Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

– Могут, – кивнул Аристов. – Для них это без разницы.

– Но… но кто же они тогда?!

– Люди, – твёрдо ответил Аристов. – Со своими представлениями о гордости и чести. Очень памятливые. Мстительные и благодарные сразу. Очень верные, заботливые…

– Убийцы?! – возмутился Золотарёв.

– От пацифиста слышу, – огрызнулся Аристов. – И ты бы посмотрел, Коля, как они тяжелораненых выхаживают! – Аристов достал сигареты, закурил и продолжал уже внешне спокойно: – Ни один из них сам себе этой судьбы не выбирал. У них была одна задача – выжить. И только сейчас они учатся жить. Они – люди!

– Ладно, – примирительно сказал Золотарёв. – К этому мы ещё вернёмся. А вот Трейси и Бредли…

– Что Трейси и Бредли?! – взорвался Аристов. – Что они сделали?! Все их… противозаконные деяния совершены до капитуляции Империи. Какой закон они нарушают сейчас?

– Я согласен, – не выдержал Старцев. – Имение Бредли приобрёл законно, трудовое законодательство блюдёт…

– Играет напропалую, – перебил его Золотарёв.

– Азартные игры не запрещены, – огрызнулся Старцев.

– Как и махинации с камнями? – ехидно спросил Золотарёв.

– В списке выведенного из торгового оборота драгоценности не значатся. Купля и продажа законны.

– Это скупка краденого законна? Генка, ты чего?!

– Это ещё надо доказать. С нами, с военной администрацией у Бредли конфликтов нет, а с местной криминальной пусть он сам разбирается. Она уже функционирует. И у Трейси то же самое.

– А убийство Ротбуса?

– Их алиби доказано. Ротбуса мы сами поставили вне закона. Его убийство подлежит расследованию, но без последствий.

– Гена, это мы уже обсуждали, – остановил его Спиноза. – Как я понимаю, и ты, и Юра за Бредли и Трейси. Так?

– За – это против кого-то, – сразу возразил Старцев. – Да, я общался с ними. И летом, и недавно. Летом с Бредли, а сейчас с обоими. Был в имении. Говорил с работниками. Они могут быть уголовниками по деяниям, но психология у них… качественно иная. Они оба, прежде всего, работники. Им не надо дармового. У уголовника взгляды другие. Весь мотивационный комплекс другой.

Аристов кивнул.

– Согласен. Хорошие мужики.

– Киллер и шулер?

– Коля! – Гольцев резко поставил стакан. – Мы сами, мы – ангелы? И всегда строго по закону действуем?

– Инкриминировать им мы можем только их уголовное прошлое, – сказал Спиноза. – И то мало доказуемое. Но…

– Вот именно, но! – Старцев закурил.

Наступило молчание. Нарушил его Бурлаков.

– Никак не думал, что окажусь свидетелем такой дискуссии.

– Игорь Александрович, – сразу оживился Золотарёв. – А вы что скажете?

– Об этих людях ничего. Я работал в архивах. А там… – он улыбнулся. – Я нашёл там упоминания о Джонатане Бредли. Но тот Бредли умер тридцать с лишним лет тому назад, сейчас ему бы было сильно за восемьдесят. И сколько лет, кстати, вашему Бредли?

– Где-то тридцать – тридцать пять, – не слишком уверенно ответил Старцев.

– Да, около этого, – кивнул Спиноза. – Трейси чуть постарше. Да, и не надо так на меня смотреть. Я люблю точность, но сейчас мы говорим об их реальном возрасте, а не о том, что написано в их документах.

– Так что, этот Бредли годится тому только во внуки? – усмехнулся Новиков.

– Может, действительно, внук? – предположил Гольцев.

Бурлаков пожал плечами.

– Да нет, – сразу сказал Золотарёв. – Вряд ли такой тип будет жить под своей подлинной фамилией.

Спиноза молча кивнул.

