Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Мистер Бредли ждёт вас.

– Благодарю. Маршрут прерван на четвёртой точке.

Джулия Робертс кивнула и, продолжая печатать одной рукой, потянулась к телефону. Звонить и извиняться за задержку. Фредди прошёл в кабинет Джонатана.

– Сидишь, лендлорд?

– Ковбою скакать, лендлорду сидеть, – ответил, не поднимая головы, Джонатан, занятый бумагами. – Чака на маршрут?

– Да. С четвёртой точки.

Джонатан нажал кнопку вызова и, когда вошла секретарша, распорядился скорректировать маршрут и отправить Чака.

– Да, сэр.

– Ни с кем не соединять и не беспокоить, – Джонатан улыбнулся, смягчая приказной тон.

– Да, сэр.

Когда она вышла, Фредди сел в кресло. Джонатан бросил ему на колени пять сколотых скрепкой листов и отошёл к бару. Когда он вернулся с двумя стаканами, Фредди уже просмотрел листки.

– Спасибо, Джонни.

– Кто тебя потрошил?

– Бульдожина. Он здорово умён, но рехнулся, – Фредди отхлебнул из стакана и кивнул. – Неплохо, Джонни, надо бы покрепче, но не сейчас. Или рехнулся я.

Джонатан сел на своё место, отпил и кивнул.

– Мёртвые не воскресают.

– А воскреснув, не исчезают. Бульдог показал мне пасьянс на спичках.

– Что?!

– Занимательная игра, Джонни. Не скажу, чтобы доходная, но азартна… до полного обалдения, – Фредди усмехнулся и достал из кармана коробок. – Смотри, Джонни.

И стал обстоятельно выкладывать два ряда спичек, очень спокойно комментируя каждую пару. Джонатан молча слушал. И когда Фредди закончил, приподнял приветственным жестом стакан. Фредди кивнул.

– Вот так, Джонни. Когда умён, тогда умён. О лагерном он от Чака узнал?

– Да. Обвинил, тот и выпотрошился.

– Понятно. Чака оставляем?

– Его убрать – это признаться, Фредди.

– Да, сам понимаю.

Фредди собрал спички в коробок, потряс его и спрятал в карман.

– Где теперь искать, Джонни? И поиском засветим.

– Резонно. Алекс тогда всё объяснил. Думаешь, он уже там? – движением стакана Джонатан показал куда-то за стены кабинета.

– Сильно надеюсь на это. Нам нельзя трепыхаться.

– А если Бульдог найдёт его до нас?

– К русским Бульдог не пойдёт, – задумчиво сказал Фредди. – Будет сам искать.

– Да, самолюбие не позволит. А в эти дела русские с самого начала не лезли.

– Наше дерьмо нам и разгребать, – хмыкнул Фредди. – Но человек в полиции стоит дорого. А из его команды…

Джонатан кивнул.

– Есть варианты?

– Тоже верно.

Фредди допил свой стакан и встал, забрал стакан Джонатана и отнёс их в бар. Джонатан взял прочитанные Фредди листки, очень аккуратно отделил и положил на место скрепку. Фредди кивнул, глядя, как проходя ножи измельчителя листки становятся мелкой бумажной лапшой, не читаемой и не восстановимой.

– С Чаком говорить будешь?

Фредди усмехнулся.

– Я его встречу в конце маршрута. «Октава» должна работать. Ты вечером в «Экономическом»?

– Да. И не забудь зайти к Дэннису. К Пасхе Ларри должен начать работу.

Всё так, всё правильно. «Октава», Слайдеры, салон Ларри, другие точки – всё должно работать. А это… когда в горку, когда под горку, а по ровному редко бывает.

Американская ФедерацияАтлантаСейлемские казармыЦентр репатриации

Дни стояли по-прежнему пасмурные, но тёплые, глянцево блестела молодая листва, галдели, ссорясь у кухонной помойки, птицы. Размеренная жизнь, сытная и достаточно вкусная еда, курево и баня бесплатно, со стиркой при таком обилии женщин тоже не проблема устроиться, никаких тебе волнений и тревог. Лежи и жди визы. А свои страхи держи при себе.

