скачать книгу бесплатно
– Я сам из Воронежа, – кашлянул старик, – и так вам скажу: когда шла война с Японией – ее народ в массе своей у нас в провинции не воспринимал. А что вы хотите – разве простой человек мог понять, зачем нам нужна эта война? А вот сейчас – совсем другое дело. Народ сразу расценил конфликт с Германией как свою кровную войну. Ведь тут каждому дураку понятно, что на карту поставлена судьба России.
– А вы видели, как в Петербурге толпа разгромила немецкое посольство? – вклинился в разговор третий участник, по виду чиновник. – Нет? Вот на это, скажу я вам, стоило посмотреть. На Исаакиевской площади наши горожане, возмущенные вероломством немцев, причесали как следует уродливый храм тевтонского духа. С крыши летели на панель бронзовые кони-буцефалы, вздыбившие копыта над русской столицей. Люди ворвались внутрь. Вопреки тому, что предсказывал германский посол, гнев толпы был направлен не против собственного правительства, а против Германии и самого германского посла. Конные статуи на крыше были обвязаны веревками, сотни рук схватили и потянули их. Вздыбленные кони кайзера с грохотом упали на мостовую. Причем не было никакого грабежа или мародерства. Ничего подобного! Ведь какие коллекции вин были там у немцев. И что вы думаете – не было выпито ни одной бутылки. Все разбили и вылили в Мойку. Вот так!
– И так будет с тевтонскими вояками! – крякнул господин в пенсне. – Сегодня все: аристократы и крестьяне, военные и рабочие – испытывают одинаковые чувства. Эта война гораздо глубже, чем политический конфликт, это поединок между двумя силами – панславизмом и пангерманизмом. И одна из этих сил должна погибнуть.
Рядом делился впечатлениями представительный господин в цилиндре:
– Торжественный молебен и чтение манифеста в Николаевском зале Зимнего дворца произвели на всех, в том числе и на меня, неизгладимое впечатление. Посреди зала находились наши святыни: образ Спасителя из домика Петра Великого и Казанская Божья Матерь. Когда певчие запели «Спаси, Господи», все стали петь хором, и почти у всех на глазах заблестели слезы. Речь государя еще больше подняла настроение, – рассказывал «цилиндр». – Казалось, что Господь всемогущий через него говорил с нами, и когда государь сказал: «Благословляю вас на ратный бой», – все встали на колени. Особенно сильно было сказано: «Я здесь перед вами торжественно заявляю, доколе хоть один неприятель останется на земле русской, я не заключу мира». Эти слова были встречены таким «ура», которого никто никогда не слышал! – Рассказчик на мгновение замолк и оглядел всех тех, кто его слушал, наслаждаясь впечатлением. – В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ создателю на его призыв стать всем на защиту Родины, царя и попранных прав нашей великой Родины.
– Ну а дальше-то что?
– Из Николаевского зала государь прошел на балкон, выходящий на Александровскую площадь. Ее всю заполнил народ, от дворца вплоть до зданий штабов. При появлении государя все встали на колени. В эти короткие минуты Россия переродилась. Самосознание воскресло у всех, чувство долга стало на первое место, и вся мобилизация прошла при таком блестящем порядке, которого никто не ожидал! Наплыв запасных у воинских начальников превышает предполагаемую норму. Число добровольцев растет с каждым днем, а железные дороги работают выше всякой похвалы! – настроение у рассказчика, да и у всех присутствующих было превосходное.
А рядом мерно и четко шагала русская гвардия – рослые молодцы, кровь с молоком, косая сажень в плечах, воспитанные погибать, но не сдаваться. По всей стране гремели литавры, брусчатые мостовые покрывались ковром из цветов, летевших под ноги войскам, идущим на фронт. На западе дела союзников обстояли, однако, весьма мрачно – немцы шли прямо на Париж.
Чуть в стороне от ликующего народа стояли Голицын и Ольга. Поручик в форме своего полка держал в руке огромный букет великолепных роз – последний подарок любимой девушке. Ольга, повиснув на шее, рыдала, не стесняясь никого. Впрочем, чего же было стесняться – подобные картины происходили на каждом шагу не только здесь, но и по всей необъятной империи. Повсюду можно было увидеть десятки, сотни парочек, прощавшихся – кто надолго, а кто и навсегда.
– Береги себя! – плакала девушка. – Береги ради нас.
Позавчера между молодыми людьми случилось знаменательное событие – помолвка.
