Умереть под солнцем

13th

Умереть под солнцем

Как романтично…

"Jedem das Seine"– надпись на неизвестном языке, являющаяся эмблемой Государственного Верховного Суда.

Принята Указом Правительства Купола от 8 ноября 2036 года от Рождества Христова.

***

Сколько досье прошло через его руки? Он уже давно сбился со счёта. Ничего нового за эти слишком долгие годы. Очередное дело обречённого. Ничего нового, абсолютно.

Жёлтая потрёпанная бумага старше Купола лет, наверное, на 10, если не больше, так и норовила развалиться на мелкие кусочки в руках судьи. И где только умудряются брать такой раритет?..

Генри Хаус. Чёрт, какой корявый почерк. Неужели нельзя наконец уйти от формальностей и не писать досье вручную? Хотя какое кому дело?..

Государственный идентификатор 23111. Обвиняется в нарушении Нормы №21 по "Кодексу Норм и Порядков".

Употребление спиртных напитков…

У них не было шанса на помилование. Судья пролистывал дела подсудимых больше из чистого любопытства, чем желания попробовать хоть что-то изменить. Даже любопытство стало для него той же надоевшей, но необходимой формальностью. Смысла в ней было не больше, чем в желании судьи повлиять на судебный процесс, если бы таковое существовало.

Тонкая папка с делом, как можно было аккуратно, полетела на левую сторону стола с просмотренными досье подсудимых, но тем не менее чуть не уронила всю их груду на устеленный ламинатом пол. Судья не спеша поправил кучу никому не нужной макулатуры и вернулся в рутинное рабочее положение.

Бернард Арлер. Идентификатор 43516. Опять Норма №21. И где они только умудряются доставать алкоголь? Подпольные конторы, видимо, без дела не сидели, в отличие от Отделения по Надзору. У него явно были более важные дела. И это опять же не его дело. Его дело – просто выполнять заданную работу.

В левую часть стола.

Билл Гаррет. Идентификатор 70096. Достижение 60-летнего возраста. Судья тяжело вздохнул. Нормы всегда казались ему фанатизмом, или он только что обратил на это внимание?

И так каждый вечер. После работы он просматривал дела, уже завтра рассматриваемые на судебных церемониях. Будто бы у этих людей был шанс, зависящий от вечернего времяпрепровождения судьи. Чепуха…

И всё же внутри него теплилась глупая и едва ощутимая надежда на это, принуждавшая перебирать досье день за днём, снова и снова.

Имена и идентификаторы подсудимых медленно расплывались в несвязную кашицу, перемешивались с редкими дневными событиями, небрежно и нечётко отпечатавшимися в мозге. Глазные веки наливались свинцом, раз за разом закрывались всё чаще, и судья постепенно начинал клевать носом жёлтые бумаги.

Последняя папка уже не так аккуратно отлетела на своё место. Судья плавно облокотился на спинку кресла, давно служившего и стулом, и кроватью. Так заканчивался каждый день его бессмысленной жизни, если её вообще можно было ею назвать. Его должность и работа были абсолютно бесполезными, занятия в свободное время ещё хуже. Не того он ждал от взрослой жизни. Само его существование не питало даже капли логической связи с непрерывным течением событий во вселенной. Впрочем, эту связь потеряла вся оставшаяся часть планеты.

В детстве он хотел быть тем, кто внесёт свою долю справедливости в эту жизнь. Судья усмехнулся сквозь дремоту. Сейчас он понимал, что несёт лишь безвыходную смерть обречённым по собственной вине, неугодным жёсткой системе, или же не виновным вовсе. Лишь приближает неизбежную гибель каждого, кто своим поведением хоть чуть выйдет за рамки установленных Норм.

Как беспощадный ангел смерти, он отбирает у людей всё, что они когда-то имели и за малейшую оплошность лишает их жизни. Беспощадный и беспомощный он только выполнял свою несложную на первый взгляд работу.

Сознание постепенно неслось куда-то слишком далеко. За пределы здания суда, которое он не покидал последнюю неделю, за пределы ненавистного каждому второму и подчиняющего каждого Купола, за пределы омертвевшей планеты Земля…

В царство сладкого сна, позволяющего ненадолго вырваться из окутавших всё тело цепей. Ему, пожалуй, повезло, что эти цепи окутали лишь его тело, но не разум.

