Хозяйка приюта. Чудо под Новый год

Тут я вспомнила одну вещь и задохнулась от возмущения. Хозяйка «Милосердной Мариты» и ее прихвостни нещадно эксплуатировали детский труд. Не жалели даже пятилетних малышей! Летом отправляли своих воспитанников вспахивать чужие огороды и смотреть за живностью, зимой отдавали в услужение зажиточным горожанам. Для тех – экономия, ведь ребенку можно платить меньше, а нагружать работой почти как взрослого. А для Сибилл Шевьер – несколько лишних золотых в месяц.

По законам королевства сирот в заведениях, подобных нашей «Марите», должны обучать чтению, письму, счету, а вместо этого несчастные дети пахали от зари до зари и не видели ни копейки – все заработанное директриса опускала себе в карман. Эти деньги шли не на нужды приюта, а на ее собственные – хорошая еда, дорогие наряды, драгоценности.

Кстати! Драгоценности!

Кажется, я придумала, где достать средства на ремонт этой развалюхи, насквозь продуваемой ветрами.

– Так, – обернулась я к Линаре, – передай мадмуазель Гвенадет и мадмуазель Реко, что девочки к ним больше не придут. И ни к кому не придут. С этого дня дети в «Милосердной Марите» будут обучаться грамоте и другим наукам, как им и полагается. Ни о какой работе в поле или в чужих домах не может быть и речи.

Инес и Вева переглянулись.

Повариха вытаращила на меня глаза:

– Но госпожа Сибилл! Как же так! Мы же договорились! Зачем этому отрепью грамота? Все равно толку с них не будет. Девки вырастут – и пойдут по рукам: прямая дорога в красный квартал. А эти гадкие сорванцы – будущие пьяницы да карманники. Научились считать до десяти, могут написать свое имя – хватит с них.

Я покачала головой.

«Конечно, в красный квартал, конечно, в карманники, – хотелось закричать мне. – Вы же у них собственными руками отбираете шанс на нормальную жизнь. Если с самого детства твердить ребенку, что у него нет будущего, его и не будет».

Но сказала я другое. То, что для таких, как Линара, было аргументом.

– Закон запрещает нанимать на работу детей младше двенадцати лет. Если кто-нибудь узнает, что мы… – я замолчала и посмотрела на нее многозначительным взглядом, позволив самой додумать мою мысль. – Проверка. Помнишь? Со дня на день ждем королевского ревизора.

Повариха побледнела до синевы и повторила дрожащим голосом:

– Ревизора…

– Да, ревизора.

С моего разрешения девочки побежали обратно в спальню. Было видно, что им не терпится поделиться новостью с подружками и обсудить перемены, наступившие в «Милосердной Марите»: теперь вместо того, чтобы мести двор, доить коз, таскать из колодца воду, они станут обучаться школьной грамоте.

– И книжки читать сможем. Представляешь? – услышала я восторженный возглас одной из воспитанниц. – Про принцесс и рыцарей!

По-утиному переваливаясь с ноги на ногу, повариха отправилась на кухню – варить суп на говяжьей косточке.

А я, когда распогодилось, засобиралась в гости к Сибилл Шевьер. Жила она не в приюте, а снимала комнату в гостином доме рядом с почтовым трактом. Надо было поискать ее сбережения, а еще посмотреть, какие из вещей можно продать, чтобы обеспечить сирот едой и нормальной зимней одеждой.

Глава 5. История Сибилл Шевьер, беда с раненым

Сибилл Шевьер родилась в семье зажиточного торговца. Ее отец, рыжий пухлощекий гигант, держал мясную лавку и был уважаемым жителем Шаборо. Ее мать, изящная шатенка с яркими синими глазами, обладала редкой для этих мест красотой и передала эту красоту дочери.

Наверное, поэтому изящная, как статуэтка, Сибилл Шевьер не желала довольствоваться судьбой, которая с детства уготовлена девицам ее положения. Вести хозяйство, коптить колбасу на продажу, помогать родителям за прилавком, а когда придет час, отдать свою молодость, красоту и трудолюбивые руки такому же, как ее отец, грубому мужлану среднего достатка.

Выйти замуж, нарожать детишек и продолжить пахать от зари до зари, но уже не на отца, а на супруга – нет, это было не для нее. Сибилл считала себя птицей высокого полета. Она была уверена, что заслуживает большего.

