скачать книгу бесплатно
«Вот, значит, каково пришлось бедолаге Волку Ларсену[11 - Один из главных персонажей романа Джека Лондона «Морской волк»]», – еще подумал полковник, и тут медленно уплывающая из-под ног земля прыгнула в лицо. Словно он, глядя в видоискатель фотокамеры, резко приблизил объекты внизу, так, что стали видны желтые головки одуванчиков на полянке у подъезда и смятая сине-белая пачка «Ротманс», которую какой-то шалопай бросил мимо мусорного бака. Полковник ахнул, решив, что вывалился и летит навстречу земле с выпученными глазами. Он зажмурился, ожидая удара.
Ничего. Он стоял на балконе.
Собрав волю в кулак, полковник оторвался от перил, толкнул плечом дверь и ввалился в кухню своей квартиры. И сразу оказался в гуще ароматов готовящегося обеда. Запахи шли отовсюду: жареной картошки с луком – от плиты, овощного салата – со стола, душистого кофе – из кофеварки. Запахи стояли так плотно, что казались осязаемыми. «Плотнее пассажиров метро в час-пик», – подумал Сергей Михайлович, представив, как они толкаются друг с другом, отвоевывая пространство в его, Украинского, носу. Полковник тяжело осел на табурет, чувствуя себя после дурманящей свежести балкона рыбой, заточенной в давно нечищеном аквариуме. Зато аквариум никуда не летел, Сергея Михайловича это устраивало. – «Еще как!» – Дрожащей рукой, боясь обернуться к окну, он потянулся за шторой. Штора почему-то отсутствовала.
– Лида, ты опять, что ли, занавески стираешь? – спросил он жену. Супруга корпела над раковиной в дальнем углу кухни. Она стояла спиной, в халате, подаренном им года три назад, к Восьмому марта, кажется. Судя по методичным движениям локтей и характерным звукам, доносившимся из-под крана, жена чистила рыбу. Тело Сергея Михайловича наполнилось приятным чувством безопасности и уюта, потому что никто никуда не летает в своей кухне, сидя за столом перед тарелкой ухи. Он ощутил непреодолимое желание подойти сзади к жене и нежно поцеловать в затылок. Уже начал подниматься из-за стола и окостенел, сраженный внезапной догадкой: «А может, она не знает? Стоит здесь, потрошит дурацкую рыбу, ини черта не знает, как мы летим повоздуху?» — Украинский перевел дыхание. Оборачиваться к окну он даже не думал. Еще чего…
– Лида?
Жена молча трудилась над рыбой, – «по уши в работе».
«Правильно! – Украинский уткнулся в ее лопатки недружелюбным взглядом. – Совершенно ничего не знает. Никогда ничего и не хотела знать. Ни про то, что мне довелось пережить, карабкаясь по служебной лестнице, ни каким макаром дочка поступила в академию, ни про котлы, в которых пришлось вариться, чтоб появились шмотки, квартиры, машины, дачи и прочее, прочее барахло. Ни о том, что кошелек не резиновый, а баксы не растут на деревьях. Ни о том, почему по вечерам топил душу в водке. Точнее пытался, так как топить-то, в сущности, стало нечего, – все с потрохами давно купил Поришайло».
«Рыба-прилипало, вот ты кто!» — сжал кулаки Украинский.
Жена ничего не замечала. Низко согнулась к раковине и колдовала над своей рыбой.
«Хоть башку туда засунь, – раздраженно думал Сергей Михайлович, – когда мне понадобится кухарка, я ее найму».
Сергей Михайлович резко подался вперед, смахнул со стола кухонную утварь и сказал хрипло:
– Просрали Родину, Лида.
И замер, сраженный столбняком, потому что женщина, наконец, обернулась. Вместо Лиды Украинской перед ним была Мила Сергеевна Кларчук, сложившая губки в насмешливой улыбочке: «Ну, как тебе, полковничек, эта новая хохмочка?»
