Закон десанта – смерть врагам!

Володя Мостовой считался гением в радиотехнике. В четыре года будущий «мачо» собрал свой первый детекторный приемник, в десять распаял и вновь спаял папину «Спидолу», за что был выпорот, в двенадцать модернизировал львовский телевизор «Электрон», превратив его в безламповый аналог импортного образца 21-го века, из-за чего и попал в Томскую губернию. В тридцать четыре года телевизор бы он уже не собрал, но зато являлся вторым директором компании «Глобальные телесистемы» и очень неплохо жил.

Максим Журбинцев в розовом детстве срывал аплодисменты в спортзале. Гуттаперчивое, не ведающее усталости тело, – сотни подтягиваний на турнике, тысячи отжиманий с одного подхода; абсолютный чемпион района в беге и прыжках. Призер турниров по акробатике, плаванию, спортивной гимнастике. Естественно, устроители акции не могли обойти такой сгусток клокочущей энергии. Вернулся Макс изрядно помрачневшим, раздавленным. Насилу доучился в школе, поступил в политех, умудрился его окончить, да так бы и закис где-нибудь в проектной шарашке, не подвернись старый приятель, ставший режиссером. Теперь Макс периодически летал в Москву, под прицелом кинокамер падал с небоскреба, катился с обрыва, взлетал на машине над городом, а получив деньги, удалялся в родную Сибирь, где их и проматывал. То есть Макс не процветал. Но к этому стремился.

У Борьки Уралова с пеленок обнаружилась тяга к автомобилям. К одиннадцати годам он проштудировал все имеющиеся в стране журналы «За рулем» и собрал действующую модель автомобиля «ЗиС», заказав шпунтики и шпенделечки для нее дяде Пете – старому пьянице, работающему мастером в ЖЭУ. К сожалению для потомков, с пеленок у Бориски обнаружилась не только тяга к технике, но и безалаберность, а также разгильдяйство. Поэтому к текущему моменту он не стал родоначальником принципиально нового российского автомобиля, от которого бы ахнул мир, а держал банальный автосервис, жил с женой в двухкомнатной хрущобе и мечтал о деньгах.

У печальной домохозяйки Ларисы Рухляды с младых ногтей талант был вообще аховый – она предсказывала будущее! Не всегда, не всем, частенько ошибалась, но тенденция прослеживалась. Ничего не могла с собой поделать: посмотрит на человека – и в слезы: дескать, скоро этому дядечке станет больно, а потом совсем ужас – соберутся люди и тоже станут плакать. Таким нехитрым образом она предсказала смерть родному дяде, его сынуле-наркоману, пообещала соседу скорый пожар на даче, а его жене – большую чистую любовь, вследствие чего и была благополучно выдворена из отчего дома – для дальнейшего совершенствования. По возвращении Ларисе строго-настрого запретили ворожить, да она и сама чувствовала – способности теряются. Все реже в присутствии людей Ларису охватывал животный ужас, частил пульс, и трясло, как припадочную. Все реже оживали в мозгу картинки, где присутствуют человеческое горе и кладбища. Но страх не покидал. Она боялась людей – нигде, по сути, не работала, а едва подвернулся приличный муж, стала вести затворнический образ жизни. Замужем она была уже несколько лет.

Брюнетка Данович обладала фотографической памятью плюс уникальной способностью совершать в уме математические действия. Любые. Вплоть до высчитывания синуса заданного угла и решения задач нелинейного программирования. Замкнуло ее лишь на теореме Ферма, которую Жанночка, естественно, доказать не смогла (а кто бы смог?), что ее бесконечно расстроило. И в четырнадцать лет она с облегчением рассталась с математикой, заявив окружающим, что ей «в другую сторону́», а лавры потерпят. Кто-то ведь должен и горшки обжигать. Но амбиций у Жанночки было больше, чем у Наполеона. Поэтому профессию она себе избрала гордую и денежную: владела сетью оздоровительных центров города и области, где правила железной рукой. Жизнь удалась, откуда взяться сумасбродству? Ее взбесило собственное поведение – бросить все, купить билет на занюханный поезд да рвануть неизвестно куда, где туманы, запахи тайги и люди не живут. Словно не она принимала решение, а некий подлый бес, сидящий в ней.