В какой-то степени я ее понимала. Уважаемый всеми добряк господин Шевьер, этот рыжий весельчак, душа любой компании, за закрытыми ставнями поколачивал красавицу жену на глазах детей. Просто так. Для профилактики. Ибо сам был горбат, плешив, за годы семейной жизни наел объемное брюхо, которое колыхалось над поясом штанов, а его супруга произвела на свет четверых и осталась свежа, как майская роза.

Если жена хороша собой, считал господин Шевьер, ее надо учить уму-разуму, чтобы смотрела в пол, а не по сторонам, чтобы глаз не смела поднять и во всем слушалась мужа – тогда брак будет крепким и дети вырастут достойными людьми.

Сам господин Шевьер гульнуть налево любил и большого греха в этом не видел. Все-таки боги создали женщин и мужчин разными. Женщины по природе своей тихие, скромные, верные, а у мужчин кровь кипит и желания плотские выхода требуют. Так что своими похождениями господин Шевьер гордился, а тех девиц, которых валял по кровати, презирал: фу, шваль, раздвигает ноги без кольца на пальце.

В общем, ничего удивительного, что, насмотревшись на пример матери, юная Сибилл решила плыть против течения. Методы она, правда, выбрала не самые достойные. Единственным ее козырем была красота, и Сибилл использовала ее на полную катушку, чтобы пробиться наверх и стать независимой.

Начала она с того, что украла у родителей деньги, сбежала из дома и соблазнила какого-то мелкого дворянина. С каждым годом ее любовники становились богаче и влиятельнее. В конце концов, карабкаясь по постелям, эта расчетливая девица добралась до должности директрисы сиротского приюта «Милосердной Мариты».

Сейчас ей было двадцать восемь – не девочка, по местным меркам. Красота Сибилл чуть подувяла, интерес к ней со стороны знатных мужчин начал угасать. Впрочем, пригревшись на теплом, сытном местечке, она решила, что покровители ей больше не нужны. Теперь она сама могла обеспечить себя всем необходимым.

На собственное жилье Сибилл пока не накопила и снимала просторные покои на постоялом дворе мадмуазель Коззет. Ночевать в холодном унылом доме приюта, где зябко от сырости и гуляют промозглые сквозняки, она не собиралась, хотя и обустроила себе там личную комнату.

Сейчас я стояла посреди ее съемной спальни и осматривалась по сторонам, пытаясь вспомнить, где бывшая хозяйка моего тела хранит деньги. Память показывала кукиш.

Ладно, поиграем в сыщиков и пороемся для начала в ее шкатулках.

Звонких монет я так и не нашла, зато в одном из ящиков комода обнаружила сундучок, полный украшений. Золотые кольца, браслеты, серьги с камнями. Все это можно было продать, а на вырученные деньги купить что-то более нужное и полезное.

Далее тщательной ревизии подвергся шкаф. Тот был до отказа забит роскошными платьями. Как и всякая женщина, Сибилл Шевьер любила наряжаться. Некоторая ее одежда выглядела совсем новой, только-только пошитой, еще не знавшей но́ски. С ней я решила поступить так же, как и с драгоценностями.

Или вот обувь. Продам эти бархатные туфельки, в которых выйти можно только на бал, и куплю добротные детские ботинки на меху. Минус один сопливый кашляющий ребенок в приюте.

В «Милосердную Мариту» я вернулась в хорошем расположении духа. Надо было убедиться, что Линара приготовила нормальный обед, а то раньше она варила еду в двух котлах: для нас нажористый суп на мясной косточке, а для сирот – постную похлебку из одних только овощей.

Ветер стих. На синем небе сияло солнце. Орудуя лопатой, Джорах прокладывал в глубоком снегу тропинку от калитки до крыльца. Заметив меня, он выпрямился и оперся локтем на черенок.

– Там это, – кочегар сдвинул шапку набок и почесал лоб, – мужик тот, на которого вы мою настойку извели… Худо ему.

– Что значит худо?

Хорошее настроение испарилось вмиг. Под ложечкой засосало. Сердце ускорило ритм.

– Помереть готовится, – пожал плечами Джорах и вернулся к своему занятию. Лопата с хрустом вгрызлась в снег.

Подхватив юбки, я рванула к дому.

– Линара!

Сама не заметила, как взлетела по лестнице на второй этаж.

Повариха встретила меня в дверях спальни, где лежал раненый. От выражения ее лица меня бросило в пот.

– Что с ним?

Руки тряслись. В висках грохотала кровь.

