Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Давно зарок дал? – спросил Эркина Миняй.

– Да нет, – понял его Эркин. – Просто мне и так хорошо.

– Ну, тогда да, – согласился Миняй.

И снова неспешный спокойный разговор.

В комнате становилось жарко, женщины, откидываясь от стола, обмахивались концами лежавших на плечах платков и шалей, пиджаки у мужчин давно расстёгнуты, а то и сняты и висят на спинках стульев. И когда опять стали выходить из-за стола, Эркин решительно снял пуловер и, выйдя в сени, отыскал свой полушубок и засунул пуловер в рукав.

В сенях было прохладно, из-за неплотно прикрытой внешней двери слышались голоса куривших на крыльце. Курить Эркину совсем не хотелось, и он вернулся в жаркую, наполненную светом и шумом комнату или как её все называли – залу. Лютыч опять играл, а Петря, Серёня и Колька азартно дробили чечётку. Эркин поймал озорной взгляд Кольки, взмахом головы откинул со лба прядь и вошёл в круг. Ритм несложный, ботинки с твёрдой подошвой и на каблуках, отчего и не сплясать.

– А твой-то ловкий, – одобрительно сказала мать Медведева Жене, кивком показывая на пляшущих.

Женя улыбнулась в ответ, любуясь Эркином. Она словно заново увидела его, как красиво любое его движение, играющие под тонкой рубашкой мускулы, уверенные жесты красивых рук, иссиня-чёрная прядь на лбу, озорные глаза и улыбка, ах, какая улыбка…

И уже вступали в круг женщины, и прыгала тут же ребятня, и уже кто-то выкрикивал припевки… Женя зажала в кулачках концы шали и шагнула вперёд.

– Давай-давай, молодуха, – сказала ей вслед мать Медведева. – Пляши, пока пляшется.

Припевок Женя не знала, но ей и без того весело. Эркин растерялся, увидев среди пляшущих и Женю, и Алису, но только на секунду. Раз Женя так хочет, значит, так и надо, так и будет.

Раскрасневшаяся Саша – кем она приходится Медведеву ни Эркин, ни Женя не знали, да особо и не интересовались – собрала и увела детей, а то припевки больно забористые пошли. Правда, до самых солёных не дошло. Саныч остановил внушительным:

– Не озоруй, не свадьба.

На столе уже стоял огромный кипящий самовар, доски с пирогами, миски и мисочки с вареньем, мёдом, кусками сахара и конфетами. А у самовара сидела мать Медведева. Подходи с чашкой, наливай, бери себе пирога или варенья, или ещё чего душа просит, и садись где хочешь, промочи горло и нутро попарь. Эркин с удовольствием сел рядом с Женей, отхлебнул чаю.

– Эркин, возьми варенья. Или мёда.

– Мм-м, – Эркин кивнул, искоса посмотрел на Женю и совсем тихо, чтобы только она услышала, сказал: – А у тебя вкуснее.

Женя быстро, словно украдкой, чмокнула его в щёку.

– Эй, Мороз! – Колькин голос заставил их обернуться. – Смотри, чего есть!

– Принёс?! – рванулся к нему Эркин.

И взяв у Кольки гитару, укоризненно покачал головой.

– Что ж ты её по холоду, ей же больно.

– Во даёт вождь! – взвизгнул Ряха.

– Заткнись, коли дурак, – рявкнул на него Лютыч, глядя, как Эркин бережно ощупывает, словно оглаживает гитару. – Ништо, Мороз, щас отойдёт.

Эркин кивнул, усаживаясь уже спиной к столу. Осторожно тронул струны, еле-еле, чтоб не перетянуть ненароком, поправил колки и уже увереннее провёл пальцами по струнам. Гитара отозвалась нежным и глубоким звуком.

– Однако… – как-то неопределённо протянул Саныч.

Эркин ещё раз попробовал струны и поднял глаза на стоящих вокруг людей, улыбнулся.

– Давай «Жди меня», – сразу сказал Колька. – Ну, что тогда пел.

