Звереныш

От сердца отлегло. Ему подумалось, что, может быть, лучше вернуться снова в Вороднеж. Но он тут же прогнал эти мысли. Стало стыдно. Что же он, хуже всех! Поехал в Москву, ничего не достиг и, как побитый пес, вернулся ни с чем?  Мать не осудит, обрадуется. И никто в глаза ничего не скажет, зато подумают и за спиной шептаться будут…

В голове снова завертелся разговор с Сашкой. «Хорошо, что он ничего не знает про Светика и его семейство, – похвалил себя Анатолий. – Спасибо, что язык не распустил, как баба. А то дал бы Сашке пищу для размышлений… Хотя он итак догадался. Хитрый, змей! А туда ходить больше не надо. Тут Сашка прав! Светик привязался, ждет… И обещал ведь, дурак!».

Но в глубине души Анатолий знал, что пойдет, все равно пойдет, как нн старался убедить себя, что идти не нужно.

Перед Анатолием внезапно открылось странное родство душ с этим мальчишкой. Он ощутил их общее одиночество и детскую  неприкаянность, которые и связали их незримой, но прочной нитью. Он вспомнил все, что говорил ему Светик про себя, про  мать, про Кешку. В нем было что-то нежное, щенячье и до боли беззащитное, как у брошенного щенка.

Он вспомнил большу крупную фигуру Татьяны, похожую на пухлую перину и невольно засмелся. Нет, не такую жену хотел бы он иметь. Ему вспомнилась Дашка, изящная, с тонким аристократическим профилем  длинными пальцами, такими холеными и белыми… Вспомнил, как начинало стучать его сердце при встрече с ней, как он представлял себе их будущую жизнь – и осекся… Резкой болью полоснули его эти воспоминания. Красивая, что там говорить. С Танькой не сравнить. Замутила перед ним с ребятам, чтобы цену ей знал! «Дорогая женщина»…  Не Танька…  А Танька, что – колхоз. Посмотреть бы на того москвича…

Дашка закрутила, чтобы он ей поклонился, чобы ее верх был. Тут ей ша! Не выйдет у нее ничего! Пусть сама теперь к нему подходы ищет, а он не пойдет! Сердце, правда, плачет. Не любил бы, так и не захотел бы жениться! А все-таки ползком к ней не поползет!

Анатолий собирал осколки бутылки и ругал себя последними словами. Осколки были повсюду. В комнате пахло водкой  и не было  тряпки, чтобы вытереть разлитое. Анатолий схватил свое полотенце и с остервенением стал вытирать пол. Один из осколков поранил ему руку,  и рана закровоточила.  Анатолий смотрел на алую струйку, и ему становилось легче, как будто из глубокого пореза истекала мучившая его дурная кровь, от которой обязательно следует освободиться.

Осколки и окровавленное полотенце Анатолий сунул в мусорную корзину. Из руки все еще сочилась кровь и забинтовать ее было нечем. Злость постепенно уходила, оставляя после себя опустошение и усталость. Рука противно саднила, и он окутал ее подушкой.

Как  заснул, он не помнил. Не  слышал   и того, как вернулся Сашка, как  сладко похрапывал напротив его кровати, ничем не мучаясь и совершенно довольный жизнью.

На утро, увидев окровавленную подушку и рассеченную руку Анатолия, Сашка понимающе хмыкнул.

– Полегчало? – Спросил он, кивая на его рассеченную кисть.

Анатолий  сделал вид, что не слышал вопроса. Он перевернул измазанную кровью подушку вниз и торопливо начал одеваться. На душе было муторно, как после хорошей попойки. Хотелось скорее выйти на улицу, глотнуть свежего прохладного воздуха и не видеть расплывшейся масляной рожи Сашки.

По дороге на службу он зашел в аптеку и купил бинт. Рука припухла и дергалась ноющей тупой болью. Он неумело забинтовал ее, и со злостью подумал, что теперь все будут спрашивать его, что случилось. И ему нужно будет врать или отшучиваться киношной фразой «бандитская пуля».  Хотелось побыть одному, а не в этой вечной полицейской суете, где все снуют, спешат и жужжат, как в улье.

Анатолий вспомнил лавочку Светика, спрятанную за кустами и деревьями  позади его дома,  и ему жутко захотелось в этот уголо; как будто отгороженный от всего остального мира.

