Частные случаи

– Я тогда вообще не при памяти была. И вот сейчас всплыло, странная история, просто сюр. Я зашла в купе, вежливо со всеми поздоровалась, села на своё место – справа за столик. В общем я в угол к окну как обычно забилась, воду на стол поставила, книжку открыла и сижу тихо читаю, о своём думаю. Сидела тихо, ничего о себе не рассказывала, без комментариев, настроение не то было. Попутчики: симпатичный мужечок, лет ему под тридцать, явно на понтах и бабник, командировочный, и тётка с сыном лет десяти. Тётка была какая-то мятая, поэтому разобрать возраст трудно, но какой он там может быть, если мальчишке десять? Короче, ехала эта дама в посольство Итальянское визу продлевать. И всю дорогу её итальянец ей названивал что дождаться не может: "Пронто, пронто, си, Марио,". Она по итальянски бегло так разговаривала, видно, что давно там жила.

– Так вот, – продолжила Алёна свой рассказ, – Она с этим симпатичным попутчиком в купе капитально набрались, меня тоже из вежливости сначала пригласили, но я отказалась. Кажется, вино у них было, и начала она к нему пьяно приставать. Мужик видно было, что очень ей понравится, прямо потекла, на пьяных бабах это хорошо видно. А на меня она коситься стала, ему что-то говорит, а я на себе её взгляд ловлю. Даже не знаю, как это чувство называть, но понятно было по умолчанию, что я ей сильно мешаю одним своим существованием в этом углу.

Алёна перевела дух, и продолжила:

– Понимаешь, я сижу тише земли, ниже травы, в книгу уткнулась, но понимаю, что ей типа я умную из себя корчу и тайно зрительствую. Мне-то оно боковым зрением действительно и видно, и понятно, что слышно. Но куда мне деться? На её верхнюю полку уйти? Я ноги подтянула, одеялом укрылась, головой к окну прислонилась и тихо замерла – читаю, словом одним не встряла. А Марио – тот всё ей названивал, она каждый раз из купе выходила и в коридоре у окна что-то ему тараторила.

– Дальше слушай! Косилась она на меня, косилась, и по ходу парню жаловаться начала, что этот её долбанный Марио – сука совсем не пьёт, абсолютно, и не курит. Парень ей: "Ну, это же хорошо ведь,что не пьёт". А её как прорвало: "Что же тут хорошего? И я с ним тоже сижу весь год не пью! Вот сейчас выпьем, а потом – целый год не пить. Совсем! Ему – суке пятьдесят лет, а он всё к своей маме бегает разрешения спрашивать: "Мама, можно мне жениться?" Мужику пятьдесят лет, он без разрешения мамы жениться не может!"

– Короче, развезло её капитально, – продолжила Алёна. – Мальчик её в какой-то момент сильно разволновался: "Успокойся, мама!" загонял на полку спать. Он и сначала, я вспомнила, пить ей не разрешал, я ещё удивилась, что он во взрослые дела лезет. Уговаривал, упрашивал дрожащим голосом, наверняка же кое что про мамочку свою знал. Но она – ни в какую. И тут в какой-то момент она ко мне полезла.

– Слушай, самое интересное начинается. "Может мы своими разговорами вам как-то мешаем?" А я ей, слегка книжку отодвинув, сдуру возьми да ответь: "Почему бы вы мне мешали? Поезд едет, Киев приближается, вы же поезд не тормозите". Тогда она… Ты догадываешься? Я по промелькнувшей в её глазах искре почувствовала, что будет, но верить отказывалась.

