Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

РоссияИжорский ПоясЗагорье

Возвращался Эркин домой уже в темноте. Небо стало чёрным, и звёзд не видно. Значит, тучи сплошняком натянуло, и завтра пойдёт снег. А сегодня было хорошо, солнечно.

Эркин шёл ровным размеренным шагом и с удовольствием вспоминал сегодняшнее.

С утра после завтрака он навёл чистоту и порядок во всей квартире, поиграл с Алисой в мозаику, а потом оделся уже на выход и ушёл. И не то, чтобы боялся, а было как-то неловко, что в праздник, когда может весь день быть с Женей и Алисой, уходит куда-то без них. Но ведь Колька просил не звонить, и сам он понимает, что Жене и тем более Алисе делать там нечего.

У двери, уже взявшись за ручку, Эркин остановился.

– Женя, я… я не знаю, когда вернусь.

– Ничего, – Женя ободряюще улыбнулась. – Я всё понимаю, Эркин, это… мужское развлечение, правильно? – он нерешительно кивнул. – Ну вот, и ты, ведь ты хочешь быть как все, – она улыбнулась его более уверенному кивку, – и должен быть как все. Так что иди и веселись от души.

Она поцеловала его в щёку и легонько подтолкнула в плечо.

И он пошёл. В Старый Город. Через пути, к магазину Филиппыча. Магазин был закрыт из-за праздника и смотрелся сарай сараем. И дальше по заснеженной улице между маленькими бревенчатыми домами – он уже знал, что их называют избами – заборами из досок или реек. Шёл легко, не задумываясь, уверенный, что выйдет к пруду.

Пруд был не особенно большим, так, неглубокая котловина с пологими, истоптанными тропками и исчёрканными санками, склонами. Выйдя к нему, Эркин остановился, оглядываясь. На заснеженном льду гомонили, перебрасываясь снежками, мальчишки, на склонах курили, перебрасываясь уже солёными шутками и руганью, парни, а чуть в стороне толпились мужчины, курили солидно, не спеша, переговариваясь нарочито ленивыми, необидно небрежными голосами. Почти все, как и он сам, в полушубках и бурках, но попадались и армейские зелёные куртки, и серые шинели. Эркин выглядывал знакомых, но его окликнули:

– О, Мороз! С Рождеством тебя!

Эркин сразу подошёл на Колькин голос.

– Здорово, Колька. И тебя с Рождеством.

Колька был в своём чёрном с золотыми нашивками бушлате.

– Мы с одной бригады, – кивнул он на Эркина стоявшим рядом мужчинам.

– Ну, чего ж, – мужчина с аккуратно подстриженными светлыми усами окинул Эркина внимательным, необидно оценивающим взглядом и протянул руку. – Мороз, значит?

– Мороз, – кивнул Эркин, сдёргивая варежку.

Рукопожатием его явно проверяли, и он ответил почти в полную силу.

– Однако, – улыбнулся мужчина и подмигнул. – Однако силён. Давно приехал?

– Да после святок месяц будет, – ответил Эркин.

Ругань на склонах становилась всё забористее и злее, парни стали, сплёвывая сигареты, спускаться на лёд, выстраиваясь в две неровные шеренги. Мальчишки воробьями прыснули во все стороны.

Эркин со спокойным вниманием следил за схваткой. Ногами, похоже, не дерутся, и не борьба, как в Бифпите, одни кулаки в ходу, не боятся кровь пустить, с замахом бьют.

– Только на кулаках, понял? – строго сказал ему Светлоусый. – Не вздумай нож доставать.

Эркин кивнул и решил, на всякий случай, уточнить:

– До первой крови?

– Пока не ляжет, хоть до десятой, – хохотнул кто-то из стоявших рядом.

– Лежачего не бить, – стали наперебой объяснять Эркину.

– Ага, и в спину не бить.

– Да, как за черту убежал, так всё.

– А до черты? – поинтересовался Эркин.

– Догонишь если… – заржали вокруг. – А ты такого пинка дай, чтоб до черты не останавливался.

Светлоусый докурил, бросил и растоптал окурок.