– Сами поглядите, госпожа, – повариха посторонилась, пропустив меня в комнату.

Раненый извивался на простынях и тихо постанывал. Его глаза были закрыты, лицо блестело от пота, пальцы комкали одеяло. Он тяжело дышал и время от времени что-то бормотал себе под нос. Бредил?

Опустившись на край постели, я коснулась лба мужчины и одернула руку – горячий, как печка.

Значит, рана все-таки воспалилась и начался жар. Что теперь делать? Есть в этом мире антибиотики?

– Линара?

Повариха топталась в дверях, но, услышав, что ее зовут, подошла ближе и встала за моей спиной.

– Госпожа?

– Надо звать доктора. Сколько стоят их услуги?

Карманы моего пальто были набиты украшениями из дома Сибилл Шевьер, и я отчаянно пыталась сообразить, хватит ли на лечение денег, вырученных с их продажи. Золотыми серьгами с врачом не расплатишься – сначала надо бежать к ювелиру. Но есть ли у нас столько времени?

– Нет, нет, нет, не надо, – шептал бедняга, горящий в лихорадке, и мотал влажной головой из стороны в сторону.

Что ему снилось? Не момент ли нападения?

– Лекарь на весь Шаборо один, – ответила Линара, косясь на раненого, – и он к кому попало не ходит. Но можно позвать знахарку из лесу. Толковая баба. Поумнее всех этих ученых гордецов.

Знахарка! Это хорошо. Очень хорошо! В отличие от доктора, она, скорее всего, согласится взять за свою работу драгоценностями.

– Отправь Джораха за знахаркой. И… – тут мне в голову пришла мысль. – Где пальто этого мужчины? Надо посмотреть нет ли в карманах кошелька. Нам бы сейчас очень пригодились лишние деньги.

– Уже́, госпожа, – повариха грузно переступила с ноги на ногу. – Нету там ничегошеньки. Пусто. На вора, почитай, нарвался месье, поэтому и получил ножом в бок.

– Ясно. Тогда беги за Джорахам.

Глянув, как Линара ковыляет со своим больным бедром до двери, я подорвалась с места, и сама бросилась вниз, в заснеженный двор, где сейчас орудовал лопатой наш кочегар. Сироты, привлеченные шумом, высунулись из своих спален и смотрели, как я бегу по коридору.

* * *

До прихода знахарки я сидела рядом с больным и обтирала его лоб влажной тряпкой. Ветер за окном завывал все яростнее, солнце спряталось за серыми облаками, с неба крупными хлопьями повалил снег, и я очень переживала, что начнется метель и задержит помощь.

Мужчина на постели продолжал бредить, звал некоего Августина, обвинял кого-то в предательстве, стонал и с мучительным выражением на лице сводил брови.

Вдруг он распахнул глаза и сел на постели, напугав меня своей неожиданной прытью. Я даже отшатнулась.

Стеклянные, горящие нездоровым блеском глаза слепо уставились поверх моей головы.

– Как ты могла? – прохрипел раненый в тишину комнаты и резко схватил мою руку, держащую холодный компресс. – Ответь!

Я приоткрыла рот.

Хватка на моем запястье усилилась, и тут случилось нечто странное и пугающее. Ни с того ни с сего на меня навалилась ватная слабость. Голова закружилась, руки и ноги налились тяжестью. Захотелось вытянуться на кровати рядом с больным и уступить охватившей меня дремоте.

Мужчина моргнул и посмотрел на меня вполне осмысленно.

– Простите, – шумно вздохнул он и разжал капкан своих пальцев. – Простите, я не хотел.

Опустив веки, раненый упал обратно на подушки и забылся спокойным здоровым сном. Я же ощущала себя так, словно из меня вытянули все силы.

Жар спал. Мой таинственный пациент задышал ровнее и перестал метаться по кровати. Лоб, однако, был еще горячий. И эти жуткие круги под запавшими глазами…

Услышав двойные шаги на лестнице, я встала с постели и обнаружила, что меня пошатывает от слабости. С таким успехом помощь понадобится не этому странному незнакомцу, а мне.

Будто в тумане, я дошла до двери и распахнула ее.

Линара привела знахарку. В моем воображении слово «знахарка» непостижимым образом трансформировалось в «ведьму», а при упоминании леса, в котором эта знахарка жила, я отчего-то представила себе избушку на курьих ножках. Словом, я ожидала встретить эдакую бабу-ягу из русских народных сказок и очень удивилась, увидев перед собой обычную женщину средних лет – моложавую и аккуратно одетую.

