Девочка, которая зажгла солнце

Вновь повисла непродолжительная тишина, видимо, выделенная мудрой собеседницей специально для нескольких минут серьезных раздумий, которыми Джанетт, разумеется, не стала воспользоваться. Она думала о совершенно иных вещах, пропуская мимо ушей почти все предложения кроме последнего, и тем самым оставила себе драгоценное время на действительно важные мысли.

«Черт, я совсем забыла, нужно ли посыпать пирог корицей еще раз, или приправы в тесто будет более, чем достаточно? Только бы одним глазком взглянуть на рецепт, а из-за этой… как ее там зовут… уже не так важно… Надеюсь, лишняя щепотка не повредит. Отлично, теперь в духовку ровно на двадцать две минуты. Что она там бормочет? У Рэй отличная успеваемость, чего говорить о ее трудолюбии и целеустремленности – до самой поздней ночи сидит над уроками! Правильно Бобби говорил, школа сейчас высасывает из детей душу – наверное, его сынку тоже достается немало… Нужно будет напомнить этому ненормальному, что на следующей неделе Рождество, и если он действительно хочет провести его в полном одиночестве, то может продолжать игнорировать все мои предложения…»

Щелкнула задвижка духового шкафа, и миссис Робертсон в прежней задумчивости открыла холодильник, собираясь чем-нибудь перекусить до скорого ужина. В последнее время эти белоснежные полки были сплошь уставлены какими-то десертами и сладостями: пудингом, небольшим кусочком чизкейка на овальном блюдце, ягодным джемом, который Элиот собирался уничтожить ближе к полуночи за просмотром истертого до дыр фильма, толстостенной банкой с шоколадным смузи для Хлои – видимо, та неправильно расценила слова «диета» и «правильное питье, помогающее сбросить вес». Словом, выудить среди безумно соблазнительной массы вредного простой стакан молока было сложнейшей задачей, но уже спустя минуту Джанетт захлопнула дверцу и сделала первый ледяной глоток.

– Я понимаю ваше беспокойство, мисс… – она запнулась на секунду, чувствуя, как желудок наполняется с каждым новым глотком, создавая иллюзию сытости, и оказалась перебита вежливостью говорящей:

– Эмилия Флетчерс.

– Мисс Флетчерс, – протянула она нарочито медленно, перебирая в голове все советы из курсов по психологии, которым она посвятила целых два года своей расписанной по часам жизни. – У вас чудное имя, дорогая, но речь не об этом. Не кажется ли вам, что всего лишь небольшое преувеличение заставляет вас сделать такие выводы о моей дочери? Она общительная и веселая – не вижу причин поднимать панику и раздувать слона из крошечной мухи.

– Но… это же очевидно. Наоборот, Рэйчел стала куда молчаливее, нежели раньше – бывало, она обязательно вставит какое-нибудь забавное слово в поток моих объяснений или выдаст интересную шутку, после чего весь класс заливается расслабленным хохотом, а теперь… Будто замкнулась в себе и полностью игнорирует своих друзей. Я понимаю, миссис Робертсон, что вы имеете полное право оспорить мои слова – дети ссорятся и мирятся, и эта бесконечная цепь событий в их жизни не должна становиться причиной серьезных разговоров. Каждый ребенок сам по себе удивителен, но иногда он может попросить нас о помощи, скрытно, через какие-то повседневные действия или намеки, и наша задача – вовремя разглядеть в обыкновенных шутках отчаянный детский крик. Вы не замечали в ней что-то странное в последнее время? Быть может, в вашем семейном кругу произошли небольшие разногласия?

Джанетт задумалась, и на этот раз в действительности начала перебирать в голове вспыхивающие и тут же потухающие картинки. Она отчетливо помнила, как несколько раз поздним вечером, который, судя по настенным часам в гостиной комнате, должен был вот-вот перетечь в глухую ночь, в спальне на втором этаже раздавался взволнованный шепот и шлепание босых ног по гладкой поверхности пола. Верно, так оно и было –Элиот тогда

снял очки и протер ладонью глаза, откладывая на диванный столик недочитанный газетный номер, и посмотрел наверх, словно желал увидеть весь этот шум сквозь белоснежную гладь потолка. Затем перевел сонный взгляд на жену, штудирующую очередной женский журнал, и тихим голосом спросил:

– Ты слышала?