– Все будет хорошо, дорогая, – утешал ее Голицын, подкручивая ус. – Мы им покажем, только щепки будут лететь! У немцев нет никаких шансов. Как бы ни сложился начальный этап войны, победа будет за нами.
– Как я без тебя? – глядела на суженого Ольга глазами, полными слез. – Как я буду жить?
– Неужели тебе не нужен любимый, обвешанный наградами, словно новогодняя елка игрушками? – попробовал отшутиться поручик.
– Мне нужен просто любимый, который будет рядом со мной, – не успокаивалась Сеченова. – А если вдруг тебя ранят?
– Ранения только украшают мужчину, – гнул свою линию офицер. – Это ведь широко известная истина. Так что вытрем слезы – все будет хорошо.
– А я окончательно решила, что мое место если и не на фронте, то где-то рядом, – объявила девушка, судорожно комкая платок. – Ведь во время войны тысяча восемьсот двенадцатого года благородные барышни и корпию щипали, и за ранеными ходили…
Наконец наступил момент прощания.
– Мне пора! – Голицын вставил ногу в стремя, а спустя секунду оказался верхом на кауром жеребце. – Даст бог, скоро свидимся!
– Я тоже в это верю! – всхлипнула Ольга. – Обещай мне, что будешь носить ладанку! Она уже раз спасла тебе жизнь и спасет еще раз!
– Обязательно. Ты же знаешь – теперь она всегда со мной!
Горела медь инструментов духовых оркестров. Маршировали полки. Атмосфера всеобщего ликования захватывала всех. Начиналась война.
Глава 3
Прошло несколько месяцев…
Война, названная с самого начала просто и ясно «Отечественная», набирала свои обороты. Такое название она получила неслучайно. В народных массах все происходящее сейчас воспринималось аналогично событиям тысяча восемьсот двенадцатого года, вызвавшим тогда небывалый подъем лучших чувств в русском обществе. Подобная задача была поставлена и сейчас. Эта война должна была создать такой же эффект – сплотить российское общество, такое разное, особенно в последние годы. Однако все не стало таким простым, как виделось вначале, и оказалось совсем не таким скоротечным, как могло показаться. Эта война была уже новой формации – использование пулеметов, минометов, подводных лодок, самолетов, новых тактических схем…
В штабе русского Северо-Западного фронта в этот день было оживленно. На совещании, проходившем на втором этаже небольшого домика, командующий, генерал Жилинский, планировал наступление. Тут же присутствовали генералы Самсонов, Ренненкампф и Орановский.
Северо-Западный фронт готовился к удару по Восточной Пруссии, дабы оттянуть силы немцев от Парижа. Наступать приходилось в сложных условиях. Времени на подготовку операции практически не было: ее срочность диктовалась просьбой о помощи со стороны Франции, подвергшейся мощному удару германской армии. Французский посол в России Палеолог взывал к Николаю II: «Я умоляю Ваше Величество приказать Вашим войскам немедленное наступление, иначе французская армия рискует быть раздавленной».
В составе фронта находились две армии. 1-я – генерала Ренненкампфа и 2-я – под командованием генерала Самсонова. По замыслу операции, разработанной в Ставке под руководством Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, этими частями и планировалось осуществить наступательную Восточно-Прусскую операцию.
Основные детали были уже обсуждены, но оставались еще некоторые важные моменты.
– Новости у меня по этому поводу следующие, – кашлянул Жилинский. – По нашим данным, пока, правда, непроверенным, немцы собираются использовать на этом участке фронта новое оружие. Причем, надо сказать, доселе невиданное.
– Интересно, ваше превосходительство, – иронично сказал начальник штаба Орановский и прищурился. – Что же это за чудо такое?
– Да вот действительно чудо. И называется оно танк.
– Танк… танк, – вмешался в разговор Ренненкампф. – Это не сухопутный ли крейсер? Что-то я слышал этакое… – генерал пригладил волосы, поблескивая пронзительным взглядом живых, быстрых глаз. Благородное лицо и пышные усы придавали ему солидный и внушительный вид.
– Вот именно, Павел Карлович, сухопутный крейсер. Самодвижущийся железный сундук с пулеметами и пушкой, на траках. Жуткое сооружение именуется «танком». Надо сказать, что разработки ведутся и у нас, и у союзников, но первой к решению этого вопроса подошла Германия. Это супероружие способно решить если не ход войны, то исход наступления на этом участке фронта: никакого, так сказать, противоядия против танков нет.
