Родные узы

скачать книгу бесплатно

Родные узы
Эльвира Абдулова

«Семейная ткань наконец срослась. И хотя сейчас мамы рядом не было, Ася чувствовала: скоро, очень скоро, сестры простят друг другу все прежние обиды. Они соединятся с родителями и мужьями, потянутся друг к другу, чтобы заслонить, спасти, обняться, потому что вины их в случившемся нет. Уйдут в сумрак боль и разногласия, все засияет и сольется с вечностью. Жаль только, что другой жизни для исправления собственных ошибок больше не будет никогда…»

Родные узы

Эльвира Абдулова

© Эльвира Абдулова, 2022

ISBN 978-5-0055-9432-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Непрощение

Асенька мучилась вторую неделю. За тысячу километров от их дома умирала Ната, Асина любимая тетя, родная и единственная сестра мамы. Такое бывает: самые близкие друг другу люди не разговаривали последние двадцать пять лет и, признаться, не делали никаких шагов к сближению и разрешению пустякового давнего конфликта. Он был как старая, засохшая, успевшая затвердеть мозоль, доставлявшая когда-то неудобства, но сейчас уже почти не беспокоившая. С этим конфликтом сроднились и сами сестры, и их разросшиеся семьи.

Удивительный завиток их совместной биографии или случайная прихоть судьбы разбросала сестер на тысячу километров друг от друга после того, как разрушилось некогда огромное и сильное государство и всех охватила охота к перемене мест и поиску нового, более надежного гнезда. Движимые страхом за будущее детей и уже намечающихся внуков все бросились на поиски нового жилья. Семейная ткань, и без того хрупкая, потревоженная детскими конфликтами, давними обидами и разногласиями взрослой жизни, разорвалась полностью. Вместе с этой сестринской ссорой, которая, как землетрясение, повлекла за собой разрушительное цунами, все уничтожающее на своем пути, были разлучены и их дети, достаточно взрослые к тому моменту люди, но, как оказалось, не вполне разумные для того, чтобы уберечь от этого землетрясения свое тесное родство, совместное взросление, память о дедушке.

Семьи разнесло по разным уголкам страны, и они вот уже четверть века совершенно ничего друг о друге не знали. Не съезжались, не радовались свадьбам и рождению детей, не писали друг другу поздравительных открыток, не звонили по праздникам. Двоюродные и троюродные, внуки, племянники и остальные члены сильно разросшихся семейств не имели никакого представления о том, как живет вторая, ампутированная ветвь семейства.

Ася, самая младшая, соединила звенья некогда разорванной цепи одним звонком пять лет назад. Номер телефона она подсмотрела в потрепанной кожаной записной книжке матери. Совершенно случайно, когда помогала ей отыскать чьи-то нужные координаты. Номер был записан сиротливо, в дальнем закутке, не в алфавитном порядке, а на последней пустующей странице, будто мама не хотела этого делать или была уверена, что он никогда ей не понадобится. Аккуратной она никогда не была: буквы плясали в разные стороны, то возвышаясь над строчкой, то уходя в цокольный этаж. За всю свою жизнь она привыкла записывать только нужную информацию, для нее это были заявления на очередной отпуск, биография по случаю вступления в новую должность и ничего более, поэтому Асю увиденное изумило. Вот только зачем? Зачем тогда она сохранила этот номер? Кто ей его передал? Для каких таких нужд она его приберегала? С того момента возобновилась утраченная связь, соединились звенья разорванной цепи, и этому, казалось, были рады все, за исключением Асиной мамы.

Говорить с сестрой она категорически отказалась, как, впрочем, и с ее детьми, некогда любимыми племянниками. Старший, Алексей, был ее крестником, младшего она любила меньше, но все же всегда, в те самые лучшие времена, когда сестры общались, отмечала его целеустремленность и крепкий мужской характер. А сейчас, разменяв восьмой десяток, твердо и категорично отказалась идти на сближение. Ася не удивилась. За четверть века со стороны мамы она не слышала ни одного доброго слова в адрес сестры и поняла, что процесс этот не будет ни легким, ни стремительным. Однако, надежда в ее душе все же жила и она верила в хороший исход этого затяжного конфликта.

Тот знаменитый Асин звонок, о котором долгое время говорила вся родня, был сделан без материнского одобрения. Могла бы – запретила, но Асе было к тому моменту сорок, и хотя мать все еще не переставала отдавать ей приказания в самой грубой, не терпящей препирательств форме, на этот раз она умолчала. Новости о сестре, ее детях и внуках мама теперь выслушивала нехотя, с видимым равнодушием. Асе казалось, что равнодушие было напускное. Мама никогда ни о чем не спрашивала, первой не заводила о них разговор, лишь изредка вставляла свои комментарии. Добрыми, надо признаться, они не были. Осознав, что сложности, с которыми сейчас приходится сталкиваться сестре, маму радуют, Ася перестала об этом говорить вовсе. Выносила из-за кулис, выкладывала на стол только хорошее или ограничивалась нейтральным «все живы, здоровы», потому что поняла: маму годы не примирили. Ася тете сочувствовала, искренне хотела помочь хотя бы тем, что выслушивала. Их еженедельные телефонные разговоры стали традицией, и Ната их ожидала с нетерпением. Если Асе случалось пропустить намеченный день или запоздать, она звонила сама:

– Как ты, золотце? Я вчера весь день не выходила из дома, боялась пропустить твой звонок. Все хорошо у тебя, детка?

От подобных слов Ася таяла: ни «золотцем», ни «деткой» она в семье никогда не была, и она ругала себя за упущенное время, винила потрепанную коричневую записную книжку, которая не показала ей заветный номерок раньше. Лет, этак, десять или пятнадцать назад. Если бы они жили с мамой вместе, все было бы гораздо проще, но Ася давно имела свой дом, а мать гордилась своей самостоятельностью и нежеланием подстраиваться под быт молодой семьи. Она любила свой налаженный уклад, и Ася, как и ее муж, а в дальнейшем и дети, приезжала к матери, только чтобы помочь с уборкой, привезти продукты и подарки. Доступа к вещам и записным книжкам она не имела, если только ее об этом не просила сама мать.

После воссоединения ни своих братьев, гораздо старше себя, ни тетю она, конечно, ни в чем не винила. Случилось все так, как случилось. Нашлись – и слава Богу. И спасибо за это. И счастье, что это все хорошо закончилось с Божьей помощью. И мысли прочь о том, что могли бы и не встретиться никогда, так и уйти в вечность вслед за бабушкой, дедушкой и родителями, не увидев, не осознав, какими они стали, как выросли их дети. Видеть знакомые детали, отыскивать ямочку на носу и прочие родственные черты в совершенно незнакомой молодой поросли было невиданным наслаждением! Говорить «пошла в нашу породу» о взрослой дочери двоюродного брата было так странно и вместе с тем так радостно! Этого родства, причастности к большой семье Асе всегда не хватало.

Теперь, пять лет спустя, после того самого звонка, который ознаменовал начавшееся воссоединение семьи, Асенька страдала от того, что Ната так резко, так неожиданно, на глазах у всех стала уходить. Сначала от всего того, что было ей дорого, – вдруг потеряла путеводную мысль, связывающую прошлое и настоящее, – а потом и вовсе впала в забытье. Врачи не обещали ничего утешительного – а что вы хотели в восемьдесят два года? – и Ася засобиралась в путь.

Нужно было как-то сказать об этом маме. Зная ее непростой и жесткий нрав, но все же чувствительный к горестям героев из телевизионного экрана, Ася боялась спровоцировать гипертонический криз и все вытекающие оттуда последствия и хотела сделать это с максимальной осторожностью. Ей виделись материнские слезы, раскаяние в том, что все же не пошла на примирение, распластанное тело на диване и всхлипывания «не успела», «так и не поговорили», «теперь и моя очередь», «ах, Натка-Натка…», но ничего этого не было. Двоюродный брат попросил «подготовить Люсю» к тому, что все может случиться со дня на день, но Ася все тянула с непростым разговором, а когда наконец решилась, замерла в потрясении. Ни брату, ни мужу слов материнских повторять не стала, просто ограничилась нейтральным «мама была расстроена». А правда была в том, что мама не удивилась, не проронила ни одной слезы, вернулась к копошению на кухне и ехать, разумеется, отказалась.

Асенька Нату любила. В ней было все то, что хотела иметь Ася, все, чего ей недоставало в семье: женственность, рассудительность, уравновешенность и достоинство. Тетя была интеллигентна по своей природе. В ее доме жило много книг, пластинок, аккуратными стопочками хранились журналы, все разложенные строго по годам и месяцам: «Вокруг света», «Новый мир», «Иностранная литература», «Юность», «Дружба народов» и, конечно, «Советский экран» – радость и мечта всех советских девочек, возможность рассмотреть любимых артистов получше, узнать хоть что-то об их закрытой жизни и заглянуть на съемочную или сценическую площадку.

