История привлекательности. История телесной красоты от Ренессанса до наших дней

скачать книгу бесплатно

Во-первых, относительно косметики разошлись мнения мужчин и женщин: например, некоторые отцы и мужья считают, что, используя румяна, женщина хочет их «обмануть». Считалось, что женщина красит лицо, чтобы, соблазняя, избежать зависимости от опекуна, а это, в свою очередь, свидетельствует о ее желании пользоваться успехом у других мужчин и стремлении к свободе. Косметика, согласно убеждениям XVII века, угрожает авторитету мужчины: «и все старанья быть прекрасной направлены, увы, не на мужей»[455 - Moli?re (J.-B. Poquelin, dit). L’еcole des femmes (1662). Thе?tre complet. Paris: Garnier fr?res, s. d. P. 437. (Ср.: Мольер Ж.-Б. Школа жен / Пер. с фр. В. Гиппиуса.)]. Почтенного горожанина Горжибюса в «Смешных жеманницах» возмущает пристрастие его племянницы и дочери к ухаживающим средствам: «Негодницы со своей помадой, ей-ей, пустят меня по миру! Только и видишь, что яичные белки, девичье молоко и разные разности, – ума не приложу, на что им вся эта дрянь?»[456 - Idem. Les Prеcieuses Ridicules (1659). Thе?tre. Op. cit. P. 197. (Рус. пер. цит. по: Мольер Ж.-Б. Смешные жеманницы / Пер. с фр. Н. Яковлевой.)] А «господин де Ла Серр» в своем сочинении «Дамский будильник» выступил с обличительной речью против румян, с помощью которых женщины не только всячески «обманывают»[457 - Serre J. Pujet de la. Le Rеveille matin des dames. Paris, 1638. P. 8.], но предают своих наставников, мужей и родителей. Согласно сборнику «Модные слова» (Les Mots ? la mode) от 1693 года, молодому человеку достаточно было произнести единственную фразу «она накрашена»[458 - Les Mots ? la mode. Paris, 1693. P. 52.], чтобы «выказать свою неприязнь» к девушке. Итак, румяна как средство нарушения запрета соотносили с вызывающим поведением женщины.

Во-вторых, и это отчасти противоречит первому пункту, средства для улучшения внешности по-разному воспринимаются в контекстах частной и социальной жизни: если к их использованию для выхода в свет относятся терпимо, то в семейной жизни прихорашивание не поощряется, косметика принимается как средство создания определенной «видимости» на публике и отвергается как помеха «искренности» отношений в узком домашнем кругу. Это объясняет запрет на ношение мушек в доме, в присутствии близких людей и мужа. Четких правил пользования косметикой не существует, поэтому одни и те же предметы, используемые для улучшения красоты, могут оцениваться совершенно по-разному: как свидетельствующие об элегантности или, наоборот, вульгарности и даже склонности к разврату. Например, будучи в один из дней 1660 года в Голландии, Пипс мог сообщить, что обедавшие с ним женщины «с мушками» «выглядели очень милыми и очень модными»[459 - Pepys S. Op. cit. T. I. P. 117.]. А мог и признаться, что, будучи в 1667 году в Лондоне, он шел следом за дамой, показавшейся ему «девицей легкого поведения», поскольку ее «хорошенькое» лицо было «ярко накрашено»[460 - Ibid. T. II. P. 1090.]. Вместе с тем в том же году Пипс сообщает, что внезапно почувствовал «неприязнь» и даже «отвращение»[461 - Ibid. P. 991.] к близкой подруге, как только обнаружил, что та «красит лицо». В самом деле, в XVII веке любое упоминание о проституции сопровождается рассуждением о косметике и прикрасах. Например, Франсион, герой романа Шарля Сореля, без устали ругает «придворных дам, сплошь покрытых румянами и белилами и прибегающих ко всяким уловкам, чтоб приподнять свои дряблые груди»[462 - Sorel C. Histoire comique de Francion (1623) // Romanciers du XVII

si?cle. Paris, Gallimard, coll. «La Plеiade», 1958. P. 269. (Рус. пер. цит. по: Сорель Ш. Правдивое комическое жизнеописание Франсиона / Пер. Г. И. Ярхо.)].

