Тень ее жизни

Пилит Милу за погруженность в гаджеты и абсолютное невнимание к родителям и учебе.

И каждый раз убеждена, что поступает правильно, сообразно моменту. А как иначе?

– О проблемах своих задумалась? – чутко подмечает Пронин. – Я ведь знаю, что у тебя в семье не сладко. Это все потому, что мужик не поступает по-мужски, ты уж меня прости, Наденька. Но коли он терпит твои постоянные задержки на работе, и “коучерство” это вот, да еще и на три дня тебя отпустил в компании привлекательных коллег-мужчин…

Тут Пронин приосанивается.

– Значит, у самого либо мужские причиндалы усохли, либо он ими в другом месте пользуется. А со мной бы ты как баба расцвела!

Голос Олега становится тихим, вкрадчивым, он придвигается еще ближе и говорит шепотом, чтобы остальные не услышали, обдавая ушную раковину Нади мелкой влажной пылью слюны. В ноздри ей бьет запах прокисшего пота.

– Не знаю, по какой причине ты решил, будто можешь в таком тоне говорить о моем муже! – твердо, хоть и негромко заявляет она, а сама спиной и шеей чувствует, как навострили уши коллеги. Слышит пока что сдержанные любопытные шепотки и шиканье.

Вот же поганец, только слухов ей не хватало.

– Я не желаю продолжать ни этот разговор, ни твои домыслы.

И она отодвигается, насколько может.

Олег разочарованно вздыхает, сожалея, что глупая женщина сопротивляется своему счастью и озирается, выискивая для себя возможность покинуть место позора без ущерба для репутации Дон Жуана, которую он себе сам и сочинил.

– Михалыч! – его лицо озаряется улыбкой облегчения. Пронин машет рукой кому-то в хвосте салона.

– А я тебя, братуха, не сразу и заприметил. Ты уж прости, Наденька, мне надо с Арсением Михалычем по-мужски потрындеть.

Надежда откидывается на спинку кресла, прикрывает глаза. Ей нестерпимо хочется услышать кого-нибудь из своих.

Игоря?

Тут же вспоминаются спокойные, отстраненные глаза мужа. И Надя понимает, что даже если ему позвонит, они будут просто молчать в трубку, не найдя, о чем поговорить.

Дочку?

Они с ней поссорились, и у Нади эта ссора отзывалась болью, потому что обе наговорили друг другу всякой ерунды, а перед отъездом Мила хоть и пожелала ей удачи, но видно, что для порядка.

Надя держит в руке телефон, лезет в галерею. У нее не так много фото и видео. Только самые любимые.

Она открывает одно, из ранних, где малышка танцует.

По щеке Надежды бежит сентиментальная слеза. Надя хлюпает и решительно отыскивает в быстром наборе дочь. Нельзя расставаться на три дня, не помирившись. Она ведь сама ее учила, даже спать не ложиться, если на мамочку обижаешься, пока с ней не поговоришь. И они всегда трогательно беседовали и обнимались перед сном, прощая друг другу все-все. Даже то, за что обычно не просят прощения. А сейчас что?

Сейчас дочка выросла и стала чужой.

Гудки в трубке. Мила не слышит или не хочет говорить. До сих пор обижается?

Со вздохом Надя отбивает звонок и вновь пересматривает то самое видео. Несколько раз подряд.

Как же там, в моменте, было хорошо! Память чувств подсказывает все ощущения того дня. Уверенность в любви Игоря, в собственном нерушимом счастье, восторг от материнства.

Где это все?

Дорога навевает дрему, Надя в последний момент ловит выскальзывающий из пальцев смартфон, зевая.

И автобус сотрясается от мощного, все сминающего удара. Крики, боль и темнота.

***

– Мама пропала, – в глазах отца растерянность, которая пугает Рысю еще больше, чем даже смысл его слов.

– Это как? – не понимает девочка. – Абонент недоступен? Она предупреждала же вроде, что может на связь не выходить. Не в сети, или там свои уроки ведет и все типа того.

– Она не доехала до пансионата, – глухо поясняет Игорь, – и никто не доехал. Их автобус попал в аварию, съехал с обочины. Трое погибших, шестнадцать человек в больнице. Маму пока не причислили ни к тем, ни к другим.

– Что? – у Рыси не укладывается в голове.

У подростка все просто, есть она и другой мир где-то там, на задворках, где события происходят так, чтобы ей не мешать. Не отвлекать от игр с друзьями в сети, увлекательных переписок, которые гораздо интереснее тягомотины взрослых.

И в этом мире не могут пропадать родители, просто потому что они…

Ох…

Они – функция. Родители просто должны быть. Как само собой разумеющееся.

Впервые у Рыськи где-то между извилинами проскальзывает мысль: “А не зажралась ли ты, подруга?”

И тут же благополучно ускользает, не пойманная.

– Она же мне звонила! – торопливо вспоминает Рыся.

– Сегодня? – оживляется Игорь. В его воспаленных глазах появляется надежда.

Надежда… Надя… Как символично и жестоко звучит.

– Нет, – мотает головой девочка, – вчера.

– И что она сказала? – отец подскакивает к дочери в один прыжок, заглядывает в лицо ищущим взглядом, хватает за плечи.

– Я не ответила, – говорит девочка. И только сейчас осознает произошедшее. Ее лицо кривится по-детски. Губы дрожат.

– Я обижалась на нее и не ответила! А теперь она… не возьмет трубку? Что, если она умерла, пап?

У Игоря нет ответа на этот вопрос, ни для дочери, ни для себя.