Оставлять Асю наедине с этими журналами было крайне непредусмотрительно. Когда она бывала у тети в гостях, она делала что-то такое, за что ей и сейчас было стыдно. Маленькими изящными маникюрными ножницами, которые тетя держала в выдвижном ящике в спальне, девочка вырезала фотографии любимых артистов и прятала в сумочку. Потом они не пропадали в мусорном ящике и не забывались между страницами учебников: расправив их ладошкой и в случае необходимости прогладив утюгом, Ася наклеивала их в толстые тетради, что звались в ее детстве песенниками и анкетами. В одной записывались тексты популярных советских песен, в другой задавались вопросы одноклассникам. Рядом с самыми невинными о дате рождения и любимой книге, были и достаточно смелые вопросы, ради которых все и затевалось: «кто тебе нравится?», «кого ты любишь?». Ясное дело, никто там открыто ни в чем не признавался, но по инициалам или намекам можно было кое о чем догадаться и потом мечтать, краснеть и перечитывать увеличивающуюся на глазах тетрадь, разбухающую от приклеенных фотографий и рисунков. Ната пропавших фотографий не замечала или делала вид, что не замечает, да и Ася дурочкой не была. Выбирала для своих тайных операций журналы не новые, уже прочитанные всеми членами семьи, зачитанные до дыр в прямом и переносном смысле этого слова. Двоюродные братья тайком от тети курили в туалете и на балконе. При этом они, конечно, читали то толстые книги, взятые из библиотеки, то купленные в киоске «Союз печать» глянцевые журналы. Пепел падал на бумагу и прожигал ее, и Ася сердилась, если эти проплешины приходились на лицо или одежду любимых актеров. Еще она не понимала смысла в этих секретных, тайных курениях (потом она от той же тети узнала, что тайна, известная всем, называлась секретом Полишинеля). Запах ведь скрыть было невозможно. Тетя обо всем, конечно, догадывалась, но внешне все выглядело очень благопристойно. Ее сыновья не курили, зажигалки, найденные в брюках при погружении в стиральную машину, были, разумеется, чужими, сигареты тоже, и уже двадцатилетние братья в присутствии родителей курить не осмеливались.

Тетя подарила Асе много других незабываемых воспоминаний, но чем старше становилась Ася, тем больше ее занимала природа конфликта родных сестер. Она пыталась и не могла понять, неужели тот самый незначительный спор, в связи с разделом скромного родительского имущества привел к столь продолжительной и затяжной войне? Ей представлялось, что за официальной версией должно скрываться что-то другое, тайное, страшное, недоступное, о котором сестры намеренно не упоминают. Ей, к своим двадцати, тридцати, сорока годам, уже большой и начитанной девочке, официальная версия представлялась неубедительной, и ее богатое воображение рисовало что-то темное и постыдное, явившееся истинным источником сестринских разногласий. А если этого серьезного не было, то что тогда могло произойти между ними? Что тогда могло разлучить двух самых близких людей на долгие двадцать пять лет?!?

К большой радости племянницы, тетя к моменту их воссоединения была активна, бодра и сохранила ясность ума. Они часами обсуждали то, что упустили за прошедшую четверть века, вспоминали прошлое, Асино детство, забавные и курьезные события, переросшие в семейные легенды, и им обеим было сложно соединить их сегодняшних с теми образами, что они хранили долгие годы в памяти. Ната помнила Асю пятнадцатилетней девушкой, племянница тетю – в пятьдесят с небольшим лет. Всегда сдержанно, но элегантно одетую, в тяжелом пальто с меховым воротником, в обязательной фетровой шляпе и кожаных перчатках. Слегка полноватую, – это ей очень шло – уверенную и спокойную. Мама говорила, что уверенность ей придает солидный муж при хорошей должности и маленькая, но все же уютная квартира в центре города. Иногда, если быть до конца честной, Ася смотрела на тетю мамиными глазами, хотя очень ее любила, и, будучи восемь-десять-пятнадцать лет от роду, соглашалась: действительно, от чего ей не быть уверенной и счастливой? Все ведь к этому подталкивает, жизнь ей улыбается, делает приятные сюрпризы, благоволит и раскланивается. Это было тогда, когда мама для Аси была и царь, и Бог. Потом, с годами, пришло понимание, что все совсем не так просто, как кажется, есть и оборотная сторона этой гладкой, отполированной монеты.

Мама не любила возвращаться в прошлое – тетя, наоборот, делала это с большой охотой. Вероятно потому, что в то время она была счастлива. К моменту встречи с племянницей тетя уже похоронила мужа, и теперь обе сестры сравнялись в своем статусе – обе вдовствовали. Каждая из них, впрочем, шла по-своему к вечной жизни, по-разному они и несли свое вдовство. Ната вспоминала мужа тепло, их семейную жизнь – как золотые годы, мама предпочитала не упоминать свое замужество вовсе. Их с папой семейная жизнь была недолгой, в три с небольшим года, его смерть мама до сих пор воспринимала как предательство, будто он сам, по своей доброй воле, ушел в мир иной, капитулировал, оставив на поле боя жену с годовалым ребенком на руках. Ася этого понять не могла. Образ отца не то, чтобы тускнел с годами – он никогда не отличался живостью. Не было ни рассказов о папиных привычках, о его привязанностях и достоинствах, ни семейных шуток, ни прибауток, ни истории родительского знакомства – не было ничего. Мать признавала, что отец был человеком хорошим, уважаемым, что поначалу они друг к другу долго притирались, а потом зажили хорошо, но продолжалось это недолго. Ася, по ее мнению, спокойствием и скрытностью пошла в отца, также от него дочери досталась любовь к чтению, которую мать никогда не разделяла. Вот, пожалуй, и все. Мама любила подчеркивать, что они с Асей совершенно разные, и ставила ей это в укор. Все, что их разделяло, дочь унаследовала от отца, и мать это очень сердило.

Ася отчаянно пыталась собрать отцовский портрет по фрагментам. Безусловно, тетя и старший брат, еще помнивший ее отца, рассказали ей за эти пять лет больше, чем мама за всю жизнь. Мужья сестер, оказывается, дружили. Лучшими друзьями, конечно, не были, они занимали разные ступени в обществе, но встречались охотно, распивали чай, играли в нарды в дедушкином саду, пили пиво из огромных трехлитровых банок. За эти рассказы Ася была тете очень благодарна.

Когда племянница преодолела пятьсот километров и увиделась с тетей, Ася обнаружила, что старились сестры тоже по-разному. Из женщины в самом соку, ступавшей величаво, Ната превратилась в миниатюрную суетливую старушку. Ушла темнота волос, от бывшей брюнетки не осталось ни следа, короткие седые волосы, укороченные брючки и тонкая маечка школьницы – все так отличалось от воспоминаний, что носила в себе долгие года Асенька. В любом случае, Ната старилась в направлении благородного мрамора с прожилками, и в ее морщинах была своя прелесть, чувствовалось тепло, энергия, жизнь. Мама носила пышную прическу, не позволяла пробиться на свободу ни одному седому волоску, не забывала посещать салоны красоты, одевалась в свои семьдесят с хвостиком по-молодежному дерзко: туфли на каблуках, модная одежда, макияж. Она все еще получала комплименты от мужчин и неодобрительные взгляды от соседок, охраняющих бдительным взглядом подъезд от посторонних посетителей. Им она казалась легкомысленной: за внуками не присматривала, варенье не варила, в огороде не то, что не копалась, она его просто не имела, ну а каблуки и модная одежда вообще разделяли их настолько, что мама старушек, которые были ее ровесницами, открыто презирала, а они отвечали на ее сдержанные приветствия холодным, ничего не значащим кивком. Мама сопротивлялась ходу времени и всячески поддерживала себя с помощью хорошего питания, правильного режима дня и регулярного посещения парикмахерской. Раз в полгода мама ложилась в больницу: лечила гипертонию и сдавала все необходимые анализы. Шла, как на вторую работу, по-хозяйски несла приготовленную сумку и просила любимую палату. Ей хотелось жить хорошо, вкусно есть, эффектно одеваться и ступать с достоинством – так она и делала.

Во времена тотального дефицита обе сестры проявляли большую изобретательность в приготовлении обеда, так как исходных продуктов у всех было мало. Но тете, разумеется, везло гораздо больше: муж ее всегда снабжался по высшей категории, а мама с Асей рассчитывали на знакомства в продуктовых магазинах. Тетя сегодняшняя никаких излишеств не имела, жила очень скромно, но по-прежнему окружала себя книгами. Она помогала бедовому внуку и горячо любимым правнукам из своей скромной пенсии. Самое главное – аккуратно оплачивала все коммунальные услуги, себе оставляла немного, на самое необходимое, а приехавшую в гости племянницу угощала на завтрак свежесваренным кофе и кусочком хорошего сыра. Мама могла себе позволить многое, потому что жила исключительно для себя и рассчитывала на ежемесячную Асину помощь. Мама, узнав о нынешней жизни Наты, очень обрадовалась: в этом ей виделся перст судьбы, восстановленная справедливость, исполнение фундаментального и таинственного закона жизни, по которому каждому все же должно достаться то, что он воистину заслуживает.

Асе разговоры с тетей были в радость. В ее лице она наконец получила старшую подругу, полностью разделяющую ее интересы. Ната любила Чехова и Тургенева, читала английские романы, и Ася с удивлением обнаружила, что за прошедшие годы ей удалось догнать тетю и даже в некотором смысле уйти вперед. После шестидесяти с тетушкой что-то произошло – скорее всего, сложности с внуком, который успел вырасти и обзавестись семьей, забыв при этом повзрослеть, и она перестала читать так много, как прежде. Ей стало казаться, что за свою долгую читательскую жизнь, главное она уже прочла, а новая, с позволения сказать, литература ее совершенно не интересовала. Ни темы, ни предмет разговора, ни герои увлекательными ей не представлялись, отталкивал даже язык, ведь у тети были хорошие учителя, долгая книжная жизнь, воспитавшая в ней и хороший вкус и прекрасное чувство стиля. Ознакомившись с несколькими романами модных писателей, она огорчилась и с радостью вернулась к своему проверенному временем книжному шкафу.

Они могли долго обсуждать популярные в советские времена телеспектакли, творчество Фаины Раневской, Ростислава Плятта, балеты с участием Улановой, Плисецкой, пьесу «А дальше – тишина», которую очень любила Ната, а однажды, когда обе так и не смогли вспомнить, в каком театре служила Алиса Фрейндлих в юные годы, Ната понеслась к любимым книжным полкам, отыскала нужный справочник, и прежде, чем Ася успела обратиться к всесильному интернету, с гордостью выпалила: «Ну вот, я так и знала, до БДТ она играла в Ленсовете!».

