Американец. Путь на Север

скачать книгу бесплатно

Первый бонус от моей «легализации» состоял в том, что я смог переехать из тайника в комнаты, в которых проживал Иван Порфирьевич, прежний преподаватель. Все же просторные кабинет и спальня с большим окном, выходящим в сад, куда больше способствуют выздоровлению, чем тесная конурка в полуподвальном тайнике.

Но впереди маячил и второй бонус, куда более существенный. Я ведь, прощаясь с Тедом, новый проект придумал, для которого нужны были хорошая химическая и физическая лаборатории. Так вот, я их получал, считай, на халяву. Местные лаборатории позволяли сделать все, что я хотел. Вот только отлежусь для начала…

Но долго отлеживаться мне не дали. Уже на третий день Анна Валерьевна настояла, чтобы я спустился и присутствовал на воскресной службе. И тут возникли затруднения. Нет, меня, как и многих моих сверстников, в детстве крестили. И в девяностые я разделил общую моду на «в общем верю, что что-то такое есть». Но церковных служб не посещал, молитв не знал, а в церквях бывал только как турист. Так что на службе я просто стоял, не решаясь даже перекрестить лба, чтобы не спалиться, сделав это как-то не так. Ну не помнил я, как точно креститься надо, справа налево или наоборот? Тут, конечно, не Средние века, в инквизицию не сдадут, но мало ли что…[18 - Инквизиция – это «гвоздь от другой стенки», от католической… Но, во-первых, и в православии неумение перекреститься и незнание основных молитв и «Символа веры» вызвало бы недоумение. А во-вторых, Воронцов на тот момент был настолько «не в теме», что даже это путал.]

Так что к исповеди и причастию, в отличие от всех остальных, меня не допустили. А вот беседа со священником, напротив, состоялась сразу же по окончании богослужения. Говорили мы наедине. Я повинился, что в церкви не был давно, молитвы позабыл, а в последний год, живя в Америке, ходил на службы к протестантам.

Впрочем, громов и молний не последовало. Поскольку я выразил искреннее сожаление о содеянном и желание все исправить, дело ограничилось наставлениями о том, что, как и в какие сроки необходимо будет проделать, чтобы, как выразился отец Михаил, «снова привить меня к лозе истинной Церкви».

Но и после этого я не был предоставлен сам себе. Меня еще раз, на этот раз официально, представили всем преподавателям приюта, а затем и старшим воспитанникам, которым мне предстояло читать химию и физику. К некоторому моему удивлению, этим предметам обучали только мальчиков. Причем, поскольку воспитанников в приюте было всего несколько десятков, мне досталось всего пятеро учеников.

Когда мы простились с ними, я пошутил:

– Не слишком-то много работы. Велико ли будет жалованье?

– Не волнуйтесь! – в тон мне ответила Анна Валерьевна. – Свои затраты вы вернете скоро, всего года за три!

М-да-а… Если неполные четыре сотни долларов преподавателю в приюте реально скопить лишь за несколько лет, жалованье явно будет меньше того, к которому я привык. С одной стороны, это и не страшно, задерживаться слишком долго я и не планировал. А с другой стороны, когда я решу все свои вопросы, с оставшейся у меня суммой отсюда не особенно и уплывешь. Нет, на билет в третий класс хватит, а дальше-то что? Как на месте устраиваться? Впрочем, это решим потом. Все равно я тут застрял на некоторое время.

Так что стоит подготовиться к проведению занятий. Ведь пока что мне именно за это и платят, а также кормят.

Санкт-Петербург, 22 июня 2013 года, суббота, незадолго до полуночи

Алексей с трудом оторвался от тетрадки. Было совершенно ясно, что и в эту ночь читать он будет долго. Тем более что в белые ночи, стоящие в Питере в эту пору, засидеться выходит проще простого, так что стоило подготовиться.

Он отошел в «спальную» часть своей студии, переоделся в домашнюю одежду, потом все-таки заварил себе большую порцию крепчайшего кофе и щедро плеснул туда «Карельского бальзама». К этому нехитрому напитку у всех в их семье была традиционная слабость. Именно в виде добавки в кофе он шел идеально. Получившийся напиток не просто поднимал давление, но и реально добавлял организму сил, добавлял бодрости, снимал усталость, успокаивал душевное волнение… Как раз то, что требовалось ему в эту ночь.

