальше. Иногда она с любопытством вглядывалась в лица невестки и двух взрослых внуков, будто пытаясь понять, кто они и что здесь делают на самом деле. Сына она узнавала всегда, с ним вела более или менее разумные разговоры, улыбалась огромной собаке, растянувшейся в коридоре. Теперь Наташа слышала невидимых людей и ежедневно рассказывала невестке о них, передавала новости. Она много спала, стеснялась при всех есть, аккуратно надкусывала прежде любимый сыр и запивала чаем. С месяц назад по утрам баловала себя чашечкой хорошего свежесваренного кофе с кусочком твердого сыра, а вечерком могла хлебнуть пятьдесят граммов коньячка для хорошего сна, а теперь крепко держала чашку чая двумя руками – одна слегка дрожала. Врачи разводили руками – возраст, а что вы хотите? Лекарство от возраста еще не изобрели! Обнаружили небольшую гематому – перед отъездом Ната упала, глупо споткнулась, убирая квартиру. Влажный пол сыграл с ней злую шутку, и никто, даже она сама, не обратил на это падение ровно никакого внимания. Приложила пачку фасоли из морозилки к голове, полежала чуток, встала и снова взялась за дело. Неужели в этом была причина?
Младший сын к такому повороту дел готов не был. Он как-то стыдился новой матери, «съехавшей с катушек», не знал, как себя с ней вести, в особенности тогда, когда она стала делиться новостями из потустороннего мира. Будто ощущая его неготовность и страх, Ната сына щадила, и он узнавал обо всем от жены. Той самой, что была недостойна его сына. Теперь убирать за ней, менять одежду, купать и сопровождать к врачам она была вполне достойна. Однажды утром Ната сказала ей за завтраком после долгого молчания, съев второй бутерброд: «А ты кто такая? Уходи! Это квартира моего сына и моя!». Больная старушка – какой с нее спрос?.. Терпеливая женщина не обиделась даже на эту резкую фразу, ее свекрови абсолютно несвойственную. Совсем недавно никто бы не посмел назвать ее старушкой…
Нужно признаться в том, что невестка быстрее всех поняла, что со свекровью творится что-то неладное, но никто ей не поверил. Женщина она, хоть и не очень образованная, но Господь наградил ее добротой и терпением, да и хозяйка она хорошая. Обычно первым делом, приехав в столицу, они намечали два важных дела: день, когда пойдут на кладбище, закажут службу в храме в память усопшего мужа, и покупку билетов в театр. В этот раз Наталья Ивановна не вспомнила даже о муже. Случилось так, что он нашел свой последний приют именно в столице, и она очень беспокоилась, что смерть их разлучила. Они прожили вместе долгих пятьдесят лет, и хотелось бы чаще навещать могилку любимого Коли, но тут уж ничего не поделаешь. Невестка заботилась об этом, и спасибо ей за это огромное. Внуки вообще не особенно ощутили, что жизнь их как-то изменилась с приездом бабушки. Они в семье звались «квартирантами», являлись на поздний ужин и сбрасывали грязную одежду на пол в ванной. Муж бывал дома ранним утром и поздним вечером. Он же и запретил говорить о мамином недомогании родным и знакомым, избегал, наверное, неловких разговоров, боялся, что ее попросят к телефону и узнают истинную причину ее отсутствия. Асе, как и всем остальным, озвучивалась дежурная версия про утомительные процедуры, новое лечение, долгий сон и усталость.
Ната теперь страшно боялась потерять с тонкой руки обручальное кольцо. Она все время дотрагивалась до него, проверяла. За такой короткий срок она вдруг стала совершенно старенькой и беспомощной. Полностью доверив свою жизнь младшему сыну, самому надежному и крепко стоящему на ногах, она будто расслабилась, отпустила все и перестала играть во взрослую и всезнающую даму. Внутри своего мира она жила вполне комфортно, но окружающие, понемногу осознав, что ничего не изменится, стали испытывать ужас: одну ее в квартире не оставить, нужен глаз да глаз. Этот переезд, травма, возраст, высокое давление – можно выбрать все, что угодно – сделали свое дело, и Ната сдалась. Она облегченно вздыхала лишь тогда, когда сын приходил с работы домой. Он удивлялся: мама пережила смерть отца, была вполне самостоятельной, а теперь вдруг зажила в своей хрупкой Вселенной, ушла в нее, отгородилась от мира. Он не мог этого принять, потому что понять это было просто невозможно.