– Так уж и нет? – недоверчиво протянул Самсонов. – Вот аэропланы: тоже, казалось бы, никаких средств против них не существует. Бомбят позиции направо и налево, спасу нет, солдаты разбегаются во все стороны. Однако же на каждый замок находится ключ… Да вот хотя бы взять происшествие недельной давности. Простой казак из обычной трехлинейки с двух, заметьте, выстрелов, сбил вражеский аэроплан.
Генерал от кавалерии Самсонов был крупным, крепким человеком с орлиным носом, черной подстриженной бородой. При взгляде на него становилось ясно, что он не из компании карьеристов-лизоблюдов. Это – типичный русский генерал, в свое время прозванный в войсках за богатырскую стать «Самсоном Самсонычем».
– Ну, вы, батенька, не равняйте почти невесомую конструкцию на крыльях и бронированный ящик, – махнул рукой Жилинский. – Это совершенно разные вещи. Естественно, впоследствии будут найдены действенные способы борьбы с этими чудовищами, но сегодня – сами понимаете.
– Да уж. Сейчас надо подумать, как нам нейтрализовать его?
Генералы погрузились в размышления. Что такое «танк», генералы представляли себе весьма смутно.
– Нет, все-таки какие подлые времена настали! – очнулся Жилинский. – Ну разве это все можно назвать войной? По-моему, вряд ли. Ведь вы возьмите прежние времена! Я не говорю уж об исходе самого сражения, о проигрыше или выигрыше конкретной операции. Жизнь солдата чаще всего зависела от его выучки, военного умения, смекалки, наконец. Вот раньше – лихие кавалерийские атаки, романтика и упоение боем, «эскадрон, шашки наголо!..». А теперь прет на тебя такое бронированное чудовище, и ничего поделать нельзя, и шашка его не берет…
– Развитие техники – естественный процесс, так сказать, – пожал плечами Орановский. – Не век же было пещерным людям камнями да палками бросаться.
– Да я все понимаю, Владимир Александрович, но ведь никакого удовольствия в такой войне нет и быть не может. Теперь перспектива вырисовывается вообще мрачная: все решать будут машины, так, что ли?
– Я думаю, что именно ими многое будет решаться уже в следующей войне, – задумчиво сказал Ренненкампф.
Появившийся адъютант Жилинского сообщил о том, что к командующему прибыл поручик Голицын с рекомендательным письмом.
В дверях показался Голицын. В отличие от многих шаркунов, уже успевших получить награды ни за что ни про что, он уже побывал в самом пекле, о чем свидетельствовали и «Анна» 3-й степени «С мечами» на груди, и забинтованная голова – офицер прибыл прямо из госпиталя. Похоже было, что его обещания, данные Ольге, не остались пустыми словами и были подкреплены реальными делами. Поручик отдал командующему письмо и свежие петербургские газеты.
Жилинский прочел рекомендательное письмо, написанное родственником поручика, влиятельным придворным, князем Свирским. Князь писал о том, что «уступая настоятельным просьбам поручика, прошу отправить его после госпиталя на самый опасный участок фронта»…
– Постойте… – вдруг вспомнил Самсонов, с интересом присматривавшийся к офицеру, – уж не тот ли вы поручик Голицын, который в тысяча девятьсот тринадцатом году, во время маневров в Галиции, проник к пограничной полосе между Россией и Австро-Венгерской империей и, несмотря на протесты австрийского часового, зачеркнул на пограничном столбе слово «Австрия» и написал «Россия»?
– Так точно, я! – молодцевато ответил поручик. – Это было, ваше превосходительство, пари. За этот поступок я честно отсидел на гауптвахте.
– А не тот ли вы поручик Голицын, который в прошлогодние автомобильные гонки в Петербурге выиграл первый приз? – продолжил «опрос» Орановский.
– Так точно, ваше превосходительство, я.
– Это какую же скорость вам удалось достигнуть в мае тринадцатого?
– Двести один километр в час, – скромно ответил поручик. – Четырехцилиндровый двигатель, мощностью двести литров.
– Невероятно, господа! Двести один! – покачал головой командующий. – Разве мы могли еще недавно представить себе такое, а?
– Да уж. Одно слово – технический прогресс. Повсюду он – и в мирной жизни, и на войне, – согласился Орановский.
Жилинский, просматривая свежие газеты, заметно помрачнел.
– Две недели назад барон Корф геройски погиб… С небольшим отрядом отправился на захват вражеской батареи, никто не вернулся. Попали под обстрел. Его обезображенное тело потом отыскали, – задумчиво сказал командующий, читая списки погибших, пленных и пропавших без вести офицеров, которые печатали тогдашние газеты. – Вы, кажется, его хорошо знали, поручик?
