БутАстика (том II)

Анна любила поддразнивать меня: «Жи-Жин, дважды Жи, дважды живой!»

Я и вправду был дважды живым. Потому что любовь – это даже больше чем жизнь. А уж две и подавно.

Конечно, Маша знала о существовании Анны. Не в физическом, разумеется, смысле – здесь и так все понятно, они ведь вместе работали и даже в какой-то мере дружили. Нет, я имею в виду: Маша знала, что Анна моя любовница… Ненавижу это слово! Гнусное, липкое, скользкое… Моя любимая – так я называл ее. Только так было правильно. Для меня. И для нее. Но, Маше, я думаю, было легче считать и называть ее для себя именно моей любовницей. Мне так кажется. Я почти уверен в этом, ведь я хорошо знал свою жену. Да и как могло быть иначе, ведь я же любил ее… Впрочем, я повторяюсь.

Так вот, Маша наверняка знала, что Анна – моя любовница. Хотя я никогда не говорил ей об этом, не давал знать даже намеком. Не потому, что боялся скандалов, просто считал, что так будет правильней. Когда я был с Машей, мое сердце принадлежало только ей. Когда был с Анной, отдавал всего себя ей без остатка. Надеюсь, мои любимые видели это, чувствовали, понимали. Поэтому, думаю, и не заводила со мной Маша разговоров об Анне, как, впрочем, и Анна старалась не вспоминать при мне о Маше. И лишь когда мы были все вместе, а нас изредка сводила втроем только работа, я закрывал свое сердце на ключик, который оставлял в шкафчике вместе с гражданской одеждой.

Что-то подсказало мне тогда, что ключик этот мне вновь скоро понадобится.

Позабыв о брезгливости, я подался к начальнику:

– Что еще сказал парламентер?

– Догадался уже? – ухмыльнулся Крутько.

– Что еще он сказал? – отчеканил я каждое слово.

– Он сказал, что если мы вернем ее, их предводитель снимет блокаду.

– Жена ему так дорога, что он готов отказаться от Земли? – пришел мой черед ухмыляться.

– Наверное, дорога. Но я не думаю, – мотнул лысиной шеф, – что он так просто откажется от своих планов. Тем более, он всего лишь выполняет приказ. Хотя, свое обещание он сдержит, в этом я почти уверен. Не знаю только, что они придумают после.

– Вот после и посмотрим, – сказал я, – чего сейчас-то гадать? Сейчас нужно пользоваться шансом!

– Я тоже так считаю… – Крутько нервно защелкал пальцами, закрывая и вновь открывая вьюшку. – Но вот она, – ткнул он в распахнувшееся на полстола изображение, – возвращаться не желает.

Вероятно, своим обалдевшим видом я все же доставил шефу удовольствие. Но я был и впрямь ошарашен.

– Почему? – посыпались из меня вопросы. – Она знала о решении мужа? Ее правильно поняли? Кто переводил?..

– А ты не догадываешься, кто? – почтил шеф вниманием лишь последний вопрос.

– Жижина и Савельева?

Крутько дернул губами, хотел, видимо, ухмыльнуться. Но почему-то не стал. И даже вновь перешел на «вы»:

– Всеволод, вам придется подключиться к этому делу.

– Почему именно мне? Жижина и Савельева сами вполне…

– При чем тут ваши Жижина и Савельева?! – Крутько раздраженно взмахнул ладонью, и вьюшка с живым серым студнем зависла перед моим носом. – Это она так хочет!

Министерство Внеземных Отношений было создано сразу после прибытия на Землю парламентера клейстов. Создано в дикой спешке, а потому бестолково. Взять моего начальника, Крутько… Нет, не хочу его брать. Но уже на этом примере видно, что за организация у нас получилась.