Народ спешил по своим делам. Многолюдный муравейник закрутил  Анатолия своим водоворотом, смешал в своем разношерстном потоке и слил в общую гудящую массу, называемую «часом пик». Никто не обращал на него внимания, и злость его потихонку начала таять, превращаясь в досаду, от которой саднило внутри.

«Только бы Сашка не растрепал, –  думал он. –  – Впрочем… вряд ли… хитрый, собака…».

Сашка не растрепал. Когда к нему приставали с рассросами, он только  пожимал плечами и отвечал:

– А черт его знает, сами спрашивайте!..

Анатолий был деланно весел, отшучивался и лукаво подмигивал женщинам.

– Сколько внимания сразу! Оказывается раненым быть выгодно! Сразу женщины любить начинают!

Вечером ноги сами понесли его к лавочке. Рука все ныла и ныла. Именно сейчас хотелось Анатолию , чтобы кто-то искренне и тепло пожалел его, как когда-то в детстве жалела его мать. Но рядом никого не было. И его снова захлестнула злость на себя, на Сашку, на Дашку и на этот огромный город, в котором миллионы незнакомых людей, и никому из них нет до него никакого дела. Светика на лавочке не было. Захлестнувшая злость била в виски. Весь день, когда он напряженно улыбался и старался казаться беззаботным и веселым, теперь хлестал его яростью, как бичом, и он не  знал, как унять ее. Она толкала его в спину, шипела в уши и гнала к порогу того дома, куда ему не следовало больше приходить.

Анатолий не помнил, как оказался у двери Светика, как нажал кнопку звонка и держал ее до тех пор, пока Татьяна не открыла дверь.

– Что случилось? – Испуганно спросила она и попятилась под напором нежданого гостя.

= Вот, – сказал он и выставил вперед раненую руку. – Болит, очень!

Танька осторожно разбинтовала окровавленные бинты и внимательно посмотрела на рану.

– Да ничего страшного, – успокоила она Анатолия, – просто порез глубокий. Чем это Вы?

– Да так… – нехотя ответил Анатолий.

Светик, все время вертевшийся рядом, переводил свой взгляд с матери на Анатолия, который, казалось бы, не замечал его.

– Надо зеленкой или йодом, – деловто заметил он. – Помнишь, мам, как ты мне коленки содранные мазала?

– Сейчас! – Танька тяжело поднялась и пошла в кухню.

Несколько минут оттуда слышалось звякание посуды. Танька вплыла в комнату с горкой пузырьков и коробочек. Она  обработала рану перекисью водорода , осторожно намазала йодом и вновь перевязала чистым бинтом.

– Ничего страшного, – вновь повторила она, не поднимая на Анатолия глаз. Сердце ее колотилось , как бешеное, и на щеках начал проступать предательский румянец. Анатолий молчал, а она не знала, что еще можно сказать.

– Быстро заживет, – вмешался Светик. –  Мамка хорошо лечит.

– Спасибо, – наконец выдавил из себя Анатолий. Он тоже чувствовал неловкость и стеснение, но не  знал, как теперь можно выпутаться из мучительного молчания, которое повисло в воздухе.

– Извините, – голос его прозвучал глухо . В горле что-то засвербило и защекотало, и он закашлялся. – Поздно… я не должен был… извините… – скороговоркой пробормотал он и двинулся было к выходу.

– И ничего не поздно! – Светик прижался к нему и обхватил его обеими руками. – И ничего не поздно… – повторял он и сжимал Анатолия все крепче и крепче. – Кешка спит, а мы давайте чай пить. – У нас вафли есть и печенье, а еще мамка вчера мармелад купила… – Он с мольбой посмотрел на Анатоля и на мать.

Танька, красная, как рак, топталась на месте, не решаясь пригласить гостя.

– Ну мам! – Подстегнул ее Светик.

– Да, – едва промямлила Танька. – пожалуйста, чаю… У нас еще и варенье есть малиновое, и мед, – кашляете Вы…

– Это я так, не от простуды, – оправдывался Анатолий. – да и пустой я… ничего не принес. Неловко как-то…

– Ну это Вы зря, – понимая замешательство гостя,  сказала Танька. – С чем чаю попить у нас всегда найдется.

Светик тихонько теребил его за раненую руку.

– Лады, уговорили, – кивнул Анатолий. – Валяйте!.. Чай так чай…

Танька проворно исчезла на кухне и загремела посудой.

Сидя на диване рядом со Светиком, Анатолий слышал, как засвистел чайник, как из кухни стали долетать вкусные запахи сладости и ванили и еще чего-то незнакомого, но очень приятного.

