Мир Гаора. Сторрам

Звонок на обед застал их за подтаскиванием к двери очередных контейнеров.

Надзиратель наскоро обыскал их и подбодрил дубинкой.

– Живо, олухи, на одной ноге чтоб!

Гаор, как всегда, держался вровень с Плешаком, хотя мог бежать и быстрее, а Плешак нёсся изо всех сил, и потом в строю долго не мог отдышаться, дохал вплоть до обыска.

За стол садились, наскоро ополоснув лица и руки, а многие, и так, как вбежали, так сразу за стол. И матери, против обыкновения, торопили обедающих, не расставляя, а прямо-таки расшвыривая миски, но, не проливая при этом ни капли. Кисель допивали, уже выбегая из столовой и на бегу благодаря Мать.

Пробегая через двор к складам, Гаор заметил, что стоянка для покупателей уже пуста. Ну да, магазин сегодня полдня работает. Теперь им…

– Таперича, паря, мы им всё подготовим и прям в зал отвезём.

Гаор с интересом кивнул. Ему и в самом деле было интересно. В торговом зале Сторрама он ни разу не был. Ни раньше – цены у Сторрама сержанту-ветерану не по зубам, ни теперь.

– Ага, явились, – встретил их надзиратель, – за смертью вас, волосатиков, только посылать. Держи и быстро чтоб, – вручил он Плешаку длинный, на нескольких листах, бланк заказа. – Рыжий, чего вылупился, за сеткой мотай.

Дубинка надзирателя несильным ударом направила его вглубь коридора. Туда Гаор ещё не ходил. Он послушно пробежал вдоль ворот всех остальных складов, где за открытыми и полуоткрытыми дверьми кипела такая же работа, и в самом конце нашёл большой решетчатый контейнер.

Когда он его подтащил к двери их склада, Плешак уже приготовил часть заказа.

– Давай, паря, щас мы его…

Вдвоём они под завязку набили его коробками со всякой бытовой электромелочёвкой, и надзиратель махнул им дубинкой, не проверяя и не обыскивая.

– Везите.

На дворе уже темно, ну да, самые короткие дни в году, Небесный Огонь – Солнце отдыхает. Гаор невольно усмехнулся.

Они проволокли контейнер по двору и пандусу и через задние грузовые ворота въехали в огромное приземистое здание торгового зала. Низкий проход между тамбурами-хранилищами, и Гаор даже зажмурился на миг: таким слепящим глаза светом брызнули лампы под потолком.

– Левее бери, паря, туды нам.

– Ага, понял.

Пока они доехали до отдела бытовой техники, Гаор огляделся.

Огромный зал перегорожен стеллажами высотой в рост, не больше, образуя правильную решётку с двенадцатью проходами через весь зал и поперечными торговыми квадратами. Мельтешили яркие оранжевые комбинезоны зальных рабов и более светлые, выцветшие у дворовых. Бегали распоряжаясь надзиратели, но, как быстро понял Гаор, на самом деле командовали старшие зальных бригад, и надзиратели особо в их работу не вмешивались, хотя орали вовсю.

– Ага, ага, сюда давайте!

– Да куд-ды ты её суешь!

– Живей, волосатики, до ночи колупаться вздумали!

– Девки, здесь загрузили, живее мойте!

– Эй, сдвинься, не проедешь!

– Да куда ты её на хрен, здесь мягкие, к ёлочным давай!

Но голоса весёлые, ругань беззлобная, и даже надзиратели только машут дубинками, но не бьют, а Гаор уже наслышан об их злобе и умении бить незаметно, но очень больно.

А вот и их отдел. Зальный надзиратель махнул им дубинкой, чтоб выгружали, и побежал дальше.

– Давай, паря, одно к одному.

– Понял, – весело ответил Гаор.

– Распихаем и второй привезём. Эх, третьего бы нам, чтоб подготовил.

– Давай, Плешак, – сразу решил Гаор, – мотай на склад и готовь, я сам распихаю и приеду.

