Пока чай остывает

Александра Крамиш

Пока чай остывает

Глава 1

Анна вышла из автобуса, и первое, что её поразило – абсолютная тишина. Не та искусственная, что бывает в пустых комнатах, а глубокая, живая, наполненная шепотом реки, шелестом листьев и далёкими криками птиц. После Шанхая, где гул машин и людской гомон не стихали даже ночью, эта тишина казалась почти физической, как тёплое одеяло, наброшенное на плечи. Девушка замерла на мгновение, впитывая её всем своим существом. Чувствуя, как напряжённые мышцы спины постепенно расслабляются, а дыхание выравнивается, становится спокойнее.

Гестхаус стоял в стороне от главной улицы, утопая в зелени. Дорога к нему петляла между низкими каменными стенами, поросшими мхом, а под ногами хрустели опавшие листья. Рубиновые, жёлтые, оранжевые словно кто-то небрежный рассыпал по земле кусочки заката. Анна шла медленно, стараясь запомнить каждый звук, невиданный прежде оттенок цвета, не осязаемую атмосферу новой жизни. Бархатистую шероховатость камня под пальцами, влажный запах земли, мелодию, ласкающую барабанные перепонки, исходящую из жилого дома по правую руку. В воздухе витал запах жареного тофу, дыма и чего-то сладковатого. Позже Анна узнает, что это аромат каштанов, которые продаёт пожилая женщина у входа в гестхаус.

Женщина сидела на складном табурете, закутанная в тёмно-синюю шаль, несмотря на то, что на улице было достаточно тепло. Перед ней дымилась небольшая жаровня, на которой, в чугунной сковороде, подрумянивались каштаны. Их коричневая кожура лопалась, обнажая золотистую мякоть. Шипение углей, глухое потрескивание гладких скорлупок, густой сладковатый дымок, стелющийся в прохладном воздухе – всё это сливалось в уютную симфонию простых, но таких живых звуков. Анна закрыла глаза вдыхая этот запах, и вдруг почувствовала, как что-то внутри неё откликается. Тёплое, почти забытое чувство, будто детство, затерянное среди небоскрёбов и бесконечных дедлайнов, ненадолго вернулось к ней.

Старушка подняла на неё взгляд, и в её морщинистом лице мелькнуло понимание.

– Попробуешь? – спросила она, протягивая бумажный кулёк с только что снятыми с жаровни каштанами.

Анна взяла один. Он обжёг пальцы, но девушка не отдернула руку. Очистив скорлупу, она откусила кусочек. Мякоть была нежной, рассыпчатой, с лёгкой горчинкой и послевкусием дыма.

– Спасибо, – прошептала она, и в этот момент поняла, что впервые за долгое время чувствует себя… Дома?..

Не в конкретном месте, а в этом состоянии, когда мир вокруг больше не давит, а обнимает.

Где-то вдали хихикнула чайка, ветер шевельнул листья и Анна улыбнулась. Женщина достала из складок одежды пачку сигарет без фильтра. Смятых, будто они пролежали в кармане не один год.

– Куришь?

– Нет, – ответила Анна, но почему-то взяла одну.

Дым оказался едким, будто в нём смешалась сажа и перец чили. Он щипал глаза и оставлял на языке привкус железа. В этом смоге струилась горькая правда. Не та, что в лёгких ментоловых сигаретах из шанхайских баров, а грубая, не приукрашенная, как сама эта женщина.

– Что ты здесь ищешь? – поинтересовалась женщина, глядя прямо перед собой.

– Я путешествую.

– Все путешествуют. Но не все остаются собой в новом месте.

Она затянулась, выпустила дым колечком, и он медленно растворялся в воздухе.

– Время тут течёт медленно, – задумчиво прошептала Анна, – словно рижский бальзам.

Однажды, в каком-то журнале, она вычитала эту аллегорию и впервые смогла применить ее.

– Да, ты права, а ещё оно переплетается с тишиной. Такой липкой и теплой, понимаешь? Знаешь почему?

Анна отрицательно покачала головой.

– Потому что здесь никто не торопится жить и не спешит умирать, – вымолвила женщина, медленно помешивая каштаны черной, обугленной лопаткой.

Смахнув пепел на землю, она взглянула на Анну, будто ожидала, что то ей ответит.

Девушка нахмурилась.

– А разве тишина – это тоже про жизнь? Как и время?

Старуха прищурилась, будто всматривалась не в Анну, а в нечто внутри неё. В порхающее сердце, а, быть может, незримую душу.

– Шум – это когда люди бегут. От себя. От мыслей. От завтра, что всё равно настигнет их. Здесь же никто не убегает. Поэтому так тихо.

Ветер донес запах жженой листвы, и Анна невольно вдохнула глубже, как будто пыталась втянуть в себя не только воздух, но и смысл этих слов.

– Значит, если я слышу тишину, я уже не бегу?

Незнакомка рассмеялась. Коротко, хрипло.