Так что там дальше у предка? Похоже, несмотря на отсутствие об этом сведений в официальной биографии (в том числе и среди внутрисемейных баек и преданий), он ухитрился в том восстании поучаствовать. Иначе с чего бы об этом умалчивать?

Крит, Ханья, 5 октября 1896 года, понедельник

– Взво-о-од! Слушай мою команду! В колонну по два… Становись! Бе-гом… Марш!

Учебный взвод рысцой потрусил на занятия. А Янычар привычно то отставал, подбадривая отстающих, то забегал вперед… Со стороны казалось, что для него этот темп, заставляющий молодых бойцов уже на десятой минуте потеть и тяжело дышать, был легкой прогулкой. Но на душе у Абдуллы было тяжело. Чернильница, этот сын блудницы и шакала, едва сотник начал орать на них, тут же с неимоверной легкостью «сдал» его. Мол, сам он хотел только дождаться прибытия начальника полиции, а конфликт с хозяйкой поместья устроил он, Янычар, и никто иной.

Сотник сначала, для порядка, уточнил, верно ли Чернильница излагает факты? А когда Абдулла угрюмо подтвердил, что, по существу, все верно, отослал писаря и обрушился на чавуша всей тяжестью своего гнева.

Бушевал он долго. Но когда поостыл, Абдулла тем не менее начал упрямо гнуть свою линию. Мол, какой же это преподаватель? Одежда вся в отметинах угля, так и не отстирана, местами разорвана и неаккуратно зашита. Бродяга это, вот и пришлось ему кочегаром поработать. Опять же, если его как преподавателя пригласили, почему в той каморке поселили? Явный же тайник! А комнаты свободные были. Хоть та, в которую его сейчас переселили. Почему не сразу? А потому, что прятать хотели, в этом он, Абдулла, уверен. А зачем увечного прятать? Да только одна может быть причина – в восстании он замешан.

«Или в контрабанде!» – хмуро уточнил Карабарс.

Или так. Иначе с чего бы этому армянину там оказаться? К человеку с покалеченной ногой логичнее было доктора позвать. А к человеку без документов – кого-нибудь из полиции. Но эти, из приюта, позвали сомнительного типа, то ли торговца, то ли контрабандиста… Да хоть бы и контрабанда. Все равно известно, что сейчас на остров везут все эти гяуры-контрабандисты. Оружие, боеприпасы и медикаменты! И все для подлых мятежников, честным людям бояться нечего!

– Я уверен, если бы мы этого русского утащили да допросили как следует, он бы во всем признался! – закончил Янычар.

– Если бы! – прорычал, снова распаляясь, сотник. – В том-то и дело, Янычар, что оправдать нас мог только успех. А сейчас ты ничего не доказал, нас выставили людьми, которые не чтут законов и нападают на уважаемых людей, да еще и запретили к той усадьбе приближаться. И виноват в этом ты. Ты, и никто другой. Так что думай теперь тоже ты! Надо найти, как оправдаться. Не перед полицией, про ее начальника все ясно, он поверит любой байке, которую сочинит эта русская. Нам перед кади оправдаться надо. И перед Паша-заде. И это… в усадьбу не суйся. Кади запретил. И каймакам – тоже. Понял?

– Понял! – подтянувшись, выдохнул Янычар.

– Нет, вижу, не понял. Твое дело не следствием заниматься. Горяч ты больно да прямолинеен. Так что ты подбери людей, потом подожди немного, пока этот русский поправится и из усадьбы выходить начнет, а потом попробуй его тихо как-нибудь изъять, да так тихо, чтобы свидетелей вообще не было. Чтобы никто не знал, куда он делся. И допрашивать без меня не смей! Нам надо не просто чтобы он признался, что к мятежникам плыл, но чтобы еще и улики нашлись.

«А там мы и подумаем, что нам полезнее: «ручной» начальник полиции или новый», – решил про себя юзбаши.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Как ни странно, вести занятия мне понравилось. Ребятишки тут были смышленые, а мой предшественник их неплохо поднатаскал. Причем не только в теории, но и в практике. Да и на низкую занятость я зря сетовал. Помимо трех пар в неделю по химии, мне досталось еще пять пар по физике[19 - Пара – два академических часа, т. е. полтора обычных часа. В вузах принята именно такая продолжительность одного занятия. А поскольку предшественник Воронцова был университетским преподавателем, ему дали учить так, как он привык.] да плюс к тому подготовка семинаров и практикумов, да проверка домашних заданий… Нет, времени оставалось не так уж много, а заняться было чем. Прежде всего надо было заполнить «черную дыру», зиявшую у меня в области религии. Вернее, не любой религии, это тема слишком всеобъемлющая, а того, что знал любой православный этого времени. «Символ веры», основные молитвы, церковные праздники, посты, да мало ли что еще… Опять же, основы турецкого и греческого, без чего выдавать себя за жившего на Крите я не смог бы никак. Денежная система, политика, быт, новейшая история, законы… Голова пухла, если честно.

А ведь было еще и главное дело, то, на которое я, отплывая из Нью-Йорка, намекал Теду Джонсону. Со времени учебы в МГУ я помнил методики синтеза белого стрептоцида и аспирина. И, надо сказать, стрептоцид неплохо себя показал, но именно что – неплохо. Богатства на нем не заработаешь. Вот-вот на нас обратят внимание акулы от фармакологии. И выбор у нас будет простым: либо мы продаем все права им за сколько-то там тысяч долларов, либо они просто отберут себе все. И никакой патент нам не поможет, потому что дело даже не в продажности судей и хитроумии юристов больших корпораций. Нет, разумеется, и это есть, куда ж без него? Но основная причина того, что изобретатели и первооткрыватели имеют в самом лучшем случае хлеб с маслом, а богатеют на их изобретениях те, кто и без того богат, кроется в другом. В чем именно? Да как раз в том, что «они и без того богаты». Именно наличие денег и связей помогает сломить недоверие покупателя к новому продукту и защититься от всех нападок – как от тех, кто торговал на этом секторе до тебя, так и от тех, кто пытается откусить кусочек от твоего пирога.

Но прежде чем защищать занятое, надо сделать продукт. Нечто не просто эффективное, но и привлекательное для покупателя, как новая игрушка для ребенка.

Поэтому я еще в Нью-Йорке решил, что продавать буду не аспирин, а шоу вокруг него. А для этого надо было тщательно отработать технологический процесс. Потому что в шоу важна каждая мелочь.

К счастью, лаборатория, созданная Иваном Порфирьевичем и перешедшая в мое распоряжение, была выше всяких похвал: разнообразный набор химической посуды и реактивов, небольшой электрический генератор с приводом от двигателя внутреннего сгорания и даже электротигель.

План работ, который я себе составил, был весьма насыщенным и учитывал возможности совмещения. Например, во время пауз в ходе эксперимента я зубрил греческие и турецкие выражения. Ну, просто обидно было терять время.

Анна Валерьевна, поражаясь взятому мной темпу, то и дело просила меня поберечься. Причем, как мне кажется, больше она волновалась не за поврежденную ногу, а за сохранность моего рассудка. Насчет головы я ее успокаивал, мол, и не такие нагрузки выносила, а вот нога… Та иногда побаливала.

К счастью, нога начала проходить уже где-то через недели полторы-две, иначе я бы совсем взвыл. Кроме того, я планировал было поупражняться с револьверами, но… Усадьба маленькая, всюду дети, неудобно. К тому же стрельба могла привлечь внимание и вызвать ненужные вопросы. Так что я с недельку упражнялся в своих комнатах, «всухую», без выстрела. На вторую неделю, почувствовав, что меня просто «ломает» без реальной стрельбы, осмотрел свои боеприпасы. Увы, как я и опасался, они оказались подмочены. Пришлось просить Анну Валерьевну, чтобы она пригласила в гости Карена.