С детства Ася помнила, с каким трепетом Ната относилась к пластинкам, как протирала их специальной красной «бархоткой», следила, чтобы не появлялись царапины, аккуратно усаживала иглу на крутящуюся поверхность и блаженно усаживалась в кресло, слушала Хампердинка. Казалось, мир и все домашние хлопоты могут подождать, пока поет этот дивный голос. У Асеньки и у ее старших братьев в то время были совершенно другие интересы – Дин Рид, Бони М, Абба, Давид Тухманов со своим вечным студентом. Чарующие звуки с пластинок, которые так любила Ната, уносили в совершенно другую реальность. Им еще хотелось бешеных танцев и энергичных движений рук и ног – тетю влекла тишина, покой и гармония. Сегодняшняя Ната в музыке и кино себе не изменяла: ей удавалось отыскать свой оазис даже в современном телевидении. Она блуждала между определенными каналами и, отвергая шоу, в которых говорилось о возрасте и публичном стирании грязного белья, всегда находила то, что искала.

Ася делилась с ней той информацией, которая тете в силу возраста была недоступна: рассказывала о своих путешествиях, новых открытиях в мире литературы и искусства, об интересных театральных постановках, выставках и концертах, которые проходят в разных уголках мира – неужели можно смотреть их дома? И в музеи ходить тоже? Подобные темы Асину маму никогда не трогали, и племянница ждала этих разговоров не меньше, чем одинокая тетя. В одном, впрочем, сестры старились синхронно. Ната тоже презирала сидящих во дворе старушек, игнорировала их посиделки и с гордостью, в удобном прогулочном костюме, быстрым шагом необремененной лишними килограммами женщины, неслась по магазинам, к сыну, внуку и правнукам. Там она была способна даже на глупости, которые никак не могла бы допустить в своем воображении Ася: ее тетя, давно разменявшая восьмой десяток, играла с правнуками дошкольного возраста в футбол. Ей, правда, доставалась чаще всего роль вратаря, но она никогда не жаловалась. Вся ее семейная жизнь прошла в окружении мужчин: муж, два сына, внук и теперь еще два правнука – про футбол она знала многое, пришлось одолеть и эту науку. Может быть, и поэтому тоже единственная племянница, принесшая с собой много теплых воспоминаний и свою интересную жизнь, полную женских и девичьих секретов, приятных мелочей и увлечений, так располагала ее к себе.

Когда они встретились, Ася держала за пухлые пальчики пятилетнюю дочку, милую, послушную, тихую девочку, удивительно напоминавшую ее в детстве, и Ната не знала, как подступиться к этим гостьям из женского царства, чем таким порадовать, чем бы их угостить. Коробка с солдатиками, машинки и футбольный мяч, дожидавшиеся правнуков под диваном, пригодиться тут не могли, и тете было неловко за эту свою неподготовленность. Дочке Ася объяснила так, как оно было на самом деле: это бабушкина сестра, они не виделись много лет, потому что когда-то давно рассорились и разъехались. Двадцать пять лет для пятилетнего ребенка представлялись огромным сроком, но в историю она поверила легко: в ее мире сказок и приключений спящая красавица целых сто лет дожидалась поцелуя, а заколдованная царевна могла очень долго жить в образе лягушки в ожидании своего Иванушки.

Тетя как-то уменьшилась в размере и, уткнувшись в грудь невысокой Асе, стоявшей на каблуках при полном параде, всхлипывала и просила: «Ты только ничего не говори, девочка… как же я рада, Асенька…». Благодарная за прием, ночной разговор об отце и встречу с братом, Ася, конечно, не спросила ни слова о том, почему же они не искали Асю, если помнили ее всегда, и год от года подсчитывали, сколько ей сейчас может быть лет, есть ли у нее дети, чем она по жизни занимается. Оба брата обходили эту тему стороной, но кое-что Ася все же узнала: через дальнюю родню лет десять назад они сделали попытку поговорить с Асиной мамой. Она поначалу откликнулась, нехотя и сухо, а потом, подумав, все же отказалась дать Асин телефон. Вот тогда-то, наверное, и появился тот самый номерок в старой кожаной записной книге мамы. Из ее немногочисленных рассказов Ася знала: она хотела покаяния. Считала себя обиженной и хотела, чтобы сестра призналась в том, что была неправа, а вместе с ней и вся ее семья, муж и два сына. К моменту конфликта оба сына были достаточно взрослыми людьми, и мама считала их виноватыми тоже. Поднимать подобные темы Ася, конечно, не собиралась, предпочитала, чтобы осадок остался внизу, не бередил чистую и незамутненную поверхность. В конце концов, это был разговор двух сестер. Ни ее, ни ее братьев он не должен был касаться, но, однако, коснулся…

«Спасибо, что ты нас нашла, – говорили оба, – мы вот так не смогли, а ты это сделала». За словом «не смогли» скрывалось нечто большее, чем простое незнание ее телефона, непонимание, где она живет – к тому времени интернет был уже доступен многим. В этом таилась обида, тяжкое бремя прежних ссор и непонимание, которое связало их по рукам и ногам, тоже и мешало сделать шаг навстречу. Это местоимение «мы» делало из них единую команду. Но Ася не хотела придавать этому значение, мысли были заняты совсем другим, начинать эту тему совсем не хотелось. В голове прокручивалось совсем другое, колесо мыслей вертелось вокруг теплых и полузабытых детских воспоминаний, вокруг старого дома бабушки и дедушки, где все встречались на выходных. Ася рассказывала о маме, о своей семье, чувствовала восторженный взгляд старшего брата и теплую руку тети, не отпускавшую ее ладонь весь вечер. На вопрос Наты относительно сестры Ася ответила честно: мама к разговору пока неготова. Нужно ее подготовить. Все знали вспыльчивый и непростой характер Люси и понимали, что вряд ли она поменяет свое решение, но сделали вид, что поверили, оставив эту тему, понимая, что беседа может принять совсем другой оборот. Было столько веселья, смеха, любви и воспоминаний о прошлых проказах, что очень хотелось вернуться в детство. Даже тетя, по ее признанию, почувствовала себя лет на тридцать моложе и вспомнила, как они с Асей ходили в кино и пекли «Наполеон» в ее теплом уютном доме. Все искренне улыбались, пили кофе, хорошее вино, хотя нужды в этом никакой не было. Они и так охмелели и потеряли голову с самой первой минуты. Все хотели доставить удовольствие друг другу и получить его самим, дотронуться друг до друга, приобнять, по возможности наверстать упущенное.

В два часа ночи вспомнили про Асину дочку, дремавшую перед телевизором, и пошли укладывать. Она все-таки нашла себе забаву: из книжного шкафа Ната достала ей две глиняные фигурки пастуха и пастушки, и девочка, на ходу придумав им увлекательную жизнь, кормила их конфетами, водила гулять и укладывала спать. На неожиданно откуда-то появившуюся родню, она, поначалу, смотрела широко раскрытыми карими глазами, на всякий случай покрепче прижимаясь к матери, а потом разыгралась, освоилась и нашла себе занятие по душе.

– А это точно бабушкина сестра? – спросила перед сном дочка, серьезно посмотрев на мать.

– Да, конечно, доченька! – ответила все еще потрясенная встречей Ася.

– Но они совсем не похожи!

– Ну, так бывает очень часто, – объяснила Ася, – дети могут походить на бабушек, дедушек, на другую родню, а не друг на друга.

– Да, наверное, – согласилась она и вдруг просияла, вспомнив что-то свое, – Как кошечка в нашем дворе, помнишь? Она такая рыженькая и мягкая, а котята у нее черно-белые.

– Ну вот, видишь, родная!.. А теперь спи, я скоро тоже к тебе приду и расскажу сказку.

Обещание было, конечно, дано зря: когда Ася добралась до кровати, было почти утро, дочка крепко спала, сжав в руках пастушку. В тот день им обеим снились странные сны. Дочке казалось, что она ловит улетающий в небо воздушный змей, а Асе мерещилось степное или лесное распутье, как в сказках про русских богатырей, с той только разницей, что ей не нужно было выбирать, в какую сторону двигаться. Обе сестры тащили ее со стороны в сторону, и обе не в силах были отпустить ее друг от друга. Ася была юной, двадцатилетней, сестры – крепкие, красивые и уверенные, в своих лучших зрелых годах…

Девочки и правда родились с разницей в восемь лет и были совершенно разными. И это, вероятно, было одной из причин, отталкивающих их друг от друга. По мнению мамы, родители относились к ним по-разному: старшая была ближе к матери, младшую больше любил отец. Ася знала, что это было только мамино мнение, но она была так в этом убедительна, что все остальные в это верили тоже. Старшую дочь любить было, наверное, проще. Она отличалась более спокойным нравом, покладистостью и вежливостью. Она не совершала бездумных поступков, не отличалась беспечной храбростью, не штурмовала самые высокие деревья, не свисала с них вниз головой.

Люся среди дворовых мальчишек была своей, она бунтовала дома и обижалась, что ей недостает внимания со стороны родителей. В те послевоенные годы родители были заняты совершенно другими делами: детей нужно было прокормить и по возможности одетыми и сытыми отправить в школу. Отец девочек вернулся с войны без ноги, мать их никогда не работала, привыкнув во всем полагаться на мужа. Он был и оставался до самого ухода центром семьи. После войны он освоил новую для себя специальность – стал бухгалтером, это и помогало семье сводить концы с концами. Люся бабушку прекрасно помнила: тихая, спокойная женщина, занимающаяся домом, мужем в первую очередь, и, конечно, приезжающими на выходные внуками. В каком-то смысле бабушке и дедушке повезло: сумев пережить тяжелые военные годы, они достойно воспитали дочерей, увидели внуков и ушли из жизни, успев даже подержать на руках правнука.