Впрочем, возможно, я не совсем объективен. Наверное, потому, что с молодых лет привык во всем к военному порядку. Но военное ведомство перевело часть определенных… специалистов, в том числе и меня, в новое министерство. Даже не спрашивая, согласны ли мы. Правильно, на то мы и военные. Или уже бывшие военные? Хоть форму нам и оставили, носить ее не рекомендовалось. А штатские, вместе с их либеральными (читай: никакими) порядками меня всегда раздражали. Видимо, в первую очередь поэтому я сразу принял в штыки и своего нового начальника.

Теперь же и сам я портился на глазах, стремительно превращаясь в штатского. Я научился спорить с начальством, дерзить, даже порою хамить. На военной службе это было немыслимо.

Маша с Анной тоже заметили происходящую во мне перемену. Но и они, бывшие военные переводчицы, на «гражданке» откровенно расхлябались. Поэтому новое задание я решил использовать и в воспитательных целях. В том числе, самовоспитательных. О том, что Маша с Анной будут работать вместе со мной, я даже не стал уточнять. Они были лучшими из немногих, а для такого дела требовались именно лучшие.

Короче говоря, я собирался как следует погонять своих девчонок. Если бы я знал!.. Если бы я только знал, чем все кончится, я кнутом погнал бы их с этой службы, заставил выучить язык папуасов и отправил к ним на острова. А еще лучше – в Антарктиду, пусть бы там с пингвинами чирикали. Если бы я знал!.. Если бы я только знал…

Клейстиху держали на одном из подземных ярусов космодрома. Чтобы попасть к ней, мне пришлось пройти через добрый десяток пунктов охраны. Можно подумать, она и впрямь была птичкой и могла упорхнуть отсюда на крылышках.

На самом же деле супруга предводителя клейстов мало походила на птичку. Впрочем, как и на рыбку. Даже с земным слизнем сходство у нее было лишь приблизительным; на него намекала разве что омерзительно слизкая кожа.

Размером клейстиха была с добрую корову. Однако в отличие от милой, родной скотинки, у инопланетного создания отсутствовали не только рога, но и копыта. А также голова, хвост и остальные конечности. Клейстиха представляла собой бугристый, серый, тошнотворно блестевший слизью бурдюк. По-моему, убежать бы она смогла только от прочно вкопанного столба. Зачем ее нужно было охранять такими силами, для меня оставалось загадкой. И то, что перед встречей с инопланетянкой мне выдали мегаваттный лучер, вызвало во мне в тот момент улыбку.

Несчастное создание лежало возле крашеной шаровой краской стены в большой квадратной комнате с высоким, под три метра, потолком. По-видимому, раньше здесь был склад, о чем говорили ровные ряды следов от стеллажей на бетонном полу и едва уловимый запах смазочных материалов. Еще пахло кожей, но было ли это остаточным запахом, или так пахла сама клейстиха, я пока мог только догадываться.

При виде меня из-за длинного стола – единственного, кроме трех кресел, предмета интерьера – неспешно поднялись Маша и Анна. Какими же они у меня были красивыми! Грациозная, гибкая Маша; от ее изящных движений у меня захватывало дух. Ее густая грива натурально-черных волос гипнотизировала меня и делала безвольно-послушным. Ее глаза… О! Ее глаза были самыми загадочными из всех, что я видел! У них имелась волшебная способность менять цвет. В обычном Машином состоянии я не мог распознать его точно, он казался мне то грязно-бурым, то болотно-коричневым, а вот когда жена волновалась, радовалась, сердилась, когда в ней бушевали эмоции, радужка наливалась зеленью. Глаза Анны мне тоже очень нравились, хотя и были они постоянного, обычного серого цвета. Но в них всегда посверкивали искорки. Я думаю, это искрилась живая, ироничная, легкая душа моей Анны. Такая же легкая, как воздушное облако ее рыжих волос. Они не были ярко-рыжими, издалека их цвет казался темно-русым, но вот вблизи… Вблизи в них ясно были видны оттенки огня, как и в самой Анне. А еще у моих любимых были очаровательные улыбки. Маша всегда улыбалась широко и открыто – улыбка была ее визитной карточкой. Увидев хотя бы раз этот ослепительный экспонат истинной женской красоты, трудно было не влюбиться в его обладательницу, что я и сделал когда-то. Но если Машина улыбка говорила, кричала: «Да, я такая! Я вся перед вами!», то улыбка Анны несла в себе тайну. Моя вторая любимая улыбалась реже первой, но когда она это делала, мое сердце начинало сбоить. И она это делала так, словно давала понять, что знает гораздо больше, чем то, что может и хочет сказать.