– И то дело! – согласился Плешак и выметнулся из зала.

Оставшись один, Гаор расставил коробки по полкам и даже подровнял их, чтоб стояли красивым зигзагом, разложил по открытым ящикам мелочевку и покатил контейнер к выходу.

На полпути его вдруг окликнули Дубравка с Кисой.

– Ой, Рыженький, помоги нам, она тяжёлая!

Большая, в полтора роста, искусственная пальма в кадке стояла у входа в цветочный отдел, и её надо было перетащить через пять отсеков к «мелочам интерьера». Поднять её Гаор даже не стал пытаться, а попробовал, крепко ли она сидит в кадке-подставке, и не так перетащил, как перекатил её на указанное место, думая, что для «мелочей» пальма всё-таки великовата, установил так, чтобы она не загораживала проход, и вдруг получил хлёсткий удар по спине.

– А чтоб тебя, дурня, обалдуя лохматого, а ну, ставь её обратно на хрен, пока я тебе всё к празднику не оторвал! – бушевал надзиратель.

Дальше последовало такое, что Гаор несмотря на боль в спине с невольным уважением отметил новизну и виртуозность оборотов. Он переволок пальму обратно, получил второй удар, уже не такой сильный и не по спине, а пониже, схватил свой контейнер и побежал на склад, радуясь, что легко отделался, злясь на самого себя, что купился, и обдумывая месть. Особо он не обиделся: такое и в училище практиковалось. Сам виноват – не будь лопухом.

У Плешака всё было уже не просто готово, а лежало в порядке укладки, и загрузились они в рекордные сроки.

– Запомнил, где что?

– Запомнил, – кивнул Гаор.

– Тады вези, я третью ходку подготовлю.

И Гаор побежал обратно, волоча нагруженный контейнер.

Он влетел в торговый зал и помчался в свой отдел, ловко лавируя – приспособиться недолго, если умеючи – между рабами и рабынями, одновременно моющими пол и раскладывающими товары. Дубравка с Кисой предусмотрительно шарахнулись от него в глубь какого-то отсека, он даже не посмотрел в их сторону.

Гаор заканчивал раскладку, когда к нему подбежал надзиратель.

– Всё?

– Ещё одна ездка, господин надзиратель, – ответил Гаор, разворачивая контейнер.

– Живее, лохмач, задница волосатая!

– Есть, господин надзиратель, – гаркнул Гаор, убегая из отдела.

Дело делом, но задуманное им должно получиться, и надо прямо сейчас, а то после драки кулаками махать невместно – ещё одно недавно освоенное им слово.

Рассчитал он точно. Девчонки были уверены, что он их не заметил, работу в своём отсеке они уже, считай, сделали и теперь в два голоса трепались и зубоскалили с парнями из отсека кухонной посуды напротив. Гаор подошёл к ним сзади, не останавливаясь схватил Дубравку, взвалил её к себе на плечо и пошёл дальше. Дубравка истошно завизжала, а Киса кинулась вдогонку его бить. По-прежнему не меняя шага, Гаор ловко перебросил Дубравку в контейнер, поймал свободной рукой Кису и перевалил её туда же. Девчонки, взвыв уже в два голоса, попытались вылезти по решётке, но Гаор тут же изобразил болтанку двумя резкими поворотами на ходу, и они оказались на дне.

О том, как на это посмотрят остальные, а тем более надзиратели, он даже не подумал. Но, к его удивлению и облегчению, ржали все.

– Рыжий, пусти!

– Не-а, – ответил Гаор, встряхивая контейнер, чтобы залезшая на решётку Киса снова оказалась на дне.

– Рыженький, прости!

– Рыжий, мы для смеха!

– А уж я так прямо обхохотался, как по хребту получил.

– Рыженький, мы не думали!

– Индюк тоже не думал, пока в суп не попал.

– Рыженький, ну, не надоть!

Девчонки уже почти ревели всерьёз, и на выезде из зала он их выпустил. И они побежали обратно, а он на склады в общей толпе грохочущих контейнеров и тележек.

