скачать книгу бесплатно
Татьяна Ивановна ощутила острую потребность увидеть дочь целиком, всю, внимательно посмотреть и убедиться, что тревога напрасна, что…
– Лиза! Отойди от нее!
Лиза вместе с Лерочкой разом обернулись. Эти двое стояли посреди комнаты. Одна обнимала другую, словно пытаясь укрыть от ветра.
– Лиза, выключи воду. Ты разве не слышишь, в кухне бежит вода, – ровно и четко произнесла Татьяна Ивановна.
Лиза послушно отклеилась от Лерочки и, спотыкаясь на ровной глади паркета, засеменила на кухню. Лера осталась стоять одна и выглядела так, будто ее раздели и поставили в одном нижнем белье посреди площади.
А мать вдруг сразу все увидела. Изменившуюся фигуру, другой взгляд. Все, что должна была заметить давно!
Все еще отказываясь верить предположениям, спросила:
– У тебя… с ним… что-то было? Ты понимаешь, я говорю не о поцелуях. Было?!
Лерочка съежилась, словно попыталась спрятаться в панцирь, которого не было.
– Да, – еле слышно прошептала она.
У Татьяны Ивановна подкосились ноги. Если бы не Лиза, она упала бы на пол. Та подхватила хозяйку и помогла сесть на стул. Домработница снова метнулась на кухню, теперь уже за валерьянкой для хозяйки.
– Мамочка, прости меня… прости меня! – лепетала Лера, глядя, как мать пьет лекарство. Стакан два раза громко стукнул о зубы. – Мамочка, прости меня…
Татьяна Ивановна собралась с силами, поднялась и вышла в гостиную.
Лиза испуганно полетела за ней.
– Господи, что делать, что мне делать? – бормотала Татьяна Ивановна, обращая вопросы единственно к себе самой. – Что делать? Кому звонить… Найти врача? Да, нужно срочно найти врача…
Она ходила по комнате и говорила сама с собой. Она чувствовала, что нельзя останавливаться. То, что клокотало и бурлило сейчас внутри ее, требовало выхода, заставляло двигаться, действовать.
Стол, немецкая горка красного дерева, пианино, тахта… И снова: стол, горка с посудой, тумбочка с радиолой, пианино…
– Уже поздно, Татьяна Ивановна, – вдруг вклинилась в ее мысли домработница.
– Что – поздно? – не поняла Татьяна Ивановна и взглянула на высокие часы с маятником. Они показывали девять часов вечера.
– Четыре месяца уж, наверное, с лишком… – пояснила Лиза. – Теперь ноябрь уж на исходе, а парень-то уехал в июле. Как раз Клава-то у нас го…
– Ты все знала?! – Новое открытие потрясло Татьяну Ивановну. Вот кто виновник всего! Такое предательство! Нож в спину! – Ты знала и молчала? Ты… ты…
– Да я… я недавно только… я ждала, когда…
Но Лизе не дали оправдаться. Гнев и обида, нанесенные непоправимым поступком дочери, искали выхода. Нужен был виновник, на которого можно было излить желчь.
– Дрянь! – кричала хозяйка. – Я тебя голодную, оборванную из деревни привезла! Пожалела! Накормила, обогрела! Разве мы с Петром Дмитриевичем тебе в чем отказали? Обидели тебя? Ну скажи, Лиза? Ну? За что ты нам платишь черной неблагодарностью?!
Лиза стояла молча, покорно опустив голову в пол. Она не сказала больше ни слова в свое оправдание. Ей было искренне жаль их всех – Лерочку, Татьяну Ивановну, Петра Дмитриевича. Она действительно чувствовала себя в чем-то виноватой. К тому же в глубине души Лиза, наверное, подозревала, что Татьяна Ивановна не сможет успокоиться, пока не выльет на кого-нибудь свой гнев. Так пусть уж лучше на нее, Лизу, чем на измученную своей тайной и Юриным предательством Лерочку.
Лиза покорно стояла, а Татьяна Ивановна кричала на нее, не стесняясь в выражениях. И все-таки к десяти часам гневные слова иссякли, силы оставили женщину. Она заперлась у себя в спальне. Лиза осторожно звякала посудой на кухне. Лерочка, не раздеваясь, сидела на постели. В эту ночь в квартире Подольских никто не спал.