– У меня все готово, – крикнула Танька,  и Светик потянул Анатолия на кухню.

Маленькая пятиметровая кухня была наполнна ароматами  и влажным теплом, которое стелилось от пузатого фарфорового чайника, накрытого цветастым полотенцем. Шкафы, полки, втиснутый в угол холодильник и плита с раковиной делали ее совсем крошечной, и пухлая фигура Таньки то и дело задевала за что-нибудь.  На малюсеньком столике, раздвинутом к самому окну,  тесно прижавшись друг к другу,  стояли три чашки с блюдцами и хлебница, наполненная печеньем и вафлями. А рядом с ней розовая конфетница и две баночки с вареньем и медом.

Танька выдвинула из-под столика две табуретки и придвинула их к столу.

– Сюда садись, – Светик втиснул Анатолия между столиком и холодильником. – Мамка все равно сюда не влезет. Она всегда с краю сидит…

– А ты? Тебе-то и места нет…

– А я так могу, – Светик ловко ухватил вафлю и сунул ее в рот.

Танька легонько шлепнула его по затылку.

– На балуй! – Она взгромоздилась на соседнюю табуретку и посадила Светика на колени. Затем ловко и легко подняла пузатый  фарфоровый чайник и начала разливать чай.

Вся кухня наполнилась приятным терпким запахом трав и ягод.

– Отличный аромат, – одобрил Анатолий. – Что за чай?

– «Брызги шампанского», – не дожидаясь ответа матери,  выпалил Светик. – Его мамка только гостям заваривает,  которых любт, – он гордо посмотрел на Анатолия.

– Балабол! – От слов Светика и ей, и Анатолию стало неловко. – Вы пейте, смущенно пробормотала Танька. – Буробит, не знамо что… А чай…

– Замечательный чай, –  не отрывая глаз от чашки и боясь посмотреть на Таньку, кивнул Анатолий. – Дорогой, наверное… – Он отхлебнул глоток и причмокнул. – Здорово!

– Не дороже денег! – улыбнулась Танька. – Да вы берите, что на столе… Не стесняйтесь, не объедите. Не нищие, на паперти не сидим… И больные нет-нет, да подкинут что-нибудь вкусненькое… в благодарность…

Анатолий улыбнулся.

– И я подкину что-нибудь, – он посмотрел на Таньку в упор, и она несмело подняла на него свои серые глаза, – в благодарность…

Как-то сама собой после этих слов спала и неловкость положения, и стеснительность, что он пришел пустой и незваный, и скованность общения, когда все слова кажутя неуместными  и першат в горле сухим удушливым кашлем. Всем стало тепло и  уютно. Светик взобрался Анатолию на колени и прислонил свою голову к его груди. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так сидел с отцом. И теперь этот почти не знакомый ему мужчина представлялся его детскому уму отцом, которого он любит и который любит его. Отцом, между которым  и им есть незримая прочная связь. И эта связь будет между ними неразрывна даже потом, когда одного из них не станет.

Никогда Светику не было так хорошо, как сейчас. Даже мать, сидящая рядом, не вызывала в нем таких ответных чувств, как Анатолий.

Таньку передернуло. Впервые за много лет почувствовала она, как далеко от нее первенец, и не она занимает в его сердце главное место, по праву принадлежащее ей. Ей было горько, обидно и  стыдно. И теперь, когда ее, словно слепую, случай ткнул носом в собственные ошибки, когда она занималась больше собой, чем старшим сыном, она не знала, как повернуть его на себя и стать ему незаменимой, самой любимой и самой необходимой в жизни.

– Анатолий, – тихо, но чтобы его слова слышала мать, вдруг спросил Светик, – ты не хочешь быть моим папой?  – Он вскинул глаза на Анатолия и застыл в ожидании его ответа.

Анатолия обдало горячим жаром, как будто вся кровь забурлила в нем кипятком и бросилась к голове. Он сдавленно кашлянул и украдкой глянул на Таньку. Танька сидела окаменевшая и держала в руке чашку с чаем. Из ее серых глаз крупным горохом текли молчаливые слезы, и вся она сейчас была похожа на большую побитую собаку, которой некуда спрятаться от хлещущих ее побоев.

– Ну, ты, братан,  даешь! – Прохрипел Анатолий и почувтвовал, как спазм давит его горло. – Чего это тебе взбрело в голову? Вон, смотри, и мамка обиделась! – Анатолий мельком взглянул на плачущую Таньку. – И какой я тебе папка?…

– Не хочешь, – надулся Светик. – Я так и знал, что ты не захочешь…  И на мамке жениться не захочешь… – Он соскользнул с колен Анатолия.