В тот раз они улыбались мне обе. И хоть мое сердце прыгнуло и ускорило ритм, я решил до конца сыграть роль строгого командира.

– Отставить улыбки, – сказал я. – Доложите обстановку.

– Сева, ты чего? – продолжала улыбаться Маша. – Крутько наехал, да?

– Не Сева, а товарищ май… – рыкнул было я, запнулся, поправился: – …а гражданин начальник.

– Ты ничего не перепутал? – прыснула в ладошку Маша. Анна тоже захихикала.

Я смутился. И впрямь перегнул, кажется, палку. Слишком уж данное помещение напоминало тюрьму из старых фильмов, вот и возникли ассоциации.

– Ладно, – сказал я, – называйте меня по имени-отчеству.

– Слушаемся, Всеволод Кон-стан-ти-но-вич! – дружно отчеканили девчонки.

Клейстиха вздрогнула, по бугристой коже пробежала волна.

– Тише вы! – шикнул я, не отрывая взгляда от пленницы. Та больше не шевелилась.

Я подошел к столу, сел в кресло, кивнул стоявшим по другую сторону Маше и Анне:

– Садитесь.

– А доложить обстановку? – спросила Анна.

– Сядьте и доложите.

– Я?

– Лучше Жижина.

– А почему не я? – притворно-обиженно заморгала Анна.

– Отставить паясничанье! – прихлопнул я ладонью по столу. А потом все же плюнул на субординацию и взмолился: – Девчонки, ну давайте серьезней! Дело ведь и правда нешуточное. Рассказывай, Маша. Все-таки ты их больше понимаешь.

– Просто она их лучше слышит… – начала оправдываться Анна, но я погрозил ей пальцем, и моя любимая заткнулась.

А другая любимая стала рассказывать. Но ничего нового она мне не сообщила.

– Что ж, – вздохнул я с внутренним содроганием, – проведем прямую беседу. Господа переводчики, за работу!

Я откатился с креслом от стола и развернулся к инопланетянке. Та продолжала валяться недвижным бесформенным мешком. По-моему, она даже не дышала.

И тут вдруг зафыркала Анна. Сначала я подумал, что любимой стало плохо. Но увидев, что лицо ее приняло серьезное выражение, а глаза устремились на клейстиху, я понял, что Анна заговорила по-клейстски. Впрочем, «заговорила» – не то слово. Она фыркала, булькала, «пукала», щелкала, трещала и шипела; причем, с такой скоростью, что все эти идиотские звуки сливались в поистине придурочную какофонию. Полагаю, в любой психушке Анна стала бы мега-звездой с таким выступлением.

Серая, в тон здешним стенам, кожа пленницы вновь пошла волнами. Клейстиха тоже запыхтела и зафыркала. Затем издала такой звук, что я невольно потянулся к носу, и замолчала.

– Госпожа Пфффррр готова беседовать с вами, – строгим дикторским голосом провозгласила Маша. На самом деле она произнесла имя пришелицы иначе, но мне его все равно не выговорить, тем более, не передать буквами.

Я кивнул и спросил:

– Почему вы захотели говорить именно со мной?

Анна снова зафыркала. Клейстиха запыхтела в ответ.

– Потому что вы… мужчина этих особей, – с явной запинкой перевела Маша.

– Ну и что? – стараясь смотреть только на пленницу, спросил я.

– Так проще, – коротко ответила та.

– Кому?

– Всем.

Похоже, «дамочка» была не слишком разговорчивой. Тогда я задал главный вопрос:

– Почему вы не хотите возвращаться к мужу?