В руках знахарка держала крынку – в такие обычно наливают молоко, однако в нашем случае внутри глиняных стенок плескался целебный отвар. Похоже, это была смесь природных антибиотиков, приготовленных особым способом. Я уловила запахи липы, ромашки, мяты. Неужели мне предлагали лечить лихорадку обычным травяным чаем?

– Это не обычный чай, – оскорбилась женщина, назвавшаяся мадмуазель Софьен. – А заговоренный! Я заварила его при полной луне и тридцать три раза прочитала над ним волшебные слова. Если не поможет это средство, то не поможет уже ничто.

Она говорила так уверенно, что Линара слушала ее, открыв рот, я же изо всех сил пыталась не удариться в панику. Местная медицина повергла меня в шок и ужас.

Наша гостья велела принести из кухни столовую ложку и, зачерпнув немного жидкости, напоила больного своим лекарством. Затем из холщовой сумки, с которой пришла, она достала полотенце: в ткань был завернут кусочек зеленого, заплесневелого хлеба.

У меня пропал дар речи. Огромными глазами я смотрела на то, как знахарка с умным видом прикладывает этот испорченный цветущий хлеб к зашитой ране на боку пациента.

Нет, я знала, что пенициллин получают из плесени, но… Варварские методы этой дамы хотя бы кому-нибудь помогли?

– Теперь ему обязательно полегчает, – заявила мадмуазель Софьен и несколько раз кивнула в подтверждении своих слов. – А если нет, такова воля богов. Кто же станет спорить с богами? Коли хотят они забрать к себе человеческую душу, ничего с этим не поделаешь.

– Истина, – согласилась Линара.

Я покачала головой.

Господи, куда я попала? Что за жуткий мир?

– И последнее, тоже очень надежное средство, – сказала знахарка. – Слушайте, что вам надо сделать.

Восхищенная работой этой шарлатанки, Линара вся обратилась в слух. Я же лишь скептически фыркнула, оставив всякую надежду дождаться нормального лечения для раненого мужчины. Метод с заплесневелой коркой хлеба меня просто убил.

– Во-первых, – мадмуазель Софьен глядела на нас снисходительно, с высоты своего профессионального опыта, – необходимо повесить на шею больного ожерелье из головок чеснока. Это обязательно. Во время болезни человек уязвим, и в него может вселиться злой дух, а запах чеснока, как известно, отпугивает нечисть. Во-вторых, надо положить под кровать два скрещенных кухонных ножа и каждый день трижды говорить на растущую луну: «Сгинь напасть, сгинь».

– Сгинь напасть, сгинь, – повторила Линара, словно пытаясь запомнить слова знахарки.

Та, видя ее старательность и внимание, довольно кивнула.

– И обязательно окуривайте больного дымом, не ленитесь.

– Окуривать дымом, – занесла повариха в мысленный блокнот.

– Да, именно. С вас две серебрушки.

Что-о-о? Две серебрушки? За чай с липой и корку хлеба, покрытую плесенью? За совет насчет чеснока и скрещенных под кроватью ножей? Да это же грабеж средь бела дня!

Заметив, как моя грудь приподнялась от возмущения, Линара поспешила остановить возможный скандал.

– Госпожа, – обратилась она ко мне, – надо быть благодарной мадмуазель Софьен. Она вошла в наше бедственное положение и взяла за свои труды совсем небольшую плату. Лекарь затребовал бы в три-четыре раза больше.

– Возможно, он и лечение назначил бы толковое, а в методах этой госпожи я очень сомневаюсь.

Настала очередь мадмуазель Софьен задохнуться от негодования.

– Ну знаете ли… – она оскорбленно поджала губы.

– Что вы, госпожа Сибилл, – подлетела ко мне Линара. – Знаете, сколько людей мадмуазель Софьен поставила на ноги. Да на нее весь Шаборо молится! Особенно, те, кто победнее и не могут позволить себе вызвать дуктора.

Докторов повариха отчего-то называла дукторами, коверкая первую гласную этого слова.

Выслушав речь своей заступницы, знахарка вздернула подбородок и посмотрела на меня с чувством превосходства во взгляде, затем протянула мне руку раскрытой ладонью вверх и повторила:

– Две серебрушки.