В послевоенные годы они жили, как все: скромно, без излишеств, откладывая на «черный день» каждый месяц. Война и годы лишений приучили их к бережливости. Это касалось не только скромных накоплений, но и особенного отношения к любой еде. Никогда и ничто в их доме не выбрасывалось: из черствого хлеба делали сухари. Бабушка нарезала их кубиками, укладывала на противень и сушила в духовке. Потом их бросали в суп или окунали в плошку с вареньем и запивали горячим индийским чаем. Это Ася помнила хорошо, как и свое удивление. В ее детстве магазины ломились от печеньев и пряников, и ей была непонятна такая бережливость. Она, конечно, не могла связать это с далеким прошлым. Просто считала, что это одна из причуд, которыми славятся все старики. Ну как, скажем, бабушкина привычка ходить дома в фартуке даже тогда, когда она не готовит и не убирает или ее любовь ко всем коробочкам из-под печеньев или чая. Ничего того, что может пригодиться в хозяйстве, бабушка не выбрасывала: в одной жестяной баночке хранила катушки с нитками, в другой – белые крышки от банок, третью отдала дедушке и там поселились гвозди и шурупы самых разных размеров и калибров. Только потом Асенька поняла: привычка ходить в фартуке сохранилась с тех лет, когда платье у бабушки было одно. В нем, сшитом самостоятельно, ходила в магазин, в нем же приводила из садика Асю и потом, надев фартук, приступала к приготовлению обеда. Недоеденный суп отправляла в холодильник, из оставшейся отварной картошки наутро бабушка делала яичницу. Нарезала картофель тонкими кругляшками, обжаривала с обеих сторон на пахучем растительном масле и заливала яйцами. Перед подачей засыпала зеленью с огорода – было очень вкусно! И Ася, и ее двоюродные братья, приезжавшие на выходные, очень любили, как бабушка жарила картошку и варила борщ. Хрустящие маринованные огурцы, соленая капуста и помидоры – все делала бабушка с любовью. Еда была простой, но очень вкусной и сытной. К чаю подавали варенье из небольшого сада, маленькие душистые яблоки, хранившиеся до самой зимы, и печенье, смазанное сливочным маслом. Зимой дедушка натирал горбушку черного хлеба чесноком и протягивал внукам. И не было никакой разницы в том, идешь ли ты в школу или уже учишься в институте – отказаться было невозможно. Дедушку любили все. И несмотря на то, что все это готовила бабушка, она же приносила с рынка тяжелые сумки, и дети, и внуки воспринимали ее не самостоятельным человеком, а второй половинкой дедушки. Только с ним обсуждались все важные решения, к нему шли за советом и никто бы не посчитал его немощным безногим стариком, даже тогда, когда ему было семьдесят пять. Повзрослев, Ася поняла, что в том, как воспринимали бабушку в семье, была и ее заслуга тоже. Она возвела мужа на постамент. Раз и навсегда он был для нее сильнее, умнее, образованнее, а ее задача была служить ему всю жизнь, во всем доверяться и полагаться на его авторитетное мнение. Она слушала, как он читал ей вслух газеты, разъяснял международную обстановку, комментировал футбольные и хоккейные матчи. Ей в этой тени было так хорошо, так надежно и, как сказали бы сейчас, комфортно, что она с удовольствием там жила долгие годы замужества. Она же воспитала дочерей так, чтобы они уважали отца, как и в дальнейшем, их мужья и их дети. Иногда, впрочем, бабушка выходила из себя – Ася видела такое дважды – но об этом будет отдельный рассказ, если потребуют обстоятельства. В дедушке она видела того самого страстного красавца, в которого влюбилась в свои юные годы и продолжала его любить и ревновать. Соседкам не стоило подолгу задерживаться и вести с дедом разговоры – бабушка сердилась. Ася, узнав или как-то это почувствовав, очень смеялась тогда, в детстве. Разве такие чувства могут испытывать пожилые люди?!? Это же так глупо!

Итак, сестры во многом были предоставлены сами себе, в те годы улица воспитывала не хуже, чем семья. Все были на виду друг у друга, младших защищали, старших уважали и соседи знали, где и с кем бегают их дети, нисколько не волновались и время от времени зазывали детей на обед, отправляли в магазин или заставляли погулять с младшими братьями или сестрами.

Нате, конечно, приходилось гулять с младшей сестренкой, присматривать за ней во дворе и в дальнейшем проверять домашнее задание, но Ася никогда не слышала, чтобы она на это жаловалась. Было и было. Было так, как должно. С самого раннего детства Ната была спокойная, как гладкая и коричневая река, текущая неподалеку, а Люся отличалась энергичностью и непокорностью, как водоворот, опасный и для реки, и для тех, кто в ней обитает. Иногда было сложно, если не сказать невозможно, понять, на чем основана странная логика ее поступков. Впрочем, Люся утверждала, что именно она была любимицей отца, хотя Ната говорила, что ничего подобного не замечала: родители к ним обеим относились одинаково.

Вряд ли у них хватало времени на то, чтобы разбирать их детские ссоры или быть особенно снисходительными к их шалостям. По праву старшинства виноватой, вероятно, считали Нату, но сестры об этом тоже не упоминали. Во время войны, да и после возвращения мужа домой (назвать его инвалидом ни у кого бы не повернулся язык), бабушка тянула на себе все хозяйство, и девочки с их шумными играми или ссорами скорее ей просто мешали. Ната, возможно, опять-таки как старшая и более спокойная, служила некоторым материнским утешением, но Люся уж точно приносила одни неприятности. Вечно спорила, дерзила, возвращалась домой грязная с разбитыми коленками, а когда ушла после школы в техникум, и вовсе отбилась от рук.

Люся считала, что мать, сосредоточившись на муже и хозяйстве, скупо раздавала свои любовь и дары в виде монеток на мороженое и газировку в зависимости от собственных прихотей и душевных порывов. Нату, повторюсь, любить было легко. А ее, Люсю, по всей видимости, просто считали бунтаркой, смутьянкой и лишним ртом, от нее ждали одних только неприятностей. Старшей втайне гордились, она была симпатичной и серьезной, она записалась в библиотеку – дедушка тоже любил читать, – что-то писала в своих школьных тетрадях до поздней ночи, усердно училась, а младшая отличалась упрямством, никогда не плакала и была совершенно неспособна на нежные чувства. В этом она, понятное дело, винила собственную мать. Мать не давала девочке достаточно ласки – так говорила Асе Люся. Бабушка почти никогда не обращала внимания на то, как выглядит сама. Главным критерием была простота, чистота и аккуратность – а чего еще можно было хотеть от человека, рожденного в селе в тысяча девятьсот шестом году? У нее даже не было точного дня рождения. Написали приблизительную дату – и все. Такая же ситуация была и с дедушкой.

Люся стала обращать внимание на свою внешность лет с тринадцати-четырнадцати. Она уже тогда была готова на эксперименты самого разного рода: стригла и завивала волосы, выщипывала брови, подкрашивала губы непонятно откуда взятой губной помадой. Дальше, как только она начала подрабатывать, в доме появились обновки, которых не было даже у старшей сестры. Родители ее, понятное дело, не одобряли. Все излишества казались им ненужными, они помнили годы лишений и по-своему радовались тому, что жизнь начала налаживаться. Девочки выросли, родители стали получать пенсию, хотя отец не переставал подрабатывать. В нем открылись таланты: он мастерил простые табуретки, столики, шкафчики, и делал это с большим удовольствием. Со временем он оборудовал себе небольшую мастерскую, где инструменты были расставлены, разложены, развешаны и посажены в гнезда самым аккуратным способом, чтобы все было под рукой. Протезом он пользовался очень редко, если только нужно было сходить в какое-то присутственное место или выступить перед детьми в соседней школе. В остальное время ловко и легко передвигался с помощью костылей, так что в быту старался окружить себя всем необходимым на расстоянии вытянутой руки.

Люся считала родителей жадными. Ей казалось, что всего у них более чем достаточно, и лучше отдать детям все здесь и сейчас, чем откладывать на «черный день», который придет неизвестно когда. Мать она презирала: считала, что та жизнью своей распорядилась неправильно. Она никогда без надобности не оставляла дом, не тратила деньги на себя, не понимала никаких развлечений вне дома, за покупками ходила со старой сумкой. Общение с мужем, копошащимся с инструментами, и тихий вечер у телевизора считала самым лучшим времяпровождением. Новые платья, все как под копирку одинаковые, шила себе сама, чулки носила коричневые, грубые, спускавшиеся гармошкой, обувь всегда предпочитала простую и удобную. Дома повязывала белый платок – дедушка не терпел волосы, попавшие в еду. На улицу надевала другой, в зависимости от времени года. Глядя на несколько сохранившихся фотографий, Асенька очень жалела бабушку. В шестьдесят лет она выглядела настоящей старухой, ее дочери старились совершенно иначе, а сегодняшние шестидесятилетние дамы и вовсе требуют от внуков убрать оскорбительное слово «бабушка» и называть их исключительно по именам.

Бабушка и мама говорили на разных языках – это для Аси было очевидно с раннего детства. Мама не одобряла все, чему посвятила свою жизнь бабушка Дуся. Полуграмотная женщина, орудующая тряпками и сковородами и смотрящая на мужа с обожанием, не могла вызывать в ней уважение. В свою очередь, интересы младшей дочери бабушка Дуся считала суетными, а всю ее жизнь попросту баловством. Она помнила, как ей в одиночку приходилось поднимать дочерей в военные годы, и сейчас была благодарна за все, что даровал им Господь. Что уж там говорить, она попросту считала свою сегодняшнюю жизнь роскошной: на столе всегда была еда, девочки выросли и выучились, у нее теперь имелось даже несколько платьев, пусть и абсолютно похожих, в семье на черный день имелась отложенная копеечка. Сколько – ей было неважно, для этого у нее есть муж. А уж когда мужу как инвалиду войны в честь Великой Победы государство выделило машину, то Евдокия Алексеевна и вовсе ощутила себя неприлично богатой.