На сей раз инопланетянка пыхтела и фыркала долго. Дождавшись, пока она закончит, Маша перевела:

– Потому что в этом случае мы потеряем важный… козырь. Но нам нужна ваша планета. Моему мужу будет непросто придумать что-то еще столь же действенное. Военная агрессия также вряд ли принесет успех: вы достаточно сильны, а тотальное уничтожение вашей цивилизации навредит планете. Не выполнив миссию, мой муж рискует сильно пострадать. Я не хочу этого. Я очень люблю его.

– А разве не может быть так, что мы вас вернем, а ваш муж не выполнит обещания? – спросил я напрямик.

– Как это? – колыхнулась клейстиха.

– Ну, просто обманет нас.

– Сева, – сказала вдруг Анна, – я не могу это перевести. Слова «обман» нет в их лексиконе.

– «Схитрить»? – предложил я. – «Пойти на уловку»?

– Тоже нет. Есть некоторые аналоги, но вряд ли они передадут смысл вопроса. Попробовать?

– Не надо, – сказал я. – И так все понятно.

Клейстиха вдруг вновь запыхтела.

– Она спрашивает, – сдавленным голосом сказала Маша, – любишь ли ты… своих женщин?

– Да, – ответил я, помедлив лишь долю мгновения.

– Тогда пусть они подойдут ко мне ближе, – перевела Маша, испуганно повернувшись ко мне.

– Спроси, зачем? – кивнул я Анне.

– Так надо, – ответила пленница.

– Кому?

– Мне.

– Сева, что нам делать? – зашептала побледневшая Маша. Лицо Анны тоже стало белым.

– Вы не причините им зла? – спросил я.

– Что такое зло? – переспросила пришелица.

– Так… – задумался я. – Если она не знает, что такое зло, может ли она его совершить?

– По-твоему, захват планеты – не зло? – тихо спросила Анна.

– Для кого как, – ответил я. – Для них – точно благо.

– Нам идти к ней? – подняла на меня глаза Маша. Сейчас они были зелеными.

Клейстиха снова забулькала.

– Она нас зовет, – сказала Маша.

– Еще раз спроси: зачем? – обернулся я к Анне.

Выслушав новую серию звуков, Маша сказала:

– Говорит, ей это очень нужно.

Я вспомнил про лучер. Снял его с пояса и направил на пленницу.

– Анна, переводи. Если вы попытаетесь сделать что-то плохое с моими женщинами, я вас убью.

Анна испуганно затарахтела.

– Хорошо, – перевела ответное тарахтение Маша.

– Она все правильно поняла?

Анна перевела мой вопрос. Маша перевела ответ:

– Я поняла вас. Если вашим женщинам станет из-за меня плохо, вы меня убьете. Уничтожите. Приведете в негодность.

– В абсолютную негодность, – подтвердил я. И посмотрел на Машу с Анной: – Ну что, пойдете? Как думаете, это на самом деле нужно?

– Как скажешь, – сказала Маша. – Ты командир.

– Не командир, – поправил я жену. – Начальник. И то маленький. Приказывать я вам не стану. Решайте сами. И учтите: насчет лучера я не шутил. Тронет вас, пусть пеняет на себя.

– Ее нельзя убивать, Сева, – проговорила Анна. – Ни в коем случае.

– Ага, – сказал я.

– Ну что, пойдем? – посмотрела Анна на Машу. Та пожала плечами и поднялась:

– Пошли.

Девчонки неуверенными шажками направились к серому бурдюку. Мне снова почудился запах кожи. И почему-то я совсем перестал волноваться за своих любимых. Даже когда они приблизились к пленнице, и из ее скользких серых складок вынырнули два толстых длинных отростка, похожие на щупальца, я не волновался. Я очухался лишь, когда прижатые этими щупальцами к телу клейстихи, завизжали Анна и Маша.

– Отпусти их! – подпрыгнул я с кресла. – Я буду стрелять!

Дурак. Я не подумал, что перевести мои слова некому. Обе переводчицы, заходясь криком, корчились в липких объятиях инопланетянки.