Женщина поставила жирную отметину около статьи «Домашние животные, или почему котов усыновляют сродни маленьким детям» и тоже замерла, вслушиваясь в напряженную тишину их огромного дома. Отчетливее стал слышен ход минутной стрелки, и казалось, будто тиканье заполняет собой всю комнату; вот уже ритмичный стук раздается внутри головы, заполняет полость сознания и медленно сводит с ума. По улице близ дома проехал запоздавший автомобиль, и визг шин всем почудился слишком явственным, как если бы кто голыми руками разрывал полосу свежей резины; для Робертсон даже тихое и незаметное дыхание мужа стало оглушительным, мерзким; вот он облизал губу, и еще один звук влился в поток уже имеющихся, перерастая в беспорядочный гул множества сбивчивых мелодий. Джанетт еще успела подумать, закрывая журнал и проводя пальцами по глянцу первой страницы: «Это все чертовски странно и пугающе. Когда прислушиваешься к движению окружающего мира, порой можешь неосознанно разбудить нечто большее, рождающееся глубоко в складках человеческой души и приводящее в восторг и смятение одновременно своим легким шорохом. Чтобы услышать, нужно… просто замолчать на мгновение».

И ей вскоре удалось различить желаемое. Спустя пару минут такого затишья, нарушаемого цокотом часов и сиплым мужским дыханием, стали ясно слышны шаги, а затем и переплетение голосов. Но как женщина не старалась, все же не смогла понять ни единого слова – только гогот, шуршание и изредка шлепки ног в полной тишине засыпающего дома.

Когда Джанетт стала подниматься по лестнице, несколько ступенек предательски скрипнули, и прочие звуки с верхнего этажа тут же пропали, словно напуганные случайным предостережением.

Она на цыпочках приблизилась к двери, задержала дыхание и заглянула внутрь – оба комочка, укрытых одеялами, мерно вздымались и опадали,

(Я же говорила тебе, Хлоя, ночью никто никогда не пьет чай!)

не замечающие льющегося из щели тусклого света и с трудом продолжающие медленно дышать.

Это вспомнилось совершенно случайно, потому как мысленно женщина подбиралась к другому, более сладкому и свежему отрывку, наподобие голодного волка, что срывает старую кожу с мертвого зверя, чтобы скорее вонзить клыки в нежную плоть. Перед глазами тут же появилось лицо Рэйчел – недовольное и протестующее, разом потемневшее, измазанное шоколадом от только что съеденного кекса… Джанетт тогда искренне возненавидела дочь, разозлилась настолько сильно, что готова была увидеть в ней не своего ребенка, а чужого маленького призрака, нагло завладевшего душой и телом ее милой и ласковой Рэй. Ей начало казаться, словно это все не по-настоящему, а в совсем другом мире, куда она попала по нелепой случайности. Зайдя после в собственную комнату, женщина сделала глоток уже остывшего чая и подумала, что нужно будет проучить маленькое потерявшее всякий страх создание какой-нибудь поспитательной лекцией…

– Мисис Робертсон, у вас там все в порядке? В трубке какой-то шум.

Джанетт вздрогнула и поставила опустошенный стакан в серебристую пасть раковины, свободной рукой выключая визжащую духовку. Да, замечательно выходит, осталось потомить пирог еще минут пятнадцать и…

– Вам, наверное, показалось, мисс Флетчерс, – выдала она и вернулась к утерянной нити разговора. – В нашей семье не происходит ничего необычного, если вы имеете в виду ЭТО. К счастью, ОНО пока нас не касалось, и я надеюсь прожить еще двадцать лет в союзе с мужем, которого всем сердцем люблю. Так что ваши сомнения и тревоги беспочвенны, увы, преподавательский состав школы может вздохнуть спокойно.

– Случилось еще кое-что, – не желала униматься Флетчерс, и начала свой сбивчивый рассказ, растеряв прежнее самообладание и высокомерную учтивость. – Как вам известно, мои обязанности заключаются не только в воспитательной работе на месте заместителя директора, но и с недавних пор в преподавании детям психологии – по моему мнению, одному из самых важных предметов во всем расписании учеников любого класса и возраста. Это был… кажется, вторник, но не в моих привычках склоняться к конкретным датам и уходить прочь от самой сути произошедшего. Я раздала детям специальные тесты, которые высылает раз в полгода комиссия и после собирает их в отдельные папки с именем каждого ребенка, чтобы оценить его психическое состояние и обновить данные статистики; банальные вопросы, однако, позволяющие без всяких подозрений заглянуть в саму детскую душу и узнать гораздо большее, чем мог бы открыть сам ребенок даже самому близкому человеку. К примеру, это выглядело как перечень следующего вида:

«Кого ты считаешь своим настоящим другом?»