К его изумлению, надзиратель встретил его уже по-новому.

– Нашёл время девок катать! – ржал надзиратель, и ему вторил мелким смехом Плешак.

Они-то уже откуда все знают? – удивился Гаор, но тут же сообразил, что приехавшие раньше него, но всё видевшие, успели трепануть Плешаку, а надзиратель-то рядом стоит и всё слышит. Надо помнить.

– Вези, паря, – вытолкал его в коридор Плешак, – я тут мыть начну, так что пару баб завези на подмогу.

Торговый зал встретил Гаора дружным хохотом и градом шуток и подначек, причём смеялись и надзиратели. Отругиваясь и отшучиваясь на ходу, Гаор втащил контейнер в свой отдел и стал раскладывать товар.

– Давай живее, – подбежала к нему Зимушка, – нам уж мыть пора, а ты с девками забавляешься!

– Прокатить? – предложил Гаор, быстро запихивая на нижнюю полку запасные коробки с электровафельницами.

– Пошёл ты…! – Зимушка ловко увернулась от его руки, шлёпнув рядом с ним по полу мокрой тряпкой.

Гаор стёр с коробки, попавшие на неё, брызги.

– С водой аккуратнее, они подмочки не любят.

– Поучи меня! – фыркнула Зимушка. – Всё, что ли ча?

– Всё!

Гаор покатил к выходу пустой контейнер.

Зал уже заметно опустел. Раскладка товаров закончена, часть зальных ушла, и теперь, как только уборщики домоют полы, их тоже отпустят. А Плешак там один корячится, и Гаор побежал со всех ног.

Контейнер на место в конец коридора. В других складах тоже моют полы, в нарушение всех правил, перекликаясь и гомоня.

Вдвоём они быстро закончили работу. Тем более, что склад теперь тоже полупустой.

– Завоз, – объяснил Плешак, – таперя только апосля праздника будет.

– Валите, волосатики, – выпустил их надзиратель, обыскав явно не всерьёз.

– Доброго вам праздничка, господин надзиратель! – проорал, убегая, Плешак.

Впускают без построения, только обыскивают внизу, а в коридоре уже шум, гомон, толкотня. Бегают, переодеваются, сговариваются к выдаче.

– Все? – орёт Старший. – К выдаче становись.

Тут, правда, Гаор сообразил, что его сегодняшнее веселье может обернуться не только «по мягкому», но и «горячими». Но обошлось. Надзиратели, видно, в честь праздника не стали цепляться к нарушениям и портить выдачу. А может, просто лень им сегодня дубинками махать. Но выдача прошла быстро, никого не били. К тому же за чистку снега трактором, регулировку «коробочки» и поездки с хозяином он получил дополнительно к трём белым ещё красную и синюю фишки, да за чаевые зелёную. Разбогател, понимашь! Да ещё, как всем, в честь праздника, дополнительная пачка сигарет. И сволочи той даже близко не было. Дверь закрыли, и вот тут началось…

Уже к ужину, как было заведено, переоделись из комбезов в гулевое, и сели за столы с тем же весёлым гомоном, дразня и подначивая друг друга, замолчав только на раздаче мисок. Еда – дело святое, не до балагурства тут.

Впервые за всё время каша была сладкой. Белая рисовая каша и даже с сушёными, распаренными в горячем ягодами и кусочками фруктов. И потому ели, не спеша, смакуя. Такого Гаору ещё не приходилось пробовать, даже в училище рисовая каша была на солдатском отделении праздничной редкостью, но без фруктов. Как всегда, в конце давали добавку. Обычно она шла в очередь, полмиски сверх пайка, но сегодня по две ложки всем положили. И чай был слаще обычного. Как все, Гаор встал из-за стола, поблагодарил Мать и вышел в коридор, где сразу закипело веселье.

К нему, правда, сунулся было Махотка.

– Рыжий, ты чо девчонок заманил?!