Я подскочил к ней сбоку, чтобы не задеть девчонок, и выстрелил. Сверкнул луч. Запахло озоном и сразу вслед – жареным. Запах был даже приятным.

Потом мы долго и молча сидели на бетонном полу. Маша и Анна – потому что не могли подняться, я – потому что не мог стоять.

Потом Анна сказала:

– Ее нельзя было убивать. Зачем ты это сделал?

– Зачем?! – вмиг подскочил я. – Затем, что мне нужны живыми вы! Затем, что я люблю вас!

Маша подняла на меня полные боли глаза. Зеленые. Как изумруд. Как кровь, вытекающая из обугленного бурдюка. «Все-таки у них есть кровь, – подумал я. – Надо будет сказать Крутько».

Я нырнул в зеленое пламя Машиных глаз. Я сказал:

– Да, я люблю вас. Обеих. И вы обе это знаете. А теперь живо в душ и переодеваться. Я пошел докладывать шефу.

Дважды дурак. Дудун. Шеф все видел и слышал сам. Едва успели девчонки выйти из комнаты, как за дверью послышался топот.

Крутько был омерзителен, как никогда. Он прыгал вокруг меня, брызжа слюной и потом, и орал:

– Что ты наделал?! Как ты посмел?! Я тебя уничтожу, сгною!

Я послал шефа по конкретному адресу. Он не пошел. Тогда повернулся к двери я.

– Стоять! – завизжал Крутько. – Ты хочешь, чтобы я объяснялся с министром?! Сейчас пойдешь к нему сам!

Я послал его снова. Он опять не послушался. Зато вдруг сник, сдулся, рухнул в кресло и сжал лысину ладонями.

– Что делать?! Что теперь делать?..

– Снять штаны и бегать, – сказал я.

Удивительно, но Крутько на это никак не отреагировал. Видать, и впрямь его припекло капитально.

– Ладно вам, – сказал я. – Что случилось-то? Вы давеча три миллиона собирались поджарить, и ничего. А я всего один бифштекс сделал. С кровью, кстати. Вы спрашивали.

– Что я спрашивал? – старчески прошамкал начальник, подняв на меня мутные глаза.

– Про кровь. У них есть кровь. Зеленая, – кивнул я на растекшуюся под тушей клейстихи лужу. – Когда лететь?

– Куда? – страдальчески выдохнул шеф.

– К главарю слизней, на их каракатицу, – сказал я. – Куда же еще?

– Зачем? Теперь-то зачем?

– Как зачем? Да все за тем же. Что изменилось-то? Парламентер уточнял, в каком состоянии должна быть клейстиха?

Глазки Крутько заблестели знакомым жирком.

– А ты того, Жижин! Не дурак.

«Еще какой дурак, – подумал я. – Трижды, четырежды, стожды. Ду-ду-ду-ду-ду-ду-дун».

– У меня есть одно условие, – сказал я.

– Условие? – вздернул белесые брови Крутько. – У тебя? Да ты наглец, Жижин.

– У меня есть условие, – повторил я. – Я полечу с другими переводчиками.

– Чем же тебя не устраивают эти? – ухмыльнулся шеф.

У меня зачесались руки, но я сдержал себя.

– Они меня устраивают. Но эта операция будет очень опасной. Более чем. Туда не должны лететь женщины.

– Они не женщины. Они специалисты.

Я снова сдержался. С большим трудом.

– Они женщины. Есть специалисты-мужчины. Отправьте со мной Самохина.

– Самохин плохо понимает слизней. Только общий смысл. А говорить не умеет вообще.

– Пусть научится! – заорал я. – За что вы ему деньги платите?!

– Ты будешь указывать, как мне работать? – очень недобро улыбнулся Крутько. – Вот что, Жижин. Ты вроде бы мечтал, чтобы я тебя уволил? Так вот, я тебя увольняю. А на каракатицу полетят Жижина и Савельева. Я найду, с кем. Да хоть с тем же Самохиным.

