скачать книгу бесплатно
Какое нетерпение появляется за столом у детишек. Да что там детишки: взрослые и те еле сдерживают выступившие слюнки, когда на стол ставится огромный, только что вытащенный из холодного погреба и потому запотевший от зноя полосатый красавец.
– Пап, ну режьте же! Сил никаких нет, так хочется попробовать! – тетки мои от нетерпения ерзают на стульях. Дед не спешит. Он старательно вытирает тряпочкой кухонный нож. Нюхает его: не осталось ли каких запахов, и со словами:
– Ну, чи кавун, чи редька? – одним движением руки ловко вскрывает плод, срезав его макушку. Кожура трещит под лезвием и колется. Кажется, арбуз сам с нетерпением ждет этого момента, чтобы отдать людям все то, что так долго растил он и берег на жарких бахчах Прикаспия, лежа на боку в песчаной грядке.
– Кавун. Кавун…
Дед поднимает срезанную крышку, обнажая ярко-красную, непередаваемого цвета, присущую одному только этому плоду внутренность с многочисленными черными глазками. – Кавун, кавун, – подхватывают все за столом.
– Ух ты, вот так кавун! – вырывается у меня еле сдерживаемый вопль восторга.
Всем становится весело и радостно, оттого что первый в этом году арбуз оказался таким удачным, в меру спелым и очень сладким. Последнее я уже успеваю узнать, ложкой выхватив мякоть из срезанной макушки.
Но самое интересное происходит сейчас, конечно, на Волге. Арбузы везут в город на баржах снизу из Астрахани. Берег в несколько дней преображается, готовясь к приемке драгоценного груза. Прямо по песку от самой воды настилают трапы из длинных досок, редко сколоченных поперечинами. Трапы тянутся до ворот забора, сбитого тоже только сейчас. Забор огораживает часть берега, где будут сложены арбузы. Подготовлены сходни, готовые перекинуться на борт судна.
И вот первая баржа, беременная астраханским урожаем, подваливает, насколько позволяет глубина, к берегу. Гремят цепи якорей, и судно, успокоенное и застывшее, чуть покачивается на волжской волне. Между ним и берегом остается полоска воды, над которой и повисают сходни.
Подрядившиеся грузчики выстраиваются цепочкой от борта баржи до самых ворот и за ворота, внутри ограды. Разговаривают громко. Спорят из-за места. Никому неохота торчать на повисших над водой сходнях, один конец которых задран на высокий борт, а другой – лежит внизу на песке. Бранятся из-за чего-то с бригадиром, подшучивают друг над дружкой, и все это пересыпают обильным, но беззлобной матерком.
Но вот в воздухе мелькает из рук в руки первый арбуз, за ним – второй, третий… И разгрузка начинается. Ритм работы таков, что зевать не приходится. Стоит чуть отвлечься, и арбуз падает в воду, колется о трапы или откатывается по песку в сторону. И тут уж на него набрасывается ватага ребятишек, считающих упавший плод своей законной добычей.
Окрики и ругань бригадира, затрещины, которые он щедро раздает во все стороны, пытаясь вернуть пропажу, не помогают. Грузчики смеются, наблюдая за его войной с пацанами, и нет-нет да и нарочно подбрасывают им очередное лакомство. Начинается куча-мала. Десятка полтора-два ребятишек только и ждут того момента, что¬бы завладеть нечаянной добычей.
Разве что на первый взгляд куча-мала кажется беспорядочным сплетением ребячьих тел. Более же внимательный наблюдатель сможет понять определенный порядок и кое-какую систему во всех действиях участников этого далеко не безобидного предприятия.
Сегодняшнюю свалку можно разбить на три основные компании, каждая из которых старается, и это понятно, только для себя.
Действия любого участника строго выверены. То ли он прикрывает своего «основного», помогая ему пробиться к арбузу, то ли «пасет» кого-то из команды противника, мешая тому подобраться к добыче. Словом, это подобие какого-то соревнования в совершенно необычном фантастическом виде спорта (http://www.proza.ru/2014/01/07/864), требующем от участников определенного навыка, физической сноровки и умения хорошо поработать локтями, а зачастую и кулаками.