Мила двинулась к Украинскому, широко расставив руки, еще немного, и полностью бы скопировала Родину-Мать. Длинные ухоженные пальчики выпустили освежеванную рыбью тушку, и та плюхнулась на пол с омерзительным шлепком. В правой Мила сжимала нож. С широкого лезвия капала темная рыбья кровь, оставляя на линолеуме безобразного вида лужици.
Поясок халата скользнул к ногам Милы Сергеевны, на которых красовались новые красные тапочки Лиды Украинской. Полы халата разошлись в разные стороны, предоставив Сергею Михайловичу возможность полюбоваться ложбинкой меж двух упругих грудей, нежными розовыми сосками, плоским животом и маленькими круглыми коленками. Лифчик и трусики Мила, очевидно, забыла дома. Ее до странности голубые глаза, из-за сделавшихся огромными зрачков, показались полковнику бездонными.
«В таких и утонуть недолга».
Мила возбужденно дышала, ее живот напряженно вздымался и опадал, отчего голова Сергея Михайловича скоро пошла кругом. Рот наполнился слюной. Он с хрустом сглотнул, чувствуя, что едва не подавился.
«Такой я тебя и представлял, крошка, а ведь представлял, и не раз, себя-то к чему обманывать».
– Хочешь меня, да? – от ее завораживающего голоса, с почти неуловимой хрипотцой, полковника бросило в жар. Мила приблизилась вплотную, тонкий аромат духов смешался с запахом свежей рыбы.
– Хочешь, да?
Не успел полковник ответить «ДА», в воздухе просвистел нож. Тонкое длинное лезвие по самую рукоятку вошло в грудь полковника. Украинский жалобно закричал, попробовал отпрянуть и вжался в спинку кухонного уголка. Мила будто обезумела. Она наносила удар за ударом, Украинский страшно мычал, а острое стальное лезвие раз за разом вспарывало кожу, протыкая внутренности.
От былого завораживающего голосочка Милы Сергеевны не осталось даже и тени.
– Предать нас решил, мразь?!
Украинский повалился на бок, извернувшись угрем, пнул Милу ногой. На ноге оказался кирзовый армейский сапог. Откуда взялся сапог – оставалось только гадать, Сергею Михайловичу было не до загадок. Подбитая гвоздями подошва угодила в обнаженный живот женщины. Она со всхлипом перелетела кухню и врезалась спиной в холодильник, сдвинув его с места. С полок посыпались продукты, закупленные Лидой Украинской на неделю вперед. Мила взвилась, как раненая пантера и прыгнула обратно, вращая над головой ножом. Нож, руки и живот Милы были заляпаны кровью.
«Это же моя кровь, – с убийственной четкостью осознал Украинский. – Это Моя Кровь, стерва!»
В ладони появился пистолет, штатный ПМ, полностью готовый к бою. Украинский, не колеблясь, нажал курок. Руку дернуло, Милу снова отбросило к холодильнику, и она съехала на линолеум. В кучу разбросанных по полу йогуртов, кусков сыра и палок сырокопченой колбасы. Кефир из лопнувшей упаковки окрасился кровавыми брызгами. Халат полностью слетел с Милы Сергеевны, очутившись на голове.
Украинский порывисто вскочил, думая только о том, что же теперь говорить Поришайло, и что скажет (сделает) сам Артем Павлович, когда узнает… Холодный пот градом катил по спине Сергея Михайловича, скапливаясь в том месте, где упругая резинка трусов глубоко врезалась в кожу.
«Скоро и трусы намокнут, чтобы ты не сомневался».
Нагнувшись над подрагивающим телом Милы, – «агония у нее, что ли?» – и ни на секунду не забывая о пистолете, Украинский ногой перевернул женщину на спину.
И издал душераздирающий вопль, потому что с пола на него смотрели стекленеющие карие глаза Светочки – любимой доченьки, умницы, студентки второго курса Академии управления и, вообще, пожалуй, единственного живого существа, ради которого он готов был вариться в этой каше.
