Хроники Земли Простой

Для Хромой Сома это звучало так: схватка уже через час!!! Может, несуществующий в природе могучий Ураган Ортаска и радовался бы этому обстоятельству, но вот мага Хромой Сома оно приводило в состояние, близкое к ужасу.

Сухость во рту, ноги непослушные и словно пустые, кишечник, подающий какие-то загадочные сигналы – вот лишь малая часть той ужасной гаммы чувств и ощущений, что обуревали мага, когда он шёл на истоптанный травяной пятачок, где ему предстояло испить заполненную до краёв чашу физических лишений и нравственных унижений. Там уже дожидался его довольный, уверенный в себе и почти что счастливый Буд Бор. Последнего наполняло предвкушение мечты, что вот-вот сбудется. Более того, ознакомившись со сведениями, что добыл для него некий мужчина, он принял твёрдое решение одержать победу красивым броском через себя.

Соперники встали друг против друга, хлопнули друг дружку ладонью об ладонь, глашатай крикнул «Начинайте!», зрители взревели, и схватка началась.

Буд Бор по-хозяйски направился к Урагану Ортаска, Ураган сделал непроворный шаг назад, и дал ухватить себя за запястье левой руки. Буд Бор не торопясь подтянул соперника к себе, и обхватил его, сцепив руки на спине супротивника. Именно в этот миг Хромой Сом успел подумать мысль, которая стала его единственной мыслью за всё время поединка. Выразительностью своей мысль эта заслуживает того, чтобы привести её полностью. «Хана», подумал Хромой Сом, ощутив, как могучие руки Буд Бора сжали его в своих объятиях. Затем мысль стремительно умчалась куда-то далеко, а на смену ей пришло совершенно неприглядное ощущение насильственного полёта.

Буд Бор опрокинулся на спину и с молодецким хеканьем бросил знаменитого чужеземца через себя. Выглядит такой бросок до чрезвычайности эффектно. Бросающий падает на спину, напрягши шею, так что с землёй встречается затылочная часть головы, одну ногу при этом надо успеть поднять, дабы не коснуться земли тремя точками одновременно. Всем телом и руками бросающий словно катапультой швыряет соперника через себя. Главное здесь – оторвать тело соперника от земли, подбив это тело вверх, а потом успеть приподнять свою ногу, чтобы остаться на двух точках. Стоять так, на двух точках, нужно совсем недолго – ровно до тех пор, пока брошенный соперник не шмякнется всем своим телом о землю-матушку, то есть буквально пару мгновений.

При умелом исполнении такой бросок представляет собой невероятно красивое зрелище.

Всё это Буд Бор проделал безукоризненно. Он бросил несчастного мага со всей силы, воткнулся в землю напружиненным затылком, своевременно задрав левую ногу, замер так на пару мгновений и мягко упал на бок, но тут же перевернулся – как раз чтобы увидеть, как маг летит на бреющем полёте над низкой жесткой алхиндской травой, издавая причудливые звуки и беспорядочно размахивая конечностями.

Если бы не жужжание слепней и звуки, издаваемые магом в полёте, то наступившую тишину можно было бы смело поименовать гробовой. Зрителям, судье, гостям и Буд Бору понадобилось не менее минуты, чтобы осознать – чужеземец победил.

Буд Бор бросил мага слишком сильно. Ураган Ортаска не успел упасть на землю раньше, чем Буд Бор коснулся земли тремя точками.

Так эффективность становится жертвой эффектности.

Обычное, в общем-то, дело.

Глава 9,

в которой

мы возвращаемся в улус, не обозначенный на карте

Запасы человеческой фантазии небезграничны. Если вдуматься, то небезграничны любые запасы, но небезграничность запасов человеческой фантазии выглядит как-то более наглядно. В эмоциональном плане, мы имеем ввиду. Если ограниченность мировых запасов воды, стоя на берегу океана, всегда воспринимаешь немного отвлечённо, то любая мало-мальски творческая задача, ну или то, что люди принимают за творческую задачу, способна любого через полчаса так называемых творческих мук ощутить себя личностью весьма недалёкой. Некоторые даже впадают в отчаяние, уходят в счетоводы и там заканчивают свои дни, с горечью в душе убеждая себя в том, что всё нормально, просто каждому своё. Как правило, у них получается, но горечь оседает на дне души, чтобы под занавес жизни сподобить человека на весьма странные поступки, вроде кругосветного путешествия на собственноручно построенной яхте или завещания всего состояния хорошенькой племяннице богослова.