Антон Гароцкий щелкал ребусы. Оттого и вышел из него зануда, раскладывающий по полочкам все, с чем сталкивался. В то время, когда мальчишки во дворе дрались и ломали деревья, Антон разгадывал головоломки в журнале «Наука и жизнь». Умение мыслить логически и огромный интеллект позволяли ему это делать влегкую, независимо от направленности загадок: логических, языковых, математических. В двенадцать лет Антон был представлен некоему седовласому светилу – профессору логики из СО РАН – с подробным докладом о необходимости пересмотра канонов науки о способах доказательств и опровержений. Старичок умилился, а за Антоном через месяц явились люди в штатском и увезли друга парадоксов в неизвестном направлении из Сибири в Сибирь. Как и большинство жертв «спецшколы», сияющих высот в жизни Антон не достиг. Опустошенный морально, он окончил Институт народного хозяйства, лет пять мыкался по мелким конторам, пока не нашел свой потолок: место аналитика в отделе планирования продаж продуктово-посреднической компании.

О способностях Кати Василенко уже можно было догадаться: экстрасенсорика. Но и с этой особы за двадцать лет городской жизни «дары» природы осыпались, как штукатурка. От повышенной чувствительности осталась только целебная энергетика в виде слабых импульсов, которые в редких случаях Катя выдавливала из подушечек пальцев. Иначе говоря, она снимала боль. Не ахти какой талант, тем более, если пустить его не на добычу пропитания, а на благородный альтруизм, да и тот она сознательно зарывала в землю. Очень хочется быть, как все, лаконично объяснила Екатерина.

– Так будь ею, – проворчал Вадим, – дело-то нехитрое. Но не забывай, Кать, когда ты помогаешь людям, Бог видит и однажды воздаст тебе за твою доброту.

– А чем порадует нас последний герой? – осведомился Уралов, открывая об угол столешницы пробку с бутылки – не вынесла душа. – Уж не думаете ли вы, мин херц, увильнуть?

– А мне скрывать нечего, – с вызовом ответил Вадим. – Сногсшибательными талантами, по великому счастью, не обладаю. Заурядная личность. Чем приглянулся кураторам этой «спецшколы» – ума не приложу. Говорю искренне. Учился в Н-ском архитектурном институте. Зачем туда поступил – сам не знаю; очевидно, хотел податься по стопам покойных родителей. Прилежанием в учебе не отличался. Отчислили с четвертого курса и в двадцать два года загремел в армию. «Случайно» вскрылось, что обладаю хорошим здоровьем. О головных болях не распространялся. Служил в Псковской десантной дивизии; как раз началась Первая чеченская война, участвовал в штурме Грозного…

– О, боже, – пробормотала Катя, а Валюша беззвучно приоткрыла ротик.

– Псковская дивизия в тот январь понесла серьезные потери, – уважительно заметил Макс.

– Сто двадцать человек, – вздохнул Вадим, – по официальным данным. А сколько пало в действительности, лучше промолчим… Отделался контузией. В общем, выжил. Остался на сверхсрочную. В девяносто седьмом по личной рекомендации командира дивизии гвардии генерала-майора Семенюты Станислава Юрьевича поступил в Н-ское общевойсковое командное училище. В 2001-м закончил, вернулся лейтенантом в дивизию. Еще не отгремела Вторая чеченская… Боевые командировки, занимал должность командира взвода разведроты, участвовал в ноябрьской операции по уничтожению Шамиля Ирисханова – ближайшего дружка Басаева, работал в Аргуне – там под Новый год наши провели несколько успешных спецопераций…

– Ты вроде женатый был, – заметила Катя.

Вадим поморщился.

– В училище женился, – признался он неохотно, – привез жену с собой в дивизию. Развелся в 2002-м…

– Да уж, о себе ты не любитель рассказывать, – усмехнулся Борька.