– У них убыло? – ответил вопросом Гаор.

И вокруг грохнули дружным смехом.

– А чо, девки, грех жалиться, задарма прокатились!

– Рыжий, ты ж чо их выпустил? Увёз бы к себе и лады.

– Ага, им там с Плешаком в самый раз было бы!

– Ага, два на две!

– А Махотка бы следом бежал!

С Гаора переключились на Махотку, пошли поминать, с кем и чего такое случалось. И не такое тоже. Кто-то сзади дёрнул Гаора за рубашку. Он круто развернулся, чтобы поймать приставушу, но та увернулась и исчезла в толпе, и Гаор, уже зная правила – не знаешь, кого ловить, лови что под рукой – поймал и притянул к себе Зимушку.

– Ух, ты скорый какой, – не всерьёз отбивалась она.

Обычно в ловитки – погоню и ловлю с поцелуями – играли на дворе, там хоть погоняться где есть место, ну, а здесь – раздеваться не надо – другое способнее. Не желавшие играть, а может уже сговорившиеся разбежались по кладовкам и другим удобным местам, и в коридоре стало чуть свободнее. Ловил он, ловили и его, вернее, подставлялись ему.

Гаор уже давно заметил, что весь охмурёж и заигрывание с угрозами заманить и затащить ведут мужчины, но решают женщины. Коли сказано тебе: «нет», – то отвали и не настаивай. Та, его первая, не звала его, и он считал себя свободным. Да и у остальных тоже, похоже, каждый раз решается заново. Это настолько не походило на привычное с детства, когда мужчина редко зовёт, гораздо чаще приказывает, и женщина не смеет отказываться, если только за неё не заступится другой мужчина, что не укладывалось в голове, и Гаор, не пытаясь пока понять, просто подчинялся здешним правилам, угадывая их по поведению остальных. И сейчас, видя, что в коридоре остаются только парни и девчонки, а кто постарше разошлись, он тоже вышел из игры и ушёл в спальню.

Здесь упоённо валялись на койках, играли в чёт-нечет, вели какие-то свои в своих компаниях разговоры, но, проходя к своей койке, Гаор не так понимал, как чувствовал, что он здесь действительно свой, никому ему не надо ничего доказывать, отстаивать себя, придумывать объяснения, чего это ты не в увольнительной, за что оставили, или почему домой не взяли, как это бывало в училище.

Гаор достал из тумбочки сигареты – у него ещё с той выдачи пять штук, да ещё сегодняшняя пачка, и фишки есть, чтоб прикупить, – может себе в честь праздника даже три позволить, взял зажигалку и пошёл в умывалку.

Там было полно курильщиков, и вечно маявшийся без курева Мухортик – свою пайковую он не столько скуривал, сколько раздавал как долги – стоя в общем кругу, с наслаждением дышал даровым дымом.

Трепались о жратве и бабах. О выпивке говорили мало – рабу напиться редко удаётся, это в посёлках есть такие бабки, варят хмельное, а здесь-то… даже в праздник не дают. Хозяин не терпит. Можно, конечно, к надзирателю подлизнуться…

– За ради выпивки ссучиться? – удивился Гаор.

– То-то и оно.

– А чо, был такой… как его?

– А этот, сучонок, ну, так и продали его.

– И надзирателя того уволили.

– За курево в неположенном отметелят, но ещё посмотрят, а с выпивкой… всё, в раз на торгах окажешься!

– И с поротой задницей.

– Ну да, а тогда хрен к хорошему попадёшь.

– Ну да, они целых смотрят.

– Вот чо ещё хорошо, браты, это что дубинки у наших. Синяк он сойдёт, а кожу порвёт, рубец сразу виден.

– Ага, я вот на заводе работáл, так тамошние надзиратели с плетьми ходили. Походя врежет, так через штаны рвёт.

– Есть такие, штаны целые, а по ногам кровь текёт.

– Рыжий, а тебя это чем метелили? Ну, на спине у тебя, как полоса вырезана.

