скачать книгу бесплатно
– А нельзя ли, чтобы этот их агент явился для доклада, ну скажем, к ужину? Или завтра? – Пятаков последовал его примеру.
– Отставить разговорчики в строю… – уже сквозь дремоту пошутил его шеф.
За окном ярко светило октябрьское солнце, пытавшееся протиснуть в щели между плотными пастельными гардинами косые лучики света. На ветках деревьев истошно орали и ссорились воробьи. Где-то вдалеке кричали петухи, и корова, неторопливо бродившая по улице в поисках последнего клочка пожухлой травы, мычала и позвякивала своим колокольчиком.
Но все это нечаянных посетителей дома исправника теперь ничуть не беспокоило. Через пару минут из-за закрытой двери их комнаты уже слышался мерный раскатистый храп.
Глава V
К полудню доложили о появлении агента.
Молодой человек со светлыми стриженными «под горшок» волосами сидел в участке и, громко прихлебывая, пил чай, перекидываясь с другими посетителями прибаутками на ярком южнорусском диалекте. Азаревич даже невольно глянул через окошко на двор: не стоит ли там воз с сеном, с репой или с яблоками. Подобных сельских обывателей всегда можно было встретить на ярмарке, на площадях, в дешевых лавках. В полиции таких «молодцов» тоже всегда было достаточно: кого-то приглашали в участок как очевидца, кого-то приводили за бузотерство, а многие являлись и как жалобщики, так как обокрасть подобного бесхитростного простака для многих «щипачей»-карманников казалось просто делом чести. Впрочем, легким это тоже казалось только до того случая, как попадешься. Разговор будет короткий – долго говорить в деревнях не умеют.
Молодой человек, увидев исправника в компании Мышецкого, Азаревича и Пятакова, поднялся и лениво поплелся за ними в кабинет. Когда дверь закрылась, он остановился перед столом и вытянулся по стойке смирно.
– Садитесь, Медоедов, и докладывайте, – исправник указал на стул, и агент с видимым удовольствием сел. – Что у нас по застреленному поручику?
– Благодарствую, ваше благородие! Докладываю: в ночь на шестое октября в том трактире не присутствовал, – начал агент чистым, почти столичным выговором, – вел наблюдение за Зайчиком, своим подопечным, так сказать.
Исправник в ответ чуть заметно кивнул, и молодой человек продолжил:
– После обнаружения тела в комнате трактира получил приказание навести необходимые справки, – агент выдержал эффектную паузу, – и выяснил, что наши мазурики…
– Карманники, – поправил его исправник.
– Так точно-с, ваше благородие, карманники! Их было в ту ночь в этом трактире двое. Один закончил свои дела рано. Около полуночи вышел из трактира пасти… виноват, провожать какого-то заезжего купца. Вызнавать я у него ничего не стал, чтобы лишний раз глаза не мозолить. Стал искать второго. Это поляк по имени Ян Кунка. Он из заезжих: осенью-зимой в наших краях работает, среди местных трется. А летом по Крыму, так сказать, гастролирует.
– Вы разговаривали с ним?
– Сперва я зашел к местному скупщику краденого: мол, добычу принес. Портсигар военный взял под расписку в участке. Показал. Так на меня скупщик посмотрел! Портсигар не взял. Говорит, что с утра уже весь город про мертвого военного судачит, а тут я да пан Кунка у него с подозрительным товаром околачиваются, черти окаянные!
– Нашли карманника?
– Нашел, а то как же! Присвистнул ему: так, мол, и так, ходят тут нехорошие слухи, что пан своими мокрыми делами внимание фараонов к нашему трактиру привлекает. И с минуты на минуту могут пригласить люди добрые пана к Зайчику на аудиенцию, где нарежут его ломтями, как краковскую колбасу. Кунка – в панику. Он-то все понимает: неудивительно, что Зайчик в бешенстве. Этот трактир – его вотчина, он на карманников особо внимания не обращает, они ему дань платят, и все довольны. Но убийство – это же другое дело!