Разум Сергея Михайловича взорвался водопадом мыслей. Большая часть шла мутным бессвязным потоком, полным горечи и безысходного отчаяния.
«Господи, что же я наделал?! Что я наделал?! – Украинский вцепился в волосы. – Звони в «03»… Нет, не дозвонишься… А дозвонишься, не дождешься! Сам, сам повезу… Пара минут есть…»
«Нет у тебя никаких минут! Поздно… Слишком поздно…»
Света глубоко вздохнула и широко открыла глаза. Украинский все понял, а, поняв, страшно закричал. Запустил руки под коленки и спину дочери, – «только не умирай, ну пожалуйста, не умирай!», – прижал к груди, – «Господи, как пушинка ведь! – судорожно повернулся вокруг оси, в поисках ключей от машины, и нечаянно глянул в окно. Про гондолу стратостата Украинский давно забыл. И напрасно. Там, за окном, вечерело. За поросшими унылым редколесьем сопками величественно серебрилась река, полноводная, как море. Украинский стал как вкопанный, с головой, недоверчиво склонившейся на бок, вглядываясь в бескрайнюю гладь Амура, такого невероятно широкого, что противоположный китайский берег терялся в висящей на горизонте дымке.
«Какой к матери Амур?!» – выкрикнул Сергей Михайлович и неожиданно ощутил облегчение. – «Да это же сон. Вот в чем дело. Сон. Фух… Уф… Паскудный и дурной сон. Кошмар, иными словами».
«Это меняет дело!»
Внезапно дом покачнулся. Стекла лопнули и разлетелись мелкими осколками. Украинский обнял дочурку, пытаясь защитить телом. Затрещали, исчезая, дверные коробки, а потом с ужасающим стоном начали оседать бетонные перекрытия. Пол ушел из-под ног. Украинский полетел вниз в лавине кирпичей, обломков мебели и железобетона, с торчащими во все стороны кусками арматуры.
«Сейчас я проснусь, и точка», – заверил себя Сергей Михайлович, и сознание из него выпорхнуло.
Он очнулся на холодном полу. Вокруг стояла кромешная тьма. Было сыро и промозгло, полковник продрог до костей.
«Это что? Это подвал или ад? Может быть, это морг? Все что угодно, но только не моя спальня».
Он пополз по полу. Просто вперед, без всякой цели, как раздавленная на дороге собака. В щиколотках пульсировала боль. Повернув голову, Сергей Михайлович обнаружил, что ног больше нет. В том месте, где недавно располагались волосатые щиколотки, из армейских галифе торчали два окровавленных огрызка.
«Что-то болит слабовато? – противоестественно меланхолично отметил Украинский, – видать, у меня аффект…»
Он полз целую вечность, поражаясь своей выносливости, – «давно бы пора отключиться, ноги потерять, это все же не порезаться прибритье». Впрочем, судить о времени ему было сложно. Сколько минут (часов) истекло, знал один Господь. Наконец Украинский оказался в большой комнате, тесно заставленной железными двухъярусными кроватями. Кровати выстроились в безукоризненные шеренги. Под каждой, как боевые расчеты перед машинами, застыло по две пары армейских кирзовых сапог, с портянками, намотанными поверх голенищ. Комнату освещал мертвый лунный свет. Пол стал липким. Украинский поднес ладонь к глазам:
«Черная. Это что, кровь?»
Теплая тугая капля упала ему на лоб. Он сдавленно вскрикнул и с трудом поднял голову. Кровати, к нарастающему ужасу полковника, оказались забиты трупами солдат, – «Ну, не балерин же», – застигнутых смертью врасплох. Судя по всему, смерть пришла к служивым во время сна. Разглядывая свешивающиеся с матрасов безжизненные руки, ноги и головы, он вдруг отчетливо понял, куда попал, и попробовал закричать, но вышло одно бульканье.