Слабому тут нет места. И если ты боишься набить шишку или ободрать коленки, в кучу тебе лучше не лезть. Сиди и глотай слюни в сторонке, пока твои друзья будут делить этот нелегко доставшийся им приз. Может, повезет, и кто-то захочет с тобой поделиться своей долей… Или уж жди несколько дней, пока арбузы не поступят в продажу, и мамочка не купит своему сыночку арбузик на сладкое. Только не забудь, деточка, прежде вымыть ручки и почистить ногти. Да смотри, кисонька, не ешь больше двух кусочков и не забывай выплевывать семечки, не дай Бог животик расстроится.
Но такой народ в это время на берегу обычно не появляется.
Сегодня мы с друзьями припоздали и потому стоим в сторонке, наблюдая за всем, что происходит на разгрузке.
Велико желание попытать счастья в куче-мале, но кидаться в нее нашими малыми силами, очертя голову, смысла мало.
– Погодь чуток, успеешь еще по шее словить, – роняет Волоха, видя мое нетерпение. – Гляди, че делается, и близко к арбузу подлезть не дадут. Мигом накостыляют.
Куча-мала сегодня действительно необычно велика. Через секунду мы понимаем, что борьба идет не за один, а, по меньшей мере, за пять арбузов.
Случилось так, что ребятам досталось сразу несколько скатившихся с перегруженной баржи плодов. И в свалку кинулась вся пацанва, собравшаяся на берегу, поживиться нечаянной и редкой удачей.
Неожиданно изо всей этой неразберихи с самого низу, откуда-то из-под ног, появляется взлохмаченная голова со знакомым нам лицом и свежей царапиной через всю щеку. Это Славка с Того Двора, что против ворот Бабушкиного Взвоза. Он делает отчаянные попытки выбраться, но ему это плохо удается. Видно, кто-то крепко держит его за ноги. Рот Славки беззвучно открывается, пытаясь что-то выкрикнуть в нашу сторону. Не слыша ни слова, мы все же сразу бросаемся к нему. Без переводчика ясно, что парню туго приходится, и одному ему вряд ли удастся выкарабкаться наружу.
Толян пытается стащить взгромоздившегося на Славку пацана, Волоха отжимает другого, расширяя щель, из которой торчит Славкина голова, а я, вцепившись в Славкины плечи, что есть силы тяну на себя.
– Руками, руками помогай! – кричу я, удивляясь его бездействию.
– Тяни, давай, умник, – выпучив глаза от натуги, в ответ хрипит Славка. И я вижу, что руками он, оказывается, крепко прижимает к себе арбуз, спиной и коленками прикрывая добычу от остальных соперников.
Друзья мои, видно, тоже заметили это и, не обращая внимания на обильные со всех сторон пинки и тычки, подхватывают под руки вконец обессилевшего Славку и буквально, как морковку из грядки, выдергивают его из кучи-малы вместе с арбузом.
В последний момент кто-то пытается удержать Славку за ногу, но тут же получает по рукам, и Славка, наконец-то, освобожден. Не мешкая ни секунды, мы отбегаем на порядочное расстояние от свалки и только тогда останавливаемся перевести дух.
– Ну дела! – Славка плюхается на песок, запрокинув голову и тяжело дыша. – Еще чуток и бросил бы я его к чертям собачьим, – он кивает на арбуз. – Вовремя вы подоспели.
Мы обстоятельно здороваемся, крепко, до боли в суставах, сжимая друг другу ладошки.
– Вас сколько тут? – как бы между прочим интересуется Волоха.
– А ниче арбузик, – будто не слышит Славка, вытирая тыльной стороной ладошки расцарапанную щеку.
– Килограммов на десять потянет, – он зачерпывает в горсть песку и тоненькой струйкой посыпает арбуз. Вдруг настороженно глянув в сторону кучи-малы, от которой отделилась компания человек в шесть, он неожиданно произносит:
– А нас тут – вы да я, вот и вся семья. Поэтому, братцы, давайте-ка по-быстрому сматываться. А то, я гляжу, вон те «шакалы», – он кивает в сторону компании, показавшейся ему подозрительной, – нацелились на наш арбуз.
Везде и всегда находятся охотники на чужом горбу в рай въехать. А уж на берегу таких предостаточно. Их тут называют «шакалами». В свалку они не лезут, но крутятся рядом. И стоит чуть зазеваться счастливчику, удачно выбравшемуся из кучи-малы, плакал твой арбузик, только его и видели. Непременно выбьют из рук, и пиши пропало, ежели за твоей спиной не стоит крепкая компания, готовая отстаивать добычу.