Как хороший руководитель, он, проанализировав ситуацию, стал искать выход. Он поднял на ноги всех врачей и добился того, чтобы они дали согласие на операцию. Возраст – не помеха, он верил в сильный организм матери, и если есть хотя бы небольшой шанс спасти ее от безумия, от этой медленной смерти, он готов им воспользоваться. Возможно, Ната была по-своему счастлива, она наконец успокоилась, окунулась в теплый и уютный мир, с домашней едой и вкусными пирожками, о ней заботились, теперь она была их дочкой восьмидесяти лет, и остальное уже не имело для нее значения. Тот воображаемый мир, в котором она находилась, был для нее гораздо реальнее настоящего. Там жили все те, кого она любила.
Сын сдаваться не привык. Он решил во что бы то ни стало сделать ее закат счастливым, а всю оставшуюся жизнь матери – спокойной, удобной, вкусной и без душевных терзаний. «Ты только будь с нами подольше, мама, и будь такой, какая ты была!»… Жалость к этой хрупкой старушке он, конечно, чувствовал, но было и еще что-то другое. Любить и гордиться умной и образованной матерью все было гораздо легче, чем рассказывать о странной старушке, которую нужно прятать от окружающих, и потому он решился на операцию, захотел вырвать ее из прозрачного мира, вернуть сюда насильно. Он хотел сделать все, чтобы продлить ее пребывание здесь, в мире живых.
Только тогда, когда Наташин белый пушок сбрили и повезли в операционную, Ася узнала правду. Брат наконец позвонил ей и выложил все: «Готовься, может быть все – так сказали врачи – и подготовь Люсю. Только аккуратно… Ты сможешь!». А Ната тем временем крепко держала за руку нелюбимую невестку, называла ее всеми возможными именами, обращалась к ней по-разному, от сестры Люси и кончая внучкой Олей, и просила не оставлять ее одну. Не было больше сильной женщины – остался беспомощный ребенок…
После операции врачи не давали никаких утешительных прогнозов, все покажет время, а через пару дней из больницы раздался тревожный утренний звонок.
Ася, конечно, прилетела одна – мама отказывалась даже обсудить эту тему. И впоследствии, заходя как бы издалека, стараясь напустить на себя равнодушный вид, она задавала вопросы, удивляющие Асю: сколько было людей, кто из родных приехал, какой купили гроб. Кому это интересно? Люся уже и не помнила, какой была ее сестра, похудела или поправилась, чем жила, что ее волновало, а такие мелочи были ей интересны. Ася думала: может быть, мама в глубине души думает о своей жизни, оценивает ее, и все-таки считает, что именно те годы, когда они с сестрой взрослели, метались в поисках себя, нищенствовали по современным меркам, и были самыми лучшими в их жизни? Сколько на самом деле нужно для счастья? Но мамина твердокаменность не давала ей возможности даже спросить об этом. Она шла дальше, снося все прошлое, громоздя одну обиду на другую, заливая все цементом и вознося монумент человеческой непреклонности… Жизнь без прощения и любви представлялась Асе гибельной. И откуда столько обид и нежелания даже проститься?
Ночью ей снилось, что сестры примирились, они сидят на кухне и беседуют о своем, о женском, и тогда Ася ощущала небывалую легкость, что-то пленительное и светлое. Ей казалось, что она видит сестер из окна и взлетает над домами от радости.
На девять дней все поехали на кладбище. Нату похоронили на новой территории, говорили, что далеко, неудобно, но Москва не справлялась, и пришлось находить новые места за городом. Здесь-то и был настоящий уют: тишина и благодать, вблизи виднелись купола небольшого храма, стояли темные обнаженные деревья, с криком летали вороны. В предутренние часы, вероятно, шел сильный дождь, и теперь от земли шел небольшой пар, поверху стоял легкий туман, который все поначалу приняли за дым. Смотрите: там что-то горит! Нет, это был всего лишь туман, что смягчал солнечный свет. Ася держала в руках длинные красные розы, на могилке еще не успели угаснуть пушистые игольчатые георгины всех возможных оттенков, и красные гвоздики, которые тетя не особенно любила. Они ей напоминали демонстрации в советские годы, приуроченные к октябрьским и майским праздникам. Слишком официальные, слишком безликие. Ася уже выполнила еще одно свое тайное жизненное предназначение, о котором брату предпочитала не говорить. Он делал вид, что этого не замечает вовсе. Но Ася все же настояла на своем, и они заехали в храм, где она заказала службу. Она всегда подавала заупокойные записочки по всем семейным покойникам, но забывая молиться о здравии близких. Брат этой темы сознательно избегал, и Ася несла свое предназначение молча, никому ничего не навязывая. Значит, еще не пришел их час.