– Так, как тебя? Мороз? С Рябычем встанешь. Рябыч, пригляди, чтоб по первости не зарвался.

– А… – дёрнулся было Колька, но под взглядом Светлоусого замолчал, вытянулся и даже каблуками прищёлкнул.

Шеренги на льду сбились в общую невразумительную кучу. Но, как только стали спускаться на лёд мужчины, парни, как до этого мальчишки, перестали драться и потянулись на склоны, вытирая подбираемым тут же снегом окровавленные лица и доругиваясь, но уже без особого запала.

Эркин шёл рядом с Рябычем – плотно сбитым мужчиной лет сорока, не больше, с аккуратной золотистого цвета бородой. Лицо у него было чистое, без рябинок – Эркин видел рябых в лагере – и за что мужика прозвали Рябым, вернее, Рябычем – непонятно.

Пока спускались на лёд, как-то само собой разошлись на две группы и вытянулись в шеренги, но заметно дальше друг от друга, чем парни. И шеренги были ровнее.

– Ну, мужики, – Светлоусый в середине шеренги оглядел своих. – Перекрестись, что руки чисты.

Эркин не понял, но, подражая Рябычу и остальным, сдёрнул с правой руки варежку и, сложив три пальца щепотью, коснулся ими лба, груди, правого и левого плеча, расстегнул и сбросил с плеч полушубок так, чтобы тот упал сзади за спину, натянул варежку обратно. Так же сделала и шеренга напротив. Обшарив её взглядом, Эркин нашёл Тима. Смотри-ка, пришёл. Но на другом конце стоит. Ладно, потом разве только в общей свалке сойдёмся, а пока… Точно напротив него кряжистый светлобородый и синеглазый, как почти все здесь, мужчина в выцветшей от стирок синей рубашке.

– Сходимся, мужики.

И мерный шаг. Сходились не спеша и, неожиданно для Эркина, держа равнение. Когда между шеренгами оставалось меньше шага, остановились. Эркин, не отрываясь, смотрел прямо в лицо своего противника.

– Ну, с богом, мужики. Ии-эх! – прозвучал чей-то голос.

Эркин отклонился, пропуская возле уха летящий в лицо поросший золотистыми волосками кулак, и ударил точно в грудь, вложив всю силу. Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут – истина, усвоенная им ещё в питомнике. Попал хорошо. Его противник, по-рыбьи хватая ртом воздух, попятился, и Эркин пошёл на него. Но на третьем шаге тот словно споткнулся и сел на снег. Лежачего не бить, а сидячего?

– Пошёл на черту! – рявкнул за его спиной Рябыч.

Эркин оглянулся, проверяя, правильно ли понял.

– Пошёл! – с тяжёлым выдохом Рябыч ударил своего противника в ухо, повалив того, тяжело перешагнул через упавшее к его ногам тело в армейской гимнастёрке и пошёл к валявшимся на снегу курткам, полушубкам и шинелям шеренги противника.

Эркин пошёл рядом. Перешагнув через черту из вещей, они остановились и повернулись лицом к поредевшей «стенке».

Да, вон идёт светлоусый, Колька в своей смешной полосатой фуфайке, ещё… А упавшие так и лежат на снегу. А на той стороне кто прошёл? Тим?! Да, вон стоит. Ну, понятно, кому и пройти, как не ему. Они встретились глазами и, привычно сохраняя лица неподвижными, еле заметно кивнули друг другу.

И вот на той стороне Тим, ещё мужчина, да это же Терентий! А на этой… ого сколько! Больше десятка прошло, точно. А не прошедшие сидят и лежат на снегу.

– Наша взяла, мужики! – Светлоусый сорвал с головы и подбросил вверх свою шапку.

И Эркин, подражая остальным, свистел, что-то орал, подбрасывал и ловил свою ушанку. Лежавшие на снегу вставали, отряхивались. Строй смешался. Хохоча, ругаясь кто весело, а кто и зло, разбирали одежду. Встряхивая перед тем, как надеть, полушубок, Эркин быстро оглядел склоны, проверяя себя. Не показалось ли ему, что на берегу были женщины? Нет, точно. Прибежали смотреть. Мальчишки на деревьях…

Рябыч кивнул ему.