Горбатый «Запорожец» красивого бирюзового цвета поселился в гараже за домом, дедушка очень редко им пользовался, но часто ходил проведывать. Летом в раскаленном от солнца гараже пахло резиной и железом, но Ася любила туда ходить. Дедушка и это пространство обустроил по-своему. Он отнес туда все, что мешало семье дома, развесил по стенам инструменты, стал хранить там лестницу, две деревянные табуретки, которые иногда выносил на улицу. Сразу же появлялся какой-нибудь соседский мужичок, и они сидели, вели неспешные разговоры, грелись на солнышке и обсуждали последние международные новости. Ася по просьбе деда приносила им горячий чай в граненых стаканах с железными подстаканниками, и они с наслаждением отхлебывали подслащенную жидкость, цокали, прежде постучав положенное количество раз по всем граням тяжелыми ложками. Это был особый ритуал, и дедушка его очень любил. У Аси для восхищения первым в семье автомобилем было два старших двоюродных брата, но даже она, девочка девочкой, любила ходить в гараж с дедом, слушать, как шумно прокручивался ключ в непослушном замке («Нужно смазать», говорил дедушка), как отодвигались засовы, распахивались двери бирюзового автомобильчика и оттуда доносился запах нагретого железа и резины, неповторимый, тяжелый, горячий. «Подожди, не заходи, пусть проветрится», – говорил дедушка. Но она спешила внутрь, садилась на пассажирское сиденье и мечтала о том, что сейчас они куда-то поедут. Куда – было совершенно неважно, главное – ехать в этом уютном передвижном домике, махать проезжающим мимо машинам, жалеть стоящих на остановке пассажиров – ах, как не пожалеть, у них ведь нет такого чудесного блестящего жучка! Сейчас Ася и не скажет, куда она ездила вместе с дедушкой или другими членами семьи, помнится только одна поездка к озеру. Зато, к огромному сожалению, прекрасно сохранились воспоминания о мамином беспокойстве, когда за руль садился тетин муж и получал водительские права Асин старший брат. Сам того не зная, желтый ушастый «Запорожец», как и его горбатый предшественник, стал своеобразным яблоком раздора, после чего все в семье пошло наперекосяк.

Ната, закончив техникум с отличием, поступила в институт, решив стать химиком, Люся, проучившись в том же техникуме, дальше не пошла. У нее появились новые капризы: она стала экономить на завтраках и обедах и покупать себе модную одежду. Однажды она упала в обморок, а когда пришла в себя, во всем обвинила родителей: это они заставляют ее экономить на себе! В последние годы ситуация накалилась еще больше. Сестры все труднее находили друг с другом общий язык, сдерживал и скреплял их отец – его побаивались, его уважали, перечить ему не смели.

Ната вышла замуж раз и навсегда. Парень попался на редкость серьезный и перспективный. Уже после ухода тети Ася пыталась выяснить у ее сыновей, как познакомились их родители. Ко всеобщему удивлению, они не знали ответ на этот вопрос. Эта тема их попросту не интересовала, и Ася жалела, что не спросила вовремя сама. В своем замужестве Ната шла по проторенной тропе. Бабушка даже внучке Асеньке, выскочившей замуж сразу после школы, успела вручить самый важный совет: слушайся во всем мужа. Ната родила сыновей одного за другим, работала и вела дом, понимая, кто в ее семье главный. Это замужество дало ей совершенно другую жизнь. Ее мужу, молодому и перспективному специалисту, со временем дали квартиру в центре города, их дети пошли в хорошую школу, у них появился новый, отличный от прежнего круг знакомств. Раз в год они с супругом ездили отдыхать в санаторий или в дом отдыха; оттуда, надо признать, всегда привозили родителям маленькие вежливые подарочки. Те были всему рады, искренне благодарили и говорили, что не стоило. Все у них есть. Повзрослев, Ася их прекрасно поняла: потребностей в этом новом мире, сходящем с ума от таких глупостей, как модные джинсы или новый магнитофон, у стариков не было. Они были абсолютно уверены, что доживают свою тихую старость в полном счастье и роскоши. Появление в их жизни телевизора расширило их пространство, телефон соединил с вечно занятыми старшими внуками и другими членами семьи, живущими в дальних уголках страны. Государство платило им пенсию, продукты не исчезали с прилавков магазина (ну, по крайней мере, те, что им были нужны), а главное – не было войны! Большего им действительно было не нужно. А в детстве-то, конечно, Ася их не понимала: и как может не загореться сердце от таких великолепных вещичек, мелочей и сувениров, что привозила Ната? Как можно было так равнодушно от них отказываться или принимать исключительно из вежливости?!?

Люсина дорога к счастью была сложной и извилистой. Именно в зрелые годы она стала говорить о себе как о счастливом человеке: все у нее было, жила, как хотела, и ни в чем себе не отказывала, естественно, в пределах разумного. На заводе ее продвигали: боевой характер пригодился особенно, если в ее подчинении находился десяток мужчин и несколько женщин. Асенька маленькой видела этот завод и ужасалась: ни одного зеленого деревца, кругом нефть, мазут и резервуары. Ей было некрасиво и неуютно. Мама прибегала на работу, одетая с иголочки, переодевалась в более подходящую одежду и дальше была весь день начальником небольшого участка. Все ее боевые навыки, твердость и непримиримость пришлись как нельзя кстати. Замысел Божий был именно таков. Домой она возвращалась не одна, с ней приходили бумаги, ведомости, деревянные счеты, Ася помнила ночные звонки, мамину строгость и тайное удовольствие: ей нравилось, что без нее не справляются, она любила чувствовать свою значимость.

До Асиного отца она предпринимала еще пару попыток создать семью. Первый раз сразу после техникума, второй раз через пару лет, но все неудачно. Окружающим она жаловалась на то, что родители ее не понимают, а она очень хочет жить самостоятельно, потому и выпархивает из отчего дома. Подробностей тех историй Ася не знала, да и неважно ей было это вообще. Третья попытка тоже оказалась с несчастным концом. По рассказам Наты, отец маму очень любил. Он был человеком сильным и вместе с тем очень спокойным, уравновешенным – он явился тем самым гранитным берегом, что сковал бурное течение непокорной реки. Да и здесь счастье было недолгим. У отца обнаружились проблемы с почкам; он ушел, не дожив до первого дня рождения дочери.

Все, что помнила Асенька из хорошего, были те времена, когда сестры сохраняли видимость теплых отношений, съезжались на выходные к родителям, отмечали вместе праздники. Муж Наты из командировок привез Асеньке однажды красивые кожаные босоножки карамельного цвета – она и сейчас помнит, как они пахли, какая мягкая была у них подошва, как она гнулась и как они не походили на все то, что носили другие девочки. Таким же таинственным образом – задавать вопросы о том, куда едет дядя, было нельзя – у Аси иногда появлялись импортные игрушки и книги. Чтобы Ася не забывала, кого нужно благодарить, мама всегда вносила ясность в суть дела: да, привез вещи он, но заплатила за все она, мама, так что подарок в полной мере можно не связывать с Натой и ее мужем. Асеньке все это было не нужно, она радовалась и благодарила, но не удивлялась: с раннего детства знала, что после встречи, которую Ася очень ждала, всегда будут мамины комментарии, обидные слова в ее, Асин, адрес («Ну что ты к ней все время лезешь!) и жалобы подругам на хитрую и жадную сестру.

Люся видела сходство Наты с ее матерью, Евдокией Алексеевной – невооруженным глазом это мог заметить каждый. Для нее, как и для бабушки Дуси, был один маяк, рассылающий свет в темное туманное небо. Этим маяком был, конечно, ее муж. Мама, живущая во вдовстве, но не обделенная мужским вниманием, гордилась своей самостоятельностью и свободой, но вместе с тем, при случае, жаловалась на трудную жизнь матери-одиночки. Ната же обсуждала покупку нового пальто с мужем, с ним же советовалась о том, какие ей лучше выбрать сапоги, куда семье лучше съездить на следующее лето, какие обои выбрать для спальни. Мама злобно хихикала: без мужа сестра не может сделать и шага. В голове юной Аси две картинки не сходились, не образовывали единого целого. Добротно одетая Ната в окружении мужа и сыновей в своем уютном доме закабаленной женщиной не казалась. У нее Ася научилась, как нужно ухаживать за паркетом, как печь торты, гладить мужские рубашки и складывать на зиму летнюю обувь в коробки. Именно она научила Асю, какую музыку нужно слушать и какие журналы стоит читать. Сердце маленькой девочки разрывалось от любви к обеим сестрам. Выбор делать она не хотела. Больше всего на свете ей хотелось одного: чтобы все жили в дружбе и согласии, понимали и любили друг друга. Их дом, состоявший из двух женщин, казался ей хрупким и ненадежным: только рядом с бабушкой, дедушкой и тетиной семьей она ощущала себя по-настоящему счастливой и защищенной.