С соседом по отсеку Андрею повезло. Неопределённого возраста молчаливый работяга, с вопросами не лезет и о себе не рассказывает, но подлянки можно не ждать.

Первые дни Андрей отсыпался, вставая только в столовую или по делам. А когда не спал, то просто лежал, закрыв глаза или разглядывая потолок.

Ну, Сергей Игоревич Бурлаков, вступите в свои права? Или и дальше Андрею Морозу место уступаете? Хотя голому ежу ясно: документы на Мороза и начать их менять – это продлить себе сидение в лагере ещё месяца на два, минимум, нет, самое малое. Так что, спи себе, Серёжка-Болбошка, спасибо тебе, все твои знания и умения я могу теперь взять и рассказывать о тебе, как о себе тоже можно. Не всё, конечно, а то, что могло быть и лишних вопросов не вызовет. Теперь бы Эркина найти. Братик у меня, конечно, приметный. Только кого о тебе расспрашивать? Падла эта тебя в ноябре видела, кто тогда здесь парился, до Нового года уехали, так что… В курилке трепали о службе розыска, ох, не верю я службам всяким, а уж розыскным… На хрен они мне не нужны, туда лезть – это светиться. Ладно, придумаю.

Снизу, всхрапнув, повернулся на другой бок сосед. Неделю рядом живём, как зовут, не знаю, а нет, слышал, его Никахой кто-то назвал. Да, надо у курилки потолкаться, послушать. Там многое, если умело уши развешивать, узнать можно. И не будем откладывать.

Андрей легко сел, снял со спинки и натянул брюки, спрыгнул вниз, быстро обулся, заправил рубашку и, на ходу натягивая ветровку, вышел из отсека. Решил – делай, шагнул – так иди.

Мужской барак шумел ровно и обыденно. Региональные лагеря прикрывают, так теперь в Центральном совсем невпродых стало, в столовой того и гляди четвёртую очередь введут.

Выйдя из барака, Андрей с наслаждением вдохнул сырой тёплый воздух и не спеша пошёл к пожарке. До ужина ещё час, многое можно услышать.

Здесь, как всегда, толпились мужики и парни, шныряли подростки. Андрей достал сигарету и медленно, присматриваясь и прислушиваясь, влез в толпу. Бабы… выпивка… жратва… Эркин называл это рабской болтовнёй. Стоп-стоп, а это про что?

– Ну вот, я и говорю. Прямо в барак пришли. Собрать вещи только дали. А «воронок» уже у ворот стоял.

– В бара-ак, одного, грят, прямо с поезда сняли, чуть ли не в Рубежине.

Щуря в улыбке светло-блестящие глаза, Андрей пристроился спиной к беседующим, будто на самом деле он совсем другого, что про баб треплет, слушает, и ловил каждое слово.

– Для чего и маринуют нас здесь, сам подумай, все хвосты твои проверят.

– Ну, а переехал, за Рубежином Рубежиным-то…

– Могут и там. Полиция, она всегда в стачке.

– Охранюги везде заодно, это точно.

– Так ведь ещё остальных тягать начинают.

– Ага, укрывательство, попустительство, недоносительство…

– Пособничество забыл.

– Напридумывали, гады…

– Ага, хоть и за другое, а всё одно…

– Вот, помню, на заводе было. Знал, не знал, а всех прижали, и цех, и барак, да так, что и дыхнуть нельзя.

Долго на одном месте стоять – это в разговор вступать надо, и Андрей пошёл дальше. Ничего особо нового, нет, как отец говорил, концептуально, стоп, это слово выпускать нельзя, не положены тебе такие слова, но для себя-то… а поберегись, раз про себя, два про себя, а на третий вслух выскочит… воробушек, и ведь хрен ты его поймаешь потом. Ясно одно: засветишься сам – засветишь остальных. Нельзя ему в открытую Эркина искать. Но как-то же ищут. Ну, так и не один день в запасе. Ага, вон тому мужику он тогда, в первый день, о брате обмолвился. Смотри-ка, и он запомнил, рукой машет, подзывает. Хреново, конечно, но посмотрим, это ещё по-всякому можно повернуть и вывернуть. Так что, подойдём, поговорим и послушаем.

