«Три кашалота». Блеск и мрак золотого дна. Детектив-фэнтези. Книга 20

– Исполним, ваше величество!

– Тут возможно видеть, как все поменялось…Что все умы человеческие – ничто против воли божией и против подначальных ему отцов поднебесья, которым поклонялись далекие наши предки!

Петра слегка затрясло при этих словах, подкрепленных, видно, спускающимися с небес или из поднебесья к умирающему добрыми духами.

– Сие пространно мне бы нынче развести, как трактат писать надлежит, но сеанса довольно!.. – вдруг закончил он, сделав попытку шутить.

Рука царя начала блуждать по скомканному одеялу, словно чего-то искала. Он тяжело дышал, подолгу вдыхая и выдыхая становящийся слишком спертым воздух. Окна, где было надо, были давно открыты, и он подогревался всюду расставленными железными печками. Было тепло и комфортно. Но лейб-медик все же подошел, чтобы попросить господ поскорее оставить больного.

В этот момент сухие горячие губы Петра вновь открылись, и он продолжил:

– Но не одни молитвы угодны господарям наверху. Надо еще выполнить их волю. Она на одном едином и нераздельном. То всегда помните!

Все опять преданно закивали.

– Попомним, государь наш любимый, попомним!..

– А теперь все, кроме прежних троих, идите! Кого надо, я потом вызову. Ступайте с миром! Каждому все прощаю, кто чем провинился перед двором. Но отныне, кто в воровстве вновь будет замечен, будет виновен втройне! Слышишь ли, светлейший князь, Александр Данилович?

– Слышу, ваше императорское величество! Слышу и повинуюсь! – отозвался князь Меньшиков.

– Потом еще подойдешь!

Петр подобрался, желая встать на локти. Лейб-медик, подступив чуть ли не на цыпочках, тоже бледный и тоже в поту, воспользовавшись моментом, поправил под своим царственным пациентом подушку.

IX

…Больной, не заметив его, зашептал:

– Есть у меня для вас троих отдельная тайна! И ко всем троим поручение. Оно угодно небесному отцу нашему, я это знаю. – Петр, обнаружив шпиона, вновь дал медику знак удалиться. И когда тот исчез, также вполголоса продолжил: – Все вы, верные друзья мои, пришли проститься. А он, кто есть надежда моя, не пришел… И невозможно позвать… Убьют обязательно! Даже Толстым уже не верю! И Меньшикову не верю!.. Другие уши и другие слуги нужны!.. – Сказав это, Петр привстал-таки на один локоть, оперся на него. Его усталые и блуждающие по лицам глаза, борясь с искушением смежиться, а мятущаяся душа – от всего отрешиться, остановились на мгновение в одной точке, и среди троих, будто воочию, предстал этот невидимый образ. Двое из них догадывались, о ком идет речь. Эполетов даже не пытался сделать удивленное лицо, но Томов, как ловкий придворный, именно так и поступил. Иван же ни о чем не подозревал, и был счастлив, что является одним из тех, кому император доверяет свою, может, уже и предсмертную тайну.

Видя в глазах преданных людей бесконечную к нему любовь, он опять поманил их пальцем, и все они втроем склонились. Томов в это время дал знак лейб-медику, подступавшему на цыпочках, не делать попыток приблизиться.

– Есть у меня наследником сын! Слушайте!.. – Все трое уже чувствовали дыхание друг друга, так низко склонившись над постелью с больным. «Сын? Наследник?! Но кто же это?!..» – думал Иван, у которого громко застучало сердце. Значит, он входил в круг избранных мира сего, кто мог стоять у тронов принцев и царей. – Вот он ведает, – указал Петр на капитана Эполетова. – Имя его Иван… Рюриков! … Но знайте, не Россию ему хотел завещать, а часть Нового света… Вот он знает, какого, – Петр опять указал на Эполетова. – И ты его знал, Иннокентий Гаврилович! – сказал он Томову. – А теперь вот и ты, удачливый во всех делах молодец, о нем, живом сыне моем отныне узнал!.. – С этими словами Петр вдруг с большой нежностью посмотрел на Ивана и, не сдержавшись, потянул его за одежду и обнял. – Служи и ты ему, молодец, верой и правдой!