– Что говорит?
– Божится, что не убивал. Так передо мной оправдывался! Мол, у кого-то из военных, что в трактире были, в карманах пощупал, а чтоб убивать – нет, не убивал. Не было греха! Надеялся, что я перед Зайчиком его отмажу, ну, заступлюсь, то есть. А я ему: ступай-ка ты, мил человек, пока тебя наши не сцапали, в участок с повинной! Ежели чего знаешь – расскажи, если брал чего – отдай. Уж брать на себя вину в душегубстве аль запираться – это твоя забота. Но, как говорят, «господин дохтур в самоубивство не верят-с», а мокрое дело на себя кому-то взять придется. Город у нас тихий, тут нераскрытые убийства никому не нужны. И шкура у пана в полицейских казематах будет целее, чем на воле.
– А за себя-то не боитесь? Вдруг до Зайчика весть дойдет, что вы виновного не к нему доставили, пусть он и не приказывал, а в полицию! Раз – и четыре месяца внедрения в шайку насмарку! А то и, не приведи бог, чего-нибудь похуже!
– Будьте покойны, ваше благородие! Коль и донесут, то скажу, что рассудил: зачем уважаемому человеку такой мелкотой заниматься? На то мы есть, люди его, чтобы дело его беречь да добро его стеречь. Труп есть, подозреваемый теперь тоже есть, а показания и доказательства найдутся. Мол, явился поляк в участок, как миленький, все чин чинарем! Что отвели его в камеру, а я проследил, да заглянул к фараонам потом – шепнуть, что видел щипача в том трактире. Зайчику это по вкусу придется, он таких рисковых любит!
– Хорошая работа, Медоедов, – похвалил исправник.
– Недурно, – сказал Мышецкий, – но почему вы уверены, что этот поляк не убивал поручика?
– Да не тот это человек, – пожал плечами агент, – он просто мелкий воришка. Невзрачный такой. Ни в жисть ничего поперек слова Зайчика не сделает. Тихонечко сюда на постой осенью приезжает, у него тут и баба есть. Зайчику дань платит бесхитростно, не споря. Правил их не нарушает. Даже скупщика краденного, как появился здесь, ни разу не менял. Но глаз у него и слух хорошие, знает много. Вы потрясите его, потрясите!
Медоедов, щелкнув каблуком, кивнул прокурору с исправником и пошел к выходу. У двери он сразу ссутулился, зашаркал ногами, а затем в коридоре послышались его брань и прибаутки, теперь снова раскрашенные южнорусским переливчатым говором.
– Однако, – Мышецкий повернулся к Валентину Федоровичу, – крепко у вас тут все поставлено!
– Согласно указаниям из всех высших инстанций. Город потому и тихий, что все под контролем.
– Ну-с, тогда давайте возьмем в оборот этого Кунку. Времени мало!
Допрос трактирного карманника решили поручить исправнику и Азаревичу. Явно напуганного Кунку конвоиры почти втолкнули в кабинет. Тот неловко попятился к закрывшейся за ним двери. Его оцепеневший взгляд впился в Азаревича. Присутствие исправника, которого щипач знал в лицо, тоже не внушало особой радости: дело явно пахло жареным.
Азаревич рассматривал карманника с не меньшей внимательностью. Тот был невысоким, поджарым, с тонкими пальцами рук и на редкость некрасивым бледным лицом: маленькими, близко посаженными глазками, приплюснутым носом, тонкими, почти бесцветными губами и светлыми волосами, торчащими неровными пучками в разные стороны.
Кунка опустил глаза и произнес:
– Я сам пришел, пан исправник, заявить о собственной невиновности…
– Невиновные, голубчик, дома сидят и ничего засвидетельствовать в участке не торопятся, – возразил исправник. – Говорят, видели тебя ночью в трактире с убитым поручиком, а потом раз – и такая история! Так ты, коль знаешь что, выкладывай!