– Ну как, отоспался, парень? Не видно тебя чегой-то было.

– Ага, – ответно улыбнулся Андрей. – За всё прошлое и будущее.

– Это точно, – охотно засмеялись в ответ.

– А что, мужики, – невысокий широкоплечий парень со следами ожогов на лбу залихватским плевком утопил плавающий в луже окурок. – Пахали без продыху, приедем – опять впряжёмся, задарма ж не проживёшь, так здесь только и отоспаться.

– Приятно понимающего встретить, – ухмыльнулся Андрей.

Его поддержал дружный хохот. Пошёл общий неопасный – если следить за языком – необязательный трёп. Но и спешить некуда, и… птичка по крошке клюёт и сыта бывает.

За этим трёпом незаметно подошло время ужина. Уже у столовой Андрей встретился с полуседой сухощавой женщиной.

– Сделала я твоё, – она протянула аккуратный свёрток. – Приготовь на завтра, что ещё стирать.

– Спасибо, – Андрей ласково улыбнулся ей. – Да неловко, я и сам…

– Неловко штаны через голову, сидя под столом, надевать. Слышал такое?

– А-то!

– Вот и не спорь. Я в матери тебе гожусь. Всё понял? – Андрей кивнул. – Тогда беги, к себе отнеси, а то загваздаешь за столом.

Андрей с трудом выдрался из толпы и побежал в барак. Сегодня утром, когда он пришёл в прачечную и под визг и хохот стал отругивать себе место у корыта, она сама подошла к нему, бесцеремонно и властно отобрала рубашку, трусы и носки и попросту выгнала:

– Ступай. К ужину сделаю.

Что ж, он уже слышал, что многие из мужского барака отдают в стирку таким же одиночкам из женского. Но ведь раз постирает, другой постирает, и ты уже семейный. Хотя эта, видно, из других. «В матери гожусь». Ладно, пока его это устраивает, а там… там посмотрим.

Он быстро сунул свёрток в тумбочку. Сумку свою, чтоб хоть и пустая, а не мозолила глаза кому не надо, он сдал в камеру хранения, и всё его имущество было теперь на нём и в тумбочке. Никахи нет, вот ведь мужик, спит, хоть из пушки над ним стреляй, а к жратве всегда в первую очередь успевает.

Сам Андрей в первую очередь, разумеется, опоздал и потому включился в тот же, что и курилке, трёп.

РоссияИжорский ПоясЗагорье

Первых уроков ждали если не со страхом, то с тревогой уж точно. Неизвестное и непонятное всегда страшно.

Артём после работы забежал домой переодеться. Лилька с Санькой вчера тоже в первый раз на занятия сходили и рассказывали: учительница ничего, не злая, и похвалила их за то, что во всём чистеньком пришли, так что и ему так же надо.

Он бежал по блестящей искрящейся под уже весенним солнцем дороге. Стало жарко, и Артём распахнул куртку, сбил на затылок ушанку.

– Эй, паря, продует! – окликнули его с проезжающих мимо саней.

Артём с улыбкой отмахнулся. Ему всего-то ничего осталось, вон уже проулок их виден.

– Тём, куда летишь?

– Домой!

Ну, вот их расшатанный облезлый забор – на сугробах держится, а как стает снег, так и завалится, чинить надо, укреплять. Он даже калитку не стал открывать, а с ходу перепрыгнув через неё. Артём взбежал на крыльцо и влетел в тёмные сени. На ощупь нашёл дверь.

– Тёма, ты?

– Ага!

– Санька, Ларька, Тёмка пришёл!