И когда Эркин запел, песню подхватили почти все. И снова в этом хоре он слышал только голос Жени. И пел он свободно, ничего не боясь и ни о чём не думая. Он сам не ждал, что так будет рад гитаре, что так соскучился по игре. И закончив песню, посмотрел вокруг и улыбнулся людям своей «настоящей» улыбкой.

– Ну, ты даёшь! – восхищённо выдохнул Колька.

– Здоровско, – кивнул Петря.

– Слышь, – Серёня подтолкнул локтем Кольку, – «цыганочку» сбацаешь, Мороз, а?

Но Саныч не дал Эркину ответить.

– Стоп, пацаны, успеете. Старшому первое слово.

Медведев даже руками развёл.

– Ну, никак не ждал. Играй, чего хочешь, Мороз.

– И то, – кивнул Лютыч. – Песня, она от сердца, ей не прикажешь.

Эркин перебирал струны, быстро прикидывая. По-английски петь не стоит, а по-русски… лагерное тоже не надо, не то место. А если… Андрей тоже её спел как-то, а потом сразу к стаду ушёл, видно, тоже, как у Семёна, «семейная».

– Гори, гори, моя звезда, – негромко, потому что не под крик песня, начал Эркин, – звезда любви приветная…

Он пел, стараясь не думать о словах и не глядеть на Женю, боясь сорваться.

– Ну… ну, спасибо, – только и сказал Медведев, когда Эркин замолчал.

А потом его хлопали по плечам и спине и целовали в щёки, благодаря за песню. И «цыганочку» он сыграл, вернее, играл Лютыч на гармошке, а он подстраивался, зорко разглядывая пляшущих и прикидывая, что ничего особо сложного нет, так что, если надо будет, то спляшет. Не хуже Кольки и Серёни, и женщины, кто помоложе, вышли в круг. И Женя?! Ну… ну, вот это здорово.

И опять пили чай с необыкновенно вкусными пирогами. И он сам пел, и подпевал Лютычу и остальным. А там, где слова были совсем непонятны, будто не по-русски, то вёл мелодию без слов. И так хорошо ему ещё никогда не было. Шум, танцы, он поёт, играет на гитаре, танцует, с Женей, ещё с кем-то. И… и так хорошо! Ведь и раньше такое бывало… Такое? Нет, это совсем другое. Резким взмахом головы он отбросил со лба прядь и все эти мысли, потом обдумает.

И вдруг Эркин почувствовал, что вечер кончается, дольше затягивать не надо, будет хуже. Эркин нашёл взглядом Женю. Она поняла его и кивнула. Но это же, видимо, чувствовали и остальные. Потому что как-то сразу стали благодарить и прощаться.

Эркин встал и протянул гитару Кольке.

– На, возьми. Спасибо тебе.

– И тебе спасибо, – принял Колька гитару.

Разбирали и одевали усталых полусонных детей, одевались сами, прощались с хозяевами, благодарившими всех за честь да за ласку.

Медведев крепко хлопнул его рука об руку.

– Ну, спасибо тебе, Мороз. Уважил.

– И тебе спасибо, – улыбнулся в ответ Эркин.

Они уже стояли в сенях, и Женя держала за руку Алису. Женя на прощание расцеловалась с женой Медведева и его матерью, тоже пожала руку Медведеву, Алиса пожелала всем спокойной ночи, и они вышли.

Холодный воздух обжёг лица, но не больно, а приятно. Миняй с женой ушли раньше: всё-таки дети дома, хоть и согласились присмотреть, а всё не то. Почти все остальные жили в Старом городе, так что к путям Эркин с Женей шли одни. Откуда-то доносилась пьяная песня – вроде Ряха горланит – и лаяли разбуженные собаки.

Эркин передал сумку с обувью и шалью Жене и взял Алису на руки. Она сразу заснула, положив голову ему на плечо. Женя тихо засмеялась.

– Устала.

– Да, – Эркин осторожно, чтобы не потревожить Алису, кивнул. – Женя, тебе понравилось?

– Да, – Женя шла рядом с ним, держась за его локоть. – И люди приятные, и весело так было. Я и не знала, что ты умеешь играть.