В голосе императора послышались хриплые нотки, и тут Блюментрост, стоявший уже рядом, решительно заявил:

– Довольно, господа, расступитесь! Государь почти засыпает. Начало действовать лекарство. – Лицо императора и впрямь приняло выражение засыпающего на ходу человека, губы его слегка шевельнулись, будто он разговаривал уже с кем-то по другую сторону яви и сна.

«Бредил ли государь, что сын у него, наследник Иван?.. Может ли быть такое? И какие из этого теперь могут явиться последствия?.. Завоевание Америки, чтобы посадить его там на трон?.. Но если на трон не здесь, в России, то он – безо всяких прав на наследование императорских богатств?!..»

Иван Протасов прежде жил с дочерью сосланного в Зауралье главы старообрядческой веры Кореня Молоканова, Лизаветой. Иван любил ее и мечтал вновь увидеть. Но сейчас он невольно припомнил, как Корень и его братья по расколу предрекали на троне после Петра подряд шесть цариц. И император, судя по тому, что также владел чудесным зерцалом, мог узнать эту тайну от него через зеркальные знаки и символы, все способные служить для любого ума проводником знаний из неведомых сфер.

– Сын… Иван! – еще раз произнес Петр. – Отдайте все!..

Блюментрост тут же весь обратился в слух.

– Какой сын?

– Постойте, господин Блюментрост, -воскликнул Томов, – вы сказали «сын»?! Чей сын?

– Я сказал «сын»?! – сделал, в свою очередь, изумленное лицо медик.

– Ну, да! Мне так послышалось.

– Разумеется, господин граф, вы ослышались!

– Да, все мы ослышались! – со значением своего влияния твердым тоном произнес Томов, обращая свои слова к лейб-медику. – Мы все, вчетвером!

– Разумеется. Тем более, как мы видим, царь уже заснул. Слава господу!

Граф обтирался платочком и, шаркая на носках, пробирался к двери.

Капитан Эполетов был строг, растерян, не желая ни с кем вступать в какие-либо разговоры. Было видно, с каким нетерпением он старался поскорее выскользнуть из дворца. И он сделал это первым из троих, дорогих сердцу друзей императора.

Четвертый свидетель этих прожитых минут, Лаврентий Блюментрост, оставшись один, внимательно наклонился над государем. Дыхание больного опять, – что теперь случалось нередко, – будто совсем прекратилось. Лейб-медик огляделся, взял со стола с триптихом ручное изящное зеркало и привычным жестом поднес к губам Петра. Затем посмотрел на его плоскую холодную поверхность. Зеркало не имело следов влажного дыхания. Он выпрямился, посмотрел на стражников, безмолвно и не шелохнувшись стоявших в двух углах царских покоев, и на минуту задумался. Затем он, молча прощаясь со своим господином и пациентом, которому верой и правдой служил много лет, стал пятиться к двери. Он не заметил, как в зеркале отразилось восхождение к небесным сферам – в виде бесконечного роя зеркально сверкающих разноцветных знаков и символов бессмертной души. Они восходили из слегка приоткрытого рта Петра и несли обратно к божественному свету и хранилищу все знания, все переживания, все ощущения жизни и всю тревогу за судьбу любимой России. Их он обретал со времени своего рождения до сего часа и теперь возвращал обратно, сполна выполнив предначертанную ему роль на земле.

То, что он не успел завершить, лежало святой обязанностью на тех, кому он бесконечно доверился, простившись с ними в этот день навсегда.

Рядом с ним, на золоченом мягком стуле у кровати оставался лежать оставленный ему Иваном подарок. К стулу же был прислонен и футляр мушкета. А под его мягкой подкладкой лежала одна металлическая зеркальная пластина…»

X

Бреев выключил экран, прошелся по своему кабинету, по коврам, образующим гигантский треугольник, преодолев его путь в один конец за три минуты медленного, неслышного шага.

Затем он вновь расположился на диване и вновь включил экран, запросив у «Сапфира» другой картины последних дней и кончины Петра Великого и подключив «Скифа», дающего картинку.