Самое смешное, что они правы. Не в тот момент, конечно, когда они завещают всё своё добро племяннице богослова, но в тот миг, когда начинают убеждать себя в том, что у каждого человека своё место в этом мире.

Так оно и есть.

Каждому своё.

Вдумчивый читатель уже, наверное, прикидывает, куда же это клонят составители хроник, уже знающие, что к чему. Отвечаем, что составители никуда не клонят, просто как всякие человеки, отравленные некоей суммой знаний, время от времени пытаются доказать миру (читай: хотя бы себе), что они (читай: составители хроник) есть личности творческие, думающие и способные к неординарным умозаключениям, наблюдениям, обобщениям. Приведенное выше рассуждение служит именно этой цели.

Теперь вернёмся обратно в алхиндскую степь, а именно, в ту её часть, где Микки с’Пелейн вместе со своими компаньонами потихоньку впадает в отчаяние.

За предыдущий день и половину дня текущего фантазия всех присутствующих иссякла окончательно. Было похоже на то, что образованцам придётся остаться здесь на веки вечные. Всем было невесело. Ситуация, что и говорить, была поганенькая: жители улуса, неозначенного на карте, по причине ограниченности доступной для хозяйствования территории и так еле сводили концы с концами, а теперь к ним добавилось три десятка ртов, любящих и умеющих качественно подхарчиться. С развлечениями тоже была беда; то есть они в принципе были, но большинство из них также вели к увеличению числа ртов.

Словом, повод для тягостного молчания был великолепный, и компания воспользовалась им в полный рост.

– Может быть, любовь? – грустно спросил начальник службы по подбору людей.

Никто ему не ответил, но все задумались. Получалось не так уж и глупо. Каждый ведь*** проходил через все стадии несчастной любви. (***По крайней мере, один из сост. хроник твёрдо верит, что каждый, а не только он. – Прим. тог. сам. сост. хроник). Сначала ты думаешь, что прекрасно проживешь без девчонок, потом вдруг – бах! и вот она первая любовь, и вот спустя некоторое время, отвергнутый и разочарованный, ты приходишь к выводу, что от любви одно расстройство.

– Гм, – сказал наконец Дам Баа. – А как это, интересно, мы дадим им любовь?

Невидимые голоса смущенно кашлянули.

– Да, – сказал кто-то невидимый, – тут есть над чем подумать.

– Не над чем тут думать, – решительно заявил Дам Баа.

– Да, – вразнобой сказали невидимые голоса, – о да, конечно, само собой.

И воцарилась тишина, полная недосказанности.

– Однако, – нарушил тишину один из невидимых голосов, – всё, что тебе нужно – это любовь.

– Кому это – тебе? – желчно отозвался другой невидимый голос.

Женский голос, надо отметить.

– Ну, – сконфуженно сказал нуждающийся в любви голос, – я ведь это как сказал.

– Как? – спросил Микки.

– Я ведь в переносном смысле это сказал.

Все помолчали, осмысливая услышанное.

– То есть, когда я сказал, что любовь нужна тебе, я говорил не про какого-то тебя, а про тебя вообще. То есть, этот ты, это как бы каждый из нас, а не один ты.

В голосе говорившего было что-то от повадки дворника, убирающего снег в сильный снегопад. То есть ощущалось, что говоривший чувствует, что делает что-то не то, но остановиться уже не может.

– Ясно, – сказал Микки, противореча сам себе интонационно.

– Да уж, – подтвердил Дам Баа. – Вот только что нам всем делать, по-прежнему неясно.

Все горько вздохнули.

– Голодать придётся, – сказал невидимый Жам Бал. Как лицо, облеченное властью, он лучше других представлял себе возможные последствия.

Микки с’Пелейн вдруг очень отчётливо представил себе, как день за днём он просыпается и видит всё тот же кусок степи, завтракает, идёт выполнять сельскохозяйственные работы, затем обедает, отдыхает после скудного обеда полчаса, и снова идёт выполнять сельскохозяйственные работы. Потом ужин, небольшое количество свободного времени, и уже пора спать. А на следующее утро всё сначала.

Тяжкое беспросветное отчаяние овладело юным владетелем Бленда, и он не заметил, как крупная слеза скатилась по щеке и упала на землю.***

(***Это место хроник представляется весьма неубедительным. Чего он разревелся-то? Миллионы людей каждое утро встают, завтракают, идут на работу, там трудятся или находятся до вечера, потом идут домой, ужинают, спят, но никто же не делает из этого трагедии! – Презр. прим. переводчика).