В-третьих, отношение к косметике разделило людей на благочестивых и «сошедших с пути истинного». Разделение произошло в первой половине Великого века и было связано с Контрреформацией, упрочнением католицизма и его активным насаждением[463 - Landry J.-P. Le corps de la femme dans la littеrature fran?aise du XVII

si?cle // Le Corps de la femme: du blason ? la dissection mentale, actes du colloque, 18 novembre 1989, universitе de Lyon-III, «La littеrature religieuse». P. 33.]. Тогда же появились крайне резкие высказывания против «рукотворной красоты», в которых она сравнивалась с «трупом, смазанным мускусом» и «клоакой, благоухающей розовой водой»[464 - Binet E. Essai des merveilles de la nature. Paris, 1621. P. 564.]; развернулась полномасштабная «война за истину»[465 - Цит. по: J.-P. Landry. Op. cit. P. 37.] и против «идолов тщеславия», смешались имена и понятия: Вельзевул становится «Покровителем мушек»[466 - Ibid. P. 34.], символизирующим смерть, а пользование косметикой связывается со служением сатане. В хорошо изученной на сегодняшний день религиозной литературе начиная с 1620?х годов появляются тексты, посвященные «развязным девицам нашей эпохи»[467 - Juvernay P. Discours particulier contre les femmes dеbraillеes de ce temps. Paris, 1637. См. также: Boileau J. L’ Abus des nuditеs de gorge. Paris, 1675.], «зеркалам, служащим тщеславию светских дам»[468 - Bouvignes L. de. Le Miroir de la vanitе des femmes mondaines. Namur, 1675.], «изобличенной куртизанке»[469 - Anonyme. La Courtisane dеchiffrеe. Paris, 1642.], «описанию шулерских приемов галантных дам»[470 - Rolet L. S. Le Tableau des piperies des femmes mondaines. Paris, 1635. Pp. 29–30.], в которых последовательно и с некоторым остервенением излагается извращенное представление о румянах как о средстве сокрытия смерти, создающем иллюзорное препятствие на пути к неотвратимому разложению. «Грешницы с набеленными лицами»[471 - Ibid. P. 38.] наверняка забыли, что сами произошли от «отца-навоза и матери-гнили»[472 - Bouvignes L. de. Op. cit. P. 36.] и что самый мерзкий смрад исходит «оттуда, куда без мускуса не приблизишь носа»[473 - Binet E. Op. cit. P. 563.]. Используя подобные отталкивающие сравнения, контрреформаторы призывали к радикальному отказу от косметики и предавали ее анафеме[474 - См. также: Fintoni M. L’ingeno negato, l’immaginario antifemminile tra XVI e XVII secolo // Donne filosofia e cultura nel seicento, dir. P. Totaro. Roma: Consiglio nationale delle ricerche, 1999.]. К традиционной критике искусственного украшения лица и тела в XVII веке присоединяется мрачный пессимизм некоторых католиков.

Более того, во второй половине XVII века отказ от косметики расценивается как первый шаг «на пути к благочестию»: мадам де Тианж «больше не румянится и прячет грудь» с тех пор, как приняла «набожный вид»[475 - Sеvignеe (M. de Rabutin-Chantal, marquise de). Op. cit. T. I. P. 655.]; в 1673 году принцесса д’Аркур появляется «при дворе ненакрашенной», дабы со всей очевидностью продемонстрировать свое обращение к «вере и безграничную преданность ей»[476 - Ibid. P. 570.]. С отказом от косметики пришлось констатировать безрадостный факт: в естественном состоянии тело несовершенно. Лишенное прикрас лицо демонстрировало публике беспомощность плоти. Вместе с тем сделать вывод о том, что отказ от косметики был масштабным, не представляется возможным. Мадам де Севинье относится к поведению мадам де Тианж с иронией и подозрительностью и признается, что порой с трудом сдерживает смех, наблюдая за «благонамеренной»[477 - Ibid. P. 655.] святошей. Она напоминает, что опасно сводить догму к внешним проявлениям: «Ибо румяна – это закон и пророки: вся христианская вера держится на румянах»[478 - Ibid. P. 656.]. Мольер тоже иронизирует на этот счет в одной из реплик Тартюфа: «Прикройте грудь, чтоб я вас слушать мог»[479 - Moli?re (J.-B. Poquelin, dit). Le Tartuffe ou l’Imposteur (1669). Thе?tre. Op. cit. P. 669. Цит. в пер. М. Лозинского.], – которая по замыслу должна была вызывать улыбку, а вовсе не беспокойство у зрителя XVII столетия.