– Логично, – согласился Бурлаков. – Так вот. Тот Бредли принадлежал к десятку богатейших людей Империи, хотя основа богатства была заложена гораздо раньше. Но стремительно разоряется. И уже в начале войны семья сходит на нет. После смерти Джонатана Бредли из всего его потомства и ближайших родственников остаётся старший сын Леонард с женой и детьми. Леонард с женой погибают в автокатастрофе. Но семья уже разорена, и с девяносто пятого года перестаёт упоминаться.

– Да, похоже, просто взял себе это имя.

– Да, это довольно распространённая практика, я говорил вам, Николай Алексеевич. Имя подлинное, но носителя заведомо нет. Что ещё? Разорялись и гибли Бредли не сами по себе, а им очень умело и целенаправленно помогали. И по косвенным признакам там немалую роль сыграла Служба Безопасности Империи. Если заняться детально и отследить кому, в конечном счете, ушло имущество Бредли, то получим и инициатора процесса. Да и сам по себе этот процесс достаточно интересен. Когда-нибудь, – Бурлаков мечтательно улыбнулся, – я этим займусь.

– Интересно, – согласился Старцев.

– Но к нашему делу не относится, – закончил фразу Новиков, смягчая смысл улыбкой.

Спиноза принёс горячий чайник, а в опустевший налил воды и поставил на плитку.

– Конвейер, – усмехнулся Гольцев.

– А что с вами, чаехлёбами, поделаешь? – хмыкнул Спиноза, садясь обратно к столу. – Ну что? Из всего вышесказанного вывод. И Бредли, и Трейси на редкость обаятельны и контактны.

Аристов кивнул, и Спиноза продолжил:

– Всё верно. И что они уголовники, и что их уцепить не за что. И незачем. Но интересно. Юра, всё-таки без ора и прочего, что ты о них думаешь?

– Хорошие мужики, – улыбнулся Аристов. – И ты сам сказал, Олег, – удивлённые взгляды большинства скрестились на нём: как-то забылось, что Спинозу на самом деле зовут Олегом Арсеньевым. Но Аристов, словно не заметив, спокойно продолжал: – Это тандем. Слаженный, сработанный, но в то же время… мальчишки. Подначивают, дразнят друг друга, берут на слабо.

– Здорово! – засмеялся Гольцев. – А после того раза они ещё приезжали?

– Да, привезли работника на обследование и лечение.

– И что у парня?

– Они боялись туберкулёза, я, кстати, тоже. Высокий, измождённый, кашель, одышка… Но оказалось не так страшно. Процесса нет. Плеврит. Хронический плеврит травматического происхождения. А на языке бывших рабов «отбитая дыхалка».

– Это его Трейси так отделал?

– Да ну тебя, Коля, повёз бы он его тогда к врачу?! – возмутилась Шурочка. – Сам подумай.

– Этот работник цветной?

– Да, Костя. Негр. Сейчас… да, Левине.

– Ага. Поговорить любит?

– Нет, – Аристов немного насмешливо улыбнулся. – Как раз нет. О себе рассказывает, вернее, отвечает на вопросы о здоровье. Ему тридцать лет, где-то с десяти, а может, и чуть раньше был у хозяев. В основном, домашним рабом, то есть работал по дому, и последние два года перед освобождением дворовым в имении. Зимой, в период, как все здесь говорят, заварухи голодал, его избивали, причём били в основном бывшие же рабы. У него развивалась дистрофия. Где-то с марта он в имении Бредли. Ему давали работу по силам и кормили. А вообще-то он на контракте.

– Бредли нанял больного?!

– Получается так. Интересно, но Левине избегает называть их по именам. Говорит «он», а если об обоих, то «они».

– Действительно, интересно, – кивнул Гольцев.

– И что же? – подался вперёд Новиков. – Забит, запуган, так?

– Я бы не сказал, – задумчиво возразил Аристов. – Тихий, да, но это уже характер. Молчаливый. А теперь держитесь. Грамотный.

– Негр?!

– Раб?!

Удивился и Бурлаков.