– Могёшь.

Эркин улыбнулся в ответ, поняв, что его приняли.

Бывшие минуту назад противниками уже все вместе шли к берегу. Эркин нашёл взглядом «своего». Как тот? Вроде отдышался. Ну и ладно. Врезал-то ему в полную силу. Дурак Тим. Ударить белого – не проблема. Ударить в силу, но без злобы – вот что сложно. Если б не те драки с Андреем и Фредди на выпасе, не смог бы сейчас. Или бы подставил себя, или бы сердце загорелось, и тогда, как в заваруху. Насмерть.

Эркин тряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас, царапающие воспоминания.

– Эй, Мороз, – окликнул его кто-то. – Айда пиво пить.

– Айда, – кивнул Эркин.

– Не время для пива. Браги бы сейчас…

– Точно, брага – самое то.

– Так что, к Мадамихе?

– А пошла она!..

– Чего так?

– А хрен её знает, чего она мешает. С кружки лапти откидываешь.

– Это не брага крепкая, а нутро у тебя хлипкое.

– Не нутро у него, а голова.

– А ну её…

– Голову?

– Мадамиху, дурак.

– На свою, что ли, зовёшь?

– А чего ж?!

– У Мадамихи крепче.

– Ну и вали к ней, – Светлоусый оглянулся и кивнул Эркину.

К Светлоусому пошла вся их «стенка» и несколько мужчин из другой. Набились в тесную, с низким потолком комнату – её называли горницей, расселись за длинным, покрытым вышитой скатертью столом. Пили золотисто-бурую густую брагу, ели пироги с мясом и рыбой и не спеша, со вкусом вспоминали, кто кому и как двинул.

– А ты ничего, – Рябыч через стол кивнул Эркину. – Раньше на «стенку» ходил?

– Нет, – качнул головой Эркин. – Я о «стенке» только здесь и услышал.

– А так-то дрался? – спросил ещё кто-то.

– А иначе не выживешь, – ответил за Эркина Колька. – А вот, слушай, ты ж как-то об олимпиаде говорил.

– Там один на один выходили, – ответил Эркин.

– Это как, сам-на-сам, что ли?

Помедлив, Эркин не очень уверенно кивнул.

– Так, наверное.

– Ага, понятно.

– Ну, так что, мужики, на масленицу теперь «стенку» заведём или как?

– А чего спрашиваешь, испокон так было.

– Ну да, отродясь, святки да масленица.

– На Ивана Купалу ещё.

– Я не о том. А в масленицу и сам-на-сам попробоваться можно.

– А то мы не знаем, кто чего могёт?

– Новых много. Смотри, как «стенка» показала.

– И то.

– Что ж, мужики, дело решили?

– Чего бухтишь, ясно, что решили.

– Тогда остатнюю, мужики. Наливай, хозяин.

Светлоусый, бережно наклоняя большую – Эркин таких и не видел раньше – мутного, словно запылённого изнутри стекла бутыль, разлил брагу. Получилось по полстакана. Все взяли стаканы и встали.

– Ну, дай боже, нам и завтра то же.

Эркин выпил со всеми, как все взял кусок пирога, заел и в общей толпе пошёл в сени. Как все кивком ответил на полупоклон жены Светлоусого, что благодарила их за честь да почёт.

На улице Эркин почувствовал, что опьянел. Странно, брага не показалась ему особенно хмельной. Он взял пригоршню снега с ближайшего заборного столба и вытер им лицо. И вроде полегчало.

– Айда, – Колька хлопнул его по плечу.

– Куда? – спокойно спросил Эркин.

– На Кудыкину гору. А по дороге ко мне завернём.

Эркин не стал спорить. В самом деле, Колька у него на беженском новоселье был, и вообще… стоящий парень.

Они прошли по улице, свернули в проулок, где заборы были уже гораздо выше и глухими из неокрашенных досок. Колька толкнул узкую калитку, и они вошли в загромождённый сараями и поленницами двор. К удивлению Эркина, Колька не пошёл к дому, а свернул на тропку между сараями, кивнув Эркину на метавшегося на цепи кудлатого грязно-белого пса.