– Ну ты даешь! – Уже растерянно произнес Анатолий, испытывая пронзительное чувство неловкости перед Татьяной.

– Перестань молоть чепуху! – Крикнула Танька Светику и ударила его по голове. – Паршивец!

Светик не заплакал. Он только набычился и замолчал. Белые вихры на его голове встали от удара дыбом, и голова   стала похожа на маленькую растрепанную копешку сена, которую разметал шаловливый ветер.

Танька зажала рот рукой и выскочила в соседнюю комнату, где спал Кешка.

– Я ей мешаю, – проговорил Светик и вновь серьезно  испытующе посмотрел на Анатолия. – Еще Кешка у нее есть. Он тоже мешает… – Светик замолчал, как будто раздумывал, сказать ли Анатолию то, что он и хотел,  и боялся ему открыть. – Она замуж хочет, – наконец выпалил он одним духом. – а мы мешаем…

– Это кто же тебе сказал? – Сурово произнес Анатолий, потрясенный словами мальчишки. – Откуда глупость у тебя такая взялась?..

– Ниоткуда. Я сам, я знаю, – нисколько не смущаясь, ответил Светик.– Она же молодая, здоровая… Она перед зеркалом встанет, когда никто не видит, вздыхает…

– Ты вот что, – Анатолий тряхнул Светика за плечи, –  ты это из головы выброси. Может, ей замуж и хочется, – он запнулся, –  только вы ей не помеха, понял? Обидел ты ее своими словами сильно.

– Не веришь? – В голосе Светика слышались злобные нотки. – Всегда вы, взрослые, не верите, когда вам правду оворят… Не люб те… А сам знаешь, что правда…   признаться только боишься…

– Ну, может, и правда, – сдался Анатолий. – Так что же с того? Сам же говоришь – молодая, здоровая… Тяжело ей , конечно, с вами… что и говорить. ..только никакие вы не лишние…

Вероятнее всего, Танька слышала весь их разговор, потому что, когда она неожиданно распахнула дверь и вплыла к ним на кухню, лицо ее было красное и злобное.

– Нечего здесь рассиживаться, – резко накинулась она на Анатолия. – Поздно уже… Спать пора… Ночевать не оставлю… И приходить к нам больше не нужно. – Она резко распахнула входную дверь. – Счастливо, не хворайте!

Анатолий хотел попрощатся. Но грубый окрик Татьяны заставил его быстро пройти в прихожую.

– А ты спать иди! – Услышал он за спиной ее грубый окрик Светику. – А Вы, – в глазах Таньки светилась ненависть, – не приходите больше к нам! И к Светику не приходите, не морочьте ему голову!

Дверь за спиной Анатолия громко захлопнулась . Он машинально вышел из подъезда  и побрел по пустым улицам, ругая себя последними словами. «Выходит, Сашка прав, – с досадой думал он. – И черт меня понес!.. Вот тебе и малой, а рассудил, что и крыть нечем! От горшка да вершка, а все видит, все понимает. А мы…»

На пустынных улицах гулко звучали его шаги. Желтые глаза фонарей мутно сияли тусклым светом и как будто прищуривались на его  одинокую фигуру. То теплое чувство, которое охватило его за чаем, вновь сменилось чувством одиночества и ненужности, и к нему прибавились тоска и  вина перед Светиком, перед его матерью и даже перед Сашкой, который пыталя научить его жить легко и  весело.

Если бы это была Дашка, он бы взял ее и с детьми, не раздумывая и не расспрашивая ни о чем. А Танька… Анатолий представил себе, как заржал  бы Сашка, увидев с ним Татьяну, и досадливо покачал головой. Он не осуждал ее, не корил ее бабью прихоть, но никак не мог понять, как она могла дать мальчишке повод так думать, н е боясь и не понимая последствий этого. В его душе поселилось странное чувство. Этот совсем чужой ему ребенок теперь стал его частицей и никак не хотел покидать его, а даже наоборот, врастал в него с каждым часом все больше и больше. И что-то там, внутри, беспокойно свербило его, тревожило и укоряло непонятным чувством вины, которое он не мог заглушить в себе, как  ни старался.

Он влетел в метро почти перед самым закрытием. Пустой громыхающий состав довез его до станции, и он вновь пошел по пустым улицам к своему никогда не спящему общежитию, куда сейчас ему так не хотелось

идти.