– Да нет, никаких секретов, – отмахнулся Вадим. – Жилье было. Просто характерами не сошлись. Да и образ жизни у меня, знаете ли, еще тот. После училища в боевых действиях участвовал немного, хотя и пришлось поколесить. Последняя боевая операция – ликвидация наемников аль-Гамида в горах у села Автуры. Январь текущего года. Был тяжелый бой, потеряли много наших… – Вадим помялся. – Получил ранение… Да чего там, – он скрипнул зубами, – кое-как выжил. По кусочкам в госпиталях собирали. Три месяца лечения, два месяца реабилитации, санаторий под Кисловодском. Душа не выдержала – сбежал из здравницы. Но какой из меня тогда вояка? Отправили в отпуск по ранению. Сейчас живу в Н-ске, в квартире покойной тетушки, в ноябре формально мой отпуск кончается. Вроде оклемался, раны худо-бедно зажили…

– Поедешь дальше служить? – поежилась Катя.

– Поеду, – пожал плечами Вадим, – мы люди подневольные. Да, если честно, ничего другого не умею. Поздно переквалифицироваться в гражданские. На боевые операции, понятно, уже не отправят, буду салаг обучать военному делу. В Черехе – это поселок под Псковом, где стоит наш парашютно-десантный полк, – за мной зарезервирована сносная квартира…

– Ты и с парашютом умеешь прыгать? – зачарованно прошептала Валюша.

– Ерунда, – усмехнулся Макс. – У них в дивизии даже свинопасы с хлеборезами умеют прыгать с парашютом. Гораздо труднее прыгнуть БЕЗ парашюта.

– А за какие, интересно, заслуги ты был причислен к нашему братству? – хмыкнул Коля Сырко.

Очень трудно было что-то предположить. Вадим долго колебался.

– Я не верю своим воспоминаниям, поскольку не знаю, где память, а где воображение. Проще ориентироваться на сны – там присутствуют законченные эпизоды. Правда, сны частенько перебиваются рекламными роликами, – он бледно улыбнулся. – Новое слово в сновидениях, да?.. – они мутны, двояки, но именно они – отражения пережитого… Я рисую, высунув язык, какие-то картинки, а напротив сидит человек с водянистыми глазами, просто смотрит на меня. По коже бегают мурашки. Он берет из ящика три картонки, раскладывает передо мной. Это причудливые, зловещие фигуры, образованные зигзагообразными линиями и заштрихованной зоной внутри них. «В одном из них опасность, – цедит человек, – она убивает твою маму и скоро доберется до твоих дружков… Где опасность?» Я боюсь прикоснуться к листку – там кривые когти и звериная пасть… Я отталкиваю листок и отдергиваю руку. Слезы катят градом… «Правильно, – невозмутимо комментирует наставник. – А теперь я переворачиваю эти листы. Постарайся держать себя в руках…» Мне страшно, я не могу сидеть на месте. Я мечтаю снова, как и прошлой ночью, оказаться под одеялом, где не нужно ни думать, ни трястись от ужаса…

Слова выговаривались с трудом. Вадим замолчал. Но и публика молчала, ожидая продолжения монолога.

– Передо мной четыре двери. Позади человек с пустыми глазами. На нем серый свитер под горло. Трясусь от страха, пот заливает глаза… Убежать невозможно – этот дядька схватит меня за шиворот и надает тумаков. «Иди, – говорит он бесцветным голосом. – За тремя дверьми верная смерть, за четвертой все в порядке, там твое спасение. Иди, Вадик, смелее, тебе дается лишь одна попытка. Если хочешь жить, ты поступишь правильно». – «Что там?» – шепчу я, а человек уже подталкивает меня: «Вперед, мальчишка, за тремя дверьми голодные гадюки, они чувствуют твою кровь… Учти – ошибешься дверью, они вопьются тебе в ногу!»

Вадим чувствовал, как пульсирует жилка на виске. Пора тормозить – второй приступ головной боли ему не одолеть. Кольцов замолчал на полуслове.