«Важно ли проявлять доброту и милосердие по отношению к окружающим тебя людям?»

«Что в твоей жизни способно сделать тебя действительно счастливым?»

Тогда мне запомнилось, что…

все ученики поглядели на Эмилию с недоверием в ожидании какого-нибудь подвоха, но стоило белоснежным листам лечь на столы прямо перед носами десятка любопытных детей, по душному кабинету пробежал тихий ропот. Чуть позже он, как и ожидалось, перерос в неконтролируемый гул шепота и множества голосов, так что девушка с облегчением встретила звон в коридоре и потерла ноющие тупой болью виски. Она слишком молода для этой работы, и каждый второй встречный прохожий обязан был повторить эту фразу с упреком в голосе, но… Выбор сделан. Переехав в Бостон из родной Мексики, ей сложно было освоиться в незнакомой стране среди американского духа, который казался ей непонятным и чересчур грубым. Она мысленно осуждала выпивающих каждый вечер мужиков в баре неподалеку от ее дома, а спустя два месяца жизни в странном и непривычном ритме сама частенько засиживалась там допоздна с новыми знакомыми, готовыми за роль внимательного слушателя их жизненных терзаний угостить лишним бокалом вина или чего куда более крепкого. Вместе с тем косо глядела на молодых мамочек, сводящих концы в небольших съемных квартирах, но не желающих искать никакую работу; и вот теперь также теснится в маленькой студии, и вместо студенческой мечты начинающей художницы проверяет листки и следит за порядком в стенах ненавистной школы. «Ты будешь самой известной во всем мире!» – гласила сложенная вчетверо бумажка, которую крошка Эмили вместе с отцом и матерью написали в одну из Рождественских ночей и тут же сожгли, размешав грязный пепел в высоком стаканчике шипящего лимонада. «Твои картины будут на самых знаменитых выставках, и много-много людей попросят нарисовать что-нибудь для них тоже, в качестве подарка. Так что давай, Эли, не переставай мечтать и не забывай, зачем ты идешь».

«К сожалению, не забыла», – могла бы ответить мисс Флетчерс, если бы очередной звонок не разбил до крошечных кусочков ровное полотно мыслей. У нее было ровно полтора часа, чтобы заварить себе крепкий чай без сахара и углубиться в проверку тестов. Так мало времени, что, порой начинаешь невольно задумываться: «Столько дел нужно успеть в такой короткий срок. Смогу ли я еще доделать утренний отчет в свой обеденный перерыв? Или… А успею ли я хоть немного пожить, хотя бы пять минут, которые растяну в вечность, но успею только открыть и снова закрыть глаза?» Девушка усмехнулась собственному остроумию и оглядела опустевший класс, цепляя сонный взгляд за третью парту – одна из учениц все еще склонялась над исписанным листком и не обращала внимания ни на что вокруг.

– Урок уже закончен, Рэйчел, тебе следовало давно сдать свою работу.

Девочка подняла на нее уставшие глаза и в знаке согласия низко опустила голову – рыжие пряди, собранные в низкий хвост, рассыпались по плечам и зацепились за белоснежный воротничок блузки. Мисс Флетчерс еще успела подумать, какие чудесные у нее волосы, прежде, чем злополучный листок оказался в руках, а Рэй начала собирать в рюкзак вещи с парты.