Нельзя сказать, что ужесточение религиозной критики косметических средств вовсе не оказало влияния на телесную эстетику. Например, Франсуа Фенелон в своем педагогическом трактате «О воспитании девиц» проявляет вполне религиозную суровость: он считает, что даже природная красота «вредна, за исключением тех случаев, когда она способствует удачному замужеству девушки»[480 - Fеnelon (F. de Solignac de la Mothe-). Traitе de l’еducation des filles. Paris: Klincsieck, 1994 (1?е изд., 1687). P. 82.]. Тем не менее большинство авторов нравственных назиданий рекомендуют следовать законам моды. Строгий Фортен де ла Огет, например, призывал детей к следующему: «Об одном тебя прошу: если решил привести в порядок голову, не увлекайся слишком тем, что снаружи, удели время и тому, что внутри»[481 - Hoguette P. Fortin de la. Testament ou Conseils fid?les d’un p?re ? ses enfants. Leyde, 1655 (1?е изд., 1648). P. 193.]; а в конце XVII века мадам де Ламбер в «Советах матери своей дочери» признавала «за молодыми особами» полное право на «туалеты» и «прочие предметы элегантности»[482 - Lambert (Anne-Thеr?se de Marguenat de Courcelles, marquise de). Avis d’une m?re ? sa fille // Cuvres. Paris, 1764 (1?е изд., XVII

si?cle). P. 152. (Рус. пер. см., напр.: Советы матери своей дочери, соч. госпожи маркизы де Ламберт; новое издание, с присовокуплением исторического предуведомления о сочинительнице, замечаний г-жи Дюфренуа и изречений Плутарха, Цицерона, и проч. СПб., 1834.)].

В целом назидательная литература никак не изменила практику пользования румянами и белилами. Например, на картине «Менины» Веласкеса[483 - Веласкес «Менины» (1656). Мадрид, музей Прадо.] 1656 года ярко накрашенные лица фрейлин составляют контраст с бледным лицом монахини на втором плане. На многих картинах XVII века, изображающих массовые сцены, отчетливо выделены «украшенные» лица женщин из высших классов общества[484 - См.: Andries L. Le Grand Livre des secrets, le colportage en France aux XVII

et XVIII

si?cles. Paris: Imago, 1994. P. 85, и Bout P. (1658–1719) «Ярмарка в деревне» (La Foire au village). Брюссель, Музей изящных искусств.]. Вместе с тем в сложившемся социальном климате законы морали проецируются на установившуюся практику. Логика эпохи классицизма, выработавшая свое отношение к искусственным украшениям тела, встречается здесь с традиционной критикой стремления выглядеть привлекательнее. Все это, однако, не помешало косметике прочно войти в обиход.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

КРАСОТА, ПОСТИГАЕМАЯ ЧУВСТВАМИ (XVIII ВЕК)

В XVIII веке возникает убеждение, что красоту можно постичь не разумом, а чувствами. Критерии красоты перестают быть абсолютными и становятся относительными. К 1754 году, когда выходит в свет трактат о красоте Антуана Ле Камю «Абдекер, или Искусство сохранения красоты», написанный в форме диалога между врачом и пациенткой[485 - Антуан Ле Камю (Antoine Le Camus, 1722–1772) – профессиональный врач, преподаватель медицинского факультета в Париже. «Абдекер, или Искусство сохранения красоты» (1754) повествует о юном враче Абдекере, следящем за здоровьем женщин в гареме константинопольского султана, и его безнадежной и опасной любви к прекрасной Фатиме, жемчужине сераля. Чтобы чаще видеться с возлюбленной, Абдекер убеждает султана в необходимости передать самой прекрасной женщине на свете свое знание секретов сохранения красоты. Так между Фатимой и Абдекером возникает диалог о красоте.], классические представления об эстетике тела уже в значительной мере обновились. Прежде всего изменились референции красоты: в системе восприятия прекрасного произошел переворот и главной точкой отсчета стало «чувство». На смену устаревшему идеалу совершенных телесных форм пришел идеал приземленный, основанный на субъективных оценках и вкусе. Ле Камю выдерживает свой трактат о красоте в описательном ключе. В центре повествования – эмоции и чувства главного героя Абдекера: «Никогда прежде его желания не достигали такой силы»[486 - Le Camus A. Abdeker, ou l’Art de conserver la beautе. Paris, 1774. T. I. P. 17.]. Никогда прежде телесная эстетика не находилась в столь тесной связи с проявлением чувств: округлые плечи, «созданные, чтобы покорить весь мир»[487 - Ibid. P. 15.], «тонкая талия, сулящая самые изысканные удовольствия»[488 - Ibid. P. 61.], миниатюрная стопа, способная свести с ума «даже самого холодного мужчину»[489 - Ibid. P. 90.]. Иными словами, красивым признается только то, что «сулит наслаждение»[490 - Ibid. P. 15. См. также: Farge A. Jeu des esprits et des corps au XVIII

si?cle // Sеduction et sociеtеs, approches historiques, dir. C. Dauphin et A. Farge. Paris: Seuil, 2001. «В эпоху Просвещения телу человека любого социального класса надлежало стремиться к счастью». P. 88.].