– Ходят тут. – Встретил его недовольный заспанный голос дежурного. – Третий час ночи… Шастают неизвестно где…

– А тебе бы все спать, – огрызнулся Анатолий. – Не в постели, на работе…

Он поднялся к себе. Сашки в комнате не было. Постель его стояла неразобранной.

«У своей зазнобы ночует, – подумал Анатолий и плюхнулся на кровать. – Пожрать бы…»

Только сейчас вспомнил он, что за весь день только и попил чаю в гостях у Светика.Своих запасов Анатолий не держал. Поэтому полез в тумбочку Сашки, вытащив оттуда банку бычков в томате и булку. С благодарностью подумал, что, если бы не Саашка, спать бы ему голодному. Но вслух сказал:

– Ох, и куркуль! И деньги у него всегда есть, и пожрать не дурак!..Орать будет, когда придет. Да черт с ним!Голод не тетка… так и не уснешь…

Спал он крепко. Так крепко, что не слышал ни будильника, ни топота за дверями, а когда встал, ахнул – десять часов утра! За окном лил дождь и вставать из теплой постели никак не хотелось.

Анатолий быстро умылся и небритый помчался на службу.  «Теперь не налететь бы на начальство,  – думал он.–  Тогда головомойки не избежать. А так… ребята прикроют… лишь бы не налететь… А и налечу… как там Сашка говорил: «Сморгни и три к носу!». Придется, а что еще делать… И надо же – все одно к одному…» . И в голове завертелись вчерашние картины, вновь всплывшие  четко , ясно и болезненно.

Его опоздание осталось незамеченным. На службе царила непонятная суета, все куда-то торопились и до него не было никому дела.

– Что это вы, как шальные? – Спросил он у пробегавшего мимо сержанта. – Случилось что?

– Да срочно всех на прививку погнали, – ответил тот. – Ковид проклятый!

Анатолий хмыкнул. Он всегда с презрением относился ко всякой панике по поводу болячек. И теперь, когда повсюду только и было разговоров про новый страшный вирус,  относился к этому спокойно и насмешливо.

– Теперь еще все и в намордниках ходить будем. – продолжал сержант. – Хочешь не хочешь, а приказ…

– Нагнали  страха… – равнодушно сказал Анатолий. – Всех что ли гонят?

– Всех, – сержант утвердительно кивнул. – Зараза, говорят, серьезная… Я сам поначалу не хотел, потом послушал, как от этого ковида хреново, так передумал…

Анатолий сразу  вспомнил про Светика, как тот еще совсем недавно тяжело болел и теперь наверняка ослаб, что он постоянно убегает на свою лавочку и подолгу сидит там один, предоставленный сам себе, что Татьяна работает в больнице и может подцепить там всякую дрянь, а Светику ни в коем случае нельзя заболеть и что теперь ему нельзя запросто прийти ни на лавочку к Светику, ни тем более к нему домой.

Прививка никак не отразилась на Анатолии. Он не почувствовал ничего ни после укола, ни в последующие дни. Он  не беспокоился о себе. В его мозгу, как заноза,сидел Светик и не отпускал его от себя.

«Вот я дурак, – ругал  себя Анатолий, – чего бы проще попросить номер телефона. Сейчас мог бы позвонть Свтику и узнать, как он там. И не нужно было бы ломать голову, как с ним увидеться. И Татьяна ничего бы не узнала… – Стукнувшая в висок мысль передернула его. – Да что это я, – удивился он сам себе, – это же пару пустяков узнать номер, где работаем, черт возьми!..».

Узнать номера не составило труда. Их оказалось несколько.И в тот же вечер Анатолий ломал себе голову, который из них  Светика.

– Звони со служебного, – подсказали емуребята,пробившие номера, – со служебного не определяется, кто звонит.

Светик взял трубку со второго номера.

– Это я, Светик, – тихо, как будто Татьяна была рядом, сказал Анатолий. – Как ты там?

– Здесь таких нет, – услышал он в ответ.  Здесь только я и мама.

«Хитрит перед матерью, – понял Анатолий. – сообразительный пацан…»

– Жди на лавочке,  на днях буду.

Анатолий дал отбой, боясь, что Светик откажет ему, и Татьяна догадается, кто звонит. Но он уже твердо знал, что обязательно придет к этой лавочке и больше не сможет не приходить  к этому чужому, но ставшему близким ему ребенку.