Они облепили его, стаскивая с него, выхватывая из его рук ушанку, варежки, куртку, сапоги.

– А деда в мага́зин пошёл.

– Тём, а ты денежку принёс?

– А Зотиха нам молока принесла.

– Тём, а ты…

– Бабка где? – вклинился в их гомон Артём, отряхивая руки и принимая от Лильки полотенце.

– А с дедой пошла.

Артём молча кивнул. Бабке он не доверял, но посоветоваться было не с кем, да и… Нет, она их, голых и босых, как говорится, пустила, и не теснила никак, но… но она слишком явно охмуряла деда. Понятно всё, но если дед женится на ней, то куда ему с малышнёй тогда деваться? Они-то бабке на хрен не нужны, любому мальцу-недоумку понятно. Жаль, ведь только-только жизнь стала налаживаться. Он отдал Лильке полотенце.

– Пошли к нам.

В доме были кухня и две горницы. Ту, что поменьше, бабка оставила за собой, а большую им сдала. А кухня стала как бы общей, но Артём предпочитал держаться в «своей». За неё уплачено, так что он в своём праве, а на кухне… ну, поесть, умыться – это да, а всё остальное – уже из милости, а она… по-всякому обернуться может, ну её…

В горнице он вытащил из-под кровати сундучок, ещё от мамки остался, где хранилось всё их имущество, и достал новенькую, только третьего дня купленную рубашку в ярко-зелёную с чёрным клетку.

– Новину оденешь?! – ахнула Лилька.

– В школу иду.

Артём бережно положил рубашку на кровать.

– В школу, конечно, надоть, – солидно сказал Санька.

Ларька завистливо вздохнул: реви, не реви, всё равно не поможет.

– Вот тепло станет, – улыбнулся ему Артём, – возьмём тебя в кино.

– Ты обтираться будешь? – спросила Лилька. – Я тебе холстинку принесу.

– Давай, – кивнул Артём, расстёгивая и снимая рубашку.

Баня по субботам, как уж заведено, так что он оботрётся мокрой холстиной и наденет новую, праздничную рубашку, а эту завтра опять на работу. Лилька принесла холщовое мокрое с одного конца полотенце. Артём обтёрся до пояса мокрым концом, растёрся насухо другим, пальцами растеребил кудри и, тряхнув головой, уложил их, надел новую рубашку, застегнул манжеты и аккуратно заправил её.

– Какой ты красивый, Тёма, – сказала Лилька.

Совсем как мамка той зимой… Артём снова тряхнул головой.

– Ладно, вроде деда пришёл.

Войдя в горницу, дед положил на кровать свёрток, оглядел Артёма и кивнул.

– Хорошо.

– Да? – обрадовался Артём. – Я подумал, школа всё-таки.

– И правильно. Нечего оборванцем ходить. А ну, малышня, обедать щас будем.

Когда с писком и гомоном младшие вылетели из горницы, Артём подошёл к деду и тихо спросил:

– У нас деньги ещё есть?

– Есть, – дед зорко посмотрел на него. – Много надо? На что?

– Не знаю. Учиться буду, книги будут нужны, тетради. Лильке с Санькой тоже, слышал ведь, и альбомы ещё, карандаши…

– Учитесь, – твёрдо ответил дед. – На это деньги найдём. Я тоже похожу, потолкаюсь. Найду подработку.

Артём опустил глаза. Он не знал, как спросить о бабке, а знать надо.

– Чего купил?

– Белья прикупил малышне. Придут проверять, так чтоб сменка лишняя была.

Артём кивнул. Тогда в Комитете, выдавая им пособие, сказали о проверке, что придут посмотрят, и если по-глупому пособие протратили или – упаси Бог – пропили…

– Деда, Тёма, – влез в горницу Ларька, – обедать.

Проходя мимо Ларьки, дед потрепал его по вихрастой голове. И Ларька расплылся в щербатой улыбке.