– По законам Империи обучение раба грамоте преступно. Обучивший подлежал помещению в лагерь, а раб уничтожался. Бредли знает?

– Возможно, – пожал плечами Аристов. – Я не спрашивал. Бредли оплатил обследование, месяц стационара, процедуры, усиленное питание… всё, что нужно. И еще, похоже, самому Левине оставил деньги. Фредди сходил в общежитие, поговорил с нашими… работниками. Попросил морально поддержать парня.

– Ни……… себе! – выдохнул Гольцев.

Шурочка укоризненно посмотрела на него, но промолчала. Остальные явно высказались не слабее, но про себя.

– Во-во, – кивнул Аристов. – Даже наши парни пришли от этого в лёгкое обалдение. Они попробовали попугать Фредди, зажали его в кольцо и были потрясены его выдержкой. Как мне его охарактеризовали: «беляк, а мужик стоящий».

– Да, такая характеристика… – покачал головой Спиноза.

– Кстати, – улыбнулся Старцев, – цветные пастухи на перегоне прозвали Фредди «грамотный и не сволочь».

– Ого! – вырвалось у Гольцева. – Это надо заслужить.

– Да, – кивнул Новиков. – Я тоже это ещё в Мышеловке слышал. И он же председатель ковбойского суда чести.

Гольцев задумчиво оглядел бутерброд и откусил сразу половину.

– Саша, ешь спокойно, я тебе ещё положу, – Шурочка оглядела тарелки мужчин. – Что ж, Фредди личность примечательная, кто бы спорил. Кстати, с его профессией киллера плохо сочетается. Юра, а ещё что интересно у тебя есть?

– О Левине? Да главное я сказал.

– А со здоровьем у Бредли с Трейси как? – улыбнулась Шурочка. – Чтоб ты да не осмотрел их, в жизни не поверю.

– И не надо, Шурочка. Осмотрел, конечно. Оба практически здоровы. У Фредди есть старые дырки, все заделаны весьма квалифицированно. А у Джонатана ни одного шрама.

– В него что, не стреляли? – удивился Золотарёв.

– Значит, не попадали, – справился наконец с бутербродом Гольцев.

– Думаю, Фредди их заранее отстреливал, – засмеялся Спиноза. – Но в целом интересно. Очень интересно. Спасибо, Юра.

– На здоровье, – хмыкнул Аристов.

– Интересно было бы на них посмотреть в домашней, так сказать, обстановке, – улыбнулась Шурочка.

Старцев пожал плечами.

– В принципе ничего особо выдающегося. Обычные люди.

– Ты был у Бредли в имении?

– Да, заезжал, – Старцев решил не распространяться о цели своего визита и поэтому стал рассказывать: – Бредли купил это имение ещё в январе, на одном из первых наших аукционов, это вы знаете, разрушенным, в полном развале. И многое успел. Протащил меня по всем постройкам, показал, похвастался… Ну, что? Он и здесь оригинален. Хозяйственные все постройки, сараи там, загоны, конюшня, скотная, птичник, кладовки… всё в полном и почти образцовом порядке. Дыры залатаны, окна вставлены, двери навешены. А Большой Дом, это…

– Знаем, Гена, не надо.

– Ну, так что с ним? Не приступали?

– Более того. Его разбирают, используя как строительный материал для всего остального. В ход идёт буквально всё. Ну, – Старцев улыбнулся. – Ну, например, тщательно собраны все осколки стекла и фарфора, до мельчайших!

– Зачем?!

– Крупные осколки оконного стекла на окна и пошли, а всю мелочь смешали с цементом и этой смесью обмазаны птичник и кладовки, прежде всего продуктовые. Как мне объяснили, чтоб крысы не наглели.

– Остроумно, – засмеялся Бурлаков.

– Да, – кивнул Старцев. – Естественно, меня интересовали отношения с работниками. В принципе, там работали наши комиссии, как и везде. Так что ничего особо нового я не увидел. Кроме одной детали.

– Ну?

– Ну, Ген, давай!