Может быть, он не такой уж и бесполезный, и общество действительно нуждается в нём?..

Да чёрта с два. Никто не может нуждаться в жалкой пешке правительственной бюрократии, не имеющей права на собственную волю. Он был всего лишь дрожащей тварью в подчинении тех, кто видит необоснованную необходимость в их деятельности, что судья прекрасно знал. Это почти единственная вещь, в которой он был полностью уверен и бесповоротно убеждён.

Кто-то почти научил его не волноваться о вещах, которые не можешь изменить. Поэтому судья пытался покорно смириться со своей должностью, равной убийце, в обмен на спокойную жизнь.

Так было проще.

Он мирно погрузился в благоговейное состояние и приготовился к недолгому наслаждению одинаковыми еженощно сновидениями. До того момента, что мы привыкли называть утром. До момента, когда везде зажгутся ксеноновые лампы, заменяющие солнце.

***

Последняя церемония по сегодняшнему расписанию. Работа не утомляла его, но, рано или поздно, конечно же, надоедала. Любое дело надоест, если на нем слишком зацикливаться. Тем более не по собственному желанию.

В зал суда медленно собирались люди. Основную часть составляли актёры, нужные лишь для массовки и не выполняющие никакой работы, кроме бесцельного просиживания кресел. Как, впрочем, и сам судья. И он был не более, чем актёром в этом театре абсурда, просто играл слегка более важную роль.

Простых людей здесь практически не было. Разве что, родные и близкие знакомые подсудимого, которого пока что не привели на скамью.

После суда все эти люди спокойно уйдут к себе домой. Там их встретят собственные семьи, накормят их ужином, и все вместе они сладко лягут спать, даже не задумываясь об очередном прошедшем дне и людях, которые домой уже не вернутся. Судья же был вынужден проводить своё время наедине со своими многочисленными мыслями, порой философскими и не имеющими какого-либо значения, лишь иногда помогающими частично осознавать хотя бы то, что он делает, не говоря о его странной жизни.

Он мог смириться с работой, но его ещё не пропащее подсознание не желало смиряться с мыслями о её последствиях и сущности. Конечно, может быть, некоторые люди точно так же, как и он, страдали от гнетущих мыслей, от тяжести, возложенной на их узкие плечи. Но абсолютное большинство надевало маски смирения и принятия своей участи. Маски сомнительных счастья и радости, которые они пытаются испытывать в этом насквозь прогнившем мире. Судья таким не был. К счастью или глубокому сожалению.

Двери в зал распахнулись, запуская в погруженное в полумрак помещение немного холодного света ламп. Конвой под руки ввёл подсудимого, тщетно пытавшегося слегка сопротивляться неизбежному. В его глазах виднелись капли сожаления, а на лице вырисовывалась уже привычная судье гримаса истерики. В последние моменты слишком многие, сами того не осознавая, бросались в дрожь перед страхом смерти. Вряд ли все до единого сильно хотят жить, но смерти не боится только уже мёртвый.

Как только подсудимый опустился на скамью, судья поднял деревянный молоточек и, хлопнув им по деревянной подставке, негромко произнёс незамысловатую фразу.

–Всем встать, суд идёт.

Каждый в зале, включая и самого судью, медленно поднялся со своего кресла. Это действие призывало людей к порядку и уважению к суду? Судья сомневался на этот счёт. У него самого не осталось ни капли уважения к этой церемонии жертвоприношения богу людских предрассудков и бюрократии.

Через несколько секунд все сели обратно, вынуждая судью выйти из размышлений и продолжить заниматься работой.

–Подсудимый Питер Мэтьюз обвиняется в нарушении Нормы №11 по "Кодексу Норм и Порядков"– распространение наркотических или психотропных веществ вне медицинской деятельности.

Этого парня поймали с партией героина на руках. Это был один из тех редких случаев, когда приговор будет вынесен не напрасно.

Подсудимым не давали права на слово в свою защиту. Он сможет себя защитить? Это даже смешно. Сейчас не было ни прокуроров, ни адвокатов. Они потеряли свою необходимость. Не было даже присяжных: все решения судья принимал один. К тому же, решение могло быть всего одно.

–Именем суда я приговариваю обвиняемого к высшей мере наказания – выселению за пределы Купола.