– Короче, слушай дальше, она вышла из купе и минуты через три- четыре-пять поезд резко остановился! По шуму в коридоре я даже ни капли не сомневалась, кто это там стоп- кран дёрнул. Прибежали к нашему купе: "Держите, это она, я точно видел," мент, проводник, начальник поезда. Начали они её куда-то тащить, пьяную из купе вытягивать, чтобы протокол какой-то составить. Поверишь? Я в этот момент вдруг остро почувствовала себя виноватой как подстрекателя. Её сын упал на дикую истерику: "Не трогайте маму". Мальчик этот маленький прямо в бой на ту делегацию тараторящую бросается. Представляешь сцену? У меня от этого вида сердце разрывалось от жалости. Боже, боже, малыш- защитник. И они ради ребёнка… И ещё тот наш попутчик, он же почти типа её кавалером стал, ему неудобно дико за свою мужественность, и он далеко не так пьян, как она. Что ему с тех полбутылки вина? Он – почти трезвый, а со скандалом и вовсе протрезвел, как внезапно его лёгкие шуры-муры обернулись. Начал он за неё договариваться, типа присмотрит, на поруки взял. Этот мент в купе заглянул, ещё у меня спросил: "Мешает ли?" я опять сказала, что всем довольна: "Абсолютно не мешает!" Короче, поезд тронулся, делегация ушла. Мы выдохнули.

И Алёна закончила свой рассказ:

– Тогда она становится по середине купе, туманно так всех осматривает, берёт со стола стакан с остатками чая, и как со всей дури в стенку его прямо над моей головой запустит. "Клац" и осколки на меня, на голову, на одеяло высыпались, и остатками чая окропились. Я не пошевелилась, замерла и через паузу медленно спокойно начала их с себя стряхивать, попутчик наш тоже принялся их собирать… И конечно же без единого комментария, как так и надо. Потом уже как-то доехали. Или я больше не помню? Но вроде бы это как точка её представления была. Успокоилась она этим, залезла на свою верхнюю полку и вырубилась.

– Надо же! Вот на каждом шагу странные приключения, – сочувственно отозвалась Надя.– А родители твои как? – вспомнила она вдруг.

– Стареют. Я думаю, что ещё несколько лет и придётся мне всё же вернуться. Больше им помогать некому. Отец сильно кашляет, шахта даром не проходит. А твоя мать как?

Тут у Нади по лицу пошла тень…

Лучше бы Алёна не вспоминала о Софии Ивановне, Надя от вопроса просто посерела. А может и ждала его. Оказалось, что Надина мама после смерти мужа и трагедии с сыном быстро спилась. Пить она начала давно, сразу после смерти мужа. Потом пила за компанию с сыном, хоть Надя и говорила ей, что тому просто ну, совсем нельзя. Но если бы все слушали и внимали здравым советам… Короче – спилась мать, Это – факт.

Надя, которая сильно в глубине души комплексовала, что своих доходов не имеет, хоть муж ей и слова не сказал, ведь она не просто так дома сидит, а занимается девочками… В общем, может и из-за девочек, и из-за мужа сильно попёрла Надя на мать. А может и про брата вспоминала, что та не уберегла его, наоборот- собутыльничала пока он не доканался…

Рассказ Нади о последнем времени с матерью был ужасен:

– Как было остановить её? Она уже стала приличной алкоголичкой ещё до болезни брата. А потом её было не остановить. Куда её можно было бы отправить лечиться? Она больной и не признавала себя! Даже бравировала: "Ах, я опять "в сиську". Если был семейный праздник, то могла прямо за столом со стула упасть, и из под стола кричать, чтоб без неё не продолжали.

– Любое застолье обязательно превращала в кошмар, – продолжала Надя. – Она тут же начинала петь. Основной номер – матерные частушки. Ты же сама помнишь, как она их всегда любила. Пока наорётся – не знаешь куда деться. И дети всё это слышат. Или в танцы она пускалась, тоже не без приключений и жестов, скажем, странных. Музыку выключишь, она всё равно танцует, руками машет, всё сметает.