Болезненный разрыв с Дашкой перешел от острой боли в тупую и ноющую, а порой даже забывался за суетой и во Светике.

Несколько раз напоминал о ней и Сашка.

– Видел твою, – поддевал он. – Подходила ко мне, спрашивала… Красивая она все-таки , стерва… Запросто не спросит, с намеками…  – Анатолий слушал молча. – А я ей знаешь что? – Сашка лукаво подмигивал. – Живет – не тужит,  сказал. Про тебя не спрашивает. Девок что ли мало… – И Саша самодовольно ржал.– Как ее повело в сторону!..Я с ними управляться умею, не то, что ты… Замириться с ней не хочешь?

– Сама пусть придет, тогда посмотрим.

– Ну-ну …

Сашка ехидно улыбался. А Анатолий удивлялся своему спокойствию и даже безразличию, с которым он выслушивал Сашкины новости. Рана, которую она нанесла его мужскому самолюбию, если и не зажила полностью, то была словно смазана целебным бальзамом, которым стал странный диковатый ребенок с редким именем Светик. Про него Анатолий не говорил никому, а тем более Сашке, который непременно счел бы его ненормальным  и затравил бы своими нравоучениями.

Анатолий пришел к лавочке через два дня. Он накупил сладостей и как умел потчевал  ими Светика.

– Да ты ешь, не жалей. – Приговаривал он, запихивая Светику в рот очередную конфету. – Все равно домой нести нельзя.

– А она знает… – набитым ртом прошамкал Светик.

– Ты сказал? – Анатолий недовольно поморщился. – Зачем? Опять начнет…

– Ничего я ей не говорил, – обиделся Светик. – Она сама догадалась. После твоего звонка  сразу сказала, что это ты. Ты ж ей тоже звонил, – Анатолий кивнул. – Вот, она уже тогда догадалась…

– Ругалась? – Спросил Анатолий.

– Нет, вздохнула только.  – У нее сил сейчас нет ругаться. Больных много…

Анатолий прижал худенькое тельце Светика к себе.

– Ты вот что, братан, ты себя береги. Как прививку делать станут, не бойся. Не больно. А тебе нужно. Болел ты сильно недавно. А эта зараза… И матери скажи, чтобы не тянула… Одевайся теплее. Весна не лето…

– А как ты с той, со своей? – Тихо с опаской спросил Светик.

– Да никак пока, – ответил Анатолий и удивился, что Светик помнит про его неприятности.

– А ты мамке понравился, – сообщил Светик. – Жалко, что тебе она нет…

– Это , братан, такая штука, – начал оправдываться Анатолий. – Не знаю, как тебе объяснить… Мамка твоя хорошая, ты не думай… просто не мой она человек… – подыскал он подходящие, по его юмнени, слова. – понимаешь?

– Понимаю, – утвердительно кивнул Светик. – Только ее жалко…

– А почему ты думаешь, что я  ей нравлюсь, – полюбоытствовал Анатолий. – Она сказала?

– Нет! – Возразил Светик. – Я сам вижу!

«Ишь, какой глазастый, – подумалось Анатолию. «Сам вижу!». Он не испытвал к Татьяне какой-нибудь симпатии, но ему было приятно, что он понравился ей и даже стало как-то интересно, что можно ждать дальше от такого ее отношении к нему – прмирения или полного и окончательного разрыва.

– Ты не бойся, она сюда не придет, – продолжал Светик. – А к нам пока не ходи. Когда можно будет, я скажу.

– А я и не собираюсь, – ответил Анатолий. – Только на лавке этой не дело все время сидеть. Мы с тобой, парень, летом в парк сходим или еще куда-нибудь. А домой к вам не надо мне… Только бы мать тебя отпустила.

– Она отпустит, – уверенно сказал Светик. – С тобой отпустит…

Словно камень упал с души Анатолия. С мальчишкой ему было легко и просто. И хотя он не представлял себя в роли отца, парнишка уже был ему  больше , чем брат. Светик звал его полным именем. И это нисколько не смущало обоих. Иногда Анатолию казалось, что  он такой же ребенок, как Светик, только чуть старше. Ему был интересен мир этого маленького человечка, который потихоньку, осторожно приоткрывал ему то, что он не видел вокруг себя.

Диковатость этого ребенка,  его острая наблюдательность и умение общаться с природой  каждый раз поражалиАнатолия  своей утонченностью чувств и вкусов, чего не было в окружающих  и в нем самом.