– Он только брехать горазд, иди смело.

Натянув до отказа цепь, пёс обнюхал край полушубка Эркина и, гавкнув им вслед, ушёл в конуру.

За сараями ещё один забор и калитка. Второй двор был маленьким и не таким заставленным, от калитки расчищенная дорожка к крыльцу, рядом с крыльцом в окошке виднелась детская рожица.

– На Пасху покрасишь, к Рождеству облупится, – Колька провёл ладонью по лохмотьям краски на столбике крыльца. – Дерьмо, а не краска.

Но обшарпанная дверь закрывалась плотно и не скрипела, а внутренняя была обита войлоком, и в сенях чисто, лампочка забрана в колпачок абажура, вещи не навалом, а по стенке в ряд крючки, снизу вроде полки для обуви, тут же специальный веник, чтоб обметать снег, и вообще… порядок на загляденье. Они разделись, обмели бурки и вошли в кухню, где в ноги Кольке сразу ткнулся мальчишка, а от печи им улыбнулась женщина в фартуке поверх платья и в косынке, из-под которой выбивались кудрявые тёмные пряди.

– Во! – Колька подхватил мальчишку под мышки, легонько подбросил и поймал. – Братан мой. Мировой пацан! А это Мама Фира. Эсфирь Соломоновна Гольдина. Мама Фира, это Мороз, мы в одной бригаде.

– Здравствуйте, – улыбнулась женщина. – С Рождеством вас.

– Здравствуйте, – ответно улыбнулся Эркин. – Спасибо, и вас так же.

– Мама Фира, он нехристь, вроде нас, – засмеялся Колька. – Ты нам чаю сделаешь, а? Мы со «стенки» и браги выпили. Ну, твоего чаю, ладно?

– Конечно, Коленька. Ты к Сёме после зайдёшь?

– Не, сейчас, – Колька опустил мальчишку на пол и легонько подшлёпнул. – Юнга Колобок, вольно, можешь быть свободным. Айда, Мороз, разуемся только.

Пол был чистым, и Эркин спокойно остался в носках, поставив, как и Колька бурки у печки на специально подстеленной рогожке. Из кухни они прошли в маленькую горницу и быстро – Эркин и оглядеться не успел – нырнули в совсем уже маленькую комнату, отгороженную от горницы даже не стенкой, а занавеской. «Выгородка?» – удивился про себя Эркин. Узкая длинная комнатка упиралась одним концом в печь, а другим в окно. Узкая, явно самодельная койка, застеленная пёстрым, сшитым из разноцветных треугольников одеялом, крохотный, похожий на вагонный, столик у окна. Над кроватью приклеенные к стене фотографии.

– Во, ты фотки пока посмотри, а я к Сёме загляну. Другой мой брат. Лежачий он, спинальник, – последние слова Колька произнёс с таким угрюмым выражением, что Эркин счёл за лучшее воздержаться от вопросов.

Колька исчез, а Эркин подошёл поближе рассмотреть фотографии. Мужчина, чем-то похожий на Кольку, в чёрной форме с погонами, нашивками, на груди медали, ордена, какие-то значки. Сбоку на поясе как нож, но подвешен как-то странно, не по-ковбойски. Тоже моряк? А нож тогда зачем? Рядом раскрашенная вручную фотография девушки со светлыми кудряшками. Сначала Эркин подумал, что это родители Кольки, но девушка никак не походила на Маму Фиру. Так это Колькина девчонка, что ли? А вот и сам Колька, и ещё с десяток парней, все в форме, с орденами, у ног чемоданчики и мешки, смеются все… Из-за занавески доносились голоса, засмеялся Колька, ещё кто-то.

– Ладно, Мама Фира, – Колька вошёл и встал рядом с Эркином. – Смотришь? Это мы на дембеле. А это батя мой. Лев Гольдин, каперанг.

– Моряк? – рискнул уточнить Эркин.

