скачать книгу бесплатно
– Это как?
– Иными словами, если ты по-настоящему поверил, что Море с тобой разговаривало, никакой гипноз не позволит показать правду.
– Тогда какой от него толк? – хмурюсь я.
– Ну во-первых, иногда люди не до конца верят, – пожимает плечами Светочка. – И из их сознания можно вытащить правду. А во-вторых, гипноз поможет нам с тобой отыскать причину твоей неправды. Мы можем узнать, почему твой мозг хочет верить в сказку и искажает реальность. Возможно, для этого мне придётся погрузить тебя в гипноз ещё пару раз.
– А мне что теперь делать?
Светочка улыбается:
– Иди в палату, а завтра попробуем зайти в твой мозг с чёрного входа.
***
На следующий день Светочка попросила меня вспомнить все самые яркие события моей жизни.
– Самые плохие или самые хорошие? – спрашиваю я, вальяжно раскинувшись в кресле. Ноги уже не лежат ровно, прижимаясь друг к другу. Одна вытянута, другая перекинута через подлокотник кресла.
– И первые, и вторые, и третьи, – улыбается Светочка.
– А какие ещё третьи?
– Ну в нашей жизни же бывают яркие события, которые и не плохие, и не хорошие. Они просто есть.
– Хм, – хмурюсь я и начинаю вспоминать.
Первым приходит на ум, конечно же, недавнее кораблекрушение, но его Светочка сразу отметает и просит продолжать. Сначала мне кажется, что в моей короткой жизни нет ничего такого, за что можно зацепиться, только история с моими лесными приключениями и медведем, которую я тут же рассказываю, но пока память тормошится образами деревьев, речек, кустов ежевики и бурым мохнатым танком, сопровождавшим меня, сонные воспоминания, представляющие меньшую ценность, начинают выползать на поверхность.
Первым, конечно, просыпается смерть отца, произошедшая годом позже. Маме звонят, она ахает и убегает из ночной квартиры, оставив меня одного. Бабушка появляется через несколько часов, когда я уже сплю. Потом очень яркое впечатление из совсем раннего детства. Как мы танцуем на дискотеке, что проводится у берега, а отец протискивается сквозь тела и дарит мне чупа-чупс. Я тогда его сильно обнял. Происходило это только не на морском берегу, а речном. Вспоминается, как с Пашкой в школе подрались в третьем классе. Вроде ничья, вроде бы его и отругали, но на следующий день он нашёл двоих закадычных друзей, подождал, пока я не пойду домой из школы, и они лупили меня, пока кровь не пошла из носа. Когда я появился на пороге квартиры, мама ахнула и запаниковала. Ну конечно, жаркий май, я вспотевший от грёбаной школьной формы, глаза растерянные, и всюду кровь: на руках, на рубашке, на лице.
(…а ещё не забудь про салатовую кепку!!!)
Увидев панику мамы, я только тогда срываюсь и начинаю плакать. В этом году Катька через парту от меня внезапно дарит яблоко. Я хватаю его, называю дурочкой, шлёпаю тетрадкой по лицу, несильно, легонько так, и убегаю в другой кабинет на следующий урок. Почему? Ну а не благодарить же мне её! Не хватало, чтобы потом нас записали во влюблённую парочку. Ведь любовь – это для слабаков и слюнтяев, а девчонки нужны только для того, чтобы с ними воевать!
Воспоминания посыпались сквозь меня как вода через решето, по одному-два предложению на каждое событие, пока Светочка меня не остановила.
– Похоже, самым ярким является воспоминание с медведем, – говорит она.
– Ну да, – соглашаюсь я и тут же спрашиваю: – А почему вы так решили?
– Ты же заговорил о нём первым. Не хочешь снова побывать в тех событиях?
– Давайте, – соглашаюсь я, и она опять вводит меня в гипноз.
Я не предполагал необычностей. Конечно, не каждую минуту лесного приключения помнил мой мозг, но в общих чертах… ничего нового я не ожидал, а зря. Я снова прошёл через лес, снова встретил медведя, он плёлся по моим следам. Я думал, что уже не восприму смерть бурого попутчика так остро, как в детстве, ведь сейчас я вырос и знал, что зверь хотел меня съесть, только позже. Однако приближение смерти медведя в видениях заставляло сердце биться чаще, прошиб холодный пот.
(…эти ощущения пробиваются сквозь гипнотический сон…)
И вот я вижу, как пуля врезается в бурую шкуру, зверь ревёт, падает и умирает. Я обхватываю его вонючиепатлы и рыдаю. Охотники оттаскивают меня почти за ноги, вдалеке кричат мама и папа, но я не хочу оставлять мишку, быть может, он ещё жив. Сошедший со страниц сказок бурый ангел, единственный спутник в одиноком лесу.
Не знаю, что вновь меня так заводит, смерть медведя или собственные страдания, которые я вижу со стороны, но я просыпаюсь на кресле психотерапевта в слезах. И тут же смущённо их вытираю.