Обе могилки находились рядом, в самом начале аллеи, и Ася понимала, как замечательно здесь будет весной, как зашумят летом деревья, зашелестят зеленой листвой. Асенька знала: Ната это место бы одобрила. Природу она любила и чутко отзывалась на все ее проявления. Была еще одна история, разделяющая сестер. Мама к природе относилась двойственно: с одной стороны, восхищалась свежестью утра, шла по делам с удовольствием, с другой стороны, считала природу второстепенной, неглавной, надстройкой над житейским, на котором и зиждилось все главное, основное. Она предпочитала вкусную, комфортную и безбедную жизнь – неужто это плохо? Ведь она не притворялась, не играла роль той, кем не являлась на самом деле.
Шестидесятилетняя тетя смотрела с фотографии знакомым Асе взглядом, она была в расцвете своих зрелых лет. Еще не маленькая хрупкая старушка с белым растрепанным пухом на голове и с очками на переносице, а уверенная, спокойная женщина, с оптимизмом смотрящая в будущее, недавно ставшая бабушкой. Так случилось, что более поздней фотографии в семье не нашлось. Муж ее шел рядом – тех же лет, молчаливый, сдержанный, человек с непроницаемым лицом, занимающий важный и ответственный пост. Кто-то говорил, что супруги были прекрасной парой в молодости, а потом Ната съежилась, уменьшилась рядом с набирающим вес Колей, но любовь ее меньше не стала: к мужу она всегда относилась с большим почтением, уважением и благодарностью, а их совместные годы считались самыми счастливыми в ее жизни.
По дороге домой разговорились. Асю немного смутила поспешность, с которой брат созывал их в машину, и она поначалу надулась. Брат сентиментальным никогда особенно не был, но рана еще кровоточила, болела, собравшиеся на кладбище люди вполголоса о чем-то говорили, вспоминали, делились своими воспоминаниями. Ася украдкой вытирала слезы, понимая, что брат эту чувствительность не одобряет, а он торопил их домой: «Ну все, все… Поехали… Хватит!». Может быть, он боялся дать волю своим чувствам или не хотел слышать других – этого Ася не поняла, и в машине, оказавшись с ним рядом, уставилась в окно, совершенно не замечая бегущие мимо улицы, и замкнулась в себе.
Ей хотелось побыть с Натой наедине или просто помолчать, вспомнив все те прекрасные моменты, которые они пережили вместе. Соседство дяди ее не смущало. Чтобы не обидеть, она принесла ему тоже несколько роз. Он никогда по-настоящему не был ей близок. Строгий, закрытый, погруженный в себя, он отличался немногословностью, носил серые костюмы и, как и его рубашки, был всегда застегнутым на все пуговицы. Маленькая Ася его немного побаивалась. Но случались такие моменты, когда он раскрывался, распахивал свои объятия, и тогда уже можно было беззастенчиво пользоваться его добротой. Случай с «Кафе матери и ребенка» Ася сама помнила плохо, но вторая часть прогулки произвела на нее гораздо большее впечатление. После кафе дядя обещал показать ей детскую железную дорогу. Это был не какой-то обычный парк с аттракционами, а самая настоящая железная дорога. Она укрывалась от посторонних взглядов в глубине тенистого парка, в густой кроне деревьев, и Ася прекрасно помнила, как махала рукой дяде, как держала в руках мягкую сахарную вату, как искала в кармане носовой платочек, боясь испачкать воскресный наряд. Это был незабываемый день! По дороге домой они освобождали каштаны, устилающие дорожки, из колючей зеленой скорлупы одним нажимом ступни. Справлялась даже маленькая ножка Аси, а потом она любовалась их гладкой, будто отполированной поверхностью, и очень радовалась тому, что иногда в скорлупе прятались близнецы, тесно прижавшиеся друг другу. Две половинки одного целого. Как родные братья или сестры.