Казарма погранотряда, его погранотряда, вырезанного китайскими диверсантами глухой июньской ночью 1968-го года, хранила гробовое молчание. Китайцы прокрались в расположение отряда, бесшумно сняв часовых, и никто из пограничников не увидел следующего утра. Если со знанием дела воткнуть автоматный шомпол в ухо спящему человеку, шомпол выскочит из другого уха раньше, чем человек откроет рот. А диверсанты свое дело знали. Случилось это месяца через два после того, как младший сержант Украинский отбыл в Москву поступать в школу КГБ.
Стремясь как можно быстрее убраться из этой ужасной комнаты, пропитанной запахами крови, мертвечины и портянок, Украинский выполз в коридор. Он тяжело перевалил приступку, оставляя за собой жирные багровые полосы. Дверь в Ленинскую комнату была распахнута настежь. Украинский дополз до порога и заглянул внутрь. На одной из стен поверх политической карты мира образца 68-го года, словно жук из коллекции орнитолога, висел какой-то человек.
Голова его завалилась на левый погон. С правого поблескивали три маленькие офицерские звездочки. Из локтей и коленей офицера торчали шляпки гвоздей, по размеру близких костылям с железной дороги. Левая нога распятого была обута в сапог, правая – в одной портянке. Бурые потеки на стене переходили в густую лужу на полу. Кровь уже засохла.
«У нас в отряде восемь офицеров было… – пришло на ум Украинскому. – Командир – раз, замполит – два…»
Вдруг голова офицера качнулась из стороны в сторону и начала подниматься. Но Украинский не закричал. Вероятно, он уже миновал какой-то внутренний барьер, после которого ему все стало безразлично.
– Товарищ старший лейтенант?! – беззвучно прошептал Сергей Михайлович, в ужасе узнав начальника особого отдела погранотряда. Того самого офицера, что разглядел в младшем сержанте Украинском будущего чекиста. – Товарищ старший лейтенант?!
Глаза покойника уставились на Сергея Михайловича.
– Просрали Родину, боец, – глухо сказал старлей.
Неожиданно тишину Ленинской комнаты разорвал телефонный звонок.
– Наши!..
Магическое слово «наши» наполнило сосуды Украинского новой порцией адреналина. «Только дотянись до трубки и позови на помощь. Только дотянись и позови – и они сейчас же придут». Как в рассказе о военной тайне. Наши! Он рванул на звук звонка, как умирающая от голода змея за подраненной куропаткой, и уже коснулся пальцами черного эбонита трубки, когда кто-то схватил его за плечо. Схватил и затряс. Украинский заорал как человек, падающий живьем в горнило мартеновской печи, и попытался вырваться.
– Сережа! – голос жены доносился откуда-то издалека, еще сонный, но уже несколько испуганный, – Сережа?!
Украинский открыл глаза. Он лежал в своей кровати мокрый от пота до такой степени, что можно было заподозрить все что угодно.
– Сереженька? Да что с тобой?
Украинский резко сбросил одеяло, ожидая увидеть кровавые обрубки вместо ног. «Нет! Ноги, как ноги. Не манекенщицы, конечно, зато свои. Целые и невредимые. Сорок лет проносили, и ещепослужат». Он с удовольствием пошевелил пальцами. И тут горло засаднило от страха:
– Светка!!! Лида? Где Светка?
Лида смотрела на мужа с изумлением.
– На тебе лица нет…
– Где Светлана?!
– Да у подруги, Господи. У Марины. Ты что переполошился? Вчера вечером позвонила, отпросилась на ночь. Я тебя и будить не стала, ты как из управления приехал – сразу спать завалился… – жена выглядела растерянно. Тонкий батистовый пеньюар открывал еще привлекательную пышную грудь, волосы на голове смешно торчали во все стороны после сна, на щеке розовел след от подушки.
«Значит, все же сон…» – Украинский точно вновь родился.
– Плохой сон приснился? – сочувственно спросила жена.