Ну а Данеляна, оставшись наедине, я прямо спросил, может ли он достать нужные мне патроны. Немного, сотню-другую. Карен заверил меня, что через недельку-полторы может и достать. А потом невинным голосом уточнил, готов ли я платить по два куруша за патрон. Я от таких цен изумился невероятно. Это же было вшестеро дороже, чем в Нью-Йорке. Но потом, подумав, просто увеличил заказ до трех сотен. Мало ли… Похоже, такие патроны тут редкость, а тренироваться надо. Тут, считай, настоящая война идет, и навык стрельбы надо поддерживать. А лучше даже – развивать…»

Крит, порт Ханьи, 16 октября 1896 года, пятница, вечер

Погода, что называется, «шептала»: море спокойное, отливает лазурью, ветерок слабенький, небеса чистые, без единого облачка, а солнышко уже не палит. Самое время стоять на палубе, любоваться окружающими видами да славить Творца за то, как прекрасно он поработал. Тем более что до шаббата оставались считаные часы, а чем еще заняться в шаббат еврею, как не славить Господа? Перес Рабинович, по прозвищу Полтора жида, и предавался этому занятию. В смысле, стоял на палубе и смотрел на окрестности. Но вот благодарности к Всевышнему в его душе сейчас было не сыскать! Чертовы немцы! Поймали их милях в десяти от порта и, хоть было совершенно очевидно, что они идут именно в порт, зачем-то устроили обыск. Притом настолько тщательный, что закончили только перед самым заходом солнца. В результате в Ханью Рабинович попадет теперь только в шаббат[20 - Шаббат – седьмой день недели, суббота. В этот день иудеям предписывается воздержаться от всякой работы. Отказ евреев от работы в шаббат является, согласно Пятикнижию, напоминанием о седьмом дне творения и провозглашением Бога творцом мира.].

Именно невозможность заняться делами и угнетала Рабиновича. Нет, сам Перес был не слишком религиозен, и у себя, в одесской синагоге, он спокойно мог бы поговорить о делах. Но с Яном Гольдбергом, своим здешним компаньоном, старался соблюдать все обычаи. У того был пунктик, перенятый от протестантов, мол, не стоит дразнить Всевышнего, иначе удачи в делах не будет. Полтора жида усмехнулся. Ха! Да если бы он упускал хоть одну возможность поднять копеечку, он давно бы уже разорился. Сидел бы, как последний босяк, у синагоги и просил милостыню.

Впрочем, одернул он сам себя, к пунктикам партнеров стоит подходить с пониманием. В конце концов, даже его великий дедушка Моше, прозванный одесскими евреями Грек, тоже имел свои приметы. Как он там говорил? «С Воронцовым не борись»? Перес усмехнулся. Так нет уже в Одессе Воронцова, лет сорок как умер. В Одессе даже поговорку про это сложили: «До Бога высоко, до царя далеко, а Воронцов умер!»

Да и сын Воронцова тоже умер. Род чуть не прервался. Некому теперь бороться с внуком Моше. Их род посильнее оказался. Хоть и не аристократы они совсем. Ну, ничего, у менял, банкиров, ростовщиков да финансистов своя сила есть. Не меньше, чем у иного графа или князя.

И деда он, Перес, уважает, вместе со всеми его слабостями. Как вся Одесса его уважала. Уважала и побаивалась. Ну, может, и не вся, самокритично поправил себя Перес, но те, кто знал, где и как крутятся деньги, те уважали. Дедушка Моше был «банкиром» греческой общины Одессы. И именно он придумал деньги, уплаченные грекам императором России за апельсины, разместить в городском бюджете в рост[21 - Реальная история. Император не стал финансировать греков-беженцев, поднимавших восстание против османов. Но вместо этого уплатил за поставленные ими к его двору три тысячи апельсинов десять тысяч рублей, совершено неимоверную сумму по тем временам. Эти деньги греки разместили в бюджете Одессы в долг под очень выгодный процент.]. Да так ловко разместил, что греческая община даже проценты прожить не успевала. И к какому-то моменту по наущению дедушки Моше греки потребовали, чтобы им в погашение задолженности передали бы контрольный пакет акций только что созданной пароходной компании. Знающие люди дедушку за это сильно уважали. Еще бы! Не на простого человека замахнулся. На полного генерала, да в придачу еще и генерал-губернатора.

Вот только кончилось это печально. Воронцов велел сумму и набежавшие проценты пересчитать в апельсины, причем по той цене, по которой их император в свое время у греков купил. И выплатить сумму с процентами апельсинами же. А что апельсины с тех пор подешевели в сотню с лишним раз, так это, мол, его не беспокоит. И пожаловаться на произвол некому. Воронцов в Новороссии был высшей властью, обжаловать его решение мог только сам император, а у нового императора греки благоволением не пользовались. Греки деда тогда чуть не пришибли. И доверие их, как и право вести их финансы, Моше Рабинович восстанавливал потом долго, по крупиночке. Но – восстановил! Потому как был велик. И внуку дело передал. Так что теперь в жандармском управлении Одессы человек, взявший у Рабиновича взаймы, назывался «греком»!