Эмоции, переживаемые им в полной мере, отразились на физиономии Вадима. Никто не требовал продолжения исповеди.

– Судя по твоему участию в нашей «корпоративной вечеринке», ты не ошибся дверью, – участливо заметил Борька.

– Ничего загадочного, – вывел резюме Коля Сырко, – интуиция. Врожденное чувство опасности. Вспомни свои молодые годы вне этой школы. Ты идешь темными закоулками домой. Неважно, откуда – от девчонки, с дискотеки. Зимой со второй смены. Часто к тебе приставали гопники? С просьбой закурить, карманчики обшарить или просто так морду набить? Ко мне только и делали что приставали – не умела гопота городская проходить мимо меня.

Вадим неопределенно пожал плечами.

– Да нет, не особенно. Конкретного мордобоя даже не припомню.

– Правильно, не припомнишь. Ты интуитивно чувствовал, каким проходным двором можно идти, а какой пустырь лучше обогнуть.

– Какого же черта его сюда принесло? – проворчал Мостовой. – Такую явную опасность – и проворонить.

– Мы уже не те, что раньше, – тихо заметила Катя.

– Да чувствовал я ее, – отмахнулся Вадим. – Не придал значения. Разве дурной голове объяснишь? Посмотрите на Ларису – почему она здесь? Такая девушка лишний раз за хлебом не выйдет. Посмотрите на Жанну – она виртуальная? Ей что, денег не хватает? Времени девать некуда? А вот Мостовой – он любит приключения в разгар дождливой осени? С финансами у него не порядок? Не знает толк в житейских радостях? Борька правильно сказал – нас тупо облапошили. Сыграли на любопытстве и жарком стремлении поставить точку. Ведь подсознательно каждый из нас хотел узнать, что же с ним такое стряслось в 82-м году.

– А ранение твое? – буркнула Валюша. – Мог бы заранее почувствовать, что прилетит. Не полез бы под пули в неподходящий момент…

Вадим сглотнул. И промолчал. Не хотелось заострять внимания на том самом «неподходящем моменте». Кому, если вдуматься, он интересен? У людей свои проблемы (и немалые), его боевое прошлое публике до лампочки. А вспоминать лишний раз историю с ликвидацией аль-Гамида…

– Не хочет говорить, – констатировала Валюша.

– Пусть молчит, – вступился за Вадима Борька, – имеет право на молчание. Будем тихо радоваться, что в наших рядах имеется человек, способный постоять не только за себя.

Прошло еще полчаса. Стемнело. Борька крутанул колечко своей «Зиппо» и поставил ее зажженной на середину стола. Язычок пламени тянулся ровно, без колебаний и копоти. В этом доме сквозняков не было. Его строили давно, но со странной любовью – заботясь о будущих поколениях.

– На четверть часа хватит, – прошептал Борька.

– Не жалко? – хмыкнул Макс.

– С бензобака солью́. Там бензина – до этой матери…

У сидящих вокруг стола лиц не было видно. Лишь фрагменты – у кого носы, у кого черные провалы глазниц, озаренные бледным мерцанием. Остальное отступало в черноту, пряталось.

– Почему все связанное с занятиями вызывает жуткий страх? – прошептала Катя. – Это абсурдно… Наши наставники были нормальными людьми – не людоедами, не педофилами, не уголовниками. Они выполняли работу, за которую получали деньги («Неверно, – подумал Вадим, – палач тоже получает за свою работу»)… Может, не совсем этичную, но все же работу… Почему мы их боялись? Почему мы ненавидели эту школу? Почему ни о чем не догадывались наши родичи в дни свиданий? Ведь не двойников же посылали к ним на встречу! Я помню эти свидания. Смутно, но помню. Мама привезла мне на зиму шубку из ламы – она еще шутила: «Этот зверь зовется ламой…» – и желто-розовый шарфик, который связала бабушка.

– Нас обрабатывали с помощью психических штучек, – окутывая компанию дымом сигарет, процедила Жанна. – Поэтому в нужные моменты мы были как шелковые. Во все остальные – сами собой, но под плотным энергетическим воздействием. Отсюда страх.