Надя даже попробовала перед Алёной изобразить этот танец. Потом неровным голосом продолжила:

– Это она у нас по праздникам пила приличные напитки, а сама с братом – в конце уже всё подряд, бражку, настойки аптечные… Пару раз у них флаконы из под одеколона видела, наверное когда совсем без денег оставались. Я сначала сильно переживала, плакала, бегала проверять как они там. Особенно зимой страшно было, чтоб не на полу, а то почки простудят, или вообще чтоб до дома доходили. Боялась, что отравятся, рвотой задохнутся, ослепнут…А потом – устала, поняла что пользы не будет, только нервы себе сорву.

Надя поболтала остатки вина в своём бокале, вздохнула и продолжила:

– Когда брата не стало, то она вообще по городу гулять начала, по подружкам старым. Они мне поперву звонили, просили: "Софию Ивановну заберите, а то с ней плохо стало". Когда-то в лифте заснула кода из гостей ехала, так в нём и провалялась, пока я не приехала забрать. Её уже по окрестности все знали: "Приди, забери мать".

Алёна в какой-то момент решилась спросить:

– А домой к себе под контроль забирали?

– Я пару раз забирала её к себе, пожить с нами, – именно эта часть рассказа Наде далась с особым трудом. – Она тут кроить пробовала, с ножницами наперевес вещи портила, толком попасть никуда не могла – в глазах же всё уже двоилось. Целится и матом орёт. Нервная когда трезвая, психозная. Даже буйная, настроение всё время плохое, на меня уставится и начинается: все вокруг – враги, все виноваты что её сын погиб. Я – особенно, сестра и не уберегла. И обидчивая, всё что скажешь, то сразу оскорбляется, и к сердцу принимает. Получалось, что я её всё время обидеть хочу. Всё выворачивала, чтоб я была виновата. Она – ты же знаешь, ростом не меньше меня, а куда как массивнее. Попробуй её урезонить, ведь могла и в драку полезть, кроме того что ругательствами осыпала. Однажды подошла сзади и душить начала, приговаривая "Вот тебе за брата".

Алёна понимающе кивала, а Надя грустно продолжила:

– Я заметила, что и сама стала дико раздражительной, на всех отрываться. И поняла, что вот сейчас моя жизнь под откос и скатится.

И Алёна услышала окончание этой истории:

– Не могла я позволить детям такую обстановку дома, она просто стала опасна. Короче, когда она последний раз пришла пьяная, я её выгнала и сказала, чтоб ноги её больше в моём доме не было!

– И ты совсем ничего про неё не знаешь?

– Не знаю. В квартире её какие-то амбалы теперь живут, типа за долги отняли. Куда-то ушла.

– И примерно где она может сейчас обитать не знаешь?

– Даже понятия не имею, – ответила Надя. – Может куда на заработки подалась, – сделала она слабое предположение.

– На заработки? – с сомнением повторила Алёна.

– Ну, ты понимаешь, не могла же я её дома у себя держать! Что девочки бы видели? А Стасик? Да, он бы от меня ушёл. Он покой любит, тишину. Фильм там вечером посмотреть, после работы всегда такой уставший. А тут она – песни поёт матерные, зовёт к столу, а потом рассказывает какой он гавнюк. Соседи лыбились, я это видела. Девочки мои не понимали куда им забиться.

– И понимаешь, – продолжила она, – Я как подумаю, что у меня мать – алкоголичка, а брат – шизофреник, мне так муторно становится: "Кто тогда я? А мои девочки?" Это если Стасик уйдёт, то я или алкоголичкой стану или пойду голая в фонтане купаться? Что хуже?

– Ну, это легко можно объединить, – усмехнулась подруга. – Но в целом, почему ты так себя ставишь? Ты что тоже в детстве качелями по голове получала? Нет? Так почему бы тебе на себя такое примерять? И мама твоя – она что? Наследственная что ли алкоголичка? Бабушку свою помнишь?

– Помню бабушку.

– И как она?