Читатель с хорошей памятью легко может себе представить, что произошло дальше.

Прозрачная слеза упала на сухую степную землю. Тотчас земля в этом месте вздыбилась, и тонкий зелёный стебель пробился на белый свет.

– Великий Сунг! – хор получился немного неслаженный, но зато он объединял практически всех присутствующих.

А стебель уже лез к вечному синему небу, утолщаясь на глазах, выбрасывая во все стороны побеги, которые тут же начинали в свою очередь ветвиться и покрываться листвой. Поверьте на слово, это было весьма завораживающее зрелище.

– Что это? – прошептал Дам Баа. – Что это растёт из вашей слезы?

– Это хлебное дерево, – хмуро ответил юный начальник экспедиции, внезапно явивший миру недюжинные познания в ботанике.

– Хлебное? – переспросил Жам Бал. Люди, хорошо его знавшие, без труда уловили бы в его голосе нотки волнения.

– Хлебное, – подтвердил Микки. На дереве, меж тем уже вымахавшем на высоту в три человеческих роста, начали завязываться плоды.

– Что-то не очень-то похоже это на хлеб, – с сомнением сказал Дам Баа. Его можно понять: в Алхиндэ Бэхаа пекли хлеб в форме больших круглых лепёшек, а плоды хлебного дерева больше походили на кирпичи.

– Их, когда они созреют, надо высушить, очистить от корки и перемолоть. Из полученной муки… – Микки говорил так, словно пересказывал некую научно-популярную брошюру. Впрочем, возможно так оно и было, – … можно печь хлеб, который по своим вкусовым и питательным качествам не уступает хлебу, испечённому из муки лучших сортов пшеницы.

– О! – выдохнул невидимый Жам Бал. – Это же то, что нам нужно!

И Микки почувствовал, что кто-то ощупывает его тело, постепенно двигаясь от плеч к голове. Впрочем, кто это был, стало ясно сразу же.

– Это ты? – спросил невидимый Жам Бал, ухватывая Микки за нос.

– Это я, – покладисто подтвердил с’Пелейн, ещё не понимая, к чему дело клонится.

– Прекрасно, – сказал Жам Бал, и тотчас Микки ощутил сильный удар по лицу. Удар пришёлся точнёхонько в нос и был довольно болезненный.

– Уй! – вскричал благородный владетель Бленда. – Что вы делаете?

– А ты поплачь! – ласково посоветовал Жам Бал и ударил Микки ещё раз. На этот раз удар пришёлся в ухо. Видите ли, бить невидимого собеседника всё время точно в нос довольно сложно.

– Да что ж такое-то! – гневно заорал начальник экспедиции. – И здесь то же самое! Да сколько можно-то!

Будь рядом Хромой Сом, он может и призадумался бы над загадочной фразой Микки с’Пелейна, но увы! – мага рядом не было. Теперь, когда читатель заинтригован и обречён на пару бессонных ночей, проведённых в бесплодных размышлениях и тщетных попытках угадать, что же такое имели в виду составители данных хроник, мы можем смело двигаться дальше.

– Вы о чём? – спросил Дам Баа, ощущавший настоятельную потребность понять хотя бы малую часть происходящего.

– Скока нужно, стока и можно, – хладнокровно сказал невидимый Жам Бал, и долбанул Микки в третий раз. На этот раз прямёхонько в лоб. Слёзы брызнули из глаз юного владетеля Бленда, и он торопливо пошёл вокруг неозначенного на карте улуса. Следом за ним деловито потрусили боевые свиньи Ортаска, огибая на ходу прорастающие деревья. Получалось довольно красиво – улус в окружении деревьев.

Весьма редкая для Алхиндэ картина.

В воздухе обозначилось какое-то нарастающее басовитое гудение, и какой-то ещё звук, словно тоненько звякнули колокольчики, подобные тем, что алхиндцы вешают над входом в свои жилища. Потом наступила тишина, и у каждого присутствующего возникло ощущение, будто совсем рядом лопнуло что-то очень большое. Отчего-то каждому стало ясно, что произошло какое-то хорошее событие, может быть, даже чудо. Все заозирались по сторонам, улыбаясь неуверенно, но никаких признаков чуда не обнаруживалось. Так что они стояли и молчали, пока Дам Баа вдруг не осознал, что людей вокруг него стало значительно больше, и что многие из них ему совершенно незнакомы.