– Как рубильником – вверх-вниз, – сипло провещал Гароцкий. – Полагаю, на нас обкатывали какую-то программку из новинок. Или тест на восприимчивость. Психологи, итить их…

– Куда там психологи – психи… – Екатерина вдруг тяжело задышала. – Они ставили передо мной ширму и требовали определить, какой предмет за ней лежит. Не угадать – а увидеть и доложить. Разрешали сделать одну ошибку на десять тестов. Я допустила две – они дважды подсунули мне чертика на блюдечке: знаете, такое уральское литье из города Миасса? Это сбило меня с толка. Я не помню, чтобы на меня орали. Они вообще никогда не повышали голоса. Но наказывать умели… Я сидела в абсолютно темной комнате, плача от страха. Никого и ничего: ни людей, ни окон, ни мебели – я бы наткнулась. Только дверь, которую я нашла на ощупь. Я просила выпустить меня, стучалась – вы не представляете, как давит это на голову – сидение в кромешной тьме. В ответ – ни звука. Не помню, сколько времени прошло – я пыталась успокоиться, унять дрожь, но вдруг начался такой кошмар! – из всех щелей мне в уши полез многоголосый писк! Застучали лапки по полу, зацарапали когти… Я чуть с ума не сошла. Как представила эту крысиную армию, лезущую из всех дыр, – как она окружает чувствительную маленькую девочку с босыми ножками… Я была на грани смерти, честно. Помню, сил кричать уже не было, я просто села на пол, сжала голову руками – «не кусайте бедную Катеньку, не кусайте…» – и поплыла…

– Магнитофон, – компетентно заявил Борька, – В 82-м уже вовсю практиковалось стерео. А где-то, возможно, применяли квадро – для пущего задора. Не живыми же крысами тебя пугали – откуда крысы на спецобъекте КГБ?

– Трудно осмыслить даже в тридцать три года, – прошептала Катя. – А в одиннадцать… как бы я смогла?

Борька вздохнул.

– Ну, это понятно.

– Перестаньте вы вспоминать, – проговорила Рухляда. Ее голос опять дрожал, – не соберете вы полезной информации, а только вберете в себя зло. Оно нас погубит, оно уже разлагает нашу волю, а впереди такая чернота, из которой выберутся не все…

– Без устали безумная девица… – забубнил Борька.

Мостовой взвизгнул:

– Заглохни, Кассандра!

– Выберутся не все – это уже окрыляет, – рассудительным тоном изрек Макс. – По крайней мере, кто-то выберется. Я бы предпочел, чтобы победил сильнейший.

– А я – чтобы умнейший, – обиженно выпалил Коля Сырко.

– Что-то в нас сидит, – вдруг сказал Вадим, – и не дает покоя. Не в этом ли причина наших осенних сборов?

Огонек продолжал коптить, но уже не стоял неподвижно – дрожал с небольшой амплитудой. Это не значило, что в комнату заглянул ветерок – просто кто-то усиленно дышал.

– Весьма вероятно, – пробурчал Борька, – или, скажем так – отчасти возможно. Не будем пугать себя заранее.

– Да что в нас сидит? – не вникла Жанна. – Наши таланты закопаны в землю, наши способности давно забыты и аннулированы…

– Да нешто, Жанночка? – ухмыльнулся Макс. – Ты забыла, сколько будет квадратный корень из трех тысяч?

– Не забыла. Пятьдесят четыре и восемь. Чуть меньше. – Жанна вспыхнула. – Да разве это важно? По стране гуляют тысячи мошенников, способных показать и не такое. Двадцать два года прошло – не месяц. Мы растеряли свои таланты, которые нельзя вновь обрести. Кому мы нужны?

– Но в нас что-то сидит, – упорно гнул свою линию Вадим. – Некая установка, до времени заблокированная, программа, информация… не знаю. Для чего-то нас здесь собрали.