Обедали все вместе за одним столом из общей миски. Первая ложка деда, вторая Артёма – они мужики, добытчики, кормильцы, третья бабки, а потом уже Лилька, Санька и Ларька. Густые горячие щи, каша намаслена. Без мяса, правда, ну так и день будний. Бабка властно хозяйничала за столом, но – Артём за этим следил – никого не обделяла, масло ровно намазано. А что Санька по затылку получил, так за дело – не колобродь ложкой по миске, со своего края бери. После каши пили отвар из сушёной ягоды.

– Ну, всё, спасибо за хлеб-соль, – встал дед, а за ним полезли из-за стола и остальные. – Давай, Тёмка, не след опаздывать. Ты, Лилька, бабке помоги, а нам с Санькой во дворе работа.

Все и так знали, кому что и как делать, но положено, чтоб по слову старшего – здесь говорят: старшака – всё делалось.

Артём быстро оделся и, уже взявшись за ручку двери, обернулся.

– Я не знаю, когда буду.

– Как следует учись, – напутствовал его дед. – Савельцевы никогда хуже других не были.

Артём улыбнулся. Вчера дед это же Лильке с Санькой говорил. А ему перед кулачным боем на Масленицу. Тогда он всех вышиб, кто против него стоял. И сегодня… будет не хуже.

К Культурному Центру со всех концов города собирались люди. В основном мужчины и парни, женщин практически не было. С завода, со строек – в Загорье теперь много разного строят, из разных мастерских, из Старого города.

Эркин никак не думал, что их столько окажется. И смотри-ка, цветных много, недавно приехали что ли? Или просто не пересекался раньше? В вестибюле к нему пробился Артём.

– Здорово. Давай вместе, а?

– Привет, – кивнул Эркин. – Не отставай, малец.

Как все, они разделись в гардеробе и стали оглядываться. У стенда со списками и расписанием клубилась плотная – не протолкаться – толпа. Кто-то, спотыкаясь и явно перевирая, читал фамилии, ещё кто-то, перекрикивая, пытался разобраться в расписании.

Эркин решил не лезть в эту кучу и подождать. Должен же появиться кто-то знающий и объяснить, кому и куда идти.

– Привет, – подошёл к нему Тим, свысока оглядел стоящего рядом Артёма. – Долго эта неразбериха ещё будет?

– Не знаю, – пожал плечами Эркин.

В учительской тоже стоял шум.

– Ну как их развести, там же неграмотных полно.

– Да, у расписания не протолкаться.

– И никто ничего не понимает.

– Да перекличку устроить, – сказала Полина Степановна. – И по классам развести. Кто у нас самый командир? – она улыбнулась. – Мне-то их не перекричать.

Джинни робко улыбнулась. Вчера у неё всё прошло очень хорошо. Но вчера были дети, а сегодня… и в самом главном своём страхе она никому не могла признаться. Там… там цветные, рабы, да, бывшие, но их-то как учить?

Но уже встал Мирон Трофимович, в честь первого дня в парадном костюме-тройке с орденами.

– Время. Общей переклички делать не будем, проведём по классам. Неграмотных к Полине Степановне, потом на английский. С незаконченным средним ко мне, потом на историю. А с начальным к Галине Сергеевне, потом на биологию. Аристарх Владимирович, так?

– У меня всё готово.

– Да, по расписанию.

– На первый день четыре урока вполне достаточно.

– Собираемся после четвёртого?

– Да, конечно.

И под этот вполне рабочий шум Мирон Трофимович пошёл к двери. Джинни перевела дыхание. Её уроки – третий и четвёртый, она пока посидит, ещё раз всё просмотрит, приготовит…

– Ничего, девонька, – сидевшая рядом с ней Полина Степановна похлопала её по руке. – Ученики они всегда ученики, сколько бы лет им ни было.

И Джинни улыбнулась ей.

Появление Мирона Трофимовича вызвало сначала шум, а потом тишину. Зычным «командирским» голосом он сказал, не зачитывая списков, кому куда идти. И вся толпа дружно повалила по коридору в отведённые для взрослых комнаты.