Он стукнул молоточком, подкрепляя эту уже ставшую обыденностью фразу и оглушая всех присутствующих в зале, нарушая и без того застывшую тишину, до этого прерываемую лишь его короткими репликами.

Со скамьи подсудимого послышались негромкие всхлипы и плач. Судья давно заметил, что все обречённые в какой-то степени однообразно реагируют на выносимый им смертельный приговор и даже перестал обращать внимание на вырывающиеся из глотки преступников или просто страдальцев крики.

–Приговор обжалованию и перерассмотрению не подлежит.

Как же нехотя он каждый раз произносил эту фразу.

–Суд окончен.

Из здания кто-то спешно выбежал. Надо же, в Куполе оставались чувствительные люди.

Конвой скрутил подсудимого и вывел его в отдельную ото всех дверь, ведущую в длинный коридорчик, выходящий наружу Купола.

Нарушение даже самой безобидной Нормы каралось выселением. Люди должны были научиться жить по строжайшим порядкам. Иначе строй предлагал быть сосланными туда, где настоящее солнце своими губительными лучами сведёт их с ума. За пределы Купола.

В какой-то степени это было… Не лишено здравого смысла.

Судья пристально смотрел вслед осуждённому.

Он им завидовал?

Может быть.

Историки умалчивали о том, когда и как единственная звезда, освещающая Землю, стала приобретать убийственный эффект, воздействующий на человеческий мозг. Купол был основан в конце 20-х годов 21 столетия и представлял собой громадное, покрытое солнцезащитным элементом сооружение, призванное защищать часть людей от лучей Солнца. Но лишь ту часть людей, которая была способна работать ради дальнейшего его существования.

Правительством Купола в 2031 году был составлен "Моральный Кодекс Норм и Порядков", содержащий в себе основные принципы существования человечества в пределах Купола. Любое нарушение "Кодекса…" было преступлением против государства и каралось выселением под солнце.

Рабочая занятость населения являлась Нормой №1, а её нарушения даже не требовали судебной церемонии. Тех, кто не был в состоянии найти себе работу или уклонялся от этого, выселяли в первую очередь.

Государственный Верховный Суд был не более, чем традицией, формальностью, придающей чересчур строгому отбору населения хоть какую-то образную гуманность.

Судья поднялся с кресла, повесил на спинку пиджак и окинул взглядом пространство вокруг себя. Потом прошёл по залу, осматривая кресла, на которых несколько минут назад сидели люди и проверяя наличие забытых вещей. На одном из сидений лежала красная зажигалка.

Судья не раз видел эту запрещённую Нормой №46 вещицу почти самого безобидного назначения. Очевидно и среди слушателей суда были не самые порядочные люди. Он аккуратно поднял зажигалку и покрутил её в руках. Ничего замысловатого в ней не было. Обычно запрещённые вещи выглядят куда внушительнее. Судья на секунду запнулся и нажал на кнопку-рычажок. Из сопла с небольшим щелчком вырвалась маленькая струйка огня.

Несколько секунд судья не мог оторвать взгляд от обжигающей даже глаза красно-оранжевой змейки. Она завораживала и вынуждала смотреть на неё всё дольше и дольше, будто гипнотизируя и погружая в обжигающее пространство. В голове возникали образы, которые притупившееся восприятие едва ли могло истолковать. Сердце беспокойно затрепетало.

Судья всё-таки нашёл в себе силы отпустить рычажок. Струйка исчезла так же быстро, как и появилась. Он вернулся на рабочее место к сегодняшним папкам с делами, сунув зажигалку в карман.

Обыденное занятие не переставало быть скучным и надоедающим. Он ведь даже не запоминал ни данные, ни прочую информацию, изложенную в делах. Но, несмотря на это, продолжал.

И вновь последняя папка легла на верх кучки с левой стороны стола. Все оставалось на своих местах. А почему что-то должно было измениться?

Судья, как и всегда, откинулся на скрипящую спинку кресла, в надежде снова закрыть глаза и забыться сладчайшим сном. Но рука будто сама нащупала в кармане зажигалку.

Медленным движением он взял её в ладонь и чиркнул рычажком. Вновь оранжевая змейка вырвалась из сопла, издавая негромкий щелчок, извещая о своём присутствии в этой комнате.