– Для размножения, – хихикнул Борька, – от самих толку хрен, так пусть потомки наши заставят вздрогнуть мир. Три женщины, шесть мужиков – вполне достаточно для образования тройственного союза. Оттого и не выходят к нам – чтобы женщины выбрали себе достойных. Выбирайте, бабоньки.

«Самое хорошее решение», – подумал Вадим. Но сказал опять другое.

– Поосторожнее, – проговорил он. – Тут дети.

– В самом деле, – напомнила о себе Валюша, – вы же не земляника – усами размножаться. Не хочу представлять, чем ты там, Кольцов, размножаешься – я же со страха помру.

– Какая интеллигентная и компанейская девочка, – умилилась брюнетка. – Ты не хочешь усыновить ее, Вадим? А то как-то пресно все вокруг.

– Удочерить, – машинально поправил Вадим. – Нет, не хочу. Оставим это счастье ее родителям, надеюсь, они где-то есть. Ответьте на простой вопрос, ребята, – для чего создавалась группа? Мы не боевая единица – даже в идеале. С физкультурой и спортом на короткой ноге был только Макс. Остальные… Мы не сильно изменились за двадцать с лишним лет. Худосочный «ботаник» – прости подлеца, Коля… Неповоротливый глотатель ребусов – извини, Антон… Эдисонова болезнь – не бей меня, Борис, возможно, она тебя не беспокоит в быту, но для строевой ты, увы, не находка… Трудноватая на подъем Лариса – я помню эту девочку: милые кудряшки, бесподобные глаза… Но ты бы не пробежала и стометровку, прости покорно, ты очень хороша собой, но, сама понимаешь, большой спорт по тебе не плачет… Я не помню никаких физических занятий – кроме ежеутренней зарядки на половике, от которой толку – как от пачки печенюшек, которую слопала Валюша. А готовить группу с дальним прицелом, рассчитывая, что когда-нибудь мы вырастем и накачаемся, – не в традициях тогдашнего советского руководства…

– Подожди, – перебил Коля, – ты хорошо сказал и отчасти прав. Но давай подумаем. Кто мы в случае успешного окончания «школы»? Дружный коллектив, где все за каждого, а каждый за всех. Грамотное техническое звено – я, Мостовой, Уралов. Звено боевой и аналитической поддержки – Кольцов, Журбинцев, Гароцкий. Мощный энергетический блок – Рухляда, Данович, Василенко. Как насчет планирования стратегических операций? Разведка, контрразведка? Анализ информации, шпионаж, работа с агентами – своими, чужими?..

– Бред, – решительно отверг Уралов. – Только в больную голову взбредет такая идея. В стране хватало и оперативников, и аналитиков, и специалистов по стратегическим направлениям. Да не дилетантов, а конкретных профессионалов, съевших на этом деле собаку.

– Точно, – подтвердил Макс. – Вот кабы поступило задание отправить группу на Марс для разведки и обустройства там колонии, вот тут наша группа на коне – лучшие из лучших, и все при деле.

– Хорошо, – кивнул Вадим, – решение созрело в больной голове. Восемьдесят второй – восемьдесят третий год. Умирает Брежнев. Власть меняется и приходит в ужас. Незаконность психической обработки детей ее не шокирует – эта власть сама себе и адвокат, и прокурор. Шокирует тупая бессмысленность предприятия. Школу расформировывают, детей отправляют по домам (родители чего-то там подписывают о неразглашении), наставников разгоняют: кого в отставку, кого переводят на более перспективный фронт… Я не помню НИЧЕГО о последних днях этого мракобесия. Провал в памяти – и я уже в объятиях любящей мамы. Держу пари – никто не вспомнит финальную часть – ее удалили из памяти с особой тщательностью. Без толчка не прояснится, как ни тужься. Вероятно, здесь и зарыта собака – что произошло в финале? Кем мы были для наших наставников: объектами приложения их труда, и они добросовестно следовали инструкциям или вели свою игру – вразрез официальному заданию?