Кунка переминался с ноги на ногу. Волнение его было столь очевидным, что исправник нетерпеливо махнул полицейскому, стоявшему навытяжку у двери. Тот подхватил придвинутый к стене стул и поставил его рядом с задержанным.
Карманник испуганно поглядел на исправника, затем на стул, потом неслышно сел.
Все молчали.
Наконец Ян прошептал:
– Matka Boska! Я тут не при чем, панове! Мне уже угрожают всякими карами, а я чист! Ну да, были в трактире той ночью двое в военной форме, были, видел! Ближе к часу ночи сверху спустились. Они вина взяли белого и леща в сметане, да раков. Толковали о том, о сем: кто да где служил, кто откуда родом, да разные авантюры свои военные вспоминали. Посидели, посмеялись, потом в карты стали играть. Играли долго. Потом разошлись, а дальше и я ушел. Matka Boska! Я невиновен, вельможный пан!
– Подожди Пречистую Деву сюда приплетать! Описать обоих сможешь?
– Ну, один ко мне спиной все время сидел, его лица я не видел, только затылок его вихрастый помню. А другой – на вид обыкновенный: роста среднего, лет двадцати пяти, усы, коротко подстрижен. Очень нервничал, как в карты кончили играть. Видать, проиграл много!
Карманник почесал лоб ладонью и добавил:
– Когда я уже выходил, он бокал опрокинул и разбил. Попытался осколок из тарелки вынуть, да так неудачно, что порезался…
Валентин Федорович потер руки и обратился к полицейскому у двери:
– Прервемся! Пошлите срочно за доктором, и пусть он покажет этому голубчику тело погибшего. А потом с опознания сюда! Мигом!
Яна Кунку увели.
Когда он снова появился в кабинете исправника, он был смертельно бледен, кожа его казалась прозрачной, а пересохшие губы стали синюшного цвета. Он, не спрашивая разрешения, плюхнулся на стул и обмяк.
Азаревич налил ему стакан воды.
Карманник, с трудом сделав пару глотков, выдохнул:
– Он это…
– Который? – уточнил исправник.
– Ну, который ко мне лицом сидел и руку порезал.
– А второй? Как выглядел второй?!
– Не видел, милостивый пан! – губы Кунки задрожали. – Есусом Христусом клянусь, не видел я его! Только затылок и спину. Потом он вышел, видимо, освежиться… А этот, – щипач указал пальцем в пол, – остался за столом вино допивать.
– А ты, значит, к нему! Подпоил, до комнаты проводил, – исправник вдруг повысил голос, – а там попытался что-то у него украсть, а он тебя за руку поймал? Схватил, поволок было к двери, в околоток тащить, а ты – за его пистолет и дуло ему в висок? А потом куда сбежал? На черную лестницу? В окно? Куда? Говори! Так было? Так?! Отвечай, стервец!!
Кунка втянул голову в плечи и зажал уши ладонями:
– Нет! Нет!! Я не убивал! Не убивал я!
Азаревич молча выжидал. Он не мог прямо, в лоб, спросить карманника об упомянутых Медоедовым вещах с тела убитого. Таким вопросом он опасался раскрыть личность полицейского агента, поставив под угрозу выполняемую тем операцию и его жизнь.
– Пан Кунка, – подал наконец голос воролов, – мы сюда вас не приглашали. Вы явились сами, по своей воле, и все время твердите, что вы здесь не при чем. Но с чего такая прыть? Значит, вы все же в этом деле как-то замешаны?
– Да, ваше превосходительство, да! То есть, нет! Нет, я пальцем никого не тронул! Но, – карманник перевел дух и вдруг ухмыльнулся, – я у кавалериста этого кое-что увел.
Он опустил руку куда-то в подкладку потертого сюртука и вытащил маленькие серебряные часы на цепочке.
– Откуда это у вас?