– Самогон, конечно в доме не выводился, но она в основном в огороде работала… Я так её и запомнила – всё что-то копошилась. Но у неё другая жизнь была, хозяйство.

– Понимаешь, если бы тебе тот бабушкин огород, ты бы мигом забыла вычислять себе наследственность.

– Это да, – вспомнила Надя бескрайние ухоженные грядки. – Но я огороды не люблю.

– А кто их любит? Это тебе не клумба под балконом. Ты мать найти можешь? – перевела она беседу.

– Как? Ты такое скажешь. И зачем?

– Твой брат – ментом был. Попроси друзей, если жива – думаю, найдут. Понимаешь, тебе же самой от этого очень плохо. Я сразу как тебя увидела – поняла, что-то у тебя страшное происходит. Ты же всё время варишь в голове как там она бомжует. Прикинь ночует где-то…

– Хорошо! даже если её найдут, то куда я её дену? Домой? – Надя разрыдалась. – Я при виде неё сама сопьюсь. Или чёкнусь. Сколько я её не пробовала уговаривать! Меня точно шиза накроет – с ней вместе жить. И дочки мои… Просто нет.

Алёна задумалась, прикидывая варианты:

– Давай так, ты звони пацанам, чтоб её искали. А мы прикинем куда её можно дальше деть. Вариант: дом престарелых – будешь навещать, или может какие родственники возьмут, будете им денежку на её питание давать. Или она сама пристроилась?

– Не думаю, что пристроилась. Родственники? Вряд ли…

– Давай тогда вспоминать всех с кем она дружила. С работы может подружайки остались…

– Их завод закрыт. В Дом престарелых – вряд ли, ей далеко не восемьдесят, просто спилась… К себе- нет… – перебирала варианты Надя. – Стоп. Соседи! Которые у нас были, когда мы ещё давно жили… Как их найти?

– Что там было? – заинтересовалась Алёна.

– Они по молодости очень дружили, всегда вместе… А потом те на заработки на север рванули на несколько лет, завербовались, моих тоже с собой звали. Потом мы сюда переехали… Слушай, а давай найдём! Я когда-то давно слышала, что они вернулись.

Через три дня доблестные менты отыскали маму своего бывшего сотрудника, даже скинулись ей на лечение, отправив для начала в больницу. Она и недалеко-то ушла – прибилась в соседнем шахтёрском посёлке, в заброшенном доме с парой таких же как она ничейников. Флигель полуразрушенный, топили чем придётся, матрацы гнилые, окна забитые, но – жильё. Подкармливалась при церкви, пробавлялась случайными заработками, в основном обмывая покойников. Одежда – явно от людей насобирала. Раньше за ней особой святости и не замечалось, зато теперь она знала кучу молитв. Появление дочери мать восприняла спокойно – молилась и получила. Выглядела сильно постаревшей, исхудала, сдала и как-то затихла, только молилась.

Через два месяца, после больницы, Надя с мужем отвезли бабульку на проживание к тем бывшим соседям – друзьям её молодости. Старики жили одни в просторном деревенском доме, и даже очень обрадовались появлению новой жилицы. Стасик тоже был очень рад, переживал ведь молча эту ситуацию. Сказал, что приедет помогать огород копать, если что.

Алёна, блистая познаниями, объясняла:

– Понимаешь, здоровая сущность всегда сохраняется, потому тебя, Надюха, и плющило. Говорят: "Удобно быть разумным – это даёт возможность найти или придумать причину для любого из того, что ты собираешься сделать". Только на практике – не помогает это, проблема пока остаётся внутри тебя, то от неё через невроз можно до чего угодно дожиться. Неважно, что ты в обиде, что тебе страшно, что ты станешь такой как твоя мать. Понимаешь, у тебя было рациональное объяснение: если мать возьмёшь к себе, то семья рухнет. Муж точно уйдёт, скажет: "Пошла ты со своей мамой – алкоголичкой." Видя маму каждый день ты бы и сама стала такой – обычное повторение, копирование. Дочки при всём этом вырастут… То есть – тройная яма.