Тот факт, что чувства стали главным мерилом красоты, повлек за собой глубинные трансформации в ее восприятии: делается вывод о невозможности постигнуть красоту, данную в божественном откровении, просыпается небывалый интерес к эстетическому вкусу, его основам и психологическим составляющим. В конечном счете изменяются критерии прекрасного: они упрощаются, становятся прагматичными. Кроме того, общие критерии красоты и критерии индивидуальные все менее согласуются друг с другом.

Решающее значение в телесной эстетике XVIII века имеет возможность формирования субъективных критериев прекрасного: отныне человек может выразить себя в практиках по улучшению внешности. Поиск прекрасного индивидуализируется. Телесная эстетика формируется там, где появляется возможность независимого, свободного суждения о ней.

Глава 1

ОТКРЫТИЕ ФУНКЦИОНАЛЬНОСТИ

Постараемся раскрыть сущность произошедшего в XVIII веке «тотального изменения ментального пространства»[491 - Gusdorf G. Les Principes de la pensеe au si?cle des Lumi?res. Paris: Payot, 1969. P. 359.], которое представляет собой попытку проникнуть в суть вещей через чувственный опыт. В мировоззрении происходит сдвиг: «гуманистические идеи стремятся заменить собой христианские»[492 - Renaut A. La Libеration des enfants. Contribution philosophique ? une histoire de l’enfance. Paris; Bayard: Calmann-Lеvy, 2002. P. 234.]. В сущности, в эпоху Просвещения представление о человеческой красоте лишается какой бы то ни было связи с божественным. Отныне считается, что разум «не наделен такими крыльями, которые дали бы ему возможность пробиться сквозь высокие облака, скрывающие от наших глаз тайны иного мира»[493 - Kant E. R?ves d’un visionnaire expliquеs par des r?ves mеtaphysiques (1766). Paris: Vrin, 1967. P. 118. (Рус. пер. цит. по: Кант И. Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики // Кант И. Соч. в 6 т. М., 1964. Т. 2. С. 355.)]. Более того, познать данную в откровении, но не доступную чувственному восприятию красоту невозможно.

Нельзя сказать, что существование сверхъестественного отвергается вовсе, однако в эстетике утверждается реализм[494 - См. выше. С. 111.]. Красота «существует только для человека»[495 - Ehrard J. L’ Idеe de nature en France ? l’aube des Lumi?res. Paris: Flammarion, 1970 (1?е изд., 1963). P. 189.]. Делаются предположения, что красота – случайная величина, на это указывает Вольтер, считавший написание любого «трактата о Прекрасном» трудной, а то и вовсе невыполнимой задачей[496 - Voltaire (F. M. Arouet, dit). Dictionnaire philosophique (1764), art. «Beau» // Cuvres compl?tes. Paris, 1827. T. II. P. 1394.]: «Спросите у самца жабы, что такое красота?.. Он ответит, что это его жаба-самка, с ее большими круглыми выпученными глазами на маленькой головке, с плоским широким ртом, желтым брюшком и коричневой спинкой»[497 - Ibid.]. Вместе с тем в XVIII веке эстетика подвергается глубокому переосмыслению: делаются попытки отыскать «единицу» красоты, некую функциональную референцию, такую, например, как способность красоты «пробуждать к себе интерес»[498 - Venel J. A. Essai sur la santе et sur l’еducation mеdicinale des filles destinеes au mariage. Paris, 1776. P. V.], то есть производить впечатление на зрителя: тело получает вольности и преференции, при этом повышается значимость эффективности тела, то есть здоровья.