– Это фронт, – пыхнул сигаретой Гаор, – осколочное ранение.

– Это как?

– Чо за хренотень?

Гаор стал рассказывать о снарядах, минах и пулях. Ну, с пулями хоть вприглядку, но были знакомы все. Охранники с автоматами, управляющие с пистолетами – обычное дело. А вот снаряды…

– И большой он, снаряд этот?

– От таких до таких, – Гаор, зажав сигарету зубами, показал руками размеры.

– Ни хрена себе!

– Да-а, ежели таким да по башке, то и не встанешь.

Гаор невольно рассмеялся.

– Когда прямое попадание, то ни вставать, ни лежать некому, ни хрена от человека не остаётся. Так… ошмёточки вокруг, – он передёрнул плечами. – Стоишь, говоришь с кем, слышишь: свистит, тут, где стоишь, там и падай, тряхнёт тебя, засыплет, потом встаёшь и стряхиваешь с себя… землю с мясом.

– Каким ещё мясом?

– А того, с кем говорил, – ответил Гаор, разглядывая свой окурок и прикидывая, хватит ли его ещё на одну затяжку.

– Мухортику дай, – сказал Мастак, – у тебя ж есть ещё.

– Есть, – кивнул Гаор, протягивая окурок Мухортику.

– Ну, спасибо, паря, – Мухортик жадно схватил окурок, – с меня…

– Обойдусь, – отмахнулся Гаор, доставая и прикуривая от сигареты стоявшего рядом Зайчи новую сигарету.

– Обогател ты, паря, – засмеялись в толпе.

– А чо, умственность она стóит.

– Паря, а водилой как, легко работáть?

Гаор кивнул.

– Ага, ключ повернул, рычаг дёрнул, и спина мокрая.

Все дружно рассмеялись.

Стоявший тут же со всеми Ворон, курил, кивал, улыбался, но в разговор не вступал. И остальные его не гнали, но и не заговаривали с ним. Свой, а чужой – подумал Гаор. А Седой… Седой чужой, а свой. Интересно, как перемена слов местами меняет смысл высказывания. Это можно очень интересно обыграть, даже построить на этом… Но думая об этом, он уже со всеми смеялся над рассказом Мухортика, как тому случилось работáть под началом обалдуя-надзирателя, и как того обалдуя дурили все рабы.

Курили и трепались свободно, не думая, успеют ли до отбоя. Седни отбоя нетути. Надзиратели сами гуляют. Состав курильщиков незаметно менялся, одни уходили, другие приходили, подваливали в разговор. Выкурив отведённые себе три сигареты, ушёл и Гаор.

Махотка лежал, накрывшись одеялом с головой, и судя по тому, как одеяло колыхалось, был там не один. Никто на это особого внимания не обращал. Бродил между койками Тукман, разглядывал всех, искал, кто бы с ним поговорил или поиграл. Гаор, проходя мимо, отвернулся. Он всё теперь знал, понимал, даже сочувствовал, но перебороть себя не мог. Как и с Зудой. Да от него же и не требовали, чтобы он дружил с ними. Не держи сердца, значит, не злись, не думай о мести, прости. Он простил, сердца не держит, а с кем ему говорить, сам решает.

Гаор сунул сигареты и зажигалку в тумбочку, сгрёб в кучку фишки. Надо бы у Матуни ещё коробочку попросить. Под мыльницу он нашёл, под мочалку приспособил плоский пластиковый неизвестно из-под чего лоток. Теперь вымылся, пришёл, уложил, и ни на сигареты, ни на бельё не натечёт. А фишек много стало, завтра купит себе чего-нибудь в ларьке.

Обычно в это время уже давали отбой, и многие по привычке улеглись. Но свет не выключали, и решётки оставались открытыми. Конечно, новогодняя ночь – особая, говорят: какая ночь, таков и весь год будет. Но просто так сидеть глупо, а он сыт, хорошо покурил, нигде не болит, можно и поваляться, отдохнуть.