– Нас всех учили, – неожиданно легко ответил, переходя на английский, Эркин. – Играть, петь, танцевать. Смотрели, кто где лучше смотрится, и учили. На гитаре или рояле. А пели и танцевали все. И стихи читали.

Женя шла в ногу с ним, держась за его руку, и слушала. Он впервые так… свободно говорил об этом.

– Я много пел и играл… раньше, там, – он всё-таки избегал слова «Палас», – Но это всё было по-другому, не так. Я не знаю, как сказать, но… но это было тоже как в насмешку, в обиду. Мы не были людьми для них. Пели, танцевали для них, не для себя, а здесь… мне самому хорошо было. Женя, тебе понравилось?

– Да. Ты очень хорошо пел, – Женя мягко сжала его локоть. – А про звезду ты откуда знаешь?

– От Андрея, – Эркин перешёл на русский. – Всё, что я по-русски знаю, я знаю от Андрея. А чему там учили… Этого здесь не надо, нельзя, – и опять по-английски: – Я только Шекспира для себя пел. Женя, я… я сам придумал, ну, музыку. И пел. А когда спрашивали, врал, что надзиратель в питомнике научил. Знаешь, я слов толком не понимал, ну, настоящего смысла, просто, мне… даже не знаю, как сказать, мне было приятно их петь. Не то, что те…

Женя задумчиво кивала. Эркин поправил Алису и негромко смущённо спросил по-русски:

– Женя, тебе… тебе ничего, что я говорю об этом?

– Нет, что ты, Эркин. Всё хорошо. Всё правильно.

– Ты устала? Совсем немного осталось. Или, – Эркин засмеялся, – Женя, давай, я и тебя понесу, а?

– Ты с ума сошёл, – засмеялась Женя. – Вон уже «Корабль» виден. Смотри, ни одного окна не светится.

– Да. Поздно уже.

Тёмная громада дома, почти сливавшаяся с чёрным небом, наплывала на них. В подъезде, на лестнице, в коридоре – сонная тишина. Женя открыла их дверь, и они вошли в свою квартиру, полную не пугающей, а ожидающей темнотой.

Женя включила свет, и Эркин, пока она раздевалась, стал раскутывать Алису. Та покорно крутилась под его руками, не открывая глаз.

– Ну, надо же, как спит, – засмеялась Женя, уводя её в уборную. – Раздевайся, милый, мы мигом.

Эркин не спеша снял и повесил полушубок, ушанку, смотал с шеи шарф, разулся. Он раздевался медленно, словно смаковал каждое движение. А хорошие брюки, совсем в бурках не помялись.

– Эркин, – Женя уже вела Алису в её комнату, – ты рубашку в грязное кидай.

– Мм, – промычал он в ответ.

Его охватила такая блаженная истома, что не хотелось ни говорить, ни двигаться. И он как-то бестолково помотался между спальней и ванной, раздеваясь и раскладывая свои вещи. А как лёг, и сам не понял. Но вдруг ощутил, что он уже лежит в постели, под одеялом, и Женя рядом.

– Женя, – по-детски жалобно позвал он, – я же не пьяный?

– Нет, – засмеялась Женя, целуя его в щёку. – Спи, милый.

– Ага-а, – протяжно согласился Эркин, вытягиваясь рядом с Женей так, чтобы касаться её всем телом.

Так он ещё никогда не уставал, какая-то странная, приятная усталость. Пел, танцевал… всё тело гудит. Как же ему было хорошо, как… как никогда. Выходные, праздники, а теперь это… у Жени день рождения в марте, и они сделают такой же праздник. И даже лучше. Он улыбнулся, окончательно засыпая.

Пятьдесят девятая тетрадь

Американская ФедерацияАлабама

Прошедшие дожди смыли остатки январской ледяной корки, и машина шла хорошо, на уверенной сцепке с дорогой. Конечно, через дамбы будет короче, но дамбам хана, все так говорят, и проверять неохота.