– Небольшая поправка в ваши увлекательные выкладки, – глуховато молвила Жанна, – наверху четыре комнаты, в каждой четыре кровати. Девочки жили в последней, я смутно вспоминаю. Справа у окна – я, – Жанна принялась загибать пальцы. – Ближе к двери – розовая пышка с кудряшками. Это была ты, Лариса. Однажды я вытянула твою кудряшку и привязала ее к кровати. Ты орала, словно тебя к мужику привязали. А потом пинков мне надавала; ну и я тебя, соответственно, взгрела. Ты была поактивнее в те нежные годы.

– Не помню, – прошептала Рухляда.

А брюнетка продолжала загибать пальцы:

– Напротив – худышка с торчащими косичками. Она в носу ковырялась так классно, что нос опух. У двери слева – рыжая в конопушках – писклявая такая, все по маме убивалась. Екатерина, ты которая из них?

Хорошо, что было темно, и румянца не видно – Катя наверняка покраснела.

– Последняя. Никогда не носила косички…

– Значит, рыжая. Ага. Мужские «апартаменты» тоже не пустовали. Нас было больше, чем сейчас. Шестнадцать человек. И это правильно – ради девяти оболтусов устраивать большое мероприятие…

– Перестань, – Катя справилась с неловкостью, – дело житейское. Один умер, другой эмигрировал, третий съехал в другой город – следы потерялись; четвертый получил вызов в ФСБ, выслушал чекиста, покивал… и никуда не поехал. Потому что умный. А мы сидим – девять идиотов, смотрим на этот огонек, а он вот-вот потухнет…

– Хм, – громко сказала Валюша.

– Ну, хорошо, – согласилась Катя, – девять с половиной идиотов. Сидим, гадаем, куда это нас судьба повернула…

– Хм, – сказала Валюша.

– Ну, хорошо, горячая десятка. Иди к черту, Валюша.

– А я хочу выпить свой бокал, – сказал Борька, поднимая бутылку с остатками пива, – за тех, кого с нами нет. Дай бог, чтобы их не постигло несчастье… Прошу не принять это за эпитафию, надеюсь, пронесет…

Темнота давила – такие темные ночи Вадим видел только на юге. В Сибири обычно в ночное время суток преобладают серые тона. В городах особенно это явление бросается в глаза – куря на балконе или гуляя по ночному городу, он видел серых кошек, серые дома и серых людей, бродящих по серым тротуарам. Здесь же все было черным. Непроглядные тучи закрыли небо, остатки траурно черный лес. Люди разбрелись по комнатам на втором этаже. Вадим занял кровать и спустился вниз; в вестибюле горели низковольтные лампочки – единственное освещение в доме. Он подозревал, что за ним последует почетный эскорт, и не ошибся – Валюша путалась в ногах, как шустрый кот в предчувствии подачки. Он вел за руку Катю – это смотрелось нелепо, как бег через барьеры по пересеченной местности. Девчонка не пожелала остаться на панцирной сетке в остывающей комнате. Прижалась к нему, дрожала: «Я с тобой, Вадим, страшно – аж зубы ломит…» Не Артек, мысленно согласился Вадим, поневоле смиряясь с приобретением. Целых две женщины, полноценная семья, ну и подарочек ко дню рождения (у него же завтра день рождения – обалдеть!). Кольцов подтолкнул Валюшу, – тряхнув помпоном, девчонка сбежала по ступеням в холл – а сам остановился посреди лестничного марша и привлек к себе Катю. Не самое время, конечно, для проявления нежности, бывают моменты и поудачнее, но им просто необходимо было отвлечься. Во имя Кати. Вадим поцеловал женщину в горячие губы – она не сразу поняла его коварные замыслы, полумрак окутывал лестницу, а Вадим не лез бесцеремонно – целовал невинно и нежно. Потом вздохнула тяжело, вцепилась ему в рукава, расслабилась. На время пропало всё отрицательное и злобное, что было в душе. Он подумал, что в каждом деле бывают позитивные моменты, их нужно лишь найти и выделить. Кольцов ощутил приятное покалывание в затылке, возбудился, распахнул уста, надеясь, что Катя сделает то же самое… Но в это время Валюша где-то там внизу нетерпеливо застучала ногой: