скачать книгу бесплатно
Лерочка и в самом деле лукавила. Ее раздражал этот разговор, и эти шутки вокруг вчерашнего, и вообще эта затея с сигнализацией. Ночью, когда шум во дворе наконец утих, она выскользнула на террасу и немного постояла, прислушиваясь. Ей было необходимо убедиться, что все закончилось благополучно. Вокруг было тихо, высоко над крышей шумела сосна, где-то трещал мотоцикл. Теплый воздух, наполненный свежестью близкого леса, пьянил голову. Босиком, осторожно она подошла к самым ступенькам и поднялась на цыпочки, пытаясь заглянуть через забор. Лера наступила на что-то острое, наклонилась, пошарила ладошкой по крашеной половице. В ладонях оказался маленький легкий металлический предмет с острыми гранями. Она вошла в полосу света, чтобы рассмотреть. На ладони лежал серебряно-синий значок ГТО. Девушка улыбнулась, зажала значок в ладони и быстрыми неслышными шагами вернулась в комнату.
Завтрак затягивался. Генерал не торопился покинуть гостиную, расспрашивал гостью о деревенской жизни, шутил. Татьяна Ивановна поддерживала разговор. Клава привозила с собой дух родины, какое-то едва уловимое тепло бедной, но щедрой далекой деревни, живые, полузабытые образы, новости деревенские. В то же время Клава невольно напоминала Татьяне Ивановне о своем немосковском происхождении, о том, что не генеральшей она, Таня Подзорова, родилась, а деревенской девчонкой. Пасла гусей до самых невест и имела два платья: одно – на выход, а одно – на каждый день. И оба достались ей от Клавы, двоюродной сестры.
Эти воспоминания не нравились Татьяне Ивановне, она бы предпочла умолчать о них и вообще исключить из своей биографии. Сколько усилий, неустанного труда положила она на то, чтобы избавиться от мягкого южного выговора, от расплывчатого курского «г», от привычки есть ложкой и грызть семечки! Ценой, известной только ей одной, Татьяна Ивановна воспитала из себя степенную и величавую офицерскую жену.
Могла выглядеть элегантной и утонченной, могла и разговор поддержать, и фасон для платья выбрать. И Лизу она давно воспринимала не как односельчанку, а только как прислугу, и та, молодец, знала свое место.
Но вот приезд Клавы неизменно все выворачивал наизнанку, и каждый раз Татьяне Ивановне необходимо было какое-то время, чтобы потом вернуться в свою колею.
Вместе с румяной крепкой Клавой в доме появлялись многочисленные корзинки с гостинцами. Здесь были: бутыль с пахучим постным маслом и несколько желтых колобков свежего сливочного, домашнего; общипанная курица, завернутая в несколько слоев смоченной в уксусе марли; полотняный мешочек с длинными черными семечками и такой же высокий мешочек с белыми, тыквенными. Плоские коричневые пласты домашней яблочной пастилы и несколько глиняных горшков с различным медом – липовым, гречишным, цветочным… И неизменная розовая резиновая грелка с самогоном – личный презент генералу.
После завтрака хозяева отправились переодеться, чтобы везти гостью на экскурсию по Москве. Клава осталась на кухне помочь Лизе.
Домработница мыла посуду, а Клава, разморенная чаем и жарой, у окна перетирала заграничные блюдца.
– Ты уж здесь, Лиза, поди, как родная теперь? – говорила Клава, разглядывая фарфор на свет и покачивая головой. – Лерочку ты, почитай, вырастила…
– А как же? – довольная, отозвалась Лиза. – Вырастила, стряпней своей вскормила. Благодать! Муки сколь хошь, продуктов всяких. Петр Дмитриевич моей стряпней вон как доволен! Как воскресенье, так обязательно чтоб пироги. Это уж как закон. Начинок всяких наделаю… А Лерочка плюшки любит. Чтоб сахаром посыпанные.
– Нам бы твою плюшку в войну… – неожиданно перебила Клава. – Жмых ели да деруны из мерзлой картошки…
– Ох?хо?хо…
– А Татьяна-то королевой ходит, – одобрительно заметила Клава. – С годами в ней этого шику только прибавляется. Повезло бабе…
– Ну так! – согласилась Лиза.
– Мать с отцом не дожили. Не увидели дочернего счастья! – неожиданно свернув на слезливый лад, запричитала Клава. – Иван-то, батька Танин, душа был человек! Только появится с гармошкой своей, тут уж держись! Дым столбом! Через нее, гармошку-то, считай, и сгинул в лагерях… Нюра не пережила горя…
– Ну, ну, – забеспокоилась Лизавета. Прикрыла дверь кухни и подсела к гостье. – Ты это… забудь это, Клава. Не надо этого касаться. Татьяна Ивановна не любит.
– А что такого? – возразила Клавдия и будто бы вынырнула из своей полудремы. – Родители – это святое. Я никогда не забуду доброты моей тетки Нюрочки… Бывалоче, прибежит…
– Так-то оно так… Но ты не забывай, Клава, кто она теперь! Жена генерала! В какие выси взлетела. Тут надо осторожно, тут лишнего болтать не моги…
– Это конечно, – согласилась Клава. – Таня теперь важная. Ты, поди, ее побаиваешься, Лизавета?
– Что мне ее бояться? Я свое дело знаю. Мое дело – кухня, кладовка, цветы вон. Летом – запасы дачные, банки, соленья, грибы. Петр Дмитриевич до рыжиков большой охотник. Татьяна Ивановна без меня как без рук. А в Москве-то зимой? Каждый выходной – гости. Да не кто-нибудь, а все генералы с супругами, ну, на худой конец – полковники. Нужно всем угодить. Мне дела хватает…
– Девчонка уж большая, – заметила Клава. – Наверное, помогает.
– Когда ей? – удивилась Лиза. – Лерочка у нас в школе отличница, общественница опять же. На фортепиано ходит. Мы ее дома-то не видим, а ты говоришь…
– Да невеста уж совсем.
– Кто – невеста?
Дверь кухни распахнулась, и на пороге появилась Татьяна Ивановна – в летнем креп-жоржетовом платье, изящной шляпке и с белой сумочкой в руках. Ухоженная, благоухающая духами. Ну просто картинка из журнала «Работница»!
– Да Клава все Лерочкой нашей любуется, – поспешила разъяснить Лиза.
– Красавица, в мать, – подтвердила Клава. – Расцвела. Я говорю – невеста. От женихов, поди, отбою нету.
– Калерия у нас девушка серьезная, – сдержанно возразила Татьяна Ивановна. – В десятый класс идет, на медаль претендует. Какие женихи теперь? А школу окончит – в институт, в медицинский…
– У вас уж все расписано, – прищелкнула языком Клавдия.
– А как же иначе? Сейчас не те времена, чтобы в шестнадцать лет замуж выходить. Слава Богу, не за печкой выросла, – повторила Татьяна Ивановна где-то слышанное выражение. – Единственная дочка у нас.
– Что же ты, Таня, еще-то не родила? – не отставала Клавдия. – А то Лерочка-то улетит, покинет родное гнездо, с кем останетесь?
– Не скоро она улетит, – с улыбкой возразила Татьяна Ивановна. – Ей шесть лет в медицинском учиться. А дети… Петя, конечно, хотел еще ребенка, но… Мы ведь, Клава, не сразу в большой удобной квартире оказались. Пришлось и по гарнизонам помаяться. Сама знаешь, в Германии служили. А там после войны разруха, да и опасно… Какие дети? Самим бы до себя… Генеральские погоны просто так не даются, Клава. Одну вырастили, зато какую!
– Это кому мои погоны покоя не дают? – пророкотал с лестницы Петр Дмитриевич. Заглянул в кухню. – А, три кумушки на завалинке собрались? Лясы поточить?
Клавдия засмущалась, даже со стула поднялась.
– Петя, ты Клаву напугал, – с ласковой улыбкой упрекнула Татьяна Ивановна.
– Какие барышни в Семеновке пугливые!
И он сгреб Клаву вместе с женой и домработницей своими огромными ручищами.
– Поедем, красотки, кататься?
Клава так просто вся покраснела до пят. Лиза только хмыкнула, зная и любя этот кураж в своем хозяине. Татьяна Ивановна сияла. Она особенно ценила такое расположение своего мужа. Так здорово, что в выходной он дома, что его не дергают по телефону из штаба.
Машина уже сверкала у ворот. Только Лерочки не было. Когда она успела убежать, никто не видел. Пришлось ехать без нее. «Победа» неторопливо проплыла по грунтовке меж сосен, выехала на шоссе и весело побежала в сторону Москвы.
Лерочка Подольская стояла, прислонившись к теплому шершавому стволу высокой сосны, и смотрела игру. Точнее сказать, она смотрела на одного из игроков. Она видела только ЕГО, хотя игроков в команде было несколько и все они были в одинаковых синих майках с номерами и черных спортивных трусах.
И все же он выделялся, и Лерочке казалось, что все болельщики, по крайней мере женского пола, смотрят только на него, видят только его и тайно вздыхают о нем. Он был высок и строен. Его темные, почти черные, волосы лежали волной и чуть курчавились. Движения юноши были исполнены врожденной грации – он красиво прыгал, красиво держал мяч, мастерски выполнял подачу. Играл он увлеченно, его красивое лицо то и дело озаряли эмоции – то радость, то досада, то гнев.
И, наблюдая за игрой, Калерия и сама испытывала целую гамму сильных, малосовмещаемых по характеру эмоций.
Сердце ее то начинало учащенно биться, то замирало, то вдруг принималось ныть, увлажняя глаза непрошеными слезами.
Юношу звали Юрой, и само это имя казалось ей необыкновенным, волшебным, солнечным. Ю-ра… Юрий.
Она не хотела думать о том, что таким же именем могут зваться еще сотни мужчин и мальчиков. Казалось, имя создано нарочно для него. Юрием, по ее представлению, может зваться только высокий стройный юноша с яркими синими глазами. Только он и больше никто.
Лера нарочно не села на скамейку, где сидели теперь все болельщики поселка, а встала отдельно, у сосны. Хотела, чтобы и он при случае сразу нашел ее глазами, чтобы он знал – она здесь, с ним, из?за него…
Лера вдруг отчетливо осознала, что она счастлива. До этой минуты она не смогла бы дать точного определения понятию «счастье». В сочинениях по литературе она писала о счастье любить Родину, о счастье быть комсомолкой и жить в первом социалистическом государстве, о счастье отдать жизнь за мир во всем мире…
Когда она писала это, то бывала очень довольна собой, потому что ее сочинение обычно зачитывали в классе и в учительской как лучшее.
Но теперь она вдруг пришла к заключению, что ничего не понимала раньше. Оно – вот оно, сейчас. Оно – только ее и его, больше ничье. И никакого отношения к счастью не имеет Родина, мама, отец… Никто! Оно сиюминутно.
Солнечный день, нагретая кора сосны, запах хвои, пыль волейбольной площадки, выкрики игроков, свисток судьи, и… сквозь все это – он. Юра, Юра, Юра… И никому не видимая ниточка между ней и им.
Игра кончилась. До Леры дошло, что она совсем не следила за счетом.
По тому, как уныло разбредались игроки в красном, она догадалась, что победила команда Юры. Иначе и быть не могло!
Лера взмахнула рукой, впрочем, он вряд ли заметил – игроки обнимались, колотили друг друга по спине, прыгали. Так выражалось ликование по поводу победы. Девчонки сорвались со скамеек и побежали к игрокам, протягивая букетики незатейливых полевых цветов. Лера ощутила моментальный легкий укол ревности, за который тут же себя обругала. Конечно, она не может вот так же, в толпе, бежать к Юре и открыто выражать свой восторг. Теперь между ними тайна. Но разве же она захотела бы поменять тайну на глупое обожание болельщицы? Разумеется, нет.
Игроки не могли разлепиться. Так, большим общим комом, они и двинулись меж сосен в сторону реки. Болельщицы стайкой потянулись следом.
Из репродуктора неслось задорное «Спой нам, ветер, про синие горы…»
Лера отделилась от сосны и невольно всем корпусом подалась в сторону убегающей молодежи. Как же так? Ведь не мог он не заметить ее, забыть про нее? Или он считает излишней их встречу здесь, на людях? Но что в этом особенного?
Она сделала несколько шагов вслед исчезающей за деревьями команде. Он обернулся. Она махнула рукой. Он увидел!
Все с той же обворожительной улыбкой он освободился от крепких уз своей команды, что-то крикнул им вслед, убегающим, и пошел навстречу Лерочке.
– Юра, милый…
Она заметила, как он оглянулся при этих словах и машинально приостановил протянутые к нему руки.
– Ты что? Увидят же!
Она пожала плечами:
– Кто? Никого нет. Да хоть и увидят. Какое кому дело?
– Сегодня же доложат родителям, – закончил за нее Юра, оглядываясь на растворяющуюся в деревьях команду. – Как тебе игра?
– Игра? – Лера с трудом переключилась на его вопрос. – Ты великолепно играл, ты это знаешь.
Юра самодовольно улыбнулся.
– Они второй раз нам продули в этом месяце. Подумать только! Зато хвалились, что покажут нам…
Она жадно следила за меняющимся выражением его лица. О чем он говорит? Он шутит? Неужели можно всерьез сейчас рассуждать о каких-то играх, о чем-то еще, кроме их предстоящей разлуки? Теперь, когда нужно ловить каждую минуту, каждую секунду, чтобы напитаться друг другом надолго!
У отца в кабинете стоят песочные часы. Лера в детстве частенько забиралась на стол и переворачивала их, наблюдая, как бегут песчинки. Тонкой-тонкой струйкой, образуя ровную горку. Горка – одна минута.
С тех пор как она узнала о предстоящем отъезде Юриной семьи, песочные часы стали олицетворением их счастья. Оно утекает, утекает, утекает…
– Почему ты не спросишь… как вчера… Ну, как у нас дела?
– Как раз собирался спросить. Все тихо?
– Ты ничего не потерял?
Парень недоумевающе уставился на нее.
Лерочка протянула на ладони серебряный значок.
– Твой?
Юрины брови полезли вверх.
– Кто нашел? – быстро спросил он.
– Как ты испугался! – улыбнулась Лера и тут же пожалела о сказанном. Мужчины не любят, когда их уличают в трусости, пусть даже в шутку. Он самый смелый, самый неустрашимый, самый безрассудный! Не побоялся ночью проникнуть в дом самого генерала Подольского!
Лера подозревала, что в этом поступке для Юры крылся особый шик, и не видела в этом ничего плохого. Лера высоко ценила в людях способность на ПОСТУПОК. Она не терпела серость.
– Я нашла его на террасе. – Теперь они вместе шли в сторону реки. Шишки хрустели под ногами. – Было много шума, наши даже с фонарями по саду ходили.
– Представляю, что было бы, найди твой отец этот значок! – Впервые за все свидание Юра с теплом взглянул на свою спутницу. – Ты молодец!
Она быстро прильнула к нему на одну секунду, и снова они пошли рядом, даже не держась за руки.
– Нам лучше переждать и пока не встречаться, – нахмурился юноша.
Лера остановилась.
– Как? Почему не встречаться? Ведь ты… ведь скоро…
Она даже не подозревала, что слезы так близко. Словно чья-то большая лохматая рука взяла ее за горло и начала сдавливать. Она схватилась за шею. По-видимому, на ее лице отразилось отчаяние. Юра быстро оглянулся и торопливо заговорил:
– Это только на некоторое время, пока все не утихнет. Мы могли бы обмениваться записками через твою подругу. Ну сама подумай: если твой отец узнает или ему кто-то скажет, что мы встречаемся, то он сразу сопоставит факты и обо всем догадается!
– Ну и что? – В приступе отчаяния Лера не хотела слушать даже самые разумные доводы. – Как будто мой отец – змей Горыныч! Как будто он не любил мою маму и будто они…
– Не сравнивай. – Юра мягко взял ее за плечи. – Сколько лет было твоему отцу, когда он встретился с твоей матерью? А нам? Для них мы – школьники! Десятый класс и все такое… Только и твердят: институт, карьера… Не сомневаюсь, что твои – тоже.
Да, он прав. Он взрослый, разумный, а она совсем голову потеряла. Она не может заглядывать так далеко, как он.
Лера остановилась. Ей казалось, она идти не может, ноги отказываются ее держать. То, что он предлагал, немыслимо. Не видеться несколько дней! Когда каждый день и без того неумолимо ведет к разлуке! Нет, она не выдержит. Только не это.
– Юра, милый, – захлебываясь слезами, торопливо заговорила она. – Я не смогу! Я и так не знаю, куда себя деть весь длинный день, пока мы не видимся! Я как будто не принадлежу себе, понимаешь? Я – твоя! И быть без тебя для меня пытка! Ты сильный, ты мужчина, ты выдержишь! А я? Я слабая, я – нет. Я не смогу… Пожалуйста, Юра, только не это!
Она сама не знала, о чем просит. Она не понимала, отчего так быстро, почти мгновенно, состояние абсолютного счастья обернулось состоянием беспросветного горя.
– Я должна видеть тебя хоть недолго, хоть несколько минут в день! Но обязательно – каждый день. Понимаешь?
Ей было странно, что она должна объяснять столь простые вещи, что он чувствует не так, как она. Хотя ей до сих пор казалось, что они понимают друг друга без слов.
– Только не плачь, – попросил он. Слезы привели его в замешательство. – Мы что-нибудь придумаем. Завтра я через Риту передам тебе записку. Будь умницей.
Она закивала и попыталась улыбнуться сквозь слезы. Он стиснул ее пальцы, развернулся и побежал к реке.
Она стояла и смотрела, как его спина то исчезает за деревьями, то появляется вновь. У самой воды он оглянулся и помахал ей. Она в ответ взмахнула рукой.