– Ты не ответила на последний вопрос, дорогая, – остановила ее учительница, заставляя тут же замереть на месте и потупить глаза в пол. – Или поправь меня, но кажется, здесь пустая строка…

– Она тогда еще сильно на меня разозлилась, – продолжила девушка свой рассказ, в то время как Джанетт поставила на плиту мисочку с поломанными в нее плитками молочного шоколада и усердно размешивала тающую массу ложкой. – Не знаю, быть может, мне и не следовало продолжать наш странный разговор, но она…

стала похожа на маленького дьявола, именно черта, которого так часто рисуют в детских сказках или изображают на религиозных брошюрах. Внешне девочка осталось той же, какой и была пару секунд назад, а глаза… У нее полностью изменился цвет глаз, со светло-зеленого на бурый, глубокий коричневый цвет, и Эмилии невольно показалось, что она слабеет, умирает под силой устремленного на нее взгляда. Однако, видение прошло с той же неожиданностью, что и появилось, а тем временем тишину класса разрезал голос юной Робертсон:

– Вам нехорошо, мисс Флетчерс? Простите, если это из-за меня, я просто… Не знаю, что написать. Это сложно, знаете ли…

– Но большинство ребят справилось с заданием, – поправила ее Эмилия, когда немного отдышалась. Вместо прошедшего порыва тяжесть стала ощущать только небольшую слабость, растекшуюся по всему телу. – Или хотя бы попытались справиться. Неужели за полчаса ты не смогла…

– А что бы написали туда вы? – внезапно перебила ее девочка, и этот голос даже самой Рэйчел тогда показался чужим и до дрожи пугающим. – Вам бы было, что написать? Наверное, нечто вроде «моя любимая работа» или «преданность и верность друзей», «любовь, чувства, эмоции», «окружающий меня мир», «абсолютно все, что открывает жизнь, прекрасно» и прочий бред подобного рода, но… Давайте будем честны – я не знаю вас, вы ничего обо мне не знаете, а значит, мы можем сказать кое-что лишнее и не бояться наказания, верно? Ваш вопрос… Это же самая настоящая чушь, и ответить на него со всей искренностью почти невозможно. Ты записываешь «дружба», а после давишься осознанием того, что люди приходят и уходят. Любой разрыв некогда хороших друзей, будь то даже простая ссора, принесет боль – то есть это не счастье, когда кому-то чертовски плохо. Я могу подумать, что счастье заключается в любви – но и здесь в конце-концов меня будет ждать разочарование, ведь дорогие нам люди, кому мы открываем сердце, обычно бьют сильнее других. Семья… да, в кругу близких родственников каждый чувствует себя особенно, окруженный лаской и заботой, но подумайте сами – людям свойственно умирать, и мое временное счастье тоже умрет вместе с мамой или папой. Пусть это будет совсем не скоро, но оно неизбежно, а разве гибель любимого человека может кому-то принести удовольствие? То есть наша жизнь… Ведь все, что нас окружает, способно рано или поздно исчезнуть – умереть, отцвести, растаять, измениться. Сама жизнь также заканчивается, и это самое счастье… Если не будет чего-то хорошего, не окажется и плохого, правда, мисс Флетчерс?

Робертсон грустно посмотрела на замеревшую с листком в руках учительницу и в оправдание неловко улыбнулась. Ей хотелось, наверное, сказать что-то еще, довершить начатую мысль чем-то сильным и сокрушительным, но она сдержалась. Просунула обе руки в лямки рюкзака и, стоило сумке обнять спину, продолжила чуть более тихим голосом:

– Я могла бы написать вам, что вижу счастье в сахарной вате по воскресеньям, в вечерних чаепитиях с семьей и солнце, которое встает каждое утро, расцвечивая сумерки моей комнаты миллиардом ярких лучей. Или что мне нравится сидеть по несколько часов в кафе и пить горячий шоколад в чудесной компании, обмениваясь впечатлениями и шутками – но вы же не просто так дали нам эти тесты, да? Вам нужна правда, свежая, хрустящая правда (которую можно намазать на поджаренный тост и запить с кружкой ароматного кофе), а она, к сожалению, не уместится на всего лишь одной строчке.

Рэйчел коротко попрощалась и вышла из кабинета, сливаясь в коридоре с бесконечным пестрящим потоком учеников, а мисс Флетчерс никак не могла выбросить детские слова из заполненной важными событиями и делами головы. Она все же сделала себе чай, не замечая, как руки предательски дрожат вместе с наполненной до краев кружкой, и долго смотрела в пустоту, задавая себе один и тот же насущный вопрос бесконечное число раз.