– С не очень хорошей стороны… – замялся Голицын. – Впрочем, ваше превосходительство, о покойных – или хорошо, или никак. Сложил голову за Россию. Светлая ему память.
– Похоронен здесь, неподалеку… – говорил Жилинский. – В родовом имении, как и завещал. Оно и понятно: на родной земле, как говорится, и лежать легче.
– Позвольте взглянуть и нам, Яков Григорьевич, – обратился Орановский к командующему.
– Да-да, конечно, берите, господа, – подвинул Жилинский в центр стола стопку газет.
– Вот, кстати, интересный случай, – сказал Самсонов, найдя что-то в газете.
– И что же там, Александр Васильевич?
– Да вот небольшой очерк о некоем юном прапорщике, первым ворвавшемся во вражескую траншею, – Самсонов сделал паузу и процитировал: «…показывая пример доблести нижним чинам, прапорщик Сеченов увлек солдат за собой в атаку и первым ворвался во вражескую траншею. Несмотря на то что вражеские позиции на этом участке фронта были весьма укреплены, рота молодецким ударом смяла и опрокинула противника, бежавшего врассыпную. В ходе этого удара убито и пленено много солдат противника, захвачены вражеские трофеи».
– Вот вам, господа, пример того, как молодежь ничем не уступает своим предкам в храбрости и находчивости. Та самая молодежь, на которую сегодня так много валят всего, – сказал Самсонов, складывая газету.
– Во все времена люди одинаковы… – буркнул Ренненкампф. – Я вообще никогда не видел особого смысла разделять молодежь и старшее поколение. Все мы были молодыми…
– Я, конечно, прошу прощения, господа, что возвращаю вас от примеров высокого подвига к вещам более прозаическим и приземленным, – произнес командующий. – Однако хотелось бы поговорить о танках. Ведь если мы не помешаем противнику, то и геройством делу не поможешь.
– Да-да, действительно, вернемся к нашей теме.
Поручик, коему позволено было присутствовать при обсуждении «танкового вопроса», очень заинтересовался горячей темой. О танке, кстати, он уже был наслышан.
– Позвольте мне заняться этой проблемой! – стал умолять Голицын командующего.
Жилинский колебался.
– Вы же сами читали, ваше превосходительство, – показал поручик в качестве аргумента на газетный очерк. – Если уж безусый прапорщик совершил такой подвиг… А если сделать рейд по вражеским тылам? Может, удастся захватить этот самый танк?
– Быть посему! – кивнул главнокомандующий Северо-Западным фронтом. – Набирайте добровольцев. Желаю вам удачи в этом деле!
Глава 4
Небольшой прусский городок, стоящий на развилке нескольких железных дорог, в эти дни был до отказа заполнен военными. Текущие события вели к тому, чтобы такие вот городки становились пропускными пунктами, через которые перекачивалась солдатская масса, в скором времени должная стать пушечным мясом для беспощадного фронта, словно сказочного чудовища, требующего для себя новых и новых жертв.
На плацу посреди огромной территории, занимаемой казармами, учебными центрами, полигоном и прочими соответствующими учреждениями, сейчас было оживленно. Все отвечало лучшим традициям прусской муштры последних полутора столетий. Каждый солдат напоминал механическую игрушку. На лицах, превращенных шагистикой и муштрой в подобие масок, не отражалось ничего, кроме готовности отдать жизнь за кайзера и Великую Германию. Геометрическими фигурами стояли ряды вымуштрованных солдат в шлемах с острыми навершиями. Чуть в стороне находилось странное угловатое сооружение, укрытое парусиной.
Неподалеку вели разговор новый командующий 8-й армией Пауль фон Гинденбург и молодой полковник Генштаба Карл Диркер. После тяжелейшего положения немцев в Восточной Пруссии, когда прежним руководством был уже отдан приказ об отступлении на запад, за Вислу, спешно назначенный сюда отставной генерал начал решительно действовать. По его требованию приказ был отменен, и теперь немцы планировали взять реванш.
– Я не отношу себя к поклонникам теорий о том, что солдат должен мыслить чуть ли не на уровне аналитика, – разглагольствовал, продолжая затронутую ранее тему, генерал – плотный, с мощными усами на суровом бульдожьем лице – настоящий прусский вояка. Седоватые короткие волосы, тяжелый взгляд, плотно сжатые губы придавали ему еще больше суровости. – Эти умники, которых в последнее время развелось, как крыс, ни черта не смыслят в войне. Да им оказаться на передовой – они и в штаны наложат! А ведь туда же – будут поучать, как надо воевать. Их послушать – так солдату не нужен ни командир, ни приказы!