Огонь. Вечно можно смотреть только на него.

В голове пронеслась фраза, когда-то произнесённая в компании судьи, и, насколько он знал, цитировала какого-то художественного деятеля докупольных времён. Ещё тогда она показалась ему странной, почти что бредовой и бессмысленной со всех возможных сторон.

"Рукописи не горят".

Он отпустил рычажок зажигалки и попытался вновь понять, может даже переосмыслить её для себя. Тщетно. Тогда тяжёлый засыпающий взгляд упал на вчерашние досье, уже валяющиеся под столом.

Подняв одно из них, он снова прочёл написанные тяжёлым кривым почерком слова, сливающиеся в отдельные комки под действием дурмана уставшего мозга. Прочёл и поджёг.

Танцующая змейка снова вырвалась из недолгого плена, жадно облизывая своим языком уголок старых бумаг. Огонь быстро разошёлся по буквам и пустым строкам, пожирая их в медленном танце, оставляя от них лишь пепел и серый, горчащий и щиплющий глаза дым.

Насколько прекрасна может быть природа стихии, призванной разрушать и уничтожать. Танец огня по желтоватой бумаге длился совсем не долго, но для судьи это время тянулось затягивающую вечность. Завороженно он смотрел на исполняющее незамысловатые па мерцающее пламя, не испытывая эмоций, но будучи намертво погружённым в этот обжигающий балет.

Что-то этот танец огня возбуждал в его душе. Что-то принуждал вспомнить и заново переосмыслить. Судья чувствовал это, но пока что пытался отогнать навевающих демонов прошлого.

Последний кусочек бумаги, догорая, упал на пол и тут же сгорел, унося за собой и феерическое исполнение танца красно-оранжевой змейкой, только вошедшей в свой ненасытный вкус, и последнюю информацию о человеке, на которого было заведено это дело.

Так и знал. Всего лишь глупая фраза. Ничего больше.

Рукописи горят, и мало что горит лучше, чем они.

Судья встал и положил зажигалку в ящик стола. И пусть он сильно сомневался, что она ещё может хоть когда-то ему пригодиться, он без раздумий решил оставить её здесь. Потом он развеял по воздуху совсем небольшие пылинки пепла и вновь, подавляя оставшиеся мысли, прилег в своё кресло.

***

несколько дней спустя

Разве нет совсем никакого шанса?

Повседневное рабочее кресло вдруг стало слишком жёстким и неудобным, хотя до этого с необычайным комфортом заменяло кровать. Рабочее место казалось новым и непривычным, хотя сопровождало судью эти долгие годы. Слишком долгие годы.

Полумрак. Сухой воздух. Запах. Всё стало совсем другим и будто наполнилось совершенно иным, несуществующим смыслом. Некой сутью.

Будто приобрело ценность.

Судья полулежал в кресле. Увидь это посторонний, он непременно подумал бы, что старый осыпающийся потолок здания вот-вот полностью обрушится под томительным взглядом, а пол провалится под непрерывным отрывистым ритмом, отбиваемым подошвой совсем новых туфель.

Но нет, сейчас его никто не видел.

В таких ситуациях, и правда, лишь остаётся глупым взглядом проедать бездонные дыры в потолке, впрочем не сопротивлявшемся, и отстукивать бесконечную чечётку на ламинате, будто для этого и предназначенном. Всё равно они будут терпеть до последнего.

Стены нагло подслушивают. Окна бесстыдно подглядывают.

Лишь пол и потолок. Только эти двое совсем не имеют намерений или собственных корыстных целей.

Единственные, кому можно доверять.

Единственные, с кем можно молча поговорить.

Единственные, кто правда выслушает.

Единственные, кто немного слышит.

И, пожалуй, единственные, кто не изменился в здании суда в тот день.

Веки то опускались, то поднимались. Сами собой. Ведь начинаешь моргать ими самостоятельно, только если обратишь внимание. Внимания судьи же сейчас не было вовсе.

Сознание расплывалось внутри звенящей головы, унося в водоворот все мысли, способность понимать материальное окружающее.

Глупые, бессмысленные мысли.

То, что лишено смысла, не всегда лишено сути.

Но суть сгинула в тот же треклятый водоворот сознания.

–Разве нет совсем никакого шанса?