Чак вёл машину играючи, хвастаясь своим умением перед самим собой. Всё у него хорошо, всё тип-топ. Только в дороге, оставшись в одиночестве, точно зная, что никто его не увидит, он давал себе волю. Ведь никому о такой удаче не расскажешь, да и некому рассказывать. И незачем. А вспомнить приятно…

…После той старухи он с неделю помотался по округе то с Бредли, то с Фредди, а потом Бредли позвал его в свой кабинет. Он думал, что для очередного недельного расчёта, и пошёл спокойно. А ему предложили прочесть и, если согласен, подписать. Контракт?! Он прочитал, не поверил себе и перечитал ещё раз. Шофёр и автомеханик на еженедельной оплате. Неустойка с инициатора разрыва… двухнедельный заработок… ничего, нормально… срок… до Рождества… тоже, как у всех…

Фредди на этот раз сидел не у двери, а рядом с Бредли, смотрел, как всегда, в упор светло-прозрачными глазами.

Он взял лежавшую на столе ручку и подписал. Дурак он, что ли…

…Чак улыбнулся. Ну вот, теперь всё в порядке. Конечно, ухо надо востро держать, Фредди – он Фредди и есть, нарваться ничего не стоит, а расчёт тут короткий будет. Это купленного раба поберегут, пока он свою цену не окупит, а с нанятым церемониться не будут. Но всё равно – повезло.

Не снимая рук с руля, Чак покосился на лежавшую рядом карту. Всё точно. До города ещё десять минут, не больше. Фирма «Орион», забрать три ящика и отвезти в Гатрингс, фирма «Гермес». Через весь штат, считай, бросок. И надо управиться засветло, ночь ему на возвращение в Колумбию, там машину в гараж, помыть, убрать и сутки на отдых, как положено. Что-что, а законы по труду Бредли блюдёт. Даже смешно. Зачем ему это? Но…

Чак вписал машину в поворот. Но не суй нос в чужие дела, целее будешь. После той ночи Бредли с Фредди ещё пару раз уезжали поздно вечером и возвращались к рассвету. И он находил машину утром вымытой и целенькой. И любопытствовать не смел. А ещё через неделю, да, в самом конце января, Бредли сказал ему, что с утра они едут в Колумбию, и, хотя он ни о чём не спросил, сам сказал:

– Вещи бери с собой.

– Все, сэр? – решился он всё-таки уточнить.

– Тебе жить, сам и решай, – усмехнулся Бредли.

И он понял. Что ж, всё складывалось совсем даже не плохо. И в Цветном, когда ты с деньгами, можно устроиться. Платит Бредли хорошо, да ещё ссуда лежит, считай, нетронутая. Мог бы и дом купить, но не рискнул. Вбухать все деньги, а случись что… да что угодно может быть, а тогда… Дом в карман не положишь. А вот хорошая меблирашка… это как раз то, что ему нужно. Холл, спальня, крохотная кухонька и душевая выгородка. Всё, что надо. И плата по карману. Нет, всё сейчас хорошо, и… и лучше не надо. Погонишься за лучшим – упустишь хорошее. И работа по силам. Привезти, увезти… Ага, вот и «Орион».

Чак остановил машину у подъезда и спокойным уверенным шагом вошёл в светлый и явно только что отремонтированный пустой холл. Навстречу ему сразу из внутренней двери вышел белый почему-то в вечернем смокинге, заметно тесном для мускулистых плеч. Чак вежливо остановился в трёх шагах. Внимательный взгляд обежал, чуть задержавшись на кожаной куртке.

– От Бредли?

– Да, сэр.

Кивок и короткий повелительный жест.

– Забирай.

У стены в неприметном на первый взгляд углу три ящика. Небольшие, но как оказалось весьма тяжёлые. Обычную легковушку они бы и посадить могли, но у «ферри» рессоры не серийные. За три захода Чак под тем же внимательным взглядом перенёс и уложил в багажник ящики, захлопнул крышку. И вдруг неожиданное:

– Держи, парень. На выпивку тебе.

– Спасибо, сэр, – принял он радужную купюру.

Десять кредиток? Надо же, как Бредли боятся, что его шофёра так ублажают.

Чак сел в машину и включил мотор. Ну, теперь в Гатрингс. Маслом от ящиков не пахнет, значит, не оружие, как сразу подумал, а… а что? А ничего! – одёрнул он сам себя. Твоё дело – отвезти, привезти. Документов на ящики нет, если полиция остановит… А с какого перепоя она должна тебя останавливать? Скоро уже месяц мотается вот так по всей Алабаме, и ни разу полиция не остановила. Правил он не нарушает… а если что… знать он ничего не знает, не положено ему знать, вот и всё.