Регистр чувств и чувствительность

Роль вызываемого красотой потрясения – первое следствие повышенного внимания к сфере чувств – еще никогда не была так велика. Это находит отражение в живописи XVIII века: в осторожных жестах, запечатленных движениях, неожиданных формах. Излюбленным сюжетом живописцев и граверов становится счастливая случайность, «пойманное мгновение»[499 - Starobinski J. L’ Invention de la libertе, 1700–1789. Gen?ve: Skira, coll. «Arts Idеes Histoire», 1964. P. 119.], все то, что наилучшим образом возбуждает зрительское любопытство: голые ступни, виднеющиеся под платьем «Маленькой садовницы» Буше[500 - Буше Ф. «Маленькая садовница» (La Petite Jardini?re). Oк. 1740. Рим, Национальная галерея старинного искусства.]; ноги, показавшиеся под развевающейся юбкой, благодаря чему на картине «Счастливые возможности качелей»[501 - Фрагонар Ж.-О. «Счастливые возможности качелей» (Les Hasards heureux de l’escarpolette). 1782. Национальная библиотека Франции (BnF), Кабинет эстампов.] Фрагонара передается ощущение полета; грудь, покорно предлагающая измерить себя «Женскому портному»[502 - Кошен Ш.-Н. «Женский портной» (Le Tailleur pour femme). 1737. Национальная библиотека Франции (BnF), Кабинет эстампов.] Кошена. Предметы изображают под необычным углом, сверху, в перспективе, чтобы завладеть вниманием зрителя, предложив ему увидеть новое в привычном и знакомом; чаще всего художники используют вид сзади или поворот в три четверти: необычный ракурс позволяет запечатлеть мимолетное движение или такие динамику и эстетку, которые прежде не удостаивались внимания живописцев: складки на пышном платье поднимающейся по ступенькам женщины на картине Ватто «Вывеска лавки Жерсена», подчеркивающие объем бедер, или нарушенное равновесие позы девушки на другой картине Ватто «Неверный ход»[503 - Ватто А. «Неверный ход» (Le Faux Pas). 1718. Париж, Лувр.],[504 - Помимо предложенного варианта, название этой картины переводят как «Ошибка» или как «Удача», вероятно, в зависимости от того, с чьей точки зрения оценивают перспективы изображенного на картине уединенного свидания.], акцентирующее внимание на изгибах ее бюста и шеи. Живопись XVIII века приоткрывает зрителю мир хрупкой красоты, где эстетической ценностью наделяется все мимолетное, незначительное, неожиданное. Кроме того, в XVIII веке художники широко используют пастельные краски, усиливающие ощущение скоротечности: этот легкий, едва удерживающийся на бумаге материал создает изображение, похожее на моментальный снимок. Например, такие картины, как «Незнакомка» Мориса де Латура[505 - Латур М. Кантен де. «Незнакомка» (La Femme inconnue). Париж, Лувр.] или «Женщина с кошкой» Жан-Батиста Перроно[506 - Перроно Ж.-Б. «Женщина с кошкой» (La Femme au chat). 1750. Париж, Лувр.], напоминают незавершенный эскиз: даже штрихи кажутся здесь неуверенными.

Кроме того, ощущения способны – это второе следствие особого к ним внимания – раздвигать временные границы, расширяя тем самым диапазон критериев прекрасного: красивым может считаться не только пойманное мгновение, но его повторяемость, всякий раз вызывающая разные впечатления, каковые можно сравнивать между собой. Александр де Тилли, например, проводит различие между первым впечатлением и всеми последующими: «Удивительно, что первое яркое впечатление, которое произвела на меня графиня де Полиньяк, так быстро забылось»[507 - Tilly A. de. Mеmoires (1825). Paris: Mercure de France, 1965. P. 99.]. Однако позднее у него формируется более основательное суждение о графине: он изучает ее движения и манеру держаться с «соблазнительной непринужденностью». Каждую из этих характеристик де Тилли располагает во времени, обозначая постепенное усиление первоначального впечатления[508 - О Тилли см.: Blanc O. L’ Amour ? Paris au temps de Louis XVI. Paris: Perrin, 2002, «Tilly le Rouе». P. 244.]. Точно так же поступает Руссо, вспоминая, что «на первый взгляд»[509 - Rousseau J.-J. Еmile ou de l’еducation (1762). Paris: Garnier fr?res, s. d. P. 498.] Софи показалась ему некрасивой, но затем он нашел ее необыкновенно привлекательной: «Чем дольше на нее смотришь, тем больше она хорошеет»[510 - Ibid. (Рус. пер. здесь и далее цит. по: Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. Книга V / Пер. с фр. Е. Н. Бируковой // Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения. М., 1961.)]. Такой анализ ощущений необходим, чтобы определить, насколько они продолжительны, каковы их последствия, способны ли они перерасти в глубокие чувства.

Таким образом, телесные движения, случайные или привычные, обретают новое измерение. Жест совершается постепенно, последовательно, обнаруживая существование времени. Так, сэр Уильям Гамильтон пристально следит за своей будущей женой Эммой, отмечая ее манеру двигаться: «Стоит ей пошевелить рукой или ногой, как он тут же восхищается грациозностью и великолепием ее движений»[511 - Sinouе G. L’ Ambassadrice. Paris: Le Livre de poche, 2002. P. 98. При написании этой биографии леди Гамильтон автор использовал обширный корпус писем.]