За этими размышлениями Рабинович и не заметил, как они пристали. Ян, как и ожидалось, встретил их в порту. Но – вот сюрприз – не один! Рядом с ним стояла молоденькая и симпатичная евреечка. Родственницей она Яну быть не могла, все его родственники жили на континенте. Женой она быть тоже не могла, Гольдберг еще в прошлом году овдовел, а про свадьбу компаньону написал бы.

«Вот это новости!» – подумал Полтора жида и оглянулся на плывшую с ним Софочку. Собственно говоря, именно ради того, чтобы породниться с Гольдбергом, он и захватил с собой троюродную племянницу. Дело, которым Рабинович собирался заняться на Крите, никому, кроме родственника, не доверишь.

Теперь же, похоже, все планы Рабиновича выдать Софочку за Гольдберга и тем укрепить связи с партнером были под угрозой.

«С самого начала не задалась поездка! – философски вздохнул Перес. – Впрочем, нет худа без добра! О делах мы говорить не можем, а вот про матримониальные планы – вполне!»

Может, Яну и нравится эта девушка, но отступать Рабинович был не намерен. Дело, с которым он приехал, сулило большие деньги, но было очень непростым, и доверить такое он мог только родственнику. Тут уж никуда не денешься, чем прибыльнее дело, в которое ты привлекаешь другого человека, тем важнее найти правильный баланс доверия и контроля.

Неподалеку от Балтимора, 17 октября 1896 года, суббота

– Понимаете, мистер Мэйсон, – вдохновенно вещал Фредди Морган своему тестю, – одна из ключевых проблем бизнеса – доверие и контроль. Именно вопросы доверия и контроля ограничивают рост бизнеса. Если ты доверился не тому человеку, ты теряешь деньги. И не так уж важно, украл он их у тебя, просто бездарно растратил или вынудил непосредственно вас тратить эти деньги, чтобы решить созданные им проблемы. А если вы, наоборот, мало доверяете своим людям, то это снижает вероятность потерь, но расходует самый необратимый ресурс – ваше время. Поэтому любой расширяющийся бизнес всегда балансирует на лезвии ножа, ища оптимальное соотношение доверия и контроля.

Элайя одобрительно кивнул. Нет, в другое время он бы попросил Фреда не философствовать, а перейти сразу к делу. Но сейчас была суббота, торопиться некуда, а то, что зять пытается расти, как бизнесмен, не могло не радовать. Так что пусть говорит, как умеет.

– Кроме того, если вы хотите наращивать свой бизнес быстрыми темпами, вы непременно упретесь в проблему денег. Как бы много их у вас ни было, рано или поздно начинает не хватать. А банки весьма консервативны и объемы кредитов наращивают неохотно. К тому же, если перебрать с кредитами, становишься уязвим для кредитора даже в случае успешного ведения дел. Он может организовать трудности и просто отобрать у тебя бизнес.

Уильям Мэйсон, задумчиво куривший у окна, с легким беспокойством глянул на Элайю. Племянник славился нетерпимостью к тем, кто тратил его время на изложение всем известных истин. Однако сейчас глава треста был на удивление спокоен и терпелив. Похоже, он готов был терпеть часами, лишь бы убедиться, что зять способен хоть на что-то большее, чем тупо голосовать, как скажут, и делать ему внуков. Так что дядя Билл не стал вмешиваться. Пусть внучок излагает, как умеет. Краткости он поучится потом.

– Однако и достоинств у крупного бизнеса немало! – продолжал вещать Фред. – На оптовые поставки сырья и комплектующих дают цены пониже, удешевляют страховки, владельцам такого бизнеса проще лоббировать свои интересы во властных структурах, бороться с забастовками и профсоюзами… Да и конкурентов с рынка вытеснить тоже проще.

– Фредди, мальчик мой, – ласково прервал его тесть, – не забывай, что наш трест был создан, когда ты еще не родился. И как раз по этим причинам. И я, и твой дедушка прекрасно знаем выгоды от укрупнения бизнеса, так что давай ближе к делу.