На Гатрингс если по прямой… Чак сбросил скорость и переложил карту на колено. Да, через Джеймстаун, там и на ленч остановится. По-быстрому, чтобы успеть. А в Гатрингсе уже запасётся кофе в дорогу, чтобы до Колумбии без остановок. Спрямить здесь по просёлку? Выиграешь в расстоянии – проиграешь в скорости. Нет, рисковать не стоит, не из-за чего.

Он вёл машину с весёлой уверенностью, и мысли его были такими же. Что стоит купить посуду, фарфоровую, и не лопать по-рабски, а есть по-людски. Эта деревенщина в имении за обедом на фарфоре ест, а у него заработок побольше будет, и он – шофёр, грамотный, а не дворовой работяга, и он один, так что выпендрёжа его никто не увидит и не прицепится, чего и откуда. И постельного белья на кровать купит. Мебель хозяйская, но всё остальное… его собственное! Белья у него… да, почти четыре смены. Докупить, чтоб было шесть? До полудюжины. Полную дюжину он не потянет, да и… да нет, если покупать в розницу и в разных местах, никто не заметит. И ещё он купит… нет, пока посуду и бельё, и так придётся ссуду затронуть. Он никогда не думал, что такие мысли могут быть настолько приятны. В прошлую поездку он купил себе кухонный набор. Стальной, с ярко-красной эмалью. Кофейник, сковородка и три разнокалиберные кастрюли. И кухня сразу стала другой. И есть он теперь может дома, где никто в рот не заглядывает и куски не считает. А готовить он умеет. Раб-телохранитель должен и это уметь. Сколько он оплеух заработал, пока не постиг все тонкости варки кофе и жарки бифштексов. А ещё и сервировки… но теперь, теперь он всё это делает для себя. Чем он хуже тех беляков… те в земле лежат, а он жив и будет жить, и жить не по-рабски.

Чак ещё раз посмотрел на карту и прибавил скорость. Дорога хорошая, машина не в напряге, полиции не видно. Всё-таки жить хорошо, чертовски хорошо! Лишь бы его не посылали в Атланту. Там Старый Хозяин. Доктор Иван сказал, что он теперь свободен от тех слов, но верить беляку – доктор хоть и русский, а беляк – опасно, и проверять неохота. А в остальном… и в целом… «В целом неплохо», – как говорила та гнида, эсбешник. Жаль, упустил его в Хэллоуин, но, может, тот и сам подох. Хорошо бы. А ещё лучше, чтобы его всё-таки пристукнули. И чтоб подольше, чтоб прочувствовал, каково оно. Но мечтать об этом – себя травить. Что было, того уже не воротить. И забудь. Живи, как живётся. Главное – ты жив.

Американская ФедерацияАлабамаГрафство ДурбанОкруг СпрингфилдСпрингфилдЦентральный военный госпиталь

– Знаешь, – Жариков откинулся на спинку стула и, запустив пальцы в свою шевелюру, потянулся, – знаешь, Юрка, чему я больше всего удивляюсь?

– Мм, – неопределённо промычал в ответ Аристов.

– Что парни выдержали наше лечение, Юра. Что не сошли с ума от боли и страха.

Аристов, словно не слыша его, перебирал лежащие на столе книги.

– А я удивляюсь другому, Ваня, – наконец заговорил он. – Понимаешь, я никогда не верил в эти легенды о гениальных злодеях, учёных-маньяках, врачах-убийцах и прочей… детективной чепухе. А выходит… ты только вдумайся, что он смог. Создал такую… систему. И для чего? Действительно… гений зла. Что его сделало таким, Ваня?

– Не знаю, – Жариков сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. – И не узнаем уже никогда. Он мёртв, личных записей не осталось, да и вряд ли он вёл искренний личный дневник, всё-таки не тот тип, друзей, настоящих, судя по всему не имел, сын… для сына он был закрыт, даже блоки тому поставил. Тоже гениально. Конечно, поговорить с ним было бы интересно, но интерес… чисто академический. В человеческом плане парни, да тот же Андрей, намного интереснее.