В семье, однако, вспоминали другие подробности того замечательного дня. Эта история, как и со страшной ямой, трубой и водой, была возможностью еще раз посмеяться над самым младшим ребенком в семье. В кафе с говорящим названием подавались молочные коктейли, выпечка, мороженое и диетические блюда. Каша показалась четырехлетней Асе совсем не вкусной. Булочку с фруктами она съела сразу и выпила стакан теплого молока, а кашу пытала долго, чертя ложкой замысловатые невидимые узоры по дну тарелки и время от времени поднося ложку ко рту. Побаиваясь дядю, она не смела открыто сказать, что есть кашу не хочет. Во времена ее детства, скромного до развлечений, посещение кафе было весьма серьезным событием. Отказаться есть кашу – значит, обидеть дядю. Для нее это было очевидно. Возьмет ли после этого он ее в парк? Сможет ли она, наконец, прокатиться на детской железной дороге? Ася страдала и одновременно разглядывала детей и родителей, сидящих за другими столиками. Ведь никто из них не знает, что Ася пришла не с папой, что у нее вообще нет папы. На Асе было красное в воланах платье, белые колготки, светлая кофточка с вышивкой на груди, где веселый кот держал в лапах несколько воздушных шаров. Волосы мама заплела в косички и свернула крендельками – ну чем не воскресный выход из дома папы и дочки?
– Ты что же, не хочешь есть кашу? – в своих размышлениях Ася и не заметила, что дядя наблюдает за ней так же, как и она за другими посетителями кафе. Он смотрел лукаво и с напускной строгостью. Ася медлила с ответом на вопрос.
– А что мне будет за то, что я ее не съем? – Ася, страшная трусишка, боялась разочаровать дядю и ответила вопросом.
– Что будет? Да ничего! – улыбнулся он. – Нас просто сюда больше не пустят! – дядя даже не мог скрывать улыбку.
– Да?.. – Ася облегченно вздохнула. Чудо, как все хорошо уладилось! И дядя совсем не сердится, и кашу, оказывается, можно не есть. – Ну тогда бежим отсюда! – сказала она, и они поспешно вышли из зала и устремились на улицу, будто за ними кто-то гонится.
За этот прекрасный день и детскую железную дорогу Ася навсегда будет благодарна дяде. Она знала, что он работал в каком-то месте, о котором нельзя говорить, это была серьезная, трудная, и даже секретная работа, но тот воскресный день она запомнит навсегда… Оказывается, дядя был совсем не таким уж и строгим, как ей могло показаться.
– Слушай, а ты помнишь тот красный свитер, что подарила мне твоя мама? – брат начал неожиданно и его тон, желание поделиться очень удивили Асю. От него она этого совсем не ожидала.
Старший брат Алексей, тот, конечно, да, любил повспоминать прошлое и вообще был отличным рассказчиком. По любому случаю у него было заготовлено множество интересных историй. Он отлично изображал всех действующих лиц, передавал их движения, акцент, походку. Он имел прекрасное чувство юмора и обладал завидной памятью. Он делился морскими историями, случаями из детства, прекрасно помнил, как сыграла его любимая футбольная команда много лет назад, как был одет тот или иной герой фильма, а уж про свои костюмы, пальто и джинсы мог бы написать целый роман! Делиться он любил, и, хотя самые близкие слышали все его истории по нескольку раз, все равно делали это с большим удовольствием. Алексей, заядлый модник и фирмач, в этом своем пристрастии к одежде разделял интересы своей тетки, Асиной мамы. Если бы он заговорил о красном свитере, Ася бы не удивилась, но только не Игорь.
– Нет, не помню, – честно ответила она. – Какой такой красный свитер?
– Как же не помнишь? Мохеровый, по моде тех лет, мечта всех ребят моей юности! Их тогда носили под пиджаком. С нашими южными зимами это вполне заменяло пальто. Колючий был, очень теплый, с объемным воротом и какими-то геометрическими рисунками на груди. Я надел и сразу же побежал хвалиться друзьям. Я тогда очень обрадовался. Твоя мама обладала знакомствами и могла достать все, что угодно.
Ася заметила, что брат относился к этим качествам тетки с восторгом и не без тайной горделивости. Люся умела жить!.. При этом была без мужа, как-то крутилась с деньгами, на работе окруженная мужчинами, пользовалась авторитетом и обладала большим диапазоном знакомств. Все, что ей было нужно для того, чтобы быть счастливой, у нее было: шерстяной ковер, кожаное пальто, модная дубленка, сапоги на высоком каблуке, немецкие платья, тонкая посуда, джинсовая юбка…