Утром Татьяна Ивановна вышла из своей комнаты бледная и решительная. Она приказала всем собраться в гостиной. Когда Лерочка с Лизой пришли, Татьяна Ивановна объявила им, чтобы обе готовились к отъезду. Поедут они в деревню под Курск, где поживут у сестры до родов. Ни слова не говоря, Лиза и Лера начали сборы.
Бесконечно долго тянулась эта зима. Уж казалось, само небо устало гнать клочья снеговых облаков, а сугробы, набросанные от крыльца к забору, закоптели от печного дыма. Но март нет-нет да и впустит солнца в свой промозглый день. И все же большинство дней оставались серыми, с сырым ветром и снегом, зябкими вечерами и унылым однообразием деревенского быта.
С неожиданным для себя рвением Лерочка стала учиться вышивать. Лиза с Клавой накроили и настрочили распашонок да чепчиков, а Лерочка с проснувшимся вдруг интересом стала эти вещички украшать. То обошьет рукавчики по краю нежным розовым, то вышьет цветочек по грудке и весь его увьет светло-зелеными листиками. Клава раздобыла ниток мулине, съездила в город и привезла канву и рисунки для вышивки. Больше всего Лерочке понравилась картинка с голубками. Птички сидели головками друг к другу и в клювах держали бант.
От распашонок остались лоскутки, из которых Лиза наделала платочков. Вот эти-то платочки Лера и принялась украшать голубками. Края обошьет тонкой линией, а в уголке – голубки держат бант. Вышивала голубков гладью – стежок к стежку. Научилась делать так, что изнаночную сторону от лицевой не отличишь – до того аккуратно! Сидит вот так, тянет ниточку, чтобы, не дай Бог, не запуталась. А сама мыслями уносится далеко-далеко. А чаще всего голубки уводили ее в дачный поселок, голубятню Кузнецовых. Сразу оживал равномерный гул голубиного воркования, Юрина рука, покрытая темными волосками, командирские часы на его запястье. Его шепот в сладкую минуту нежности: «Голубка, голубка моя…»
Боль, нанесенная его письмом, не смогла вычеркнуть совсем мысли о нем, а лишь изменила их направление. Теперь Лерочка часто представляла себя взрослой, гуляющей с маленьким сыном по бульвару. Он будет точная копия Юры – темные волосы, синие пронзительные глаза. Их встреча обязательно произойдет. Однажды, гуляя с сыном по бульвару, они заметят молодого человека в форме курсанта военного училища. То, что Юра станет военным, как его отец, не вызывало сомнений. У Юры будет увольнительная, и он с товарищами придет на бульвар. И он увидит их. Он все поймет… И подхватит своего сына и поднимет высоко-высоко. И увидит, что у сына такие же синие глаза, как у него…
Дальше Лера не заглядывала. Ей рисовалась лишь эта встреча. Она не уставала придумывать ее варианты, и это придавало ей сил. Пожалуй, только благодаря этому она выдержала нудное однообразие зимы, свое затворничество и ссылку.
В то время как девушка предавалась мечтам за своей работой, за дверью в кухне женщины перебирали лук. Сидели над корзиной голова к голове – гнилой отбрасывали в ведро, а хороший перекладывали в корзину поменьше.
– Ну что, Татьяна-то ничего так за ребенка-то и не сказала?
Клава говорила «за ребенка», что надо понимать «насчет ребенка». Местный диалект делал речь занятной и необычной для чужака, но не для Лизы. Та и сама, прожив в Москве больше половины своей жизни, так и не избавилась от курского наречия.
– Ничего, – покачала головой. – За Лерочку спрашивала. Читает ли та учебники, готовится ли к экзаменам.
Лиза по договоренности с хозяйкой раз в месяц в установленный день ездила в райцентр, на телеграф, на переговоры. Татьяна Ивановна интересовалась, как у них дела, и Лиза всегда подробно рассказывала. Впрочем, когда Лиза увлекалась и начинала умиляться по поводу будущего ребеночка, рассказывать, как тот резво толкается и шевелится, хозяйка перебивала ее и наказывала лучше смотреть за Лерочкой и из дома ее одну никуда не отпускать. Будто она, Лиза, сама не знает, что Лерочка без нее как без рук. Лиза здесь затем и приставлена, чтобы смотреть. Говорила хозяйка много, но главное-то опять не сказала! Сегодняшний разговор не пролил света на тот вопрос, который волновал обеих женщин. Что же будет с ребеночком, когда Лера родит? Заберут ли его в Москву или же оставят здесь, в деревне, чего так жаждали женщины.