– А вы что думаете? – с лукавой улыбкой поинтересовался полковник Диркер.
– Чушь! Полная чушь и ничего более! – низким голосом прорычал Гинденбург. – Солдат должен слушать приказы и четко выполнять их. Больше от него ничего и не требуется.
– А как же самостоятельность?
– Не нужна им никакая самостоятельность, – фыркнул генерал. – Выдумки высокозадых умников! Все очень просто: армия – это механизм. Можно по-разному к этому относиться. Нравится – не нравится тебе, но это так. И каждый в этом механизме занимает определенное место. Иначе не бывает! Поэтому выполняй то, что тебе приказано, а за тебя уже все продумают.
Рядом строился в боевой порядок батальон немецкой инфантерии. Хищно торчали острия шлемов «фельдграу», обтянутых серой парусиной, блестела новенькая амуниция, сверкали бляхи на поясах.
Командующий, идя вдоль строя, пристально вглядывался в лица.
– Я ведь, как считают многие, неплохой физиономист, – говорил он полковнику. – Вот, посмотрите на солдат: у большинства из них на физиономии написано многое. Хотя бы то, кем каждый из них был до войны.
– И что же можно увидеть, господин генерал?
– Вот этот, без сомнения, баварец, тоскующий по кружке крепкого «мюншенера». Баварца я всегда узнаю, будьте уверены. Слева – тот, долговязый, видите? Бьюсь об заклад, что он рабочий. Смотрим дальше: коротышка в очках наверняка был школьным учителем, – рассуждал фон Гинденбург. – И ведь вот в чем смысл: все они были разными, можно сказать, сбродом, а людьми стали только в армии.
– Ну уж… – протянул полковник.
– Именно так! – безапелляционно заявил командующий. – Дисциплина сплотила всех в чеканном строю.
Диркер придерживался несколько иной точки зрения, но спорить с командующим не стал. Разговор перешел к теме будущего наступления на русских. По мнению фон Гинденбурга, в первые дни войны существовал один-единственный выход: бить с самого начала следовало первым. Пока противник еще не мобилизовался, пока не создал сплошной фронт, нужно было его опередить. Вступив на вражескую территорию, искусным, заранее спланированным маневрированием окружить выдвигающиеся навстречу армии, окружить их и устроить Канны ХХ века. Он ругал предыдущее командование, обвиняя его в полном бездействии.
– После того как фон Притвиц показал свою полную неспособность руководить армией, после того как он собрался бежать из Пруссии – они вспомнили обо мне, – хмыкнул фон Гинденбург. – Этот осел доложил, что 8-я армия еще способна, наверное, унести ноги за Вислу, но он, ее командующий, уже не ручается, что 8-я армия на Висле удержится. Это не генерал, а просто истеричка! Так развалить фронт! – возмущался командующий.
– Первая и вторая армии русских движутся на запад, намереваясь соединиться за Мазурскими озерами, – говорил полковник.
– Я не вижу иного выхода, кроме одного: сначала обрушиться на армию Самсонова, выдвинутую вперед, чтобы использовать его отдаленность от армии Ренненкампфа, – заключил командующий.
Полковник Диркер завел речь о новой технике, призванной сыграть в предстоящем наступлении немалую роль.
Фон Гинденбург, в отличие от собеседника, к техническому прогрессу относился скептически.
– Если вспоминать, то в 1871 году французов под Седаном мы и так разбили, без всякой новомодной техники, пленив в том числе и Наполеона III, – брюзжал Гинденбург, – и говорить здесь не о чем. Мы потеряли менее десяти тысяч, а французы – семнадцать.
– Да, конечно, это была грандиозная победа, – подтвердил полковник.
– Двадцать одна тысяча пленными, да потом еще шестьдесят три тысячи! – возбужденно произнес старый вояка. – И все: дорога на Париж была открыта.
– Конечно, господин генерал, – кивнул Диркер. – Однако предлагаю поставить эксперимент, чтобы вы своими глазами взглянули на новое экспериментальное оружие.
– Ну что ж, если хотите, полковник… – развел руками командующий. – А на ком же, собственно говоря, мы его испытаем?
– На наших солдатах, – последовал ответ.