– Ну да. А это, – Колька указал на фотографию девушки. – Это маманя моя. Я-то такой и не помню её, это ещё, – он хмыкнул, – ещё до меня. А другой фотки нет.

Эркин задумчиво кивнул. Значит, Мама Фира – не мать Кольке, ну да, и молода она для этого, а… а это уже Колькины проблемы, не его.

– Вот, – плечом отодвинув занавеску, в комнату вошла Эсфирь. – Попейте чаю пока, а там и обед поспеет.

– Ага, – Колька ловко взял у неё две большие чашки с дымящейся тёмно-янтарной жидкостью и поставил на столик. – Спасибо, Мама Фира.

– Спасибо, – улыбнулся и Эркин.

– На здоровье, – кивнула она и вышла.

– Садись, – Колька вытащил из-под столика табуретку, а сам сел на кровать.

Эркин сел на табуретку и взял чашку, вдохнул горьковатый, напомнивший костры на Перегоне запах.

– Чай такой? – удивился он.

– У Мамы Фиры он особенный, – засмеялся Колька. – Чай-трезвиловка. Знаешь, как голову проясняет. На травах всяких.

Эркин глотнул обжигающе горячую жидкость. Да, чувствуется что-то… травяное.

– Хорошо?

Эркин молча кивнул в ответ, и Колька довольно ухмыльнулся.

– То-то. Готовит Мама Фира… обалдеть, как вкусно. Кабы денег побольше…

– А что, – Эркин и видел, что Кольке хочется выговориться, и не хотел обидеть зряшным любопытством. – Ты один работаешь?

– Ну да, – Колька заговорил тихо. – Сёма, он лежачий, ему спину осколком повредило, руки ещё шевелятся, а дальше всё… А пенсия инвалидная – это ж не деньги, слёзы. На Колобка пенсия за отца тоже… дай бог, чтоб на хлеб хватало. Если б не огород, да не куры с козой, то совсем… кранты. А это ж всё обиходить ещё надо.

– Кроликов ещё можно, – задумчиво сказал Эркин. – Я в лагере слышал, что кроликов держать выгодно.

– Во, – Колька взял со стола и показал ему тоненькую книжку, на обложке которой был нарисован кролик. – В библиотеке взял, – Колька заговорил в полный голос. – Думаем мясных завести и пуховых, чтоб пух ещё счёсывать и прясть.

– Козы тоже пуховые бывают, – поддержал Эркин.

– Слышал. Наша Манька молочная зато. Три стакана как отмерено.

– В день?

– Скажешь тоже, она ж не кошка. В дойку, – гордо сказал Колька.

Эркин изобразил изумление и восторг, и Колька довольно заржал. С той стороны занавески запыхтели и подёргали ткань.

– Закатывайся, – разрешил Колька, подмигивая Эркину.

Отодвинуть или поднять ткань малыш не мог, и потому просто подлез под ней.

– Во, я ж говорю, Колобок, – смеялся Колька. – Лезь сюда.

Сопя от напряжения, малыш забрался на койку, сел рядом с Колькой и очень серьёзно, даже строго посмотрел на гостя. Эркин улыбнулся ему, и мальчишка сначала неуверенно, а потом широко улыбнулся в ответ. Колька взъерошил ему кудрявые тёмные волосы и сказал с нарочитой строгостью:

– Ну, пришёл, так сиди тихо. Юнги без команды голос не подают.

Малыш снизу вверх посмотрел на него и подлез ему под руку, упёршись кудрявой макушкой в подмышку Кольке. Эркин улыбнулся, сразу вспомнив Алису, её манеру так же подлезать к нему или Жене, улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.

– Хороший пацан.

– При моём воспитании плохим не будет, – Колька допил свой чай и удовлетворённо фыркнул: – Уф, хорошо!

Эркин кивнул, допивая. Колька легко встал, снял малыша с кровати и взял обе чашки.

– Давай, юнга, отнесём посуду на камбуз, нечего ей в кубрике делать.

Юнга, камбуз, кубрик… это что, не по-русски уже? И, когда Колька вернулся, Эркин сразу спросил об этом.