– Ты слышишь её, потому что замедлилась. Но остановилась ли?

Анна посмотрела на свои руки, на чуть дрогнувшие пальцы, на следы от ногтей, впившихся в ладони в последний раз, когда начальник орал на неё из-за опоздания на три с половиной минуты.

– А как понять, что остановился?

Пожилая женщина протянула девушке ещё один каштан.

– Когда перестанешь бояться, что тишина тебя съест.

И в этот момент где-то далеко, за холмами, прокричала очередная птица. Одинокий, чистый звук, будто пробивает дыру в ткани мира. Анна вдруг осознала, что не вздрогнула.

– Значит, я уже здесь?

Женщина накрыла жаровню тряпицей, и дымок стал тоньше, почти прозрачным.

– Нет. Но ты начала слушать. А это первый шаг.

Гестхаус был старым. Деревянные ступени, стертые поколениями постояльцев, жалобно скрипели под ногами, будто рассказывая историю каждого, кто поднимался по ним. В узком коридоре воздух был густым от запахов: горьковатый ладан, въевшийся в деревянные стены; сырость старых камней; едва уловимая нота чего-то цветочного, возможно, засохших букетов, оставленных прошлыми гостями.

Комната Анны на третьем этаже оказалась капсулой времени. Узкая железная кровать с потертым шерстяным покрывалом. Тонкий матрас, хранящий отпечатки тел предыдущих жильцов. Деревянный стол у окна, поцарапанный, с выцветшим лаком и пятнами от стаканов. Шкаф с выщербленными уголками. Его дверцы чуть перекосились от времени, а внутри пахло чем-то вроде саше для белья и давно забытыми вещами. Анна провела пальцем по поверхности. Пыль легла тонким бархатным слоем, будто комната ждала именно ее все эти месяцы, а, быть может, годы.

Но главное чудо ждало у окна.

Оно было старым, с деревянной рамой, окрашенной в выцветший голубой цвет. Стекла чуть волнистые, с пузырьками воздуха, искажали мир, делая его похожим на акварельный рисунок. Анна распахнула створки, и в комнату ворвался влажный речной воздух, смешанный с ароматом цветущих где-то внизу кустов жасмина.

Река.

Она лежала внизу, широкая и ленивая, как дракон, свернувшийся между холмов. Вода, отражая закат, переливалась всеми оттенками меди. От темной, почти бурой у берегов, до ослепительно золотой на середине русла. По мелководью важно вышагивали цапли. Их белоснежные силуэты отражались в воде, как в кривом зеркале. Длинные ноги оставляли на илистом дне загадочные письмена, которые следующий прилив безжалостно стирал.

А дальше, за полосой камышей, начинались горы. Карстовые исполины, покрытые дымкой, будто кто-то набросил на них полупрозрачный шелк. Их очертания дрожали в мареве, то появляясь четкими контурами, то расплываясь в акварельных разводах. Самые дальние пики казались призраками, нарисованными разбавленной тушью на старинном свитке.

Анна присела на широкий подоконник, почувствовав, как прохлада выбеленного дерева проникает сквозь тонкую ткань ее шорт. Она провела пальцами по карману, нащупав там единственную сигарету – ту самую, что женщина у жаровни сунула ей вместе с кулечком каштанов. "На дорожку", – хрипло усмехнулась та, и теперь, держа тонкую самокрутку в руках, Анна понимала, что это был своеобразный ритуал передачи чего-то большего, чем просто табак.

Самокрутка была сделана небрежно. Бумага морщинистая, слегка липкая от влажного утреннего воздуха. Девушка поднесла её к носу. Вместо привычного промышленного запаха ощутила приятную горчинку с нотками сушёных трав и чего-то древесного, возможно, коры ивы или кедра, которые женщина добавляла в табак.

Она зажала сигарету между губами, чиркнула спичкой, и первый глоток дыма обжёг горло неожиданной жгучестью. Это не было похоже на обычные сигареты. Дым плотный, обволакивающий, с послевкусием тлеющих осенних листьев. Анна закашлялась, чувствуя, как её глаза наполняются слезами, но почти сразу по телу разлилось тепло, будто выпила глоток крепкого виски. Прислонившись к оконной раме, она наблюдала, как дым смешивается с вечерним воздухом. Самокрутка тлела неравномерно, временами вспыхивая ярче, и тогда в воздухе появлялись новые оттенки аромата. Теперь Анна уловила в нём сладость мёда и терпкость полыни.

Окурок она раздавила о подоконник, прижав его большим пальцем, пока тлеющий кончик не погас, оставив после себя чёрную метку на выщербленном дереве. Это была не первая такая отметина – весь подоконник был испещрён подобными следами, словно был гостевой книгой для тех, кто приходил сюда курить в одиночестве, глядя на реку. Анна провела пальцем по старым ожогам, ощущая шероховатость обугленной древесины. Каждый из них хранил чью-то историю: вот едва заметная точка – кто-то торопился; здесь вытянутая полоса – кто-то медлил, не желая уходить; а этот, глубокий, с облупившейся краской вокруг – оставлен с силой, возможно, в момент гнева или отчаяния.