– Похоже на то… – Украинский потрепал ее по голове, – все в порядке.
– Тогда возьми телефон, – Лида опустилась на подушку.
– Какой телефон?.. – только теперь до полковника дошло, что в прихожей битый час надрывается телефонный аппарат.
– Сережа, возьми трубку, ладно? – Лида сладко зевнула. – Дай поспать. Все равно тебя. Кто мне додумается звонить в восьмом часу утра, да еще в субботу? – жена перевернулась на другой бок, решительно потянув за собой одеяло.
Украинский встал с кровати, норовя с одного захода попасть в тапки обеими ногами, потерпел фиаско и двинулся к телефону босиком. По пути зацепил плечом косяк, чертыхнулся и взялся за трубку, потирая ушибленное плечо:
– Алло?
– Сергей Михайлович, доброе утро, – бодрый и свежий голосок Милы Кларчук прозвучал из динамика так звонко, словно она была рядом. – «Ну да, она же на кухне», – мелькнуло у полковника в голове.
– Доброе утро, Мила, – «Жива все-таки», – Украинский еще пережевывал сон.
– Не разбудила, Сергей Михайлович?
«Хм, да ты меня ночью едва не зарезала…»
– Даже не ложился еще, – ухмыльнулся Украинский, – «Сегодня я тебя едва не поимел, а затем все же решил, что правильнее будет тебя пристрелить», – работы было много, Мила Сергеевна.
– В таком случае, Сергей Михайлович, хочу вас огорчить, – спать вам уже не придется. – Голосок веселый, озорной, ни дать, ни взять, пионерка, кадрящая старшего пионервожатого, – нам необходимо встретиться.
«Так выходи с кухни. Какие проблемы?»
Украинскому вспомнилась невероятно реалистичная картина – дочь лежит на кухонном полу, карие глаза стекленеют. Шаловливое настроение увяло.
– Сергей Михайлович? Алло?
– Да-да, я слушаю, Мила.
– Около десяти утра вам удобно?
– Да, безусловно, – записав адрес и название кафе, в котором его будет поджидать Мила Сергеевна, Украинский повесил трубку. Постоял какое-то время в прихожей, раздумывая, а не завалиться ли в кровать хоть на часок. Отказался от этой мысли – целый день потом будешь чувствовать себя разбитым. Вообще говоря, Сергей Михайлович был самым настоящим жаворонком, да и служба не располагала к тому, чтобы продирать глаза к обеду. Однако, в последнее время, вставать ни свет, ни заря стало тяжело. Безрадостно как-то. Обреченно вздохнув – «точно скоро помру», Украинский направился в кухню и залил воду в кофеварку. «Ровента» деловито заурчала, а он подумал: – «хорошо, хоть за рубежом кто-то что-то изобретает, а то, ей Богу, сейчас бы дрова колол да котелок вешал на треногу».
Отхлебнув горячего кофе, Сергей Михайлович с сомнением поглядел на холодильник, но ни крови, ни дырок от пуль не обнаружил. Часть мозга, отвечающая за демонстрацию сновидений, никак не могла угомониться, и события, развернувшиеся на кухне во сне, продолжали казаться ему если и не реальными, то, по крайней мере, весьма смахивающими на действительность.
Покончив с первой чашкой кофе, Украинский вышел на балкон и с удовольствием вдохнул чудесный утренний воздух.
Эх, в отпуск бы, – мечтательно пробормотал полковник. Ему представился изумрудный морской простор, усыпанный белыми барашками волн. Отодвинув пустую чашку, Сергей Михайлович целеустремленно прошагал в ванную комнату и влез под горячий душ. Стоя под струями вды, он напевал кальмановскую «Принцессу цирка».[12 - Оперетта известного венгерского композитора Имре Кальмана, (1882–1953)] Голоса у него не было, слуха тоже, зато старался он от души.