А Светочка хмурится.
– Это не то, – говорит она. – Не то, что я хотела узнать. Не думаю, что этот случай имеет причастность к говорящему Морю.
– Конечно, не имеет, – хриплым голосом заявляю я. В душе ещё играет смущение.
– Что ж, тогда до следующего раза, Никита.
– А чем мы будем заниматься в следующий раз? – серьёзно спрашиваю я.
– Ну там посмотрим.
Когда я возвращаюсь в палату, скользя тапочками по больничным коридорам, проносясь сквозь невнятицу голосов персонала и больных, мои руки ещё дрожат, а грусть трепещет в сердце как мотылёк в свете яркой садовой лампы.
Да, я всегда помнил лесное путешествие, хоть и не очень хорошо.
Да, я со временем убедился, что медведи хищники и едят людей.
Но один факт я давным-давно позабыл, не придавая ему значения, и только гипноз помог мне вспомнить каждый закоулок, каждый листочек дерева, а также и странность, которую мозг забыл, словно бракованную киноплёнку. И сейчас она лишь восторгала меня, пугала, печалила, всё сразу. Итог один: со мной что-то не так, и уже давно…
Тем летним днём в лесу медведь зарычал на меня лишь однажды. И подошёл так близко, что я слышал вонь его шкуры. И даже вошёл со мной в контакт. Влекомый то ли голодом, то ли пестротой, я остановился у кустов красной смородины. Какое-то время гроздья влекли меня, и я уже было шагнул к ним и протянул маленькую ладошку к ягодам, когда услышал слабый рык. Медведь неслышно приблизился ко мне справа…
Я оборачиваюсь и вижу морду зверя. Чёрный бугор носа морщится в оскале, золотистые глаза сверлят моё лицо. Я улыбаюсь и шлёпаю медведя по макушке, но не достаю и попадаю между глаз. Зверь не реагирует и лишь слабо рычит, а ведь мог отхватить мне руку по самое плечо.
Теряя интерес к попутчику, я снова смотрю на куст и протягиваю руку к налитым ягодам. И тогда медведь бодает меня в бок. Я падаю, утопаю руками в летнем бурьяне, но не злюсь. Стараюсь подняться на ноги. Зверь хватает меня зубами за футболку и какое-то время несёт. Я смеюсь.
Этот момент помнился и без гипноза. Охотники позже объясняли, медведь понёс меня к берлоге. А то, что он бросил меня через какое-то время – это лишь непостоянство дикой природы. Кто знает, что на уме у этих тварей.
И во всё это я верил. А что? Мне было пять-шесть. И про ягоды я забыл, мозг вымел эту информацию вон как ненужную. Дачи никогда у нас не было, я получал красную смородину с рынка, когда родители решали летом наварить компот.
А когда на уроках природоведения в первом классе нам впервые показали картинку с волчьими ягодами, я подумал, что где-то уже их видел.
***
На последующих беседах Светочка не вводила меня в гипноз, но мне она по-прежнему нравилась. Мы болтали. Обо всём. Чаще всего о школе, о событиях, произошедших не так давно. И всякий раз она внезапно обрывала наш диалог словами: до следующей встречи, Никита.
В кабинет психотерапевта я нёсся как угорелый, готовый проводить там хоть весь день. Пожалуй, нашёлся первый взрослый человек, которому можно было доверять.
А может, я влюбился? Тьфу. Что за бредни. Девчонки нужны только для того, чтобы с ними воевать. А Светочка – не девчонка. Она уже взрослый врач и просто такая же ласковая, как и мама, только… чёрт, к маме у меня не было таких чувств.
Ну и фиг с ним. Мне просто нравится болтать с психиатром. Чего здесь дурного?
Обида на маму, которую я видел в больнице всего три раза, улеглась, и душа разыгралась. Иногда я позволял себе входить в контакт с другими ребятами, побегать по просторному коридору. В больнице всегда много дел: то к врачу сходить, то медсестре помочь в наклеивании ярлычков на баночки для анализов, то телевизор посмотреть. В игровой большинство игр не представляли интереса, в карточных обязательно не хватало пары-тройки изображений, в конструкторах отсутствовали нужные детали, однако мне приглянулась игрушка, где приходилось по лабиринту выводить шарик. Да и простые карточные игры тоже пришлись в тему. У половины отделения имелась стандартная колода: тридцать шесть бессмертных скрижалей против скучного времени. Как ни странно, в дурачка я играл в основном с девчонками. Две из них, Ленка и Ирка, оказались симпатичными. Я не влюбился, нет, упаси бог. Просто с ними воевать не хотелось. А вот Андрей постоянно пропадал в девчачьей палате. Кажется, он нашёл там какую-то рыжую Юльку и даже целовался с ней. Вот он – предатель всего мальчишеского сообщества!
Как-то после темноты они собрались в той палате, а она была большой, на восемь человек, и стали играть на раздевание. Даже мальчишки младше меня. Мне Булочка сказал, и я громко хохотал.