Но этот подлый народец достаточно хитер и, выбирая свою жертву, точно и наверняка прикидывает соотношение сил. Вот и сейчас, видя, что нас всего четверо, «шакалье» решило легко поживиться. А потому, прихватив нелегко доставшийся Славке арбуз, мы быстро карабкаемся вверх по откосу к парапету, за которым выстроились торговые ряды с многочисленными промтоварными и продуктовыми магазинчиками, с павильонами для пива и ларьками для газировки, с закусочными и парикмахерскими, Все это выстроено из дерева, выкрашено в голубой или кастрюльно-зеленый цвет, тесно прижато друг к другу и переполнено разношерстным людом – обычная картина всякой набережной большого волжского города.
Исстари матушка-Волга кормила вокруг себя великое множество народу. Деды и прадеды теперешних горожан гуляли с ватагами вольных людей по волжской волне, не считая большим грехом при случае пошерстить зазевавшегося купчишку; хаживали с бечевой, поднимая с низовьев тяжело груженные южным товаром баржи; нанимались в кабалу на путину к местным богатеям и гибли, и пухли с голоду, добывая им коренную белужину, севрюжку, осетра со стерлядкой, и отсюда же, с Волги, уходили по этапу, гремя «железами», в далекую сибирскую каторгу закованные, но не сломленные люди. Сей вольный дух до наших пор остался жив на Волге, и в летнюю пору по берегам ее и на набережных больших и малых городов собираются на сезонные работы внуки и правнуки тех волжан. Это они разгружают тысячепудовые баржи арбузов и хлеба, шутя вскидывая на плечи неподъемные с виду мешки, и ночами разжигают на островах и плесах свои рыбачьи костры, это они спускают по течению километровые связки плотов, это они стоят за штурвалами белоснежных теплоходов и прокопченных буксирчиков, беспрерывно бороздящих волжскую воду.
На сегодня выпал базарный день, и набережная запружена народом. Сотни и сотни людей съезжаются по воде с окрестных деревень и сел на многочисленные рынки города. Самый близкий к берегу, а потому и самый удобный – Пеший рынок, или Пешка, как его запросто называют горожане. Туда-то по раннему утру и устремляется с первых рейсовых трамвайчиков многочисленный народишко со своим товаром. Удачно поторговав с утра свежей убоинкой, овощами и зеленью, а может, выгодно сбыв с оглядкой запрещенный для лова и потому редкий теперь малосольный балычок или, того лучше, жировую икорку, торговый люд спешит сюда на набережную Волги, чтобы до отхода своего пароходика пробежаться по окрестным магазинам и прикупить городского товару. Отрез ли ситца, новую обувку ребятишкам, нарядный платок для хозяйки и уж, конечно, городского калача фабричной стружкинской выпечки.
Славен во всем Поволжье наш местный калач. Высок и пышен, и на вкус хорош. Хоть с молоком, а хоть и так – всухомятку.
Люди спешат, нагруженные мешками и сумками, из которых свисают связки баранок, торчат витые, посыпанные маком халы, выглядывают румяные верхушки непременного калача, а также многочисленные свертки и коробки с обновками.
Велик летний день, да дел еще больше. И как ни крутись, а, глядь, вечером и то не успел, и это не сделал. А когда-то еще окажешься в городе! Потому и бежит народишко, торопится взад и вперед по набережной.
Вот сюда, в самую гущу хлопотливого люда, и ныряем мы с друзьями, спасая добычу от завистливого «шакалья». Сверкая пятками, заворачиваем за ларек, потом – за магазин, прошмыгиваем в узкий проход между пивнушкой и столовой и, наконец, останавливаемся возле каких-то сваленных ящиков на задах магазина. И только тут, переведя дух, начинаем разговор:
– Ты что же, один что ли на берегу был? – присев на корточки, задает первым вопрос Толян.
– Ага. Я пришел, а наших никого. Видно, на пляж махнули.
– Как же ты один в кучу-малу не побоялся? – удивляюсь я. – Одному там делать нечего. Задавят без подмоги.
– А че бояться? – Славка гордо выпячивает грудь. – Вишь, не задавили. Одному даже бывает сподручнее. Да нет, шучу… – Он перестал задаваться и заговорил нормально. – Чего уж там? Я б один ни в жизнь не полез. Только случай больно заманчивый вышел. Когда все в кучу свалились, я в стороне стоял. Из-за того, что арбузов было несколько, неразбериха началась. И один – к самому краю выкатился, чуть не к моим ногам. Обидно было упускать такой момент. Я и нырнул за ним. Правда, я раньше заметил, что вы идете. Хорошо еще отделался, только щеку вот попортили: до сих пор кровь идет.