Когда Асе пошел седьмой год, мама решила срочно съезжаться. Дочке было пора идти в школу, а кто будет за ней присматривать, если она весь день на работе? От мужа ей достался небольшой домик в окружении крошечного садика, а пожилые родители со дня на день ожидали переселения в благоустроенную квартиру, которую им давало государство. Мама затеяла сложный тройной обмен, долгий и муторный. Пришлось подключать всех знакомых, готовить какие-то бумаги, их все время не хватало, искать всесильного человека в исполкоме, потом в райжилотделе, который и оказался главным винтом этого дела. Мама добилась того, чего хотела. В их маленький домик переехал какой-то мужчина, жаждущий одиночества, в новую дедушкину двушку – его сестра и мать, мешавшие его счастью. Бабушка, дедушка, вместе с Асей и мамой зажили в большой благоустроенной трехкомнатной квартире на первом этаже с горячей водой и двумя просторными балконами. Один из них был переоборудован дедушкой в мастерскую, на втором дедушка соорудил шкафчики, в которых бабушка хранила все запасы солений и варенья на долгую зиму и весну. Тот балкон с инструментами, любимый дедом, смотрел прямиком на зеленый гараж, где к тому времени, кажется, уже обитал желтый ушастый «Запорожец». Горбатого списали в связи с возрастом, и в прежнюю конюшню встал новый забавный конь. Когда он разбегался, стоял такой шум, что Ася узнавала о его появлении заранее. Ей казалось, что горбатого она любила больше. Потом, с возрастом, поняла, откуда проистекает ее симпатия к немецкому сородичу «Запорожца» – жуку «Фольксвагену».

Отношения мамы с сестрой еще не отчеканились в окостеневшую и прочную вражду, это случилось гораздо позже, но Ната, теперь приходя в дом к родителям, неизбежно наталкивалась на сопротивление Люси, охраняющей границы собственного пространства. Со временем она стала являться реже или выбирать время, когда сестра отсутствует. Люся всегда имела при себе оружие для мелких семейных стычек, всегда была готова обвинить сестру в жадности и эгоизме по отношению к родителям и в черствости по отношению к ней и племяннице. Жадность заключалась в том, что Ната всегда приносила родителям гостинчик в виде чего-то вкусного. Они были очень благодарны, а мама издевалась над количеством принесенных фруктов, печенья или конфет и сердилась, потому что родители этого не замечали. К тому времени у мужа Наты открылась язва желудка, и она всячески с нею боролась, следила за тем, что и когда он ест, вовремя напоминала о таблетках. Их появление было связано еще и с тем, что бабушка готовила ему особую еду, она делала это с радостью, а маму это отчего-то выводило из себя. Черствость по отношению к сестре и племяннице проистекала от того, что благополучная во всех отношениях Ната не понимала, по мнению Люси, тяжело вдовствующего положения сестры и ни в чем ей не помогала. Ната, в свою очередь, думала, что одетая с иголочки сестра, как-то находящая на это средства, жертвой отнюдь не являлась, жила с родителями, которые помогали ей заботиться о дочери. Старшая была уверена, что младшая ей попросту завидует, потому ее и раздражает их семейный уклад, ее трепетное отношение к мужу, их покупки и ежегодные поездки на отдых. Разве они не имеют права иногда взять машину отца и съездить куда-то в выходной день? Она все равно простаивает без дела, так кому будет плохо от того, что ее муж и сын будут время от времени ею пользоваться?

В дни рождения и на Новый год подарки, конечно, были, но у мамы всегда возникала потребность съязвить или надавить на больное – она чувствовала, что дочь тетку любит. Асю все это, конечно, дергало и мучило. Перепалок с матерью по этому поводу, разумеется, не было, но все же понять и принять всю ситуацию она не могла. В минуты сестриных ссор внешне она сохраняла нейтралитет, но жалела, конечно, мать. Из-за ехидного словца, сказанного матерью, доходило до дикого озлобления и тягостного выяснения отношений, после чего сестры долгое время не разговаривали. Ася скучала по Нате и братьям, из всех ее попыток свести, примирить, успокоить ничего путного не выходило. Какая-то преграда стояла между женщинами и преодолеть ее было невозможно. Почему? Этого Ася понять не могла, хотя часто об этом задумывалась. Почему две образованные, уважаемые на работе женщины, дорогие ее сердцу и самые близкие друг другу люди, упорно лелеяли в себе неприязнь, твердевшую год от года? Почему мама, так нелестно отзываясь о родителях, вечно на них обиженная, все же решилась на этот сложный обмен? Выходит, что если ей что-то было нужно, она соглашалась идти на компромисс, а Нату обвиняла в двуличии?

Дома спокойно было редко. Если между сестрами царило временное перемирие, мама воспитывала родителей. Зная, как они привыкли жить, вдруг, на восьмом десятке предложила им новую модель семейного устройства. Старики должны были отдавать ей часть своей пенсии, которой она распорядится правильно: сделает достойный ремонт, купит дефицитную мебель. Надо ли говорить о том, что дедушка сказал свое твердое «нет»? Он с удовольствием купил внучке пианино – это было необходимо, но полученная от государства благоустроенная квартира казалась им и без всяких излишеств удобной, своей мебелью они обставили комнату, в которой жили. Одна, общая, отводилась телевизору, дивану, столу и приему гостей, в третьей разместилась Ася с мамой. Всего было более чем достаточно, да и нужна ли прибалтийская «стенка» людям, рожденным в начале века, помнящим голод и войну и спокойно доживающим свои тихие годы?

Ася изумлялась, как легко после конфликта, после грома и молнии, мама могла сесть за стол, чаевничать, смотреть телевизор или болтать с соседкой о пустяках. Дочка с юных лет нашла свою истину и поняла: нет ничего в жизни более ценного и мудрого, чем любовь и покой, и это нужно беречь изо всех сил. Она мучилась, ломала себе голову, чувствуя свое одиночество, разрываясь между любовью к матери и тетке, а потом, конечно, привыкла. Ко всему в этой жизни привыкаешь. Жив еще был дедушка, главный оплот семьи, не позволявший разорвать эту хрупкую цепь. Его уважали, к нему прислушивались, перечить не смели, и потому съезжались на семейные торжества, на Новый год, Пасху и День Победы, какими сильными ни были бы обиды.

Однажды после какого-то праздника все веселой гурьбой поехали с ночевкой к тете. Хрупкое перемирие, умноженное на выпитое вино, позволило сестрам быть нормальными людьми. Между такими краткими передышками они продолжали вести необъявленную войну, но в тот день все сложилось как нельзя лучше. Ехали долго: на автобусе, а потом на метро. Заболтались, проехали свою остановку и оказались в депо, а Ася не могла нарадоваться этому теплу и веселью. Радость и счастье охватили ее сполна. Она в окружении большой семьи чувствовала себя сильной и защищенной. Она получала удовольствие от того, как общались друг с другом взрослые. Ната обещала сводить ее в кино, подвыпивший дядя Коля отдал ей железный рубль на журнал и мороженое, а старшие братья подтрунивали над ее наивностью.

Она совершила в раннем детстве непростительную оплошность, от которой теперь ей доставалось: старший брат попросил принести книгу, что лежала у дедушки в комнате. Их, как назло, было несколько. На темной обложке тома, что лежал сверху, были едва видны слова. Точка после сокращения первого слова от старости затерлась, зато второе виднелось отчетливо – «Зощенко», а чуть ниже еще одно – «рассказы». И Ася крикнула, от радости не вникнув с содержание: «Ту, которую написал Мих Зощенко?» – не Михаил, а именно Мих. Ну не обратила она на это внимание, не читала еще этой книги!

Хохот и насмешки преследовали ее долгие годы, но она не обижалась – чувствовала, что это не со зла. Было и еще одно знаменитое высказывание в раннем детстве, о котором помнили все. Старший брат, почти уже моряк, за его спиной мореходка и выходы в море, ведет ее, четырехлетнюю, в детский сад. На их пути разверзлась бездна (впоследствии стало ясно, что размер ямы был сильно преувеличен, совсем не так уж огромен, как рисовало ее детское воображение). На дне огромного котлована, вырытого под дом, лежала забытая всеми труба, из которой хлестала бурными потоками вода. Ася, крепко держась за руку старшего брата, шептала то, что братья помнили до ее сорока годов:

– Тубу боюсь, яму боюсь, сё боюсь!

Это было совсем другое, совсем не тот укол, который наносили друг другу сестры. Ася братьев все равно любила, и знала: если вас разделяют девять и четырнадцать лет, не посмеяться над младшей нельзя. Не было в этом бестактности, зла или обиды. Не было и с ее стороны мстительного чувства, нежелания прощать, не было и желания повернуться спиной. Даже в детстве мудрая Ася знала, что в этом и состоял один из главных постулатов ее счастья, ее основополагающая мысль – это была семья, для сохранения которой Ася могла и может простить многое, если не все. Истории с «Михом Зощенко» и ужасной трубой так и остались семейными анекдотами, и взрослой Асе, встретившейся со второй половиной семьи через четверть века, было приятно знать, что есть кто-то, кто помнит ее ребенком, хранит в душе ее детские оплошности и их совместные проказы.

Бабушкина двоюродная сестра была, конечно, права. В жизни и впрямь можно понять и откопать немало, если покопаешься в своей памяти. Было время, когда сестры жили дружно, более или менее спокойно, болтали на кухне о всякой ерунде, о новых платьях и креме для лица. Про платья, конечно, больше говорила мама. Судя по ее рассказам, она пользовалась неисчерпаемыми источниками и могла достать все, что угодно, с небрежной легкостью. Она следовала неким определенным правилам, была осторожна с такими знакомствами и всегда щеголяла в модной одежде. За обновку она готова была отдать все, что угодно: брала в долг, одолживала деньги у подруг, договаривалась на отсрочку. И еще она была «женщина-платок» – так решила маленькая Ася. Она лихо накручивала шарфы и платки вокруг шеи, небрежно набросив на высокую прическу, замысловатым рисунком укладывала крендельки и узлы на шею. Чувствовать, что она безупречно одета, было для нее настоящим блаженством.

Ната в противовес сестре являлась элегантной и сдержанной. Она была «женщина-шляпа». Как ей шли эти головные уборы! Черные, серые, шоколадные, фетровые, соломенные с высокой и низкой тульей, федора и котелки в стиле 20-30-х годов прошлого века – все они ее идеально дополняли, шли в обязательном комплекте вместе с кожаными перчатками и серьезной сумкой с четкой геометрической конструкцией. В театр или на серьезные события тетя преимущественно носила ридикюли.