– Грешен! Работа у меня такая! – Кунка пожал плечами, протягивая часы исправнику. – Пока этот военный заливал свой проигрыш, стал я мимо столиков к выходу пробираться. И вдруг я так неудачно его стол толкнул, что стакан у него возьми и опрокинься! Об тарелку раз – и вдребезги! Он стал осколки собирать да порезался! Уж я так извинялся, что пана так неделикатно побеспокоил, так извинялся! И салфеткой пальцы ему помог замотать, и выпивку ему еще предлагал! Только он отказался…
– И в этот момент часы у него и вытащили?
– Да, досточтимый пан!
– Только это взяли?
– Да. У него в кармане еще какие-то бумаги были, но мне ведь документы ни к чему! Я свое дело сделал и ушел, и он еще живой был, понимаете? Живой! И трактирщик видел, как я уходил, и еще сидели гости. И больше я его не видел. В краже признаюсь, но в смерти его – нет, не виновен!
– Вы уже пытались сбыть часы? – спросил Азаревич.
– Пытался, но мой человек не взял. Дескать, риск большой, весь город уже говорит о трупе в трактире, но, так и быть, возьму за десять целковых. Холера! Жадный пес! Захотел задарма хорошую вещь! Не выйдет! Решил: вот пойду к ювелиру, пусть буквы зашлифует. Потом – в тайник, а летом в Крыму продам! И не за гроши…
– Увести его, – махнул рукой исправник.
Когда Кунку увели, он взял часы со стола, в задумчивости покачал их на цепочке, словно маятник, и протянул Азаревичу:
– Ну что же, Петр Александрович, берите ваш улов. Но все-таки жаль, что этого паршивца не заинтересовали бумаги!
– Ничего! Бывает, что и вещи могут кое-что поведать о своих хозяевах.
Азаревич повертел трофей в руках, а потом со щелчком открыл крышку часов. На ее внутренней стороне блестели изящно выгравированные строки:
В Благовещенске далеком
Вспоминайте обо мне…
Глава VI
– Согласитесь, Петр Александрович, весьма досадно, что девицы нынче не оставляют на память женихам более подробных посвящений! В моде загадочность, недосказанность, намеки, маневры словами и молчанием, позами и жестами. Не любовь, а война просто! Нет чтобы написать: «Милый моему сердцу Николай Павлович Александров из Тарусского уезда Калужской губернии! Не забывайте юную девицу Надежду Ивановну Сироткину, что живет в соседней с вами усадьбе Сафьяново»! Вот тогда мы бы знали уже намного больше, чем сейчас! М-м-м, как вам угощение? – Мышецкий вилкой ковырнул рака и с хрустом отделил его большую красную клешню.
Завсегдатаи трактира, перешептываясь, с интересом посматривали на двух чужаков, сидящих за «тем самым» столом, где несколькими ночами ранее ужинали ныне мертвый поручик со своим спутником.
– Благодарю, очень недурно! Некая неизвестная нам Надежда Ивановна, боюсь, не получала рекомендаций и циркуляров на этот счет, иначе она не преминула бы ими воспользоваться. Однако все же эта особа, которую мы не имеем чести знать, сама того не подозревая, оказала нам неоценимую помощь, – Азаревич ухмыльнулся и наполнил два хрустальных бокала светлым пивом.
Мышецкий покрутил свой бокал, задумчиво рассматривая янтарный напиток в свете свечи:
– Я все думаю о нашем поручике: не так давно он сидел здесь же, пил вино, играл в карты, наверное, замышлял что-то в своем будущем, чем-то увлекался, кого-то любил, чем-то дышал, наконец! Был человек и вдруг нет, и даже от имени его не осталось и следа. И ни родных, ни близких его не найти, и даже помянуть его некому. Вот только нам, совершенно чужим ему людям. И остался от него лишь мешок из кожи да костей, да и тот с каждым часом все больше по швам расползается. Хрупок человек, ничтожен, а все туда же – царь природы! Покоритель мира! Как бы зазнайство человечества однажды его же и не сгубило…
Выпили, не чокаясь.
– Как вы думаете, Алексей Васильевич, – спросил Азаревич, – это наш след?