Я сплюнул. Я шипел и дымился от злости. Но я знал, что эта сволочь именно так и поступит, если я стану артачиться.

– Хорошо, – скрипнул я зубами. – Я уволюсь после полета.

– Вот и ладненько! – вскочил с кресла начальник и потер потные руки. – Я на доклад к министру. А ты жди меня здесь. Охраняй ее, – кивнул он на обугленную тушу, – пуще своих любимых!

Жаль, я ему тогда не вмазал. Перехватило дыхание. А когда очухался – Крутько уже в комнате не было.

И все же, как я ни хорохорился, я очень боялся. Пока мы летели на каракатицу, я только и делал, что трясся от страха. «Жена» и «труп жены» – это были все-таки разные понятия. Не зря же клейстиха вынудила меня прикончить ее. Я ни на секунду не сомневался, что она это сделала специально. Значит, надеялась, что этим сорвет выполнение условия. Так посчитает ли главарь клейстов его выполнением данный возврат? И если нет, что он сделает с нами? Что он сделает с Машей и Анной? «В любом случае, – подумал я, – нужно будет давить на то, что клейстиху убил именно я».

Когда наш корабль причалил к каракатице, я сказал девчонкам:

– Вы должны переводить все, что я буду говорить клейсту. Слово в слово. Не задавая вопросов, не споря со мной. Понятно?

Девчонки молча кивнули. Им тоже было страшно.

К нам вползли три слизня. Двое забрали «бурдюк», третий велел нам раздеться. Я не мог понять, было ли это дурным знаком. Клейсты не носили одежды. Возможно, наше появление перед главарем одетыми казалось им неприличным. А может, они просто опасались, что под одеждой мы могли прятать оружие.

Я впервые увидел Машу и Анну обнаженными одновременно. Невольно я стал их сравнивать. Они обе были высокими; Маша немного стройней, зато Анна – фигуристей. Но обе они были настолько близки мне, были настолько моими, что сладкий ком закупорил горло.

Я поскорей выскочил из каюты за клейстом, чтобы девчонки не увидели моих слез.

Нас вели длинными извилистыми коридорами, точнее, рифлеными трубами, похожими на кишки огромной живой твари. Пол был теплым и упруго пружинил под босыми ногами. Возможно, каракатица и впрямь была живым существом – стенки «кишок» розовато светились и заметно пульсировали. Порой по ним пробегала волна судорожных сокращений, словно каракатице было неприятно присутствие внутри себя чужеродных элементов, и она с трудом сдерживала рвотные позывы.

Пахло, на удивление, приятно, как в сосновом бору в жаркий день. Потом я учуял запах кожи. Он становился сильней и сильней, пока не перебил окончательно запах сосновой смолы.

Вскоре «кишка» расширилась большим вздутием. Стены в нем были бугристыми, как шкура клейстов, но телесно-розового цвета, как у «кишок», и тоже мягко светились. Посреди этого «зала» валялся знакомый обугленный бурдюк. Рядом лежал еще один, вполне целый. Его кожа была светлей, чем у прочих виденных мною слизней. На ней с едва слышимым бульканьем хаотично вздувались и опадали округлые наросты, словно внутри светло-серого кожаного мешка бурлила жидкость. Пара таких наростов вытянулась вдруг и превратилась в щупальца, которые протянулись к мертвой клейстихе, коснулись ее, отдернулись, снова коснулись, заскользили по ее коже, обвили труп, вновь разжались, и опять стали гладить мертвое тело.

«Да он и правда ее гладит!» – понял вдруг я. Будто подслушав мои мысли, Маша шепнула:

– Он плачет. Он говорит: «Любимая, любимая…»

Мне стало нечем дышать. Ком опять стоял в горле. Я не мог это вытерпеть и рванулся вперед.

Внезапно из стены тоже вырвались щупальца, обвили меня и прижали спиной к упругой поверхности. Я попробовал освободиться, но грудную клетку стиснуло так, что хрустнули ребра. В глазах потемнело, я наверняка потерял бы сознание, если бы хватка чуть не ослабла. Достаточно, чтобы дышать, но не оставляя ни малейшей надежды на освобождение.