Теперь слушай, выход невротика: "А мы покрасим чёрное в белое, и скажем, что мы маму выгнали во имя высших целей." А вот не срабатывает это "во имя высших целей". В эту ловушку люди и попадаются, собирают факты и называют цвет тёмно- белым. Нельзя здесь найти ни кусочка белого. И надо осознать: "В том что я делаю ничего хорошего нет. Давай-ка я подумаю, что сделать хорошего".

История с твоей матерью может даже дышать тебе не давала, а ты это игнорировала. Люди любят колдовать над чёрным, уговаривая себя, что если принять во внимание то да сё, оно уже и не чёрное, а вот уже и серое, а если ещё и это вспомнить, то вообще светло- серое. Нет. Есть чёрное и есть белое. И чёрное можно только исправить белым, и желательно его должно быть больше чёрного. Тогда и комфорт на душе появится.

Понимаешь, все манипуляции строятся на морализации. Невроз всегда содержит в себе компонент этой защиты – я это не могу сделать, нельзя, грешно, стыдно, страшно… Ничего людей не пугает лучше, чем морализация. Даже самые грязные и самые гнусные доводы становятся очень эффективными. Углубляться в дебри защиты нельзя. Защита – это защита, но это не реальность. Ситуацию всегда надо только решать.

Ещё через месяц Надюха по совету Алёны пошла работать в детский садик. Потому что дома дурные изо всех углов мысли мешали её покою. Напоследок перед отъездом Алёна ей по научному объясняла про депривацию. Не сказать, что Надя сильно поняла, но что ей пора выбираться к людям – а то сидя дома невесть до чего додуматься можно, про это она уже и сама осознала.

Моряк

= Страх =

Вот сейчас опять промелькнуло. Толик замечал это за собой всё чаще: как только он стоит на балконе рядом с дочерью, то мысленно скидывает её вниз. Или весело смеётся, разговаривает, и вдруг: "Въехать бы ей сейчас по затылку". А сколько раз он чертил по воздуху как жена из окна свесилась и вниз, вниз… головой в бетон.

Вчера было по другому: он сидел в комнате, увидел жену с младшей дочерью на балконе и мысленно их обрушил. Что не так с его головой? Часики тикают и надо остановиться пока не произошло кошмарного. Почему же видится эта дурость? Он же их всех любит.

И вроде всё хорошо, его магазины работают, прибыль косится. Связи, командировки, китайцы… Только разве что бессонница…

Вот в прошлом году мог уйти из семьи, но нет же. Сам принял решение и вернулся. Сам сел и всё посчитал: где ему правильно находиться, где ему нужнее, где его сберегут.

Жена! Она одна умеет его приласкать так, чтоб он заснул. Даже и не приласкать, а как мать – гаркнуть и он сразу спокоен. Тоже ведь странно: почему она умеет, а с Алёной ничего не получалось, даже после секса не наступал покой?

Вообще, зачем он с Алёной связался? Чего ему не хватало? Она – дурочка всё бросила – хорошую работу в Италии, и прикатила сюда – в этот вымирающий донбасский городишко и пошла работать к нему. Зачем? Они ведь так хорошо долго переписывались. Приехала и всё… Кому теперь писать? И что с ней делать? Брать и новый дом строить? Новых детей заводить? Они что лучше будут? Или просто другие? Просто другие? Тогда зачем? А с этими как быть? Тоже ведь он будет заботиться. Бегать туда- сюда? Так сложнее всё контролировать, можно что-то важное упустить. Нет, семья у него уже есть. Вот только эти дурацкие видения…

Надо к врачу. Но не здесь, здесь каждая собака знать будет, здесь доктора дурные. Подальше отсюда отъехать, и – к врачу. А вдруг на таблетки подсадит? А вдруг всё же скину? Где гарантии? Гарантий не бывает. Их нет ни в чём, только постоянный контроль.