– Всё ещё работаешь с ним? – Аристов пожал плечами. – Вроде, у парня всё наладилось.

– Я с ним не работаю, Юра. И ему, и мне не с кем здесь философствовать. Не с тобой же.

– Спасибо.

– Кушай на здоровье, правды не жалко. А вот с кем бы я по работе поговорил, так это с тем индейцем.

– Отстань, Ванька, – угрожающе сказал Аристов.

– Нет, Юра, не отстану. У этого парня ключ ко многим проблемам. Правда, он сам этого не понимает, но ему простительно. А вот некоторым с высшим образованием, удивительным тупоумием и полным отсутствием корпоративности…

– Вань-ка! – раздельно повторил Аристов тоном, предваряющим мордобой, и без паузы продолжил уже другим тоном: – И всё-таки, почему среди парней совсем, считай, нет индейцев?

– Ты же сам это объяснял тем, что из резерваций забирали позже, уже подростками.

– Он говорил, что из питомника, – рассеянно ответил Аристов.

И вдруг потянулся к разбросанным по столу книгам.

– Где этот… каталог с выставки?

– А?! – Жариков открыл глаза. – Помню, там мальчишка-индеец, так?

– Ну да.

Вдвоём они перебрали книги, и Аристов быстро перелистал найденный буклет.

– Вот, смотри, здесь даже закладка, твоя?

– Да нет, – пожал плечами Жариков, – у меня другие. Да… подожди-ка, подожди. Шерман! Он же говорил об индейце-спальнике, там же, в Джексонвилле, чёрт, неужели он?!

– Подожди, Вань, – сразу понял и загорелся Аристов. – Здесь указан номер, сейчас сверю с карточкой.

– Думаешь… он?

– Ты посмотри, Вань, на…

– На что?! – заорал Жариков. – Ты же меня тогда не позвал!

– Это он, точно! Принесу карту и сверим номер! Ванька, здесь же все промеры и параметры, всё… мы получим динамику!

Аристов вскочил со стула и метнулся к двери. Жариков слишком поздно – чёрт, ну совсем мозги отключились! – сообразил, куда тот пойдёт за картой, и остановить друга не успел.

– Юрка, постой! Завтра посмотрим! – впустую разнеслось по коридору и не остановило убегавшего Аристова.

Сокрушённо покачав головой, Жариков вернулся в кабинет и поглядел на часы. Вообще-то они могли уже и уйти. Жалко, если Юрка их застукает, они ещё не готовы к такому.

Крис и Люся долго и упоённо целовались, и руки Криса всё увереннее блуждали по телу Люси, и она не сжималась и не отстранялась от него, как раньше.

– Люся, – оторвался от её губ Крис, – тебе хорошо?

– Да, Кирочка, – вздохнула Люся, кладя голову ему на плечо. – Так хорошо…

Теперь они сидели молча, и Крис слегка покачивал Люсю, словно баюкал. И она, всё теснее прижимаясь к нему, неотступно думала об одном. Он ни о чём ни разу её не попросил. Только тогда, в самом начале, сказал: «Не гони меня». Она не прогнала. А теперь… теперь надо сделать второй шаг. И не из-за девчонок, что твердят без умолку, дескать, мужику одно нужно, нет, и не из-за Ивана Дормидонтовича, который ещё той страшной зимой сказал ей:

– Ты должна пересилить себя. И шагнуть.

Тогда она шагнула: подошла к зеркалу и посмотрела на себя. И, оставшись одна, разделась и снова осмотрела себя, уже всю. И потом…

– Кира, – тихо спросила Люся, – Кира, ты… ты хочешь? Этого?

Крис не ответил. Врать он не хотел, а сказать правду… сказать, что он сам боится того, что с ним происходит, что, когда Люся сидит у него на коленях, и он целует её, и осторожно гладит её грудь, что у него тогда… нет, не может он об этом. Что Люся снилась ему, снилось её тело, что они вместе. Что всё чаще к нему подкатывает… чего уж там самому себе врать, волна. Нет, ничего этого он сказать не мог. И угрюмо молчал, уткнувшись лицом в её шею.