– По имению бегают пятеро негритят от пяти до десяти лет. Их ни одна комиссия не видела и по документам там детей ни у кого не было. Похоже, они прятались, или, что точнее, их прятали. Мне сказали, что они в имении с весны. Говоря по-ковбойски, – Старцев перешёл на английский, – приблудились.

– Как?

– Чьи они?

– Мне сказали, что ничьи. И спросили моего совета, что с ними делать.

– И что ты сказал?

– То, что есть. Безнадзорные дети моложе двенадцати лет должны быть в приюте. Альтернатива – усыновление.

– Ну, и что?

– Вариант приюта не понравился. Особенно Фредди.

– Я перебью, Гена, – вмешался Аристов. – У нас есть отличный психолог, работает со всеми бывшими рабами. Так вот он говорит, что у этого Левине в имении остался сын, восьмилетний, и он сильно переживает, как бы сын не забыл его, потому что они, цитирую, вместе всего два дня были.

– Значит, разобрали малышню по семьям, – кивнул Старцев. – Так вот, всю весну и лето их кормили и одевали. Одеты чисто, во всё целое, щекастые, сытые… Причём сам Бредли любит рассуждать о выгоде и невыгоде.

– Благотворительностью не занимаюсь, – Аристов попытался передать интонацию Джонатана.

– Во-во, – закивал Старцев. – Его любимая фраза.

– Ещё что, Гена?

– Интересно, давай.

– Ну что. Меня накормили ленчем и обедом, напоили коктейлями.

– И где была трапеза?

– В их домике. Понимаете, есть там маленький домик. По моим прикидкам, на две комнаты. Там они и живут. А у остальных… комнаты в рабском бараке, выгородки, по-местному.

– Понятно, – кивнул Гольцев.

– А угощали тебя чем?

– Замечательно угощали, – рассмеялся Старцев. – На ленч были обычная простая каша, пресные лепёшки и обычный кофе. А к лепёшкам… паштет из гусиной печёнки, хорошие шпроты, пикантная телятина в желе, что-то остро-маринованное… Всё из консервных банок.

– Однако! – протянул Золотарёв. – Совсем интересно.

– А на обед?

– Примерно то же сочетание очень простых, полурабских, я бы сказал, блюд с деликатесными консервами. Посуда… сборная солянка из уцелевшего.

– А коктейли?

– Очень вкусные, очень… своеобразные и практически безалкогольные. Делают они их оба мастерски. Как скажи, учились на барменов специально.

– Не исключено, – задумчиво сказал Спиноза. – Ну что, в самом деле, интересно. Думаю, можно подбить итог, – Золотарёв кивнул. – Нужно отступить. Ни Бредли, ни Трейси мы не возьмём.

– Ни в лоб, ни с боков, – кивнул Гольцев.

– Правда, – Спиноза улыбнулся, – есть ещё эти два пастуха. Спальник и лагерник. Но где их искать?

– Лагерник? – переспросил Бурлаков.

– По косвенным данным, – твёрдо ответил Спиноза, – да.

– Но два контраргумента, – так же твёрдо сказал Аристов. – Это здоровая психика у парня – раз. А она здоровая. Я говорил с этим Левине. Он помнит обоих пастухов. В имении они были недолго. Два или три дня в начале, потом ушли со стадом, и столько же в конце, когда привели в имение лошадей из Бифпита и ждали расчёта.

– Ну, и что он о них говорит?

– Хорошо говорит. Его они не обижали. Оба работящие, дело себе сами находили. Индеец постарше, сдержанный, а белый как мальчишка, балагур, остряк, заводила. Любитель поесть, приударить за девчонкой. Живёт весело.

– А… особенности какой он не назвал? – с надеждой спросил Золотарёв. – Ну, приметы?

– Приметы? Светловолосый, голубоглазый, ну, что ещё? Чай любит больше кофе. Заваривал себе чай сам и всех угощал.

– Точно! – встрепенулся Гольцев. – Меня они тоже чаем угощали. Трейси-то чай явно из вежливости пил, а парни им от души наливались.