Волоха, оглядевшись по сторонам, подошел к высокому забору, где густо росла трава, сорвал листок подорожника.
– На-ка, плюнь на него, – протянул его Славке.
– С чего это? – не понял тот.
– Давай-давай, не боись, – поддержал Толян друга. – Парень дело говорит. Вмиг кровь остановит, я всегда так лечу болячки.
Волоха размазал пальцем слюну по листку и протянул Славке:
– Прилепи к царапине, враз поможет. Проверено уже.
Славка пришлепнул листок к щеке и больше не обращал на нее никакого внимания.
– Ну че? Раскокаем, что ли? – он катнул босой ногой арбуз.
– А че ж, на него смотреть, что ли? – начал было я, но получив от Волохи незаметный толчок в спину, захлопнул рот на полуслове.
– Смотри, ты – хозяин, тебе и решать, – глядя куда-то в сторону, лениво произнес Толян и незаметно сглотнул предательские слюнки.
– Да. Ты уж сам как хочешь, так и делай, – Волоха ловко подхватил пальцами ноги с земли камешек и ногой же швырнул его в забор.
– Ну вот я и решаю, – Славка взял арбуз и тюкнул его о залатанную и вновь на латке дырявую коленку. Но ничего не произошло. Арбуз остался целым, только откуда-то изнутри отозвался глухим и, казалось, обиженным гулом:
– Да такого великана враз не расшибешь. Только мякоть внутри отобьем. – Славка положил арбуз на землю. – Чем бы его разрезать? Ножа ни у кого нет?
Конечно же, как назло, в карманах ни у кого не нашлось ничего подходящего. Я увидел в заборе забитый наполовину здоровенный гвоздь и, обрадованный возможностью внести свою собственную лепту в общее дело, кинулся к нему, опасаясь, что гвоздь из забора так просто не вылезет. К моей великой радости, он легко выскочил из трухлявой доски:
– Вот, подойдет? Правда, ржавый.
– Сойдет с горчинкой, – ответил Славка. – Нам лишь бы канавку прокорябать, а там мы его руками разломим.
– Ты по полоскам черти. Ровнее будет, – посоветовал Толян. – На каждый кусок получается шесть полосок. Я посчитал уже.
– Ну ты даешь. Когда успел? – поразился Славка.
– А сразу, как пришли. Я еще тогда знал, что делить будем. Ну и прикинул. Славка хмыкнул:
– Откуда знал? Что у меня на лбу написано, что ли?
– А че тут знать? Домой ты его не понесешь, так? Начнут расспрашивать, где взял, да кто дал. Еще и ввалить могут. Так? И один ты его тайком есть не станешь. Не таковский. – Толян решил, что немного лести не помешает. – Вот я и прикинул, что непременно делиться с нами захочешь. И потом, – Толян скромно опустил глаза, – мы ж как-никак тоже в этом деле не лишние были.
– Это уж точно. – Славка во всю царапал арбуз, честно отсчитывая на каждую долю по шесть полосок.
Но съесть нам тот арбуз «шакалы» не дали. Выследили все-таки и налетели внезапно сзади, и смяли нас, увлеченных дележкой, и молотили вовсю кулаками, яростно сопротивлявшихся этой невиданной несправедливости, и в злости хлестали Славку, сумевшего все-таки выхватить у них арбуз и расколоть его о землю, и вывалять в пыли мякоть, чтоб не достался уж никому. Раз не нам, то и не врагам нашим.
И дубасили Волоху с Толяном, пытавшихся отстоять меня от троих насевших сверху пацанов. А потом скрученных в злобе и ярости заставляли есть нас грязную мякоть, размазывая по лицу куски разбитого арбуза, и пинали ногами.
Чем бы все это кончилось – неизвестно, если б не отбили нас вышедшие из магазина грузчики и не погнали «шакалов» матом и затрещинами прочь со двора.
Сколько лет прошло, а до сих пор, вспоминая этот случай, я ощущаю в себе слезы обиды от той первой в моей жизни великой несправедливости. Горькие слезы, что пришли уже потом, когда все кончилось, и мы остались одни. И только Славка, буйная голова, избитый больше всех нас за дерзость свою, смеялся и приговаривал:
– Плевали мы на них, хлопцы. С высокой крыши плевали.