– Чего мне? Я одна, не старая еще, – рассуждала Клава, раскладывая лук по местам. – Мне дите в радость. Я бы воспитала как свое. Я перед Татьяной в долгу, я добра не забываю. Пусть бы ребенок здесь рос, а они бы если захотят посмотреть, то я всегда…
– Привыкнешь, а потом заберут, – перебивала Лиза. – Ты же после изведешься.
– Куда они его заберут? – не слишком уверенно возражала Клава. – Что они знакомым скажут? Опять же Лерочку надо будет замуж отдавать. Нет, не заберут. Побоятся.
– Это уж как Петр Дмитриевич скажет, – вздыхала Лиза. – Нрав у него, конечно, крутой, но сердце доброе. Я думаю так: сейчас хозяйка на меня сердита, что я недоглядела Лерочку-то. И меня она может к себе не взять. Пока…
– Не болтай зря! Куда она без тебя?
– Куда, куда… Новую домработницу возьмет. А меня здесь оставит, с ребеночком. Вот увидишь, Клава, помяни мое слово. Уж я Татьяну Ивановну знаю. Она все продумает, каждую мелочь… Она уж давно так решила, только пока молчит.
При мысли о всемогущей хозяйке, что не спешила посвящать их в свои планы, женщины замолчали. Было слышно, как шуршит луковая шелуха и в трубе завывает ветер.
– А вдруг потом Татьяна решит ребеночка в Москву забрать? – в свою очередь, спрашивала Клава.
А Лиза, помолчав, делала заключение:
– Вот тогда она нас вместе с ним из деревни и выпишет!
Клава с сомнением качала головой, женщины надолго замолкали. Каждая уходила целиком в свои мысли, которые текли неспешно, как сама деревенская жизнь.
Они даже не подозревали, насколько далека была от их планов сама Подольская.
Татьяна Ивановна смотрела на жизнь реально, без розовых очков. Беда, свалившаяся как снег на голову (иначе она назвать случившееся не умела), заставила найти в себе скрытые резервы. Во-первых, проводив дочь с домработницей, как она выражалась, в безопасное место, она стала думать. И чем больше думала и крутила ситуацию с разных сторон, тем больше чувствовала себя виноватой в случившемся. Она проглядела дочь. И Петя, вернувшись и, не дай Бог, узнав, обвинит ее же. И не простит никогда. Их жизнь рухнет. За спиной она всегда будет слышать перешептывания знакомых. Их семья станет темой для анекдотов. Нет. Этого она не позволит. О случившемся не узнает никто, включая Петра Дмитриевича. Когда он вернется, все в их жизни будет выглядеть так, как тогда, когда он уезжал. Она должна измудриться, вывернуться наизнанку, прыгнуть выше головы, но суметь сохранить репутацию семьи и не дать разбиться жизни единственной дочери.
И Татьяна Ивановна начала действовать. Она побывала у директора Лерочкиной школы и добилась разрешения для дочери сдавать выпускные экзамены экстерном. Она ходила не с пустыми руками, и поэтому ее известие о внезапной болезни дочери и отъезде в Крым было встречено сочувственно и с пониманием. Подольская составила себе четкий план и, когда в конце апреля садилась в поезд на Курском вокзале, была почти совершенно спокойна. Лицо ее выражало решимость и достоинство. Приехав в Курск, Татьяна Ивановна устроилась в гостинице. Нашла родильный дом и обо всем договорилась. В деревню приехала на такси и сразу заявила, что времени на разговоры у нее нет, нужно быстро собрать Лерочку, поскольку рожать она будет в городе. Женщины, у которых давно все было готово, все же забегали, закудахтали, и Татьяне Ивановне с досадой пришлось самой взяться за дело.