Зачем нужно было задать именно этот вопрос? Мы и сами знаем ответы на слишком многие личные вопросы, хотя иногда боимся, или просто не желаем принимать собственные, пусть и не всегда очевидные ответы. Нет, шанса нет. И судья лучше, чем кто-либо это знал. Но отказывался принять. Вопрос был задан с заранее известным ответом.

–Нет, Альфред. Шанса нет.

Для окончательного утверждения мысли человеку нужна сторонняя поддержка или просто слово. Не обязательно утвердительное. В словах заключена гораздо бо́льшая сила, чем в чём-либо ещё. Люди знают, но никогда не поймут, насколько огромная.

–Не обманывай свой мозг, Альфред. Не стоит. Мозг может и поддастся. Но болезнь – никогда.

Теперь судья ничем не отличался от своих подсудимых. Такой же обречённый. Такой же беспомощный перед всем миром. Хотя в этом смысле ситуация изменилась меньше всего. Как иронично.

Врач сказал, ему осталось меньше двух недель.

Так мало? Срок на принятие участи по определению короток, поэтому нет, не мало.

Так много? Всё равно не хватит, чтобы вновь переосмыслить и переобдумать всё, что терзает. Поэтому нет, не много.

Столько, сколько он заслужил.

Совсем другой взгляд. Совсем другое восприятие и чувства. С чего бы это? Попытки мозга уцепиться за ускользающую ниточку жизни? Скорее всего так и есть.

А может что-то иное? Это странное ощущение внутри. Вновь появившаяся надежда?

Какая же отменная глупость.

Скорее смиренная радость. Судья надеялся на искупление.

Врач, может быть, и сам не знал, сколько осталось Альфреду. Просто сказал. Всё-таки это имело наименьшее значение.

И как он мог спокойно смотреть Гарри в глаза?

Альфред наполовину очнулся из состояния транса. Нужно было зайти к доктору… Ещё раз. Для закрепления диагноза в личном деле. С последующим выселением.

Смертельно больные совсем не подходили идеологии Купола. Сутки на обдумывание и повторный визит в медцентр. После информация отправлялась в Правительство, и заводилось досье на выселение.

Судья медленно, как и всегда, поднялся из кресла. Окинул взглядом рабочее место. Вновь. И вновь не увидел здесь ничего, что хоть чуть-чуть держало его. Ничего привязавшегося или полюбившегося. Причина этому была одна, пусть судья и не совсем чётко её понимал.

Такового никогда не было.

Воздух на улице ничем не отличался от воздуха в помещении. Такой же спёртый и сухой. Без малейшей доли освежающей прохлады от дуновения ветра или моросящего дождика. Только холодный свет ламп. Холодный и столь ненавистный.

Неширокая улица вела к выходу на главную, ведущую к медцентру. Толпы людей под вечер расходились по домам. Хотя судья никогда не считал это общество за людей. Бездумные куклы, не более того. Сколько ни всматривался он в этих жертв системы, никогда не мог увидеть в них хоть долю человеческих принципов. Даже в людях, на первый взгляд, образцах примерного гражданина. Всё-так, общество делилось на несколько частей: покорно подстроивших свою жизнь под Нормы, и притворщиков, просто смирившихся с ними. “Ненормальных” не было. Каждого поглотила система, но в разной степени. Иные рано или поздно попадали под солнце.

Судья относился к третьей группе. Полностью смириться с такой жизнью – было для него равносильно смерти. До вчерашнего подтверждения диагноза.

Эта болезнь будто рычаг перевернула всё с ног на голову. Его представления, его принципы, его самого. Смириться с системой и принять правила – вот единственный ключ к спасению жизни. Или, хотя бы, её продлению. Пусть не осмысленной или справедливой. Но жизни.

Болезнь же открыла в нём давно забытую надежду. Надежду простить себя.

–Ваш идентификатор, пожалуйста.

Судья медленно поднял глаза на сотрудника охраны медицинского центра. Так быстро? Путь, раньше составлявший около сорока минут, теперь был преодолён за…сколько времени прошло с того момента, как судья вышел на улицу?

Он протянул карточку идентификатора охраннику. Последний провёл ей по сканирующему аппарату, открывающему турникет, после чего отдал её обратно в руки судьи. Их взгляды ненароком пересеклись. Пустые взгляды.