– Это по-морскому флотски, – рассмеялся Колька. – Кухня – камбуз, матросы в кубрике, офицеры в каюте, а юнга… ну, мальчишка на корабле, будущий моряк. Понял?

– Понял, – кивнул Эркин.

– Вот, – Колька показал на ещё одну фотографию. – А это корабль мой. Катер «Стерегущий». Вот такой, – он показал Эркину оттопыренный большой палец. – Вот такой корабль был. Я-то сначала на «Ревущий» просился, к отцу, рапорт писал, а потом не жалел. И команда классная была, во парни.

– Это они? – Эркин показал на фотографию, которую Колька назвал «дембелем».

– Не, это я после госпиталя на линкор попал, на «Север», а «Стерегущего» и поднимать не стали. Нас из всей команды и пятёрки не уцелело, сутки, считай, болтался, пока не подобрали меня. А «Ревущего» ещё раньше подбили, там никто не выплыл. Это на Гнилой Банке. Там страшные бои были. Они всё на север, в обход к Поморью рвались, ну, и мы, насмерть, закрыли проливы.

Он сыпал именами и названиями, которых Эркин не знал, а потому и не запоминал и даже не всегда понимал, о чём говорит Колька, но слушал, не перебивая. А когда Колька замолчал, осторожно спросил:

– А брат твой, тоже моряк?

– Не, Семён в авиацию хотел, по мамкиной дороге, а попал…

– Твоя мать – лётчик?! – изумлённо перебил его Эркин.

– Не моя, Сёмкина, – отмахнулся Колька и засмеялся озадаченному виду Эркина. – Во каким стрелком мой батя был. Как пальнёт, так попадёт. Ну, я в госпитале и получил и на батю похоронку, и от Сёмы, чтоб навестил его, вдвоём ведь остались. Мне, как всем, отпуск на поправку, недельный, дали, я литер выправил и к нему. Я-то в Морском лежал, а он в Горном. Приезжаю, а у него в палате Мама Фира сидит. Представляешь, я-то даже не знал, что батя опять женился, – Колька засмеялся и покрутил головой. – Вот так мы и встретились.

– Повезло тебе, – убеждённо сказал Эркин. – Ну, что нашли друг друга.

– Не то слово! – Колька прислушался к шуму за занавеской. – Пошли, с Сёмой познакомишься.

Они вышли в горницу, и тут Эркин понял, почему она показалась ему такой маленькой. Она же разгорожена! Ну да, Колькина выгородка за занавеской и вон ещё одна отодвинута наполовину, открывая рядом с печью высокую кровать с лежащим на ней молодым ещё, вряд ли намного старше Кольки, парнем. Его лицо было бледным и, как показалось Эркину, слегка одутловатым, но он больше Кольки походил на моряка с фотографии.

– Во, Сёма, это Мороз, мы в одной бригаде.

– Привет, – Семён протянул Эркину правую беспалую ладонь.

Эркин пожал её и улыбнулся.

– Привет.

– Слышал, ты на «стенке» хорошо стоял, – улыбался Семён.

– Он не стоял, – Колька придвинул к Эркину табуретку и сел на кровать в ногах Семёна. – Он как сквозь масло прошёл. Двинул раз – и всё. И знаешь, кому? Волкову, ну, Леонтию.

– Ого, – Семён с уважением смотрел на Эркина. – Леонтия сшибить – это силу надо иметь.

– Дело не в силе, он открыто стоял, – охотно поддержал тему Эркин.

– А ты, я заметил, без замаха бьёшь, – подхватил Колька.

– Замахиваться – это время терять, – усмехнулся Эркин и не удержался: – Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут.

– Верно, – кивнул Семён. – Много драться пришлось?

– Много, – честно ответил Эркин.

Из кухни прибежал и полез к Кольке мальчишка. Но почти сразу вошла Эсфирь, вытирая на ходу руки об угол фартука.

– А теперь спать.