Когда Лера, ставшая большой и неуклюжей до неузнаваемости, уселась в машину, Клава вынесла узелок с детским приданым – вышитыми Лерой распашонками, стеганым атласным одеяльцем и пеленками.
– В этом забирать будете, – пряча непонятно откуда взявшиеся слезы, пояснила она.
Лиза за ее плечом тоже шмыгала носом. Татьяна Ивановна молча приняла вещи, села рядом с дочерью и сказала:
– Поехали.
Когда днем Татьяна Ивановна ехала из города в деревню, то не заметила ни кочек, ни выбоин на дорогах. Теперь по бледному напряженному лицу дочери она догадалась, что встряска оказывается для той настоящей мукой.
– Товарищ, нельзя ли потише? – обратилась она к водителю.
Тот в зеркальце глянул на бледную Лерочку.
– Первый раз, что ли? Ничего, довезем…
Лера поддерживала руками живот, но каждая кочка заставляла ее морщиться и стонать.
– Потише можете? – рявкнула Татьяна Ивановна. – Не картошку везете!
– Какие дороги, так и везу, – невозмутимо возразил водитель.
– Мама! – испуганно вскрикнула Лерочка, когда на очередной выбоине машину неслабо подбросило. Ей показалось, что внутри ее что-то оборвалось. Боль сжала ее в тиски, живот стал напряженным, будто все внутри собралось в единый клубок.
– Остановите, – попросила она.
Машину остановили.
– Сейчас, сейчас пройдет, детка, – успокаивала мать, хотя сама не на шутку перепугалась. Не приведи Господи начаться родам в дороге.
Лицо дочери вытянулось, она схватилась за живот. Сомнений не оставалось – начались схватки. Первая схватка оказалась короткой, боль скоро отпустила. Поехали. Но едва они добрались до поворота на город, все повторилось с новой силой. Лера не находила себе места. Пуховый платок сбился с головы, пальто расстегнулось.
– Мама, я боюсь. – Глазами, полными ужаса, она взирала на мать.
– Ничего, ничего, доченька. Доедем.
Кое-как добрались до роддома.
– У нас роды начались! – взволнованно сообщила Татьяна Ивановна встретившей их медсестре.
Но та была невозмутима.
– Начались, значит, родим, – резонно заметила она.
Лерочке показалось вечностью то время, что заполняли документы, задавали нудные вопросы, мучили ее осмотром, мыли и переодевали. Все это время схватки то и дело повторялись, заставляя ее корчиться и кусать губы от боли. Лерочку привели в маленькую палату и оставили одну. Здесь, когда новая схватка запустила в нее свои когти, она уже не смогла сдержаться и закричала.
– Не лежи, – сказала медсестра, заглянувшая в палату. – Тебе врач ходить велела. У тебя еще только на два пальца раскрылось.
Лера попыталась ходить, как было велено, но боль не давала ей сделать и двух шагов. Дойдя до двери своей палаты, она почувствовала, что по ногам льется. Она в растерянности уставилась на лужу, образовавшуюся на полу. Хотела позвать медсестру, но не придумала, как сказать о случившемся. Она почувствовала полнейшую растерянность, страх, боль. Не могла понять, почему ее запихнули одну в эту палату, почему боль длится так долго, почему… Ей хотелось задать кучу вопросов, но было совершенно некому.
– Воды отошли, – констатировала санитарка, увидев лужу. Принесла швабру и спокойно вытерла. По коридору кто-то бегал. В соседней палате громко стонали, где-то далеко страшно кричала женщина. Лерочка плакала и кусала костяшки пальцев. Почему с ней не пустили маму? Все-таки было бы не так одиноко. Впрочем, боль вскоре заглушила все остальные ощущения. Стала постоянной, невыносимой, терзала ее неумолимо, безжалостно. Лера теперь уже не могла ни о чем думать, ничего желать. Она хотела только одного: чтобы скорее ее избавили от муки, чтобы скорее все кончилось. Ее куда-то повели, заставили подняться на застеленный клеенкой стол. Лампы слепили глаза, в квадраты окон смотрела ночь.
– Мама! – кричала Лерочка, мотая взмокшей головой из стороны в сторону. – Мама, помоги мне…
В это время Татьяна Ивановна добивалась аудиенции у заведующей.