– Индеец-раб с чаем раньше познакомиться никак не мог, – рассуждая, сказал Спиноза. – Инициатор чаепития не он.

– Да, – кивнул Аристов. – Все наши парни с чаем столкнулись в госпитале, некоторые его до сих пор «русским кофе» называют.

– Любят чай?

– По-разному. Есть один, так он чай из принципа пьёт, в память о русском сержанте, который его спас. Ещё некоторые видят в чае символ свободы, а для большинства главное – сытость, а вкус неважен.

– Любит чай, – задумчиво сказал Новиков.

– Да, – кивнула Шурочка. – И крутился у нашего дома, а у нас информация утекала. Так что он знает русский. Но вроде мы об этом уже говорили?

– Да, но тогда не договорили, – Гольцев приподнял и поставил на стол, пристукнув, свой стакан. – Парень русский. Всё сходится.

– Да, – Спиноза с улыбкой покачал головой. – Непротиворечиво.

– С ума сойти! – вырвалось у Старцева. – И мне ведь говорили, ну, наши шофёры, с которыми он играл. Что парень, ну, совсем нашенский. Значит, вот оно что.

– Сколько ему лет? – тихо спросил Бурлаков.

– Лет двадцать мы определили, но очень примерно, по косвенным, – ответила Шурочка. – А что? Что с вами? Игорь Александрович?

Бурлаков сидел, закрыв лицо ладонями. И на вопрос Шурочки он ответил, не убирая рук.

– Я нашёл в архиве СБ своё дело и дело семьи. Их всех, жену и детей, арестовали в сто одиннадцатом, десять лет назад. Жену и дочерей убили на допросах, а сына… его отправили в спецприют, для перевоспитания. И через два года… как неисправимого… в лагерь. Сейчас… моему Серёже… ему двадцать лет… было бы. Он был светленьким, белоголовым… – он замолчал.

Наступила долгая, мучительная тишина. Никто не решался заговорить. Лагерник, двадцать лет, русский, светловолосый…

– Это слишком… – Золотарёв оборвал фразу.

– Да, – Бурлаков по-прежнему закрывал лицо, – разумеется, вы правы. Это слишком… большая удача. Я понимаю. Я всё понимаю.

– Игорь Александрович, – очень мягко сказал Аристов. – Ведь это только гипотеза. И я утверждаю. Этот парень не может быть лагерником.

– Почему? – резко обернулся к нему Золотарёв.

– Потому что индеец – спальник. Я говорил уже и повторяю. Спальники и лагерники не могут сосуществовать, о каких-то более тёплых чувствах я и не говорю. Когда… ладно, скажу… когда к нам привезли этих двух… лагерников, так парни специально ходили просить, чтобы их не ставили на эти палаты. Они боятся. Боятся самих себя. Что не смогут удержаться.

– У вас есть лагерники? – удивился Золотарев. – Что же ты молчал, Юра?

– Приказано было, вот и молчал. Да и о чём говорить? – Аристов закурил. – Несчастные люди. Такого… букета болезней и травм я, признаться, не встречал. Одного вытащили из рва. Случайно. Второго нашли… тоже у рва. Вылез и лежал на краю. Замерзал.

– Так они что, с зимы у вас?

– Нет. Их сразу пришлось ещё тогда к Романову.

– В центральную психушку? Знаю, – кивнул Золотарёв.

– Там их чуть-чуть подлечили и привезли к нам. Слишком сложный… букет.

– А поговорить с ними?

– Никаких разговоров, – отрезал Аристов. – Да и разреши тебе, толку не будет.

– Почему? – напрягся Золотарёв.

– Потому что они там. В лагере. Они не понимают, ни где находятся, ни кто вокруг.

Бурлаков наконец справился с собой, открыл лицо, взял свой стакан и не спеша размеренными глотками выпил остывший чай.

– Да, Николай Алексеевич, я видел их, пытался поговорить. Это бесполезно.

– И какой прогноз? – спросил Гольцев у Аристова.