Тим, Эркин и Артём шли вместе.

– Ты же грамотный? – удивился Эркин.

– Слышал же, – неохотно ответил Тим. – Класс «В», кто в школе не учился.

– Верно, – кивнул Эркин.

Толпа редела. Больше всего народу оказалось в «Б», кто только четыре года проучился. И что там, что в «А» для не закончивших школу, ни одного цветного, только белые.

Рассаживались неуверенно, искоса настороженно поглядывая друг на друга. Тим сел в дальнем углу, прикрывая спину, и чтобы видеть и дверь, и окна. Эркин сел у окна за второй стол, и Артём рядом с ним. Невысокий мулат, ещё двое негров со стройки… Класс потихоньку заполнялся.

Оглушительно, заставив многих вздрогнуть, зазвенел звонок, открылась дверь, и вошла невысокая седая женщина в сером пуховом платке на плечах. Чем-то она напомнила Эркину Бабу Фиму, и, когда, сев за стол, стоявший отдельно впереди, лицом к ним, она поздоровалась, он улыбнулся ей.

– Здравствуйте, давайте знакомиться. Меня зовут Полина Степановна. А как вас зовут, я сейчас узнаю.

Она раскрыла большую – Эркин не понял – то ли книгу, то ли тетрадь, которую принесла с собой.

– Кого я назову, пусть встанет и скажет, что он умеет и где учился. Хорошо?

Неуверенные кивки, многие понурились. Неужели испугались? Полина Степановна зорко оглядывала класс. Или стесняются своей неграмотности? Ну ничего, это даже к лучшему, будут старательнее учиться.

– Андреев Павел.

Встал угловатый, не старше Артёма, белобрысый парень.

– Это я. Я буквы знаю, мне в угоне показали, ну, и читаю чуть-чуть.

– Хорошо, садись. Аржанов Николай.

Смуглый, похожий на трёхкровку, мужчина встал.

– Я ничего не знаю.

И неожиданное, удивившее всех:

– Хорошо, садись.

Аржанов неуверенно сел. Полина Степановна улыбнулась, кивнула и сделала пометку в графе «разговорная речь».

Она не спешила – на знакомство и выяснение уровня можно и урок потратить.

– Мороз Эркин.

Встал красивый индеец у окна.

– Я умею читать и писать. Немного, – Эркин замялся, не зная, называть Женю, или нет. – В школе я не учился, меня так научили.

– Хорошо, садись.

Эркин перевёл дыхание и сел, покосился на Артёма.

– Спокойно, малец, – сказал он камерным шёпотом.

Артём улыбнулся в ответ.

– Новиков Антон.

– Я ничего не знаю, – старательно выговаривает русские слова немолодой негр.

И опять:

– Хорошо.

И наконец:

– Савельцев Артём.

Побледнев, Артём встал.

– Я ничего не знаю.

– Хорошо, садись.

Тим молча слушал перекличку. Что же ему сказать? Из цветных только Эркин умеет читать и писать, не побоялся сказать, хотя… а чего тут-то бояться? Нет, лучше не врать.

– Чернов Тимофей.

Тим встал.

– Я умею читать и писать по-английски, – и мгновенно обернувшиеся к нему удивлённые лица цветных. – Русской… грамоты я не знаю.

– Хорошо, садись.

Полина Степановна проставила последний плюс в графе «разговорная речь» и улыбнулась.

– Ну и отлично. Будем учиться.

Она не спрашивала, но они закивали. Да, конечно, они будут учиться, за этим и пришли.

До конца урока Полина Степановна расспрашивала их о доме, работе, семьях, поправляя ударения и падежи, просила повторить сказанное уже правильно, и всё с улыбкой и похвалой. А потом прозвенел звонок, и она сказала, что это перемена, десять минут, а курить в классе нельзя, и ушла.

– Уф-ф! – Андреев встал и вытащил сигареты. – Айда, мужики, покурим.