Взгляд судьи, уже обречённого на смерть, и взгляд одной из жертв системы. Пусты они были по разным причинам, да и по-разному в принципе, но их совсем мимолётное пересечение вызвало у обоих не слишком приятные ощущения. Ведь каждый из них, смотря в глаза напротив, не знал, что его собственные сейчас отличаются лишь ненамного. Немного медля, судья наконец-таки взял карточку у охранника и продолжил свой путь.

Людей в медцентре было совсем немного. Каждый из них сидел в ожидании своей очереди к какому-то из специалистов. У двери главного врача судья не ожидал увидеть никого. Его ожидания оправдались. Верхний коридор был полностью пуст. Пустая финишная прямая на пути к концу.

Судья медленно, но уверенно ступил в коридор, ведущий к заветной двери главврача. Каждый шаг судьи был чётко слышен, пусть и только ему самому. В его мозге эти шаги отпечатывались как удары часов, ведущие только вперёд, к неминуемому будущему, дороги назад из которого не будет.

Вдруг, к удивлению судьи, дверь на мгновение распахнулась, выпуская кого-то наружу. Кого-то другого, непохожего на пациента.

Длинные рыжие волосы почти до плеч только подчёркивали статность их высокого обладателя. Одетый в чисто белую рубашку он бы напомнил судье какого-то человека королевских кровей. Глубокие глазницы и острые губы, чуть выпирающие скулы, слегка увенчанные веснушками, присущими чистым рыжеволосым. Быстрый шаг выдавал явное волнение, но его твёрдость почти опровергала эту догадку. Взгляд его изумрудно-зелёных глаз был слегка ошеломлён и направлен вдаль, в другой конец коридора.

«Какой знакомый портрет», – незамеченная мысль проскользнула в голове судьи. Пока что он не обратил на неё внимание.

Мимо судьи рыжеволосый пролетел, не заметив его. Но за то мгновение, что его фигура пронеслась мимо застывшего на месте от удивления судьи, последний успел разглядеть неестественный, странный для современного человека, даже безумный огонёк, глубоко утонувший в тёмно-зелёной глубине глаз этого человека.

Этот взгляд пробудил внутри судьи что-то далёкое, что-то недосягаемое. Что-то, что он давно зарыл внутри себя, но что имело к нему непосредственное отношение. Воспоминание, наверное, самое важное в его жизни. И самая его главная ошибка.

До того момента, как судья дошёл до двери, периодически оглядываясь, человек с рыжими волосами уже скрылся на лестнице, а вероятно, уже направлялся к выходу из медцентра.

Судья удивлялся крайне редко. Даже слишком редко.

Он положил вспотевшую ладонь на ручку двери. В такие моменты, как бы ни волновался, все мысли отпадают напрочь. Через мгновение судья открыл дверь и с бешено колотящимся сердцем вошёл.

Судья удивлялся крайне редко. Но это повергло его в неописуемый человеческим языком, но знакомый многим шок. Врач, его давний друг Гарри Коулман был мёртв.

Это сложно определить, если на теле жертвы нет видных повреждений или признаков. Но перерезанная шея и торчащий из груди нож мгновенно убедят любого.

В первые моменты весь организм будто застыл в пространстве от страха перед ещё не покинувшим комнату холодком смерти. Через какие-то секунды мозг уже терялся в приходящих в голову мыслях. Тот человек в коридоре. С рыжими волосами и изумрудными глазами. Он…

Гнаться за ним уже не было смысла. Что если судью застанут здесь, в одной комнате с трупом? Что будет потом?

Что…что теперь?

Вдох. И выдох.

С другой стороны, многое ли это меняло?

Судья осмотрелся, будто в поисках чего-то важного, чего-то, что обязательно должно здесь быть. И он нашёл. На столе лежало медицинское заключение с местом для подписи. В уголке был идентификатор самого судьи.

Альфред побледнел. Его лицо никогда не отличалось играющим румянцем, но сейчас даже слепому было бы трудно не понять то, что чувствовал судья. Он взглянул на тело доктора. И снова на заключение. Мысль не напросилась сама собой или молча возникла в его голове. Мысль аккуратно, с грацией хищника пронеслась мимо, оставив в голове след идеи.