– Медицинский? Касательно чего? Язвы зарубцуются, разрывы срастутся, это мы сделаем, полного восстановления, конечно, не будет, но в стационаре при постоянных процедурах будут жить. А психика… Боюсь, необратимо. Вот и два аргумента. Нормальная психика у парня. И дружба со спальником. Невероятная комбинация.

– Да, – кивнул уже спокойно Бурлаков. – Но знаете, Сопротивление приучило меня к тому, что невероятного нет. Ну, а эти парни, Николай Алексеевич, вам зачем?

– Лагерник нужен, сами понимаете, как свидетель. Спальник… – Золотарёв пожал плечами. – Да, пожалуй, ни за чем не нужен. Даст нам лагерника и всё.

– И всё? – переспросил Аристов. – Да ни черта он не даст. Ни Бредли, ни Трейси, ни, тем более, этого парня. Спальники…

– Ладно, Юра, – Золотарёв насмешливо улыбнулся. – Поживём – увидим.

– Сначала их нужно найти, – улыбнулась Шурочка.

– Найдём.

– Через Бредли и Трейси?

– Шурочка, не язви. Конечно, получается замкнутый круг. Пастухи нам нужны, чтобы прижать Бредли и Трейси и получить от них информацию о местонахождении пастухов.

– Ну-у, – Гольцев присвистнул. – По этому кругу мы до второго пришествия бегать будем.

Шурочка оглядела опустевшие тарелки.

– Спиноза, где у тебя продукты?

– Сейчас.

Новую партию бутербродов готовили совместно, разговаривая о всяких пустяках. И вернулись к прежней теме, только сев опять за стол. И начал Бурлаков.

– Я вот о чём думал. Вот вы найдёте парней. Этих пастухов. А дальше что? Как вы будете с ними разговаривать?

– Игорь Александрович, – засмеялся Золотарёв, – «Как» это не проблема. Когда нужно получить информацию…

– А если они не захотят… давать вам информацию?

– Ну, Игорь Александрович, это уже совсем пустяки. Я уже допрашивал индейца. В принципе, если умело надавить, и этот парень заговорит.

– Надавить? – переспросил Бурлаков. – Вы считаете его лагерником и собираетесь… допрашивать под давлением?

– Я сказал: умело. И не его, а спальника.

– Результат будет тот же, – усмехнулся Аристов. – Когда они не хотят, то заставить их невозможно.

– Ну, найдём и посмотрим.

– Найди, – пожал плечами Аристов.

– Юра, – Золотарёв отпил чаю, оглядел тарелки, выбирая себе бутерброд. – Чего боятся спальники? Кроме физической боли.

– Её они как раз не боятся, – Аристов поправил очки. – Их наказывали током, прикрепляя электроды к телу. А перегорая, они испытывали такую боль, что относятся к ней спокойно.

– Юра, я спросил: кроме?

Аристов поставил стакан и поглядел на него.

– Коля, пытка – всегда пытка. В этом я не помогаю.

– Ладно, – Золотарёв был подчёркнуто благодушен и покладист. – Если я к тебе привезу этого парня, индейца, ты дашь заключение: спальник он или нет?

– Дам, конечно. Осмотрю и дам. Если будет официальный запрос.

– Будет тебе запрос, будет.

– Хочешь напугать его больницей, – понимающе улыбнулся Гольцев. – Ну-ну, Коля.

– Да, – кивнул Новиков. – Индейца, конечно, найти легче. Особенно сейчас, когда основная масса вывезена.

– Голубоглазых блондинов пруд пруди, а красивых индейцев со шрамом на правой щеке… – Золотарёв победно улыбнулся.

– Ну ладно, ну, найдёшь ты его, а дальше что? – спросил Старцев.