Джанетт слушала все это с ухмылкой на лице и неким торжеством внутри. Ведь если бы ее малышка согласилась на домашнее обучение, не было бы никаких проблем сродни этой маленькой неприятности; она бы находилась под постоянным материнским контролем; получала бы по мягкой зефирке за каждую прочитанную страницу и, быть может, спустя пару месяцев была бы больше похожа на окруженного заботой ребенка, которого кормят и любят в равном количестве. Если бы только Рэй не была такой упрямой – скорее всего эта скверная черта характера досталась ей от Элиота. Под присмотром матери девочка никогда не стала бы грубить или размышлять о счастье, ведь это самые настоящие глупости, и ими не должны быть забита детская голова. Женщина свято верила в то, что взрастила полевой цветок, оторвала кусок солнца и поднесла к трепещущим лепесткам, только бы ее драгоценное чадо было довольно, а теперь… Чужие люди, сродни крылатым воронам, бранящим друг друга громким карканьем и роняющим на землю свое дьявольски черное оперение, испортили прелестное растение, сгубили его, и теперь Рэйчел рано или поздно увянет, что происходит в настоящую минуту, иссохнет до самого корня и превратится в горсть сухого песка, только если милая мама не придет ей на помощь. Да, именно Джанетт сможет спасти малышку, ведь все они только вредят ей.

– Мне приятно слышать, что школьное руководство производит над детьми, пожалуй, чрезмерную опеку, – съязвила женщина, краем глаза поглядывая в сторону гаснущей духовки и своего будущего ужина. – Но я приму все необходимые меры. Уж поверьте, я в состоянии заняться воспитанием собственной дочери.

– Да, миссис Робертсон, – раздался тихий вздох. Однако, Эмилия хотела сказать что-то еще, но вместо этого раздраженно цокнула и заключила. – Только прошу вас, не пропускайте мои слова мимо ушей. Это может и нам, и вам дорого обойтись. Попытайтесь понять, что каждый ребенок особенный, а потому не может быть полностью идеален – как бы вы не старались вылепить из него совершенство, внутри он по-прежнему останется тем же, но только эта настоящая сущность будет навеки замурована под созданной вами оболочкой. Подумайте над этим. Всего доброго.

Джанетт быстро оборвала звонок и с радостным облегчением в глазах встретила мелодию коротких глухих гудков, украсившую тишину комнаты. Ей и самой стало вдруг страшно и одновременно непонятно; она сродни большому снаряду, что разрывает на десятки маленьких частей и несет в разных направлениях, а после вонзает со всей силы в холодный песок и гасит их, засыпая новыми песчинками. Прежде все было до смешного просто (человек будет бездумно дышать, только если ему не напомнить о том, что он вправду сейчас дышит) – Робертсон также размышляла о Рэйчел до этого спонтанного разговора, а теперь сбилась с некогда единой и крепкой мысли. Одна фраза, страшная, режущая, родилась у нее в голове, и женщина тут же произнесла ее вслух, не замечая сухости в своем голосе:

– Выходит, я совсем не знаю своих детей.

Она сказала это и истерично засмеялась, чтобы поскорее заполнить нарастающую панику и внутреннюю пустоту. Спустя минуту ей удалось успокоиться, но стены, кажется, долго еще продолжали искажаться в насмешливых гримасах. Спустя еще три минуты дрожащие руки выудили пирог из огненной пещеры, и все пространство огромной комнаты наполнилось запахами сладкого теста и печеных под сахаром яблок, которые окончательно изгоняли из души гадкий осадок, предвещая чудесный ужин и много стаканов крепкого черного чая.

Глава 33

Вечерний Бостон был издалека похож на огромный ватный ком, внутри которого ярко горит нежно-лиловая лампа. Несмотря на то, что декабрьский день был довольно мрачным, а солнце выглядывало лишь на считанные минуты и тут же скрывалось обратно в густой туман, небо казалось зловеще серым и печальным – и находится под ним было также невыносимо. Только некоторые счастливцы, оказавшиеся в нужный час на свежем морозном воздухе, могли видеть чудную перемену, произошедшую, как кто-то горячо утверждает, после семи часов вечера: туманная гуща, не пропускающая и без того бледное умирающее солнце, засияла, просветлела и заставила надолго выбросить из головы десятки неотложных дел и значимых мыслей. Это… казалось чертовым волшебством, но Джек не верил в сказки уже несколько лет, а потому поначалу не заметил изменившегося цвета горизонта. Он как раз находился по дороге от ненавистного дома к чуть менее ненавистному кондитерскому магазину – нужно было купить «именно шоколад с вишней, который через пару часов будет пережевывать рот Майкла, иначе я лишусь чудного вечера и романтического ужина, не говоря уже о сладком белом вине». Если поверить в то, что случайности не случайны, и каждая даже самая крошечная мелочь имеет немыслимое значение, значит, звезды сегодня не лгут, и закат будет просто великолепным.