А мне так не хотелось расставаться с деньгами, вернее, с украшениями, за которые эти деньги можно было выручить. Старое здание приюта требовало ремонта. Зима ожидалась лютая – надо было купить теплую обувь для малышей и двадцать пуховых одеял, чтобы дети не мерзли по ночам в своих постельках. Кроме того, не мешало бы затариться углем, чтобы трубы жарили, а не были едва теплыми. И еще – но то уж из разряда фантастики – заказать новые оконные рамы, чтобы тепло, которое мы с трудом нагнали в дом, не уходило обратно сквозь щели в гнилом дереве.

Когда на счету каждая монетка, платить за услуги шарлатанки – преступление. Тем более знахарка ничем не помогла раненому. Если тому станет хуже, придется топать на поклон к единственному городскому врачу и снова доставать кошелек.

– У меня нет денег, – пожала я плечами, – но могу предложить за работу это серебряное кольцо.

Я подошла к своему пальто, брошенному на спинку стула, и вытащила из кармана упомянутую вещицу.

Колечко было тоненькое и вряд ли стоило дорого.

Мадмуазель Софьен взглянула на него брезгливо, будто своим предложением я ее оскорбила.

– Против украшений ничего не имею, – сказала она. – Готова взять в качестве платы серьги в ваших ушах.

Только сейчас я сообразила, что на мне и правда есть серьги. Аккуратные золотые капельки (подарок бывшего любовника) Сибилл Шевьер не снимала даже перед сном и до того привыкла к ним, что перестала ощущать на ушах.

– Но они стоят дороже двух серебрушек, – коснулась я своих проколотых мочек.

– Платите, – знахарка уперла руки в бока, – а то пожалуюсь главе городской стражи. Он у меня в долгу. Не далее как вчера я вылечила ему застуженную поясницу.

Угроза была серьезной, проблемы с местной полицией мне были ни к чему, я заколебалась.

– У меня есть кольцо помассивнее этого. Как раз по весу двух серебрушек.

– Нет, хочу ваши серьги – и точка.

Вот стерва!

Из вредности ведь встала в позу, потому что обиделась на мои слова о ее некомпетентности. Вот тебе первый урок – держи язык за зубами.

Золотых сережек было жалко до слез. В этих изящных капельках я видела не драгоценности, способные украсить личико модницы, а новую курточку для замерзшего ребенка или несколько килограммов мяса, которыми я бы кормила сирот целую неделю.

– Но вы ведь ничего не сделали для больного, – вздохнула я, – этот ваш хлеб с плесенью…

– Госпожа, ему лучше! – прервал мою речь голос поварихи. – Поглядите-ка, ему лучше! Лечение помогло!

Линара склонялась над раненым. К моему удивлению, месье незнакомец и правда стал выглядеть здоровее. Сошел чахоточный румянец, круги под глазами рассосались, лоб был холодным. Чудеса!

Неужто чай липовый помог? Или заплесневелый хлеб?

– Что я говорила, – ухмыльнулась знахарка. – Ваши серьги, ну!

Глава 6. Школа герцога, неприятная встреча

С фактами не поспоришь. Раненому и правда полегчало. Пришлось скрепя сердце отдать знахарке золотые серьги Сибилл Шевьер.

В другой ситуации я бы, может, поторговалась, но слабость и головная боль превратили меня в вареный овощ. Если нашему безымянному гостю стало лучше, то мое состояние, наоборот, ухудшалось с каждой секундой. Поэтому я поспешила выпроводить мадмуазель шаманку за дверь и закрылась в своей спальне на втором этаже.

Неужели заболела? Не дай бог! С местной медициной лучше себя беречь, иначе либо разоришься на лечении, либо протянешь ноги, пытаясь исцелить ангину или пневмонию плесенью с зеленого хлеба.

К счастью, мои опасения оказались напрасными. Два часа глубокого сна быстро поставили меня на ноги. С кровати я поднялась бодрая и полная сил.

Успела как раз к обеду. Когда я спустилась по лестнице, воспитанники уже сидели за столами, а Линара, переваливаясь, как утка, разносила тарелки с едой.

Я прошла на кухню и заглянула в котел: под чугунной крышкой дышали паром золотистые щи на говяжьей косточке. Страшась проверки, которая могла нагрянуть в любой момент, повариха постаралась на славу. Остатки капусты она пустила на пирожки, которые собиралась подать на второе.