Помнится, однажды мама пришла в небывалый восторг от тетиной новой шляпы. Ната дала ей шляпу напрокат, и они с мамой пошли в соседний универмаг за какой-то мелочью. Главной была не покупка, а явление мамы со шляпой миру. Он принял ее благосклонно, одарив улыбкой мужчин и любопытными взглядами женщин. Асе было очень видно, что шляпа маме не идет, но она несла новую деталь гордо, важно и ответственно. В тот год на груди у сестер краснели одинаковые веточки красной смородины – в моде были яркие пластмассовые броши, их носили на платьях, пальто и жакетах. Асе досталась брошка чуть поменьше, в две темно-красные вишенки и еще ярко-красный лакированный кошелечек треугольничком с длинной ручкой, который она носила на запястье. И она тоже шла очень гордо, ощущая себя частью этого женского единства, красоты и элегантности.

Тетя всегда говорила, что в окружении мужчин и дома, и на работе, ей очень не хватает девичьих разговоров о пустяках. Ася, оставаясь на ночевку, восполняла эту пустоту. В доме у Наты просыпалось совсем по-другому. Другие запахи, незнакомые звуки с улицы делали пробуждение совершенно особенным, а предстоящий день необыкновенным. В ванной шумела электрическая бритва, на кухне варился кофе, дядя большим длинным ножом делал бутерброд с маслом и сыром, братья, наскоро перехватив кусок, бежали куда-то в свою взрослую жизнь, а они с Натой, слегка перекусив, шли на стадион. Тогда за Натой она пошла бы куда угодно, хотя были для Аси вещи гораздо более интересные, чем бег и зарядка в компании взрослых женщин – это точно! Ната, вероятно, состояла в каком-то обществе здоровья, и они по воскресеньям на самом большом стадионе в республике боролись с лишним весом, болью в пояснице, делали упражнения, плавали в бассейне. Пострадав вместе со всеми (она, пожалуй, единственная, работала не результата ради, а за компанию), Ася ждала настоящее вознаграждение: это был обещанный поход в кино или в универмаг за новой пластинкой. Ну а потом, конечно, домашние хлопоты и ожидание мамы, которая отвозила ее домой. В те годы сестры обсуждали диеты и упражнения – борьба со спасательным кругом вокруг талии была у них общей. Они сражались не против друг друга, а плечом к плечу против общего врага, и это не казалось Асе странным. Ната вычитала в журнале «Работница» новые рекомендации врачей и старалась применить их в жизнь. Много движений, свежий воздух и упражнения, в которых нужно было всего лишь разбросать по полу коробок спичек, и поднимать их по отдельности. Это хорошие упражнения для пресса. Мама обещала себе отказаться от хлеба и сладостей. Девочке казались все их усилия совершенно бесполезными, но сестры живо обсуждали эту тему, приводили в пример исхудавших и постройневших подружек и надеялись на волшебный результат. Ася наслаждалась такими днями, часами, минутами, была абсолютно счастлива, хотя никогда никому в этом не признавалась. Настроение не портили даже комментарии мамы по пути домой – она всегда находила причину для недовольства. И почему взрослые не могли установить и поддерживать такой порядок, при котором все счастливы, вечно?

Был и другой случай, который, правда, положил конец огромному детскому счастью в предвкушении дня рождения. От того, что девочка получила вместо долгожданных ожиданий, она поникла и расстроилась. Испуг и недобрые предчувствия будущих перемен охватили ее детское сердце, хотя и это было так далеко от того окончательного разрыва, что поставил точку в отношениях двух сестер. Невинный разговор о подарке завершился ночным сердечным приступом дедушки, вызовом неотложки, криками матери, обвинением сестры в жадности. Ната в ответ бросала фразы об эгоизме и жестокости сестры, из-за чего и проистекают все их конфликты. Она ушла с мужем, громко хлопнув дверью, а на утро дедушка ругал дочерей за вздорность, говорил о том, что смерти не боится – боится того, как они будут жить без него и что станет с бабушкой. Они давно уже называли друг друга «дедушка» и «бабушка», и все с этим примирились, даже приблудившиеся псы, иногда приходившие к ним подкрепиться. Дедушка так и говорил: «Иди к бабушке, она тебя накормит». И они послушно шли.

В ту зиму Ася впервые поехала в Москву одна. Не одна, конечно, а с одноклассниками, но без мамы – значило одна. Поездка заняла десять дней, и почти четырнадцатилетняя Ася, рожденная на юге, наслаждалась настоящей русской зимой, со снегом, сосульками, ледяными дорожками и мороженым, которое ели на улице люди. Боже, как это было удивительно! В голове засели привычные с детства правила (заболит горло, можно есть только летом), а люди разных возрастов шли по заснеженному городу, крепко держа вафельные стаканчики со сливочным пломбиром в одной руке, а коньки – в другой. Здоровые, веселые и счастливые.

К Асиным одноклассникам присоединились ребята со старших классов, и Ася немного ошалела от нахлынувших впечатлений, откуда-то вдруг взявшейся свободы и приятного чувства, что она кому-то интересна. Мальчик из выпускного класса носил смешную фамилию Гай – имени она сейчас уже не помнит, – и ребята поддразнивали его, называя попугаем. Красивый, приятный парень меньше всего походил на глупую птицу, называли его так потому, что по негласному закону всех награждали прозвищами. Он снисходительно позволял им так себя величать. Когда был в хорошем расположении духа, попросту не обращал на это внимания, а если сердился, то давал всем обидчикам оплеух, валил их в снег, девочек забрасывал снежками, но больше всего внимания доставалось Асе. По утрам ребята караулили их у двери, отчаянно терли им щеки холодющим снегом, отчего девочки только выигрывали, приобретая естественный румянец. Ася была очень счастлива, влюбившись в город, в скованную льдом речку и даже в молоденькую умненькую Ирину – так звали их экскурсовода. Ася слушала ее завороженно, восхищалась ее образованностью, даже шепот подружек не мог испортить ее счастья. Ася решила тоже стать экскурсоводом, она так и видела себя во снах, состоящих из снега, московских улиц и прогулок с Гаем, размахивающей отчего-то указкой и рассказывающей чудесные истории про каждый дом, что встречался на их пути. По вечерам все собирались в комнате у девочек – она была большая, на десять кроватей, – пили чай, смотрели телевизор, и никто не хотел думать о том, что количество оставшихся дней уменьшается и до отъезда остается совсем немного. Конец вольной жизни!..

Ася волновалась, угадала ли с подарками. Всем членам семьи они приготовила маленькие приятные мелочи. В тот год Пугачева пела «Маэстро», и Ася везла тете новую пластинку и книгу «Лунный камень» Уилки Коллинза. В Москве люди выстраивались в длинные очереди – причем сначала занимали очередь, а уж потом спрашивали «что дают». И Асе каким-то чудесным образом удалось купить маме кофточку, два дезодоранта «Fa», только что входившего в моду, вкусные московские конфеты всем и больших шоколадных зайцев, одетых в яркую цветную фольгу. Зайцы выглядели веселыми и нарядными. Внутри, правда, были совершенно пустыми, и везти их нужно было чрезвычайно бережно, но Ася, надеясь на то, что порадует близких, готова была на любые неудобства. Несколько последних дней ее зайцы жили за окном на белом холодном подоконнике. Их уже присыпал новый мягкий снежок, и Ася боялась, как бы их не забыть в самый последний день. У ребят намечалась длинная прогулка по городу, вечером – танцы, а утром их уже ждал на вокзале поезд.

Все свое нерасплескавшееся счастье Ася благополучно довезла до дома. В пути никто не спал, и сердитая проводница много раз делала им замечания. Они успокаивались ненадолго, переходили на шепот, а потом снова заливались смехом, вспоминая московские происшествия. Они все еще находились там, в столице, возвращение домой крепко их прибило; это все равно, что шлепнуться с размаха на холодный школьный мат на уроке физкультуры.

Зайцы и пластинка тоже добрались в полной сохранности, и Ася вручила всем подарки, но на дне рождения неожиданно разгорелся страшный скандал. Поначалу Ася решила, что все обойдется, но в душе уже поселилась неясно-тревожная мысль, и чутье подсказывало: нет, ни за что они не успокоятся!

На четырнадцатилетие мама хотела купить Асе часы, первые в ее жизни золотые часы, но конечно, самые простые, кругленькие, с коричневым кожаным ремешком. Сославшись на отсутствие денег, она намекнула тете, решив, что та возьмет на себя этот подарок. Мама и так достаточно потратилась: оплатила дочке поездку в Москву, а дедушка тоже дал внучке на мелкие расходы небольшую сумму. Решив, что все чудесным образом устроилось, сестра намек поняла, мама стала накрывать стол в ожидании гостей.

Ната с мужем приехала к нужному времени, братья должны были подойти позднее. Улучив момент, тетя тихонько подошла к Асе и протянула конвертик с деньгами.

– Вот, половина на часы. Остальное добавит мама. Сходите и купите то, что тебе нравится. С днем рождения, милая!.. И спасибо тебе за подарки!

Не зная, что за этим конвертом стоит предыстория, Ася искренне поблагодарила и отнесла его на кухню. Мама носилась от печки к столу, бабушка вынимала из духовки яблочный пирог, Асю послали на балкон, а потом и в гараж за солеными огурцами и капустой, а когда она вернулась, поняла сразу, что что-то уже произошло. Все настоящее, истинное, молодое, неповторимое, что переполняло ее душу, в миг куда-то улетучилось. Она зашла в комнату и увидела, как мама бросает Нате конверт и выкрикивает: «В подачках не нуждаемся! Я в состоянии купить своей дочери часы сама!». Дедушка с дядей беседовали в другой комнате о чем-то несущественном и не слышали женской перепалки. В глазах бабушки был страх и какая-то покорность, она пыталась примирить дочерей, но мама не унималась.