Парень брел по грязному асфальту и не замечал, куда переставляет немного зудящие ноги; все его внимание разом ускользнуло, а голова словно заполнилась каким-то странным шумом, ненавязчивым, но пугающе постоянным. И этот закат… Пожалуй, был одним из самых красивых, что ему доводилось когда-либо видеть за все свои восемнадцать лет уже непростой жизни. Настоящая картина, написанная безымянным художником, но оттого не менее прекрасная и завораживающая: на некогда белоснежном холсте легкими движениями широкой кисти развели воду, заставляя бумагу поначалу заплыть; затем небрежно обронили пару темных капель у линии земли, словно чернота расползается от нее до самого небосвода, и следом оставили светло-фиолетовые мазки, плавно переходящие в сине-малиновый оттенок. Это выглядело почти немыслимо, потому как окруживший город туман продержался до самой ночи, такой же густой и кислый на вкус, как в ранее утро того же дня – и небо, заволоченное полупрозрачными клубами, словно смягчалось, очаровывая своим цветом случайных прохожих.

Джек подумал,

(как же, наверное, красиво оно смотрелось на моем маковом поле; мама, а ты видишь такое же небо с той стороны, или оно еще ярче?)

что лучшего дня для небольшой прогулки нельзя придумать, и продолжал идти в непонятную ему самому сторону, незаметно погружаясь в глубину собственных мыслей и лишь иногда бросая короткие взгляды на небрежно разукрашенный небосвод.

«Да, мам, мне и вправду кажется это прекрасным», – сказал он без единого слова одними только губами и как-то странно, но тепло улыбнулся. Поднес к глазам ладонь, пару раз ткнул на воображаемые кнопки и продолжил чуть более оживленно, поднеся пальцы к уху наподобие сотового телефона. «Оу, прости, кажется, тебя очень плохо слышно. Я говорю, одни помехи, мам! Теперь понял, конечно. Почему-то идея позвонить тебе и поболтать показалась довольно-таки интересной; ну, знаешь, подростки часто звонят родителям и говорят всякий бред, только бы убить время и заполнить опустевшую дыру в груди заботливыми голосами, а потом еще некоторое время черпать изнутри эту силу и продолжать пребывание в одиночестве. Они обо всем рассказывают – к примеру, как сегодня вечером впервые пытались готовить пиццу и заляпали всю кухню крошками муки и жирными каплями белоснежного майонеза; как украшали к Рождеству елку и купили новые голубые шары; или если произошла какая-нибудь ссора, тут же обращаются за утешением, советом или просто добрым словом сочувствия… Но никто из них не звонит по невидимой связи воображаемой маме и не рассказывает о самом красивом небе в жизни, верно? Мне придется стать первым, как бы глупо не звучали эти слова.

Я хотел признаться кое в чем… Знаешь, мам, нет, он и вправду самый живописный по сравнению со всеми остальными в Бостоне. Так вот, недавно я начал чувствовать, как оживаю. Да, именно оживаю; все прежние недели будто прошли в темноте, а теперь меня подвели к тусклой лампочке и дали полюбоваться ее слабым светом, чтобы после я не обезумел от ярких солнечных лучей, понимаешь? Но пока об этом сложно говорить, потому что… я сам не понимаю, что делаю. Не могу контролировать происходящее, и мне очень нужна помощь. После этой фразы я мог бы соврать, бросив, что на самом деле готовлю малиновый торт к ужину и забыл рецепт нежнейшего сладкого крема – но зачем? Тем более, что ты все равно вряд ли сможешь хоть что-то ответить. Так что я правда буду пытаться, хоть разбираться с накопившимися проблемами весьма непросто – они как огромный снежный ком придавливают меня к земле и грозятся вовсе уничтожить своим весом, а теперь я распластался на примятом снегу и кашляю грязью, медленно приходя в себя и поднимаясь на переломанные колени. Но не будем долго о плохом, иначе чудный вечер, и без того короткий, быстро подойдет к концу. Забудь обо всем этом. Не хочу, чтобы ты грустила.