В столовой снова царило оживление. Дети радовались вкусному обеду и удивленно переглядывались, словно спрашивая друг у друга, как долго продлится такое везение. Мясной суп! Пышные сочные пирожки! Для бедных сирот, привыкших довольствоваться объедками, это было королевское пиршество.

– А когда ждать ревизора? – спросила Линара, вытирая мокрые руки о передник.

– То мне неведомо, – напустила я туману. – Проверка будет внезапной.

Повариха недовольно цокнула языком.

После обеда я попросила детей не расходиться, остаться в трапезном зале, потому что эта комната была достаточно большой, чтобы вместить всех сирот, к тому же – одной из самых теплых и, благодаря наличию столов, могла заменить нам школьный класс. Пришло время примерить на себя роль учительницы.

Выяснилось, что почти никто из малышей не умеет читать, до десяти считают почти все, а вот до ста – единицы, написать свое имя могут только белокурые девчушки Вева и Инес да старший мальчуган Тим, которому, между прочим, уже одиннадцать. По местным законам, в следующем году он должен будет покинуть приют и отправиться в самостоятельное плаванье. Дети в этом мире взрослеют рано, впрочем, как и во всех остальных мирах, если у них нет поддержки в лице родителей или близких.

На первый взгляд, картина рисовалась печальная, но на самом деле у каждого человека в этих краях был шанс подняться довольно высоко, даже если родился он в нищей семье или вырос в приюте подобном нашему. И все благодаря его светлости герцогу Маркусу Денье.

Этот добрейший души человек построил при храме святого Лита школу для способных, но бедных детей. Брали туда не всех подряд, а только самых одаренных, после сдачи экзаменов. Поэтому так важно было научить сирот грамоте, чтобы после они могли попытать удачу и продолжить обучение за счет герцогской казны.

Для таких, как Тим, это был билет в счастливое сытое будущее, чуть ли не единственный шанс выбиться в люди. Так что Линара ошибалась, говоря, будто у сирот одна дорога: мальчикам – в разбойники, девочкам – в бордель. Нет. Выпускники школы святого Лита становились жрецами, писарями, более смышленых брали секретарями, менее – дворецкими и лакеями в богатые дома.

Получишь образование – с голода не помрешь, на кривую дорожку не ступишь, побираться на улицы не отправишься. Поэтому, когда Сибилл Шевьер вместо школы посылала детей батрачить на чужих дядь и теть, она ставила крест на их будущем.

Я собиралась исправить ее ошибку. Хотела дать детям шанс поступить в школу под покровительством герцога Маркуса Денье, вырасти, обрести достойную профессию и больше никогда ни в чем не нуждаться.

Однако, оценив знания и умения своих учеников, я приуныла. Все было очень, очень запущено, а у Тима до экзаменов оставался лишь год. Попробуй наверстай школьную программу!

И ни учебников, ни канцелярии в нужном объеме.

На все нужны были деньги.

С этой мыслью ближе к вечеру я засобиралась в Шаборо. В центре рядом с рыночной площадью был небольшой ювелирный магазинчик, где госпожа Сибилл покупала свои драгоценности. Возможно, хозяин согласится принять их назад, выплатив мне половину стоимости. Украшения не новые, ношеные, на многое я не рассчитывала.

До города решила идти пешком – экономить. Было еще светло, ветер к этому времени стих, снег скрипел под ногами, а еще падал с неба, но не летел в глаза колючей дробью, а неторопливо кружился в воздухе крупными ажурными хлопьями, и это зрелище радовало глаз. Словом, путь был неблизкий, но прогулка доставляла удовольствие.

Впрочем, вскоре мое хорошее настроение улетучилось. Уже в Шаборо на пересечении двух шумных улиц рядом со мной затормозила черная карета с огромными колесами. Из окошка высунулся молодой господин в темном котелке.

– Мадмуазель Сибилл! Какая встреча! Должен признать, я по вам скучал. Куда вы торопитесь? Позвольте подвезти вас.

И мужчина распахнул передо мной дверцу своего роскошного экипажа.

Этого кареглазого красавца с каштановыми кудрями и гусарскими усами я узнала сразу. И, в отличие от него, нашей встрече была ой как не рада.

– Благодарю, месье, но мне недалеко, да и прогулки на свежем воздухе полезны, – я обошла распахнутую дверцу кареты и ускорила шаг.

Застрекотали колеса, зацокали копыта лошадей по расчищенной от снега мостовой. Повозка медленно катилась рядом. Из окошка на меня с обаятельной улыбкой смотрел ее хозяин.