Гаор усмехнулся: и будет он весь год на койке валяться, сытым и довольным. Хорошо бы. Приметы разные, в эту он никогда не верил, да, ещё с детства. В училище, в младших классах ещё сомневался, но потом поумнел. Эта примета никогда не сбывалась. Здесь, похоже, её либо не знают, либо не соблюдают. Да и наломались все за день, гонка была… завтра он и нагуляется и напразднуется – подумал Гаор, взял свой «душевой» набор и пошёл мыться.

Привычка бриться дважды в день была им слишком хорошо усвоена, здесь она стала ежедневным, если не слишком уставал, душем. В душевой было парно, и в самом горячем – там из всех кранов бил кипяток – углу задушевно беседовали, лениво плескаясь в шайках, трое мужчин с дальнего конца спальни. Гаор уже не раз слышал про баньку и паренье, даже смутно, но представлял, о чём идёт речь. Поэтому он мимоходом пожелал им лёгкого пара и прошёл в другой конец к свободному рожку, открыл себе воду по вкусу и стал мыться. Тоже не спеша и не дёргаясь: успеет.

К его удивлению, когда он вышел в спальню, свет был выключен, но решётка не задвинута. И не только с Махоткиной, но и с многих других коек раздавались вздохи, сопенье и кряхтенье. Койки скрипели, а многие даже раскачивались, однако… как в казарме перед Чёрным Ущельем. Непроизвольно возникшее сравнение заставило Гаора нахмуриться. Как бы не накликать.

Он подошёл к своей койке, не глядя на вставшее горбом одеяло на койке Полоши, уложил мыло и мочалку в тумбочку и залез под одеяло. Хотел ещё сказать Полоше, чтоб тот так койку не тряс, но заснул, едва голова коснулась подушки. Кто-то с осторожной лаской тронул его голову, он не проснулся, и от него, вздохнув, отошли.

Разбудил Гаора внезапно вспыхнувший свет. Он сел, ошалело моргая, но свет почти тут же погас, вспыхнул, снова погас.

– Готово, – сказал чей-то приглушенный бас, – упились.

– Да уж, – откликнулся женский голос, – почнут теперь играться.

– Ща за девками пойдут.

– Не, седни другие, этим была бы выпивка, а девки по хрену.

– Ну и хрен с ними, – высказавшийся шумно зевнул.

Гаор про себя полностью и безоговорочно согласился с ним, но, зная по опыту, что перепившиеся офицеры могут хрен что придумать, вплоть до приказа в атаку, насторожился и, когда лёг, то не заснул, а задремал, когда вроде и спишь, но всё слышишь и наготове.

Но свет больше не включали, и спальня успокаивалась. Постепенно потихоньку возвращались уходившие в женскую спальню. Словно не замечая так же бесшумно уходящих женщин, они пробегали к своим койкам и укладывались.

Вдруг заверещал звонок, и пьяный голос рявкнул:

– Старший! Сюда!

– Приспичило им, чтоб их… – выругался в полный голос Старший, вылезая из-под одеяла и одеваясь.

Хлопнула, открываясь, дверь надзирательской, донеслось нестройное пьяное пение, и уже без динамика крикнули:

– Старший! А ну на одной ноге, волосатик!

– Иду, господин надзиратель, – громко ответил Старший, выходя из спальни и властно бросая через плечо: – Всем дрыхнуть.

Несколько приподнявшихся голов послушно опустились на подушки.

Интонация зова и пение не понравились Гаору. Такое, вернее, очень похожее, он не раз слышал и, подозревая, зачем позвали Старшего, торопливо натянул штаны, спрыгнул вниз и тихо прошёл к двери, но в коридор не вышел, оставшись стоять у косяка так, чтоб если откроется дверь надзирательской, его не увидели.