"Что я здесь делаю?" – мысль прозвучала громко, но без привычной тревоги. Здесь, в этом забытом Богом месте, даже внутренний голос звучал по-другому. Тише, нежнее.

Ответом ей было лишь мерцание реки, безмолвие гор и тонкая струйка дыма, тянущаяся к небу, такому же бескрайнему и безразличному, как и ее одиночество.

Где-то внизу заскрипели качели, засмеялся ребенок, прозвенела посуда. Жизнь продолжалась, но здесь, в этой комнате с небесными ставнями, время словно остановилось, подарив ей редкий момент покоя.

Вдруг за дверью раздались шаги. Лёгкие, но неосторожные, будто человек не видел смысла скрывать своё присутствие. Анна замерла. Сигаретный дым ещё висел у неё в лёгких, когда раздался стук. Не в её дверь, а в соседнюю, но такой силы, что тонкая перегородка дрогнула, и на полку упала потрёпанная книга.

– Чэнь! – голос прозвучал слишком громко для вечерней тишины, – ты обещал вернуть деньги сегодня!

Тишина в ответ была густой, как смола. Затем новый удар. На этот раз кулаком, от которого задрожали стёкла в окне Анны. Она инстинктивно прижалась к стене, чувствуя, как её сердце колотится в такт этому вторжению в её мимолётный покой.

– Он сбежал? – уже тише пробормотал голос, и шаги затихли вдалеке, оставив после себя вибрирующую тишину.

Но прежняя безмятежность уже была нарушена. Тишина теперь казалась иной. Не мирной, а настороженной, будто сам дом затаил дыхание, ожидая продолжения. Даже река за окном текла как-то тише, а горы вдали потемнели, слившись с наступающей ночью. Анна вздохнула, и её выдох смешался с остатками дыма, всё ещё витающего в комнате. Последним напоминанием о том кратком моменте умиротворения, который уже ушёл, как уходит тепло от окурка, оставленного на холодном подоконнике.

Тени гор уже накрыли долину, когда Анна почувствовала, как голод медленно разворачивается в её чреве подобно ленивому удаву. Она спустилась по скрипучей лестнице, которая под её шагами издавала звуки, похожие на стоны. Каждая ступень прогибалась под её весом, будто предупреждая: здесь всё временно, всё ветхое, ничего не держится крепко.

Двор представлял собой крошечное пространство заросшее диким виноградом, который цеплялся за всё, до чего мог дотянуться. Два пластиковых стола, выцветших от солнца и дождей, стояли неровно на каменных плитах, покрытых мхом. Один из них качался при малейшем прикосновении. Под ножкой находилась сложенная газета, пожелтевшая от времени.

Хозяйка, женщина с лицом, будто вырезанным из старого корня, стояла у походной плиты. Её руки, покрытые сетью тёмных прожилок, механически перемешивали содержимое казана. Дым от плиты поднимался вверх, смешиваясь с запахами вечера, влажной землёй, цветущим где-то жасмином и мочёными овощами.

– Ужин – десять юаней, – бросила она, не отрывая взгляда от котла, – рис, овощи, рыба.

Анна присела за ближайший стол. Поверхность была липкой от влаги, а в трещинах пластика застряли крошки и зёрнышки риса – следы предыдущих постояльцев. На столе лежали бамбуковые палочки, потрёпанные множеством рук. Их концы расслоились от постоянного использования. Рядом стояла пластиковая миска с потускневшими от времени разводами. Когда-то она была кремовой, но теперь больше походила на цвет грязного снега.

Через несколько минут перед Анной поставили тарелку. Белый рис, сваренный до состояния кашицы, занимал половину пространства. Рядом лежала тушёная капуста. Её листья потеряли цвет и напоминали теперь бледные морские водоросли. Но больше всего привлекал внимание небольшой кусок рыбы, с сероватой кожей. Её глаз, мутный и покрытый плёнкой, смотрел в потолок, отражая последние лучи заката. Жабры приоткрылись, будто рыба сделала последний вдох уже на тарелке.

Анна взяла палочки, почувствовав, как они прилипают к её пальцам. Первый кусок риса оказался безвкусным, лишь тёплая масса, заполняющая рот. Капуста отдавала чесноком и ферментированным соусом, который стоял слишком долго. Когда хозяйка озвучила сумму всего в десять юаней Анна удивилась, но после того, как она отведала сие великолепие все стало на свои места.

Именно в этот момент из темноты материализовался кот. Он появился бесшумно, словно тень, отделившаяся от общей массы сумерек. Его шерсть была неопределённого цвета. Не серая, не рыжая, а скорее оттенок пыли, покрывающей старые дороги. Он уселся рядом. Зелёные глаза с вертикальными зрачками следили за каждым движением палочек девушки.