– Может, да, а может, и нет. Нужно попробовать размотать эту ниточку. Это единственное, что пока нам остается. Если этот путь окажется ложным, то останется только ждать следующего самоубийства какой-нибудь очередной актрисы перед очередной премьерой. А вот если нет, то возможно взять нашего зверя до следующего трагического эпизода. Нужно, нужно ехать в Благовещенск!
– Но что делать в Благовещенске без имени, под которым теперь прячется наш неприятель?
– Имя мы, конечно, будем искать. Я распорядился, чтобы для опознания сделали несколько фотографических снимков лица и тела погибшего. Постараемся выяснить, кем на самом деле был этот поручик. Однако вряд ли девица, которой он перестанет отвечать на письма, пойдет в полицию. Родители, если они живы и ждут от него весточки, тоже хватятся не скоро. Кто-то из знакомых в Благовещенске, кто узнал бы вновь прибывшего офицера в лицо, заподозрил неладное и обратился бы туда, куда следует? Нет, это слишком уж хорошо, чтобы стать правдой! Возить антрепренера театра уже бесполезно: для него все военные теперь на одно лицо. У вас он стушевался, мне тоже не смог дать никакого внятного ответа, да и сам вдобавок чуть не рухнул в обморок. А время идет, и память его не проясняется, а воображение лишь дорисовывает недостающие подробности, запомнить которые при мимолетной встрече просто невозможно.
Он вздохнул и замолчал.
Половой принес большой поднос и поставил на стол блюдо с телячьими почками в сметане, глиняную миску с солеными грибами и миниатюрную расписную тарелочку с диковинными французскими корнишонами.
Мышецкий взял со стола салфетку:
– Мой бог, какие деликатесы! Я, откровенно говоря, иногда удивляюсь собственному чувству голода или ознобу, если промочу ноги; мне кажется, что мне проще считать себя чем-то вроде арифмометра, который нужно только вовремя чистить да смазывать.
Он заправил салфетку за воротник и продолжил:
– Ну да мы не об этом! С очевидцами нам не повезло. Хотя, надо признаться, я никогда не делаю ставку на очевидцев. Память человеческая дорисовывает события так изящно и причудливо, что человек сам никогда не знает, что он действительно видел, а что ему просто показалось. Особенно в случае, если приходится вспоминать о вещах, на которые не обращаешь внимания осознанно. Если мы с вами, Петр Александрович, пройдем отсюда, от трактира до полицейского участка, а потом опишем нашу прогулку со всеми подробностями на бумаге, то это будут два совершенно непохожих друг на друга рассказа. А если мы сделаем это через неделю? Да что тут говорить…
– Согласен. Антрепренер мне скорее будет обузой, да и его появление в городе, если мы все же на верном пути, может спугнуть нужную нам фигуру. Итак, в Благовещенск я еду один.
– Почему один? Я намерен дать вам ординарца. Как вам наш сверхштатный околоточный надзиратель Пятаков? Он давно у меня на примете.
– В деле он хорош. Мне может понадобиться его помощь, не исключено, что даже оружием. Да и лишние глаза и уши совсем не помешают.
– Именно. Я думаю, вам стоит прибыть в Благовещенск одновременно, но не вместе. Я похлопочу, чтобы его разместили у местного армейского начальства. Пусть он изучит документы, выяснит, кто и когда прибыл в полк, где служил до этого – в общем, поищет там. Вас же нужно будет устроить на постой вместе с подозреваемыми – с теми, кто прибудет в расположение части позже девятого-десятого октября, и кого в полку знать не будут. Полагаю, одним подозреваемым мы не обойдемся.
– Я попрошу мне тоже выправить документы поручика. Я, конечно, постарше буду, не совсем мне этот чин по возрасту, ну да военная карьера может изобиловать и не такими пируэтами. Никого это удивить не должно.
– Хорошо, – Мышецкий наблюдал, как пенная струя вновь наполняет его бокал. – Но тут у вас сложность другого рода будет…
Азаревич поднял на прокурора вопросительный взгляд.