– Я… я боюсь, Кира… этого… – зашептала Люся. – Я боли боюсь.

– Люся, – Крис поднял голову, – боли не будет, клянусь. Я… я всё сделаю, Люся, тебе будет хорошо, Люся.

Люся улыбнулась. Не его словам, нет – небольно не бывает, а его глазам и улыбке.

– Спасибо, Кирочка. Я… раз ты хочешь, я согласна, Кирочка.

Ладонь Криса мягко скользнула под полу её халата, под платье.

– Люся, тебе будет хорошо, Люся, клянусь.

Люся, мужественно удерживая на лице улыбку, с ужасом ждала того мига, когда его пальцы наткнутся на следы ожога на её бедре, и… и тогда боль и ужас, и омерзение на лице Криса… и всё кончится…

Но боли не было. И она уже смелее обняла его за шею и повернулась так, чтобы ему было удобнее.

– Люся, я… я сниму их, можно? – шёпотом спросил Крис.

Она не ответила, но он понял её молчание как согласие. Мягко, чтобы не задеть ненароком больное место – как болят бывшие ожоги он хорошо знал и, наглядевшись на раненых, и на собственном опыте, и на курсах об этом говорили – Крис скатал вниз, снял с Люси трусики, кончиками пальцев погладил её бёдра и ягодицы.

– Люся, так можно, Люся?

– Ага… ага… – часто дышала Люся, прижимая его голову к своей груди.

Она сама не поняла, как это получилось, но она теперь сидела верхом на его коленях, и страха уже не было, того, прежнего страха.

Крис чуть приподнял Люсю, привычным движением потянулся расстегнуть брюки и наткнулся на ткань своего халата. Ах ты-и-и!..!!

– Люся, я… я сейчас…

– Что? – не поняла Люся и встала пред ним, поддерживая обеими руками задранные почти до пояса полы халата и платья.

Крис, беспомощно улыбаясь, путаясь в завязках, как мог быстро снимал халат. И увидев нарождающийся страх в глазах Люси, попросил:

– Ты отвернись, Люся, да?

Она медленно отвернулась, и он быстро расстегнул брюки и сдвинул их вниз вместе с трусами. И тихо позвал:

– Люся…

Люся, по-прежнему глядя в сторону, шагнула к нему. Крис мягко взял её за бёдра. Она не хочет видеть его тела, оно пугает её? Ну, так пусть не видит. Вот так. Теперь Люся опять стоит над ним.

– Люся, посмотри на меня.

А когда она робко посмотрела на его лицо, улыбнулся. И Люся не смогла не улыбнуться в ответ, потянулась к нему, опираясь ладонями на его плечи. Крис осторожно попробовал её посадить на себя, просто посадить, войти-то он не может, хоть там чего-то и дёргается, но вразнобой, как у мальца в первую растравку, но, если тело Люси будет рядом, коснётся его тела, если между ними не будет никакой преграды… Люся робко, неуверенно подчинялась его движениям.

И они не услышали, не заметили, как в замочной скважине дважды повернулся ключ.

Полоска света под дверью кабинета рассердила Аристова. Мало того, что Люся совсем не следит за картотекой и беспорядка только прибавляется, так теперь и свет не выключает!

Он рывком открыл дверь и вошёл. И остановился, потрясённый увиденным.

Люся не так услышала, как почувствовала чьё-то присутствие, оглянулась и, ойкнув, вскочила на ноги. Крис замер в не рассуждающем, парализующем ужасе. Аристов обвёл взглядом, небрежные груды карточек на столе и кушетке, ведро с плавающей в нём тряпкой посреди кабинета… И…И с силой пнул ногой это ведро, будто именно оно было во всём виновато. С такой силой, что выплеснувшаяся вода окатила Люсю и Криса. Люся пыталась одёрнуть платье и халат, но завернувшаяся ткань не поддавалась, а Крис даже и не пытался прикрыться. Глядя перед собой остановившимися глазами, он сидел неподвижно, будто ждал чего-то.