Когда ровно в 9:30 утра, благоухая дорогим одеколоном и одетый с иголочки, Сергей Михайлович вышел из подъезда и сел за руль припаркованного под домом «Мерседеса», ночные кошмары развеялись без следа.
* * *
Пока Украинского терзали кошмары, Андрей Бандура, тоже прирожденный жаворонок, дрых без задних ног в квартире Атасова на Шулявке. Жаворонок Андрея молчал, подавленный пережитыми накануне стрессами и несколькими стаканами водки, принятыми на пустой желудок. Когда, в конце концов, Андрей «разул» глаза, то обнаружил, что огромные напольные часы в дальнем углу комнаты показывают без четверти двенадцать. Из этого открытия неумолимо следовало, что с субботним утром, в принципе, покончено.
«Может часы того?» – предположил внутренний голос.
«Сам ты того. Такие часы не врут. Видал, маятник какой?»
Маятник имел впечатляющие размеры. Наблюдая за его размеренным шагом, Андрей нутром ощутил, как настоящее ежесекундно оборачивается прошлым. Он зажмурил глаза и натянул одеяло на голову. Пролежал в таком положении еще минут десять, ломая голову над вопросом:
«А куда же я собственно попал?» – но вразумительного ответа не было. После одиннадцати часов сна мысли в голове плавали с флегматичностью стаи крокодилов, обожравшихся толстым бегемотом. Затем Андрей поднял веки и занялся изучением приютившей его комнаты. Тяжелая портьера закрывала окно с дверью на балкон, в комнате стоял полумрак. Сквозь узкую щель из-под портьеры пробивались солнечные лучи и гомон давно проснувшегося двора. Справа от окна, в полном теней углу, громоздился древний деревянный шкаф, похожий на башню средневекового замка. В верхней части шкафа помещались забранные стеклом окошки, живо напоминающие бойницы. Створки дверей были снабжены замочными скважинами. В замках торчали ключи такой величины, что их, пожалуй, не зазорно было вручить неприятелю при сдаче осажденной крепости.
Дальнюю стену комнаты украшал большущий ковер, на котором разлихацкая тройка неслась заснеженным лесом. Тройку преследовали зловещего вида волки. Второй ковер располагался над кроватью Бандуры и являл собой репродукцию картины кого-то из известных русских художников XIX века. На нем группа медведей бездельничала посреди поляны в сосновом бору. Бандура склонялся к Шишкину,[13 - Иван Иванович Шишкин (1832–1898) – российский художник-пейзажист, живописец, академик] но спорить на деньги не стал бы. Под потолком висела люстра, вероятно, хрустальная. Высота самого потолка наводила на мысли о знаменитом некогда герое Сергея Михалкова дяде Степе – милиционере. Дядя Степа вполне бы мог жить в комнате, без риска ушибить макушку.
Неожиданно старинные часы разразились громким боем. Наступил полдень.
Пережив все двенадцать ударов, он вылез из-под одеяла, нырнул в тапочки и вышел в полутемный коридор. В воздухе стоял запах дорогих сигарет, приятный для носа Бандуры, привыкшего в Дубечках к дыму отечественной махорки. Миновав вешалку, тумбу с музейного вида телефоном и дважды споткнувшись о паркет, державшийся на честном слове, Андрей обогнул угол и вышел на кухню. В кухне Андрей застал Протасова.
Протасов стоял перед плитой в футболке и шортах таких кричащих цветов, словно только что сошел с плаката «Бермудские острова – рай на Земле», и жарил яичницу. Каким-то образом Протасову удалось разместить в сковороде не менее половины лотка яиц. Теперь он испытывал определенные сложности, связанные с их прожаркой, но сдаваться, судя по своему бодрому виду, вовсе не собирался.
– Здорово, братан, – Протасов весело подмигнул. – А я думал, ты, в натуре, скопытался. – Справа от Протасова бурлила внушительная фритюрница, под стать самому Валерию. Удушливый смрад кипящего подсолнечного масла стоял в кухне повсюду.