– Заведующая принимает роды! – в десятый раз пояснила пробегающая мимо медсестра.
– Заведующая принимает роды у моей дочери! И мне нужно поговорить с врачом! Это очень важно, девушка!
Наконец Татьяне Ивановне удалось сунуть мимо медсестре в бездонный карман белого халата большую плитку шоколада. Медсестра, не притормозив, заглянула в карман и куда-то умчалась. Минут через десять появилась заведующая – суровая сухопарая дама, от одного взгляда которой у Татьяны Ивановны мороз пробежал по коже.
– У вас ровно пять минут, – бросила врач, приглашая в свой кабинет.
– Как моя дочь? – с ходу поинтересовалась Татьяна Ивановна, плотно закрыв за собой дверь кабинета.
– Роды трудные, не скрою. Матка раскрывается плохо. Но все еще только началось. Дело обычное.
– Гертруда Марковна, – обратилась Татьяна Ивановна к врачихе, имя которой успела выучить по табличке, пока ждала в коридоре. – Я хочу… как мать… попросить вас… предупредить… Если встанет вопрос, кого спасать, то…
– Да не стоит так вопрос, – удивилась заведующая. – Спасем обоих. Что вы панику разводите? Ваша дочь – здоровая молодая женщина. Не первая она у нас, слава Богу…
– Дело не в этом, – настойчиво продолжала Татьяна Ивановна, разглаживая обивку стола заведующей. – У меня к вам не совсем обычная просьба.
Замялась не потому, что стеснялась высказать заведующей свою просьбу, а для того, чтобы дать той время переключить свое внимание. Было важно, чтобы заведующая услышала ее сразу. Теперь, когда врачиха устремила на нее свой колючий, цепкий взгляд, Татьяна Ивановна начала неторопливо и четко излагать свою просьбу. Видавшая виды заведующая не перебивала, не возмущалась, а лишь задумчиво разглядывала сидящую перед ней ухоженную даму, которой так повезло – жить в Москве, иметь высокопоставленного мужа, дочь-отличницу. И надо же – нежданный внук портит все карты!
Она усмехнулась.
Татьяна Ивановна закончила изложение своего дела и с непониманием уставилась на заведующую. Не поняла усмешку. А заведующая не спешила объяснять. Да, у них бывали отказники. Отказывались от детей непутевые мамаши, живущие в рабочих общежитиях, коммуналках с вездесущими соседями. Но по следам непутевых неустроенных мамаш нередко прибегали сердобольные бабушки. Увозили нагулянных детей к себе под крылышко. Растили внуков, наплевав на пересуды соседей. Но это были сплошь простые русские бабы – жалостливые до детей. Здесь же был другой случай.
– Давайте поговорим об этом завтра, – предложила заведующая, поднимаясь. – Когда роды закончатся и будет в наличии ребенок. Пока мы с вами ведем беспредметный разговор.
Заведующая по опыту знала – мать должна увидеть ребенка. И бабушка тоже. Увидят, сердце и растает. И все эти условности, с которыми они так носятся, отойдут непонятно куда. За тридевять земель. Недаром говорят – утро вечера мудренее.
– Нет-нет, – живо возразила Татьяна Ивановна. – Моя дочь не должна видеть ребенка. Совсем.
– То есть как это?
– Мы скажем ей, что ребенок умер. Родился мертвым… Ну что-то в этом роде.
– Да типун вам на язык! – возмутилась заведующая. – Вы на что меня толкаете, гражданка? Вы осознаете, что вы мне тут предлагаете?!
У заведующей слюна брызнула изо рта и попала на щеки Татьяны Ивановны. Но та не стала вытираться.
– Осознаю. – Щелкнула замочком сумочки и вынула конверт. Она держала конверт в руках и говорила. А заведующая ходила по кабинету, делая вид, что не видит этого конверта. И Татьяна Ивановна с торжеством в душе осознала, что врачиха колеблется.
– Девочка очень ранимая, – напористо продолжала Татьяна Ивановна. – Она не сможет спокойно жить, зная, что где-то растет ее ребенок. А ведь она сама – сущее дитя. Ее обманули, обесчестили! Этот негодяй испортил ей жизнь! А так… она сумеет со временем пережить свое горе. Поступит в институт, забудет…