И ещё! Этот навязчивый сон… Надо же так дожиться, и в каких-то тридцать семь! Днём видения, ночью – сон.

Толика последнее время преследовал один и тот же сон: на него смотрел лев, и так близко- близко, что из пасти на него несло гнилью от переваренной плоти… То есть сначала снились прерии, жужжащий зной, пляж с незнакомыми отдыхающими, и среди них почему-то одиноко играется малыш лет трёх.

За тем на пляж выходит лев, даже два. Охотятся. Все убегают, а малыш – стал как вкопанный и смотрит, хоть ему и не убежать – маленький совсем. И он – Толик тоже застыл в ступоре, не может шаг сделать. Куда бежать? Ведь вот – ребёнок, значит надо защищать, но против льва – без шансов. И ждать нечего – все сбежали, есть только он, лев и малыш… И тут Толик всегда выскальзывал – просыпался. Вот к чему это?

Раньше всегда обычно снилось море, скорее даже океан. Свободная чистая бескрайняя стихия… Это его единственное приятное воспоминание из прошлого, он ведь с пятнадцати лет – моряк, мореходку окончил и, до сих пор часами залипает на "Discovery". Просто смотрит как ловят крабов, как буксируют трал, перекладывают сети…

Морю ведь как? Ему не важно кто ты и кто твой папа. Тут ты или умеешь что-то делать, или нет. Или утонем, или выплывем… Но в двадцать два он с этим завязал. Нет, дело было не в том, что приходилось месяцами не трахаться, его это вообще никогда не напрягало, он даже и не думал об этом… Небо, волны, и никаких новых людей. Страшно не было вообще. Пусть под ногами, километры бездны, но это не пугало, ведь сверху – гладь и свободная тишина. Но он всё бросил и ушёл… Недавно даже фото в форме не смог найти. Старший лейтенант с кортиком – прошлая жизнь… Теперь море только снится, даже не осталось никаких знакомых, всё отрезано.

А нет! Вспомнил и другой сон. Вот интересно почему тот не пугал… Целая повторяющаяся новелла. Там была гора, и в ней огромная запертая на люк пещера. И раз в двадцать семь (почему именно в двадцать семь?) лет к ней направляется большая группа людей. Затем они выбирали кого-то спуститься обследовать что за это время произошло внизу. Жив ли оставленный в прошлый раз человек? И вообще где и что…

На этот раз спустился именно Толик. И увидел как за ним закрывается люк, значит следующая жертва – он сам. Но ему совершенно не стало страшно, даже стало очень комфортно – интересно же. Теперь можно спокойно изучать лабиринты, ходы пещеры, весь этот огромный мешок в земле. Он даже надеется, что найдёт прошлого, что тот остался жив и одичало бродит по закуткам… Может это даже женщина…

Страх! Страха вообще нет. То есть он есть, но победимый. Где найти непобедимый?

Последний раз, когда строили девятиэтажку, то Толик поднялся на самый верх и, стоя на парапете смотрел вниз на рабочих. Сначала – да, жутковато, но он совладал.

Зачем залез? Смысл? "Я вижу, что альпинисты работают, облицовывают и думаю: "Ну, им же не страшно, а чего мне страшно?" Выглянул, встал, посмотрел. Ну, да, страшновато сначала, но перебороть могу. Недостаточно страшно".

Ужастики? Тоже редко по настоящему толковые попадаются. Вот зомби, вампиры, вурдалаки, трупы в клочья – да! Названия, сюжеты.. Оно надо?. Просто зрелище! А взять фильм "2012" – казалось бы экшен, но по факту – только красивая картинка… Здания пусть и рушатся, но ведь люди-то не умирают. Нигде ведь в фильме нет умирающих лиц. Падают какие-то фигурки и только. Нет! "Индиана Джонс" какая-то. Вообще не впечатлил. Земля рушится? Ну, дальше что? Никого же не убили. Расчленения тел то нет.