– Забери свои деньги, я тебе сказала! И не стыдно тебе? Ты-то хоть ей скажи, мам!.. Не могла сделать все красиво?!? Мы не нищие!.. Забери свой конверт – он тебе нужнее!..

– Слушайте, – вмешался дедушка, до которого уже дошли женские вопли, – это же совсем не к месту! Зачем все это? Есть такое понятие – день рождения! Вам это о чем-то говорит?!? Вы хоть знаете, чей сегодня день?

– Моя дочь не будет побираться! Она не нищая, нет! Я не позволю! У нее есть мать – вы слышите? Почему вы не поддержали меня?!?

– Замолчи! Немедленно замолчи! Не смей! – дедушка смотрел на искаженное от злости лицо дочери, держась за сердце.

Может, с того самого дня рождения, а скорее всего, гораздо раньше, в сознании Аси отпечаталось неясное ощущение начала конца. Долгая распря, которая так мучила всю семью, кончилась печально. Когда в комнату пришли мужчины и все уже уселись за стол, в ушах стояли крики и оскорбления, которыми осыпали друг друга сестры. Ася и не думала, что можно быть такими злыми. Про маму она как раз таки все знала: когда она влезает в спор, ее охватывает неистовость, она забывает обо всем на свете, ей нужно только одно: доказать, что она права, высказаться и оставить последнее слово за собой. Но то, что вмешается старший брат, которого Ася обожала, станет говорить какую-то ерунду, припоминать все обиды, она не ожидала. На это она даже не понимала, как реагировать. Как теперь его любить? Ася знала: люди часто обижаются не на смысл сказанного, а на интонацию, в ней часто обнаруживается другой, скрытый и главный смысл. Но здесь было столько всего нового, чего она не ожидала услышать, в особенности от старшего брата! Ей казалось, что ситуация, касающаяся сестер, их сложных отношений, их, детей, затрагивать не должна. Так оно и было до недавнего времени, но старший брат перешел определенную грань, вмешался, и Ася интуитивно встала на защиту матери, потому как защищать ее больше было некому. Нуждалась она в этом или нет – Ася не думала. Тетин тыл был надежно прикрыт мужем и двумя взрослыми сыновьями – мама проигрывала в меньшинстве, и Ася не могла позволить, чтобы ее обидели. Права была мать или нет, здесь уже все это не имело никакого значения, Ася готова была встать рядом и защищать ее, если понадобится, не позволить ее обидеть. Если нет рядом с ними мужчин, то она поможет маме, станет ее надежным тылом, рядом, плечом к плечу…

Очень скоро гости засобирались в путь. От приглашения выпить чай с яблочным пирогом тетя отказалась. Бабушка стала отрезать им увесистый кусок с собой, что-то бормотать, но тетин муж все пресек твердой рукой. Теперь и он чувствовал себя обиженным: в ходе перепалки вспомнили все, даже их посягательство на дедушкину квартиру и «Запорожец». Ася и не знала, что Ната хотела прописать старшего сына в дедушкин старый дом.

– Мы ненадолго заехали, – говорила тетя Асе, будто прося прощения за свой визит и то, что в дальнейшем произошло. Она, мол, не выказывает пренебрежение, просто дела. Не следует воспринимать это всерьез, им просто нужно ехать.

Бабушка суетилась, подходила к столу, притрагивалась к посуде, что-то пыталась сунуть Нате в сумку, но та не брала, видя строгий взгляд мужа.

– Не бойся! Садись пить чай, за это денег не возьму! – кричала мама.– И конверт свой забери, я выброшу тебе его вслед. Зачем нужно было заманивать племянницу часами, будь они прокляты! Моя дочь не будет побираться.

Асе не верилось, что это происходит с ней всерьез. Когда за гостями закрылась дверь, мамой еще долго сидела за столом, звонила подруге и рассказывала о случившемся. Теперь она была спокойной. Сидела, выпрямившись, нога на ногу, сильно раскачивая правой ногой. Красивая сильная женщина в новом платье, с высокой прической, она что-то хватала вилкой со стола и спокойно ела. Сердилась только тогда, когда бабушка пыталась заступиться за старшую дочку.

– Они не нуждаются. У нее одна племянница, у которой нет отца. Что она мелочится и приносит подачки?!? Не могла купить часы – пусть бы вообще ничего не давала! Как же вы не видите, какая она хитрожопая? Живет, как кот в масле, и еще здесь хочет урвать!

Зашедшая очень вовремя соседка, скорее всего привлеченная шумом, выслушав мамину версию, Асе в дверях сказала: «Я тебе сочувствую…».

Дедушка лежал в полумраке с занавешенными окнами несколько дней, в доме пахло лекарствами, Ася носила ему чай с лимоном, а он тихо шептал «Не смейте!» и говорил что-то про странный характер дочерей, которые тянутся всегда в разные стороны. Одна груба и своевольна, другая может проявить сочувствие, обнаружить трезвый ум, а потом вдруг так ошарашит какой-нибудь полудетской выходкой, эгоизмом, что оторопь берет. Асе хотелось сказать деду, что никто ее часами не заманивал, ничего она не ждала, но каким-то внутренним чувством она понимала: сейчас этого делать не стоит.

Таким Асе запомнился день ее четырнадцатилетия. Еще долго мама припоминала бабушкину недалекость, жадность старшей сестры и Асину глупость, когда дочка пыталась ее успокоить. Мама никогда не делала того, что ей не хотелось. Сейчас примирение в ее планы не входило, и тут крылись все причины. Всякого рода сочувственные расспросы, рекомендации и советы дальних родственников из личного опыта мама отвергала. Чересчур занятая работой и сложными отношениями с мужчиной, который собирался уезжать из страны, она к Асиному дню рождения больше не возвращалась. То, что скандал испортил праздник дочери, было недоступно ее уму. «Ну почему нельзя было просто взять конверт и поблагодарить?», – думала Ася. Но все, что делала мама, всегда преподносилось в форме заботы о дочери, хотя сердцем девочка понимала: цель совсем не в этом. Бабушка тихо вздыхала: «Нет у Люси доброты, злая она». Дедушка молча переносил происходящее и жил в ожидании следующего праздника, когда семья вынуждена будет собраться вместе. «Тогда и помирятся – выхода у них другого не будет!», – говорил он.

Наблюдая за матерью, Ася поняла: ей даже нравилось то, что сестра теперь приходит тогда, когда ее нет дома, в этом ей виделась победа. То, что случилось с тем злополучным конвертом, Ася и не помнит, для нее это не являлось важным. Через несколько дней они с мамой все же съездили в магазин в центр города и купили ей часы – блестящий золотой тикающий кругляшок с шоколадным ремешком, но они почему-то не принесли ей радости. Подробности той истории со временем исчезли, но осадок, гнусный и болезненный, остался. И вместе с ним осталось осознание того, что она ничего не стоит. Ни она, Ася, ни ее чувства, ни ее день рождения. Со временем она поняла: вины ее в этом нет, потому что помимо ее стремления к миру и счастью, есть и другая жизнь, жизнь других людей, она огромная и неисчерпаемая, и от нее ни спастись, ни заслониться просто невозможно. Асино желание видеть всех вокруг добрыми и счастливыми еще много раз за ее долгую жизнь натыкалось на непробиваемую стену из человеческого равнодушия и эгоизма. Первоначально она билась, упорно в нее стучалась, а потом отступила, понимая, что невозможно насильно сделать человека счастливым и спокойным, в особенности, если ему этого совсем не хочется…

А потом, пару лет спустя, возникла эта история с наследством. Хотя какое там наследство!.. «Запорожец» и несколько тысяч на сберегательной книжке деда. Мама торжествовала: тот ее тройной обмен прекратил возможные посягательства на родительскую квартиру. Теперь сестра прав на нее не имела, но вот что касается всего остального – уступать она не собиралась. Овдовевшая бабушка как-то сразу сникла, потеряла всяческий интерес к жизни: дети и внуки выросли, мужа нет тоже, никто больше не нуждался в ее заботе и внимании. Вместе с дедушкой ушел самый главный, скрепляющий семью элемент. Все как-то рассыпались, разошлись и полностью погрузились в застрявший конфликт. Он, между тем, крепчал и затягивал все сильнее. Ушли обязательные празднования Пасхи, Нового года и Дня Победы, а вместе с этим и дни вынужденного примирения; бабушка уменьшилась, затихла и позволила дочерям делить ее по собственному назначению. Собственно, пожилая женщина никому особенно была не нужна, но мама рассуждала железно: если сестра посягает на отцовские накопления, пусть и старушку забирает к себе. Она шла обязательным приложением к скромной сумме. Сейчас Ася, конечно, думает иначе: с какой стати пожилой человек, привыкший жить в своем доме, должен переезжать в другую квартиру? Не погостить на неделю-другую, а именно жить. Мама рассуждала так: хочешь забрать отцовское наследство, будь добра прихвати и старушку-мать, а вместе с этим неси все затраты на ее здоровье, питание и последующие похоронные нужды.

Ситуация со временем, конечно, только ухудшилась. Ната, несмотря на благополучие в семье, хотела получить свою долю наследства тоже – мама считала, что по праву проживающей с родителями дочери и по одному тому факту, что она одна воспитывает ребенка, все должно достаться только ей. В конце концов, богатства были распределены, по мнению матери, несколько неравноценно. Желтый ушастый «Запорожец» достался ей, хотя водить она не могла, а небольшие денежные накопления отошли к сестре. Понять, на чем основана логика, Ася не может и сейчас. Разобрались сестры не без вмешательства адвоката, забыв, что мать все еще жива. Никто из них не обладал снисходительностью и здравым рассудком, они вынуждали мать принимать чью-то сторону в разгоревшемся конфликте, а она хотела только одного – покоя и тишины.