– Пойдёшь играть с ними? – ржал в ответ толстомясый.
– Вот сам и иди, – хохотал я, хотя…
Смехом я пытался подавить желание присоединиться к игрокам.
Вот так проходят больничные будни, но…
***
Я стою на пороге кабинета Светочки. Ещё не знаю, что это в последний раз. В углу вижу камеру.
– О, сегодня опять полетаем? – весело спрашиваю я, скидываю тапочки и беспардонно прыгаю в кресло.
– Да-да, – улыбается Светочка. Сегодня её волосы заплетены в шишку, как у моей мамы. Зря, распущенные, они шли ей больше. Так и хотелось их коснуться.
Цыц, Никита! Цыц! Она не твоя мама!
– О чём будем говорить сегодня? – спрашиваю я.
Светочка откидывается на спинку стула, смотрит прямо на меня, и произносит:
– Мы ни разу не говорили о твоём отце. Ты уже много рассказал о матери, а вот о папе.
Я хмурюсь.
– А что о нём говорить. Я плохо его помню. Мне почти исполнилось семь, когда он… его не стало.
– Ты помнишь его лицо?
– Конечно, – киваю я. – У нас очень много фотографий…
– Ты помнишь его только по фотографиям, или и в реальности? – спрашивает Светочка.
– Ну как. И так, и так, – жму плечами.
– Тебе легко говорить об отце?
– Ну… так же, как и про всё остальное, о чём мы говорили до этого, – отвечаю я.
– Ты можешь мне рассказать об отце? Какие-нибудь воспоминания о его действиях остались?
– Он был добрым, – тут же отвечаю я. – Любил говорить. Один раз, когда мы купались на реке, там играла музыка. Уже темно было. Я помню, стою и танцую, а он…
– Принёс тебе чупа-чупс, – перебивает меня Светочка.
– Да! – радостно отвечаю я.
– А ещё какие-нибудь моменты с ним помнишь?
Я задумываюсь. В голову ничего не идёт.
– Тот же день, когда ты заблудился в лесу. Ты помнишь, как вы отдыхали? Что делал папа?
– Ну что он делал. То, что обычно на отдыхе, – жму плечами я. – Расстилал полянку, доставал всякие вкусности. Мячик. Мы там играли.
– Ты сильно грустил, когда он умер?
Я хмурюсь и пытаюсь вспомнить.
– Всё так туманно, – отвечаю. – Я был очень маленьким и не понимал, наверное. Я, по-моему, даже не плакал.
– Семь лет, это не маленький.
– Шесть, – парирую я.
– Да, но ты заблудился в лесу, когда тебе было пять, и как раз это ты помнишь очень хорошо. Если тебе не сложно, расскажи о смерти отца. Как он умер, ходил ли ты на могилу?
Я задумываюсь.
– Хорошо помню, как он лежал в кровати, бледный и худой, – говорю. – А вот потом, как-то с мамой мы читали книжку, и ей позвонили. Она заплакала и тут же убежала, хлопнув дверью, оставив меня в квартире одного. Потом пришла бабушка. Так. Вот с тех дней как-то всё теряется. Помню какие-то картинки с похорон. Там стол, много еды, все наши родственники. К гробу меня не подводили, я вообще не видел отца после смерти. Первый раз на кладбище уехали мама и ещё какие-то родственники, а меня оставили в квартире, где мы готовили поминки. Но я помню, что потом посещал пару раз могилу. Ну, это в том возрасте. Посещаю-то я её до сих пор иногда.
– Когда ты приходишь на могилу отца, тебе грустно? – спросила Светочка.
– Сейчас нет, – отвечаю я, и тут же стыдливо отвожу глаза.
– Ничего страшного, – говорит она. – Твой папа умер в том возрасте, когда ты не понимал, сколько он для тебя значит, поэтому нечего стыдиться, что ты не испытываешь печали.
– Печаль есть, – тут же огрызаюсь я. – Но она какая-то… далёкая что ли.
– Понятно, – кивает доктор, и потом задумывается. Время течёт, а Светочка ни о чём не спрашивает. Уж не уснула ли, но нет. Вдруг в её глазах мелькает осмысленность, и она говорит:
– Постой. Ты говоришь, что твоей маме позвонили, и она убежала из квартиры, да?
– Ну да.
– А что ей сказали по телефону?
– Наверное, что папа умер, – пожимаю плечами я.
– Ты остался один на несколько часов. Вот об этих часах я и хочу с тобой поговорить.
Моё сердце царапает лапками слепое беспокойство. Я отрываюсь от спинки кресла, чтобы сменить центр тяжести и потираю ладоши.
– А о чём там можно говорить? – лепечу я, а лицо у Светочки сияет, будто она только что решила сложное уравнение.
– Ты же должен помнить это время, – говорит она. – Когда пришла бабушка?
– Через пару часов, – пожимаю плечами я.