Она очень ловко взяла мальчишку на руки и унесла в соседнюю комнату, несмотря на обиженное хныканье. А они продолжали разговор о «стенке». Эркину рассказали о кулачном бое «сам-на-сам», что там выходят попарно, один на один, а правила те же, хотя и в обхват взять и повалить можно, но это если сумеешь вплотную подойти. Эркин рассказал о ковбойской олимпиаде, о Бифпите, перевёл, как смог, формулу трёх радостей ковбоя, и они все вместе долго взахлёб ржали.

– Ну, это по-нашему, – отсмеялся Колька. – Как с корабля на берег, так то же самое.

Семён смеялся и шутил вместе с ними и, когда Эсфирь вошла в горницу, сказал покровительственным тоном старшего:

– Идите есть, драчуны. А я сосну малость. Коль, задёрни меня.

– Ага, – легко встал Колька.

Сразу встал и Эркин. Он не знал, нужно ли прощаться, но Семён уже закрыл глаза, а Колька подтолкнул его в плечо и, отходя, задёрнул за собой занавеску.

И тут Эркин увидел, что в горнице рядом с маленькой украшенной ёлочкой на комоде, над узким деревянным диванчиком на стене висят гитара и… как нож в ножнах. У моряка на фотографии такой же. Ну, нож ладно, а вот гитара… Колька заметил его взгляд и невольно вздохнул.

– Отцовы. Гитара и кортик. Всё, что осталось. Ордена на нём были, как положено. А кортик тогда не взял с собой.

Эркин понимающе кивнул. От Андрея ведь тоже… только ящик с инструментами остался. И понимал, что невежливо вот так стоять и смотреть, и не мог отвести глаз от гитары.

– А ты… играешь?

– Нет, – мотнул головой Колька, – так висит. Как память. Вот Колобок подрастёт, может, будет, – и зорко посмотрел на Эркина. – А что, ты играешь?

– Играл, – вздохнул Эркин, – уже, да, шесть лет, как в руках не держал.

– Ла-адно, – протянул Колька, – пошли, поедим.

Ели на кухне. Тоже, как и горница, маленькой, за покрытом полотняной скатертью столом. Колька нарочито строго посмотрел на Эсфирь, расставлявшую тарелки.

– А сама-то?

Она улыбнулась.

– И я с вами.

Сняла фартук, косынку и села к столу. Посуда была – Эркин уже в этом разбирался – самая дешёвая, но еда оказалась необычной и очень вкусной. Жёлтый куриный бульон с плавающими в нём маленькими шариками – их называли клёцками, потом запечённая в печи курица, оказавшаяся, к крайнему изумлению Эркина, без костей. Нет, так поглядеть, курица как курица, только что без крылышек, а режется на ломтики как… как колбаса. Его изумление очень понравилось Кольке. А Эсфирь всё подкладывала и подкладывала ему и Кольке. Потом был чай, из самовара, с золотистыми кругляшами печенья.

Эсфирь угощала и расспрашивала Эркина о его семье, давно ли он в Загорье, почему выбрали именно этот город.

Эркин улыбнулся.

– Как-то само получилось. Искали работу и жильё. А в деревню не хотелось. В деревне для Жени, жены, работы нет.

– Конечно, – кивнула Эсфирь. – Город у нас хороший. Мы сюда тоже, можно сказать наугад приехали, – по её лицу скользнула еле заметная мгновенная тень и тут же сменилась улыбкой. – И не жалеем. Правда, Коля?

– Точно, Мама Фира.

Глаза у Кольки радостно блестели.

– Эх, жаль, Мама Фира, ты нас на «стенке» не видела.

– Ну нет, Коля, это зрелище не для меня. Давайте, я вам ещё чаю налью.

– Спасибо, – Эркин запнулся, не зная, как обратиться к ней. За столом он разглядел, что она ненамного старше него и, похоже, ровесница Семёна, и тридцати лет ей точно нет.

Она поняла его заминку и улыбнулась.

– Мама Фира я, вы же с Коленькой вместе. Пейте на здоровье. И печенье берите. Нравится?

– Да, очень вкусно. Никогда такого не ел.

– А ты заходи почаще, – пригласил Колька.

И за едой и разговором не заметили, как за окном потемнело. Эсфирь встала и включила свет.