– Дальше я у него, – Золотарёв насмешливо посмотрел на него и сидящего рядом Аристова, – предельно тактично и деликатно выясняю всё, что мне нужно о Бредли, Трейси и лагернике. Молчать сразу обо всех он не сможет. Либо он мне сдаёт лагерника, чтобы прикрыть Бредли и Трейси, либо сдаст их, прикрывая лагерника. В первом варианте я сразу беру лагерника и работаю с ним. Во втором варианте я беру за жабры Бредли и Трейси и получаю лагерника уже от них. Сбрасываю ненужное и работаю уже с лагерником. И конечно, на лагерника сразу подключаетесь вы, Игорь Александрович. С вашим Комитетом.

– Спасибо за предложение, Николай Алексеевич. Значит, вы допрашиваете под давлением бывшего лагерника, а я, член Комитета бывших жертв и узников Империи, вам помогаю. Интересно.

– Да, – кивнул Спиноза. – Пикантная ситуация, что и говорить.

– Пожалуйста, – улыбнулся Золотарёв. – Я не настаиваю, Игорь Александрович.

Гольцев задумчиво оглядел Золотарёва и улыбнулся.

– Ты чего, Саша? Думаешь, сорвётся?

– Обязательно сорвётся, – спокойно сказал Гольцев. – Твоя беда, Коля, что ты заводишься и прёшь напролом, уже не думая, нужно ли туда переть. Условия меняются, а ты маршрут не корректируешь. Водится это за тобой. Может, ты и найдёшь индейца. Сложно, но возможно. Но на допросе он тебе ничего не даст. Я же его видел. И говорил с ним.

– Ты с ним у костра болтал, Саша, за чаем, ведь так? Ты сам рассказывал. Там отмолчаться, увести разговор – не проблема. А в кабинете при соответствующем антураже…

– Лагерник ничего тебе не скажет, Коля, – вклинился Новиков. – Я с ним уже пытался и шуткой, и нажимом. Да, Юра, это лагерник, что бы ты ни говорил, ну, в крайнем случае, парень с большим тюремным стажем, – Старцев кивнул. – Его никаким допросным антуражем не удивить и не испугать, игры в «доброго» и «злого» тоже не прокатят. И не светловолосый он, а седой наполовину. Так, Гена?

– Так, – согласился Старцев.

– В двадцать лет и седой, – задумчиво сказал Бурлаков.

– Игорь Александрович, в лагерь попадали отнюдь не только и не столько противники Империи и рабства, – Золотарёв с аппетитом вгрызался в бутерброд. – Но и такие отъявленные уголовники… так что не жалейте этого парня раньше времени.

Бурлаков кивнул.

– Да, возможно.

Разговор угасал, рассыпался. Не о чём говорить. К Бредли и Трейси не подобраться, а парней… ищи-свищи этих пастухов.

Когда уже все вставали и прощались, Старцев подошёл к Бурлакову.

– Игорь Александрович, на минутку. Или… вам куда сейчас? Я подвезу вас.

Бурлаков, помедлив, кивнул. И Золотарев в общей сумятице не заметил или сделал вид, что не заметил, как они ушли вместе.

АлабамаГрафство ЭйрОкруг ГатрингсДжексонвилл

Мелкие частые дожди заливали Джексонвилл. Всё стало мокрым и сырым. Женя перевесила в шкафу одежду, убрав подальше летние вещи. Октябрь. На будущий год Алисе надо будет идти в школу. Как быстро время прошло.

Женя шла и улыбалась. Ну и пусть дождь. Новые тёплые сапожки поверх туфель оказались и в самом деле очень удачны. Мама такие называла ботиками. Нет, очень удачная покупка. И Алисе она купила на зиму такие же. А раз они собираются переезжать… Она не додумала.

– Вы разрешите вас проводить, Джен?

Она вздрогнула и выглянула из-под зонтика.

– Ох, как вы напугали меня, Рассел.

– Прошу прощения. Так как насчёт разрешения?

Женя пожала плечами. Она вышла из их конторы одна и была уверена, что уж на сегодня от всех отвязалась, и вот…

– Как хотите, Рассел.

– А я хочу, – улыбнулся он.

Они шли по мокрым пустынным из-за дождя и позднего времени улицам.

– Вы знаете, Джен, я завидую вам.