– И не делал ничего, а устал, – удивлённо сказал молодой мулат, откликнувшийся на фамилию Кузнецов.

– Это ещё не урок, – Олег Трофимов, единственный в классе, учившийся, как он гордо сказал, аж целых два года, тоже достал сигареты. – Так, беседа. Посмотрим, что дальше будет.

– Посмотрим, – встал и Эркин.

Хотелось потянуться, размять мышцы, но это невозможно, так хоть пройтись. Остальные тоже устали от сидения, и кто не пошёл курить, те просто ходили по классу, разглядывая висящие на стене напротив окон картины – пейзажи времён года. Дверь осталась открытой, и были слышны голоса гуляющих по коридору.

В учительской Полину Степановну сразу встретили общим вопросом:

– Ну как?

– А никак, – Полина Степановна, сверяясь с журналом, отбирала на своём столе книги и надписывала тетради. – По списку двенадцать, разговорным владеют все, в школе учился, но давно, один, грамотных четверо, уровень ещё не смотрела, один ещё грамотен по-английски.

– Кто это? – живо спросила Джинни.

– Чернов.

Полина Степановна собрала тетради и книги в стопку.

– Так, ручки ещё.

– Правильно, сразу и раздать, и начать работать, – подошёл к ней Аристарх Владимирович. – Помочь?

– Спасибо, конечно, ждать да тянуть нечего, нет, не надо, сейчас…

Она подошла к двери и выглянула в коридор.

– Ага, Артём, так?

– Да, – остановился Артём.

– Помоги-ка мне.

– Да, конечно.

Вслед за Полиной Степановной он прошёл в учительскую, настороженно из-под опущенных ресниц оглядываясь по сторонам, и бережно принял на руки стопку книг и тетрадей.

– Ну вот, а теперь отнесём это всё в класс.

Мягкий ласковый голос Полины Степановны и успокаивал, и… нет, Артём слишком хорошо знал, какую боль таит белая ласка, и не доверял ей. А учительская – это вроде надзирательской, так что…

В коридоре он вздохнул свободнее. Обошлось, ни в спину, ни по затылку не ударили. Его появление в классе с ношей вызвало общий шум:

– Ух ты-и!

– Это чегой-то?

– Нам, что ли?

– Подбери губы, так тебе и дадут!

– Вам, вам, – вместе со звонком вошла в класс Полина Степановна. – Садитесь по местам, каждый получит.

Тетрадь, книга, ручка. На тетрадной обложке уже написаны их фамилии. А книги всем разные. Кому букварь, кому «Родная речь», а всем ещё «Прописи». Смешное слово какое.

– А заплатить сколько? – спросил Эркин, разглядывая новенькие блестящие обложки.

Артём испуганно покосился на него. Ну, вот зачем напомнил? Если сейчас платить, так он без денег сегодня, вот влип…

– Когда хочешь что-то сказать или спросить, – спокойно сказала Полина Степановна, – сначала подними руку. Вот так, – она показала. – Понял? – Эркин кивнул. – Вот и хорошо. А за книги платить не надо, вам их на время дали. Когда закончим с ними работать, отдадите, и они уже другим для работы пойдут. А тетрадь и ручка – подарок.

– От Комитета? – спросил Никонов, забыв поднять руку, и тут же сжался в ожидании неминуемого наказания.

Но Полина Степановна только покачала головой и ответила.

– Да, от Комитета. А теперь давайте читать. Кто самый смелый? Мороз, ты, может, начнёшь?

Эркин кивнул. Деваться некуда, сам признался, что умеет. Так что… Он открыл книгу, перелистнул первую страницу, где повторялась обложка.

– Да, – кивнула Полина Степановна. – С этой страницы и читай.

– Осень, – медленно начал Эркин. – Наступила осень. Пожелтели листья. Птицы улетают на юг.

Он читал медленно, боясь ошибиться. Дав ему прочитать несколько фраз, Полина Степановна попросила продолжить Андреева.

– У меня так не получится, – буркнул тот, но ослушаться не посмел.