Он и раньше замечал за собой, что, когда напрягается, то слышит и видит намного лучше, чем обычно, и, никому об этом не говоря, этим пользовался. И сейчас он, напряженно прислушиваясь, пытался определить, что происходит в надзирательской. Какие там могут быть развлечения, и чем они обернутся для Старшего, он очень хорошо представлял. Разумеется, влезть в надзирательскую, чтобы под каким-нибудь предлогом вызвать и увести Старшего, он не мог. Не самоубийца же он, здесь фронтовые штуки, какими ему случалось выручать вляпавшихся в офицерскую гулянку новобранцев, не сработают. Но… хохот, слов не разобрать, аггел, снова хохот… Старшего не слышно…

Если кто и проснулся, и следил сейчас за ним, то не вмешивался: такое напряжение было в его застывшей как перед прыжком фигуре.

Хлопнула, распахиваясь настежь, дверь, неровные, заплетающиеся шаги Старшего, пьяный гогот…

– И ты попразднуй!… Чтоб тебе весь год так!…

И дверь захлопнулась.

Гаор выскочил в коридор и сразу увидел Старшего. Тот стоял, привалившись к стене в двух шагах от надзирательской, и шатался, явно стараясь не упасть. Мотало Старшего сразу по всем направлениям. Подбегая к Старшему, Гаор ещё издали ощутил знакомый и особенно отвратительный сегодня запах и понял, что произошло. А что тут надо делать, он хорошо знал.

Спереди рубашка Старшего была залита отвратительно пахнущей маслянисто блестящей тёмной жижей. Старший поднял голову, посмотрел на Гаора измученными, недоумевающими перед раздирающей внутренности болью, гаснущими глазами и попытался что-то сказать.

– Молчи, – ответил Гаор, обхватывая его сбоку за спину и закидывая его руку себе на плечи, – держись за меня.

Старший дёрнулся.

– Держись, – повторил Гаор, – я знаю, что делать. Пошли.

Он повёл тяжело оседающего, обвисающего на нём Старшего через всю спальню в уборную, ногой пнув по дороге койку Махотки.

– Ты чего?! – выскочил из-под одеяла голый Махотка.

– Тихо! – гаркнул на него шёпотом Гаор. – Помоги.

– А…?

Гаор бешено поглядел на него, и Махотка немедленно заткнулся и встал с другой стороны, подперев Старшего своим телом.

В уборной Гаор, быстро сдирая со Старшего испоганенную рубашку, шёпотом скомандовал:

– Кружку, соль и ложку тащи, живо!

– Чего? Да где я тебе…?

Гаор бешено выругался.

– …где хочешь! Но чтоб было!

Что-то в его голосе было такое, что Махотка мгновенно исчез, получив вдогонку:

– И не звони!

Гаор помог Старшему сесть на пол.

– Не ложись только, и дыши, глубже дыши, не смертельно, знаю.

В уборную влетел Махотка с пачкой соли, кружкой и ложкой в руках.

– Старшего держи, чтоб не лёг, – распорядился Гаор, отбирая у него принесённое.

Раковин в уборной не было, а бежать в умывалку долго. Гаор снял крышку с унитазного бачка и зачерпнул воды, вода что здесь, что в умывалке одна, знаем. Быстро разболтал полную с горкой ложку соли и склонился над Старшим.

– Пей. Давай, Старший, пей, пока нутро не сгорело.

– Может, Матуху позвать? – шёпотом предложил Махотка, поддерживая давящегося рассолом Старшего.

– Ещё матерей беспокоить, – отмахнулся Гаор. – Сами справимся. Ну, Старший, давай. А ты вторую кружку так сделай.

Черпать из унитазного бачка Махотка не стал и побежал в умывалку, а Гаор помог Старшему встать и нагнуться над унитазом, нажал ему на живот.

Солевой раствор сработал, и Старшего вырвало отвратительно пахнущей чёрно-зелёной смесью. Рвало его долго. Сзади сопел с кружкой наготове Махотка.

Когда приступ закончился, Гаор снова усадил Старшего на пол и взял у Махотки кружку.

– Пей, Старший, надо, чтоб до конца прочистило.