Придя в себя, я с ужасом заметил, что точно так же были «прикованы» к противоположной стене и Маша с Анной.

– Не дергайтесь! – крикнул я им. Но девчонки и не собирались дергаться. Похоже, они оцепенели от страха.

Я перевел взгляд на клейста. Его кожа опять была гладко-бугристой, без наростов и щупальцев. И она выглядела точно такой же по цвету, как и у других слизней.

– Анна! – позвал я. – Ты можешь говорить?

– Да, – едва слышно сказала моя любимая.

– Маша, ты в порядке? – обратился я к жене.

Моя любимая кивнула.

– Помните, о чем я просил? Пожалуйста, сделайте это!

Потом я вновь посмотрела на клейста и, стараясь, чтобы голос звучал твердо, сказал:

– Это я убил вашу жену. Я не хотел, я был вынужден это сделать. Но я не оправдываюсь. Я предлагаю сделку: жизнь за жизнь. Умоляю вас пойти на это и выполнить ваше обещание. Ведь я все-таки привез вам жену, не так ли?

Анна побелела. Но она исполнила мою просьбу, не стала ничего говорить мне. Она лишь передала мои слова клейсту.

Тот едва заметно вздрогнул и зашуршал. Теперь побледнела Маша. Она дернулась, и щупальца на мгновение вжали ее в стену. Маша вскрикнула, тряхнула черной гривой, судорожно вздохнула и наконец перевела:

– Мы всегда выполняем свои обещания, ты напрасно меня умолял. Но твоя мольба услышана. Выбирай, чью жизнь ты отдашь мне?

– Как это чью? Мою, конечно!

Девчонки разом охнули.

– Переводите! Без эмоций! Просто работайте, мать вашу!.. – заорал я на них. Это было первым случаем в жизни, когда я ругался матом на моих любимых. И последним.

Анна коротко булькнула. Клейст замурлыкал в ответ. Маша перевела. Без эмоций, как я просил:

– Не годится. Ты нужен для выполнения моего обещания. Оплодотворив земную женщину, ты снова запустишь механизм зачатий. К тому же, ты убил мою любимую. Предлагай в обмен жизнь своей. Так будет правильно.

– Что?!.. – В моих глазах поплыли круги, уши наполнились гудящей ватой. Я затряс головой. Я рванулся и, не обращая внимания на режущую боль от впившихся в тело щупальцев, закричал на Машу: – Ты хорошо его поняла?! Ты точно переводишь?! Ты не придумала это сама?!

Маша была похожа на перевязанный розовой ленточкой манекен, неестественно белый, с изумрудинами глаз и угольно-черными волосами. Она не ответила мне. Она вообще не шевелилась.

Вместо нее заговорила Анна. Очень-очень тихо. Но я услышал.

– Она перевела правильно.

Анна тоже выглядела белым манекеном. Даже белее Маши. Кожа у рыжеволосых вообще очень светлая.

– Не-е-ет!!! – Я рванулся так, что одно из щупальцев соскользнуло с плеча. Я вытянул к клейсту правую руку: – Нет! Это не честно! Они ни при чем! Это я убил твою жену, вонючий мешок, я, я! Вот этой самой рукой!

– Да, – монотонно перевела Анна ответ слизня, – твоя рука повинна в ее смерти.

Тонкое щупальце так молниеносно выстрелило из тела слизня, что я лишь услышал его свист и почувствовал острую боль в плече. На мои голые ступни упало что-то тяжелое и теплое. Я посмотрел вниз. Там лежала моя рука. Меня это тронуло не больше, как если бы это была палка. Тупо задергало в правом плече. Боку стало горячо и мокро. Я скосил глаза вправо. Возле обрубка плеча извивались короткие щупальца. Наверное, они обрабатывали рану. Боли, во всяком случае, я больше не чувствовал. Да мне было и не до этого.