Нет, всё же пора подлечиться. Может он из-за командировок так сдал? Но несколько дней назад в Китае в гостинице он спал на удивление ровно. Ни бессонницы, ни видений не было, а тут дома постоянно на него что-то находит. Неспроста.

И прошлогодний инсульт… Он тогда так в больницу и не пошёл. На днях как раз годовщина… Какой был ужас, проснулся в туман, всё кружится, голова раскалывается…

Что ж, Толик сразу сделал выводы, он начал заботиться о здоровье. Теперь ходит в бассейн, занимается спортом. Но как видно этого мало…

Ключ! Должен быть ключ и тогда всё станет ясно. Подсознание ломится и надо понять: закрыться от этой бездны, или открыть дверь в тот долбанный переполненный сарай и навести там раз и навсегда порядок. Какой именно? Что есть порядок?

Толик в своей жизни уже столько раз наводил порядок, но каждый раз им же самим всё сметалось. И дальше – совсем новое здание, кирпичик за кирпичиком, обязательно совсем в другом месте, в другое время…

Может настал момент ещё одного строительства? Тогда понятно: падающий балкон сметает все долги, и Толик – свободен от всех, кого наделал и привязал к себе. И потом хоть лети к другим мирам в заморозке на сотни лет – в космос, ему ведь больше не надо будет никого контролировать.

Толик попытался помассажировать зажатые мышцы затылка: "Не знаю. Надо думать". Тик-тик-тик… Выключите, выключите эти часы! Толик подскочил и вытащил батарейку из самолично им же недавно привезённых из Шанхая стенных "под старину" часов. Не тикать!

Он сел обратно в кресло, потом опять встал и вообще снял часы со стены. Стена должна быть чистая. Пустая стена должна быть. Без этих дурацких бирюлек. Жена молча покосилась: "Сам повесил/ сам снял", а дочки даже не заметили, они смотрели новый мульт и стенные часы их не интересовали вовсе.

Толик принялся листать объявления, он пойдёт к врачу – порядок и контроль нельзя упускать. Вот! Попробует к этому. Он набрал номер…

== Жена ==

Вероника краем глаза следила за манипуляциями мужа. Толик! Что опять не так? Ему нужен контроль и прямые команды. Без всяких сю-сю. Он так привык, не зря мореходку окончил. Но по правде он от горшка такой. Мамаша его бешеная так с ним отрывистыми командами и общалась. Так что "с молоком матери" что называется. Вероника долго шла к тому, чтоб это понять. Она бы и не поняла, если бы не книги. Читала, читала, искала. А что-то надо же было делать.

Свекровь и доныне ему мозг проедает. Что он только ни делал, чтоб всё наладить – он не понимает, что иногда решения нет. Просто его нет. Принять, понять, отпустить. А он всё туда картоху таскает, чтоб Вероника потом за ней через неделю заезжала: "Заберите свою картошку! Она мне тут гниёт и воняет. И ничего мне от вас не нужно. Вы все воры!"

Только немецкая натура Вероники смогла устоять и выстроить для себя и девочек единственно правильный бастион со свекровью: спокойствие, ровное как штиль отстранённое спокойствие.

И когда Толик у них во дворе своей маме флигель полтораэтажный строил, то Вероника и глазом не моргнула, хоть понимала, насколько свекровь инородна им всем, даже младшенькой – совсем тогда малышке.

С одной стороны мать вроде бы холодна и не эмоциональна, но с другой – развестись с мужем через сорок лет брака и пойти жить в свою однокомнатную хрущёвку на свою нищенскую бухгалтерскую пенсию… И почему? Он видите ли вор и мошенник, и выносить такое соседство она не намерена. Раньше бы в таких случаях в монахи постригались, а теперь – в хрущёвку уходят.