Но почему-то от этих слов плакать хотелось еще больше.
Артист
Он появляется во дворе задолго до начала концерта, вместе с рабочими и костюмерами, реквизиторами и электриками, суетится, бегая со сцены к ящикам на машине и обратно, хлопочет возле своего громадного подрамника, пытается помочь рабочим, его собиравшим. Те сердятся, жалуются администратору.
– Лева, посидите в сторонке. Вы вносите суматоху, – говорит ему администратор, важный и толстый.
И Лева покорно садится на какой-нибудь ящик, но через секунду вскакивает, и все начинается сначала.
– Лева, я ведь вас убедительно просил, – вновь подходит толстяк, – вы что, хотите мне всех рабочих разогнать? Вы этой целью задались, да? Неужели вы думаете, что они хуже нас знают, что делать? Они собирают эту коробку по два раза на день. Так вы мне скажите, они знают, как ее собрать хуже вас?
– Я уже ушел. Я совершенно не вмешиваюсь. Конечно, они знают лучше. Но только вот тут в уголочке… А вдруг они забудут вставить шпильку в эту петлю? Тогда подрамник сразу не поставишь на место, и от этого пострадает номер.
– Лева, успокойтесь. Все будет в порядке. Вы же видите, что ваша шпилька уже на месте, – горячится администратор.
И актер уходит, оставляя поле боя толстяку, побежденный, но не успокоенный. Номер его в программе далеко не первый, и он спускается во двор подышать свежим воздухом и собраться.
– Здрасте, дядя Лева, – приветствуем мы его хором во дворе, потому что толстый администратор уже успел несколько раз выставить нас со сцены, где мы, путаясь под ногами, в предконцертной суматохе пытаемся помочь то электрикам поднести фонари, то радисту размотать шнуры от микрофона.
– Здравствуйте, здравствуйте, дети. Будем смотреть концерт, как обычно или что?
– Как обычно, – отвечает Толян на правах старого знакомого. – Только бы толстяк не заругался, а то обещал ухи надрать, если еще увидит на сцене.
– Ничего, я проведу, – улыбается дядя Лева. – Только майки непременно наденьте и отпроситесь у родителей.
– А ему можно? – тычет в меня пальцем Волоха. – Он теперь тут тоже живет.
У меня неприятно начинает сосать под ложечкой. А вдруг откажет? Но артист великодушен, и я вместе со всеми бегу мыть ноги и надевать майку.
Причесанные и обутые мы садимся на лавочку возле служебного входа Зеленого театра и терпеливо ждем дядю Леву. А тот, словно забыв о своем давешнем обещании, вышагивает по двору от сцены до колонки и обратно, что-то бормочет себе под нос, изредка помыкивая и погмыкивая. До нас долетают отдельные фразы его непонятной речи:
– На дворе трава, на траве дрова. Гм-гм-гм… – и снова: – На дворе трава, на траве дрова…
– Че это он? – хихикаю я, услышав первый раз его бормотанье. – Чокнутый, что ли?
– Тише ты, – почти без звука, одними губами шипит на меня Волоха, – сам ты чокнутый. Не видишь, готовится к выступлению. Артист ведь.
– Че к нему готовиться? Выходи да выступай, раз артист, – не понимаю я.
– Выступай, – передразнивает Волоха, возмущенный моим невежеством, – это тебе не закидушку забрасывать. Тут талант нужен, чтобы всем понравилось. Вот он и сосредотачивается, чтобы всем понравилось. Погоди, сам увидишь в концерте.
– Тихо вы оба, – вмешивается Толян, – помолчите, а то услышит, рассердится и не пустит. Тогда будете знать.
Но нас пускают, и мы, сидя в первом ряду, бешено хлопаем в ладоши вместе со всем зрительным залом.
– Только бы дождя не было, – беспокоится Волоха, – а то отменят, так и не посмотришь.
– Ладно, не каркай, – обрывает его Толян, – а то и правда польется.
Но дождем не пахнет, и занавес, наконец, открывается, и на сцену выходит толстый администратор с огромной в пол-лица улыбкой. Он хлопает в ладоши в ответ грохочущему залу, прижимает руки к груди, принимая приветствия зрителей и, наконец, объявляет о начале концерта.
И концерт начинается.