Микки с’Пелейн сидел на самом почётном месте, и видом своим находился в жесточайшем противоречии с окружающей его обстановкой. Все вокруг были предпразднично деятельны, улыбчивы и доброжелательны. Микки же был мрачен и имел на голове своей распухший нос, оладьевидной формы ухо и аккуратную шишку посреди лба. А люди вокруг готовились к Празднику Освобождения и твёрдо намеревались впервые за много лет закатить пир горой. К самому почётному месту то и дело с какими-то якобы делами подбегали девицы, чаще всего парами. Они делали своё якобы дело в непосредственной близости от Почётного Гостя и Избавителя От Злых Чар, и при этом всё время кидали на него игривые взгляды, перешёптывались и хихикали. Микки же делал вид, что ему нет никакого дела до женского внимания, и получалось это у него довольно хорошо, поскольку он был занят официальной беседой с главой улуса Жам Балом.

Отметим, что по своему антуражу это была не совсем обычная беседа.

Диспозиция такова: Микки с’Пелейн сидит, сердито нахмуря брови, и смотрит куда-то в сторону от Жама Бала. Он обижен на Жам Бала за те самые три удара и умело это демонстрирует. У его ног в былинных позах возлегают Бэйб, Бойб и Буйб. Жам Бал посредством разного рода реплик пытается привлечь к себе внимание, потому что ему необходимо получить от Микки важную информацию. Какую именно, станет ясно чуть позже. За спиной Жам Бала, в нескольких шагах стоят несколько мужчин, каждый из которых в Унал-Бишири играет значимую роль.*** (***Ох ты господи, чуть не забыли. Именно так назывался улус, не означенный на карте. – Прим. сост. хроник). Каждый из них, осознавая статусность разговора, имеет вид суровый и важный. А теперь – хлоп! и картинка оживает.

– Ну я же сказал «Извините», – требовательно сказал Жам Бал и переступил вправо так, чтобы попасться на глаза начальнику экспедиции департамента образования. Из этой фразы вдумчивый читатель уже, наверное, понял, что это была далеко не первая Жам Балова реплика такого рода. Микки неторопливо повернул голову, так чтобы Жам Бал снова выпал из поля его зрения и начал сосредоточенно изучать ту часть степи, что лежит на юго-запад от Унал-Бишири.

Игнорирование собеседника – это своего рода искусство, суть которого заключается в тонком балансировании на самой грани тлеющего конфликта. Если вы игнорируете оппонента неубедительно, то этим вы его не проймёте, и скорее навредите себе в напрасном ожидании, когда же наконец оппонент всё осознает и раскается, а эта толстокожая дубина может даже и не заметить, что вы его игнорируете. Но и перегибать палку опасно, потому как доведенные до предела игнорируемые – народ весьма опасный. Именно поэтому идеальный объект для игнорирования – это человек, которому что-нибудь от вас нужно.

– Я что, много прошу, да? – сердито спросил Жам Бал. – Что, трудно так сказать, что с этими деревьями делать?

Сказавши так, Жам Бал выставил вперёд челюсть и шагнул к Микки с’Пелейну с самым решительным видом и весьма неясными намерениями. Лежавшие у ног владетеля Бленда свиньи дружно приподняли головы и внимательно посмотрели на Жам Бала. Под этим троекратным взглядом Жам Бал почувствовал себя неуютно, и, не совсем понимая, зачем он это делает, сделал два шага назад. При этом отчего-то его посетило крепкое ощущение, что он только что избегнул больших неприятностей.

Благородный владетель Бленда посмотрел на Жам Бала, и, после недолгой внутренней борьбы, в которой чувство долга с трудом одолело мстительность, сказал:

– Их надо поливать.

– Как это? – не понял Жам Бал.

Микки немножко удивился. Как всякому человеку, привычному к осёдлому укладу, ему казалось, что все люди знают, как поливать деревья. Он испытующе посмотрел на Жам Бала, но на лице того не было ни малейшего намёка на юмор. Степняки вообще к юмору относятся довольно сложно. Нет, не подумайте чего, они умеют шутить, но далеко не все понимают их шутки. Верно и обратное, они в свою очередь понимают не всякую шутку.

Осознав, что Жам Бал не шутит, Микки призадумался. В его родных краях (тут мы берём на себя смелость немного приоткрыть завесу тайны, связанной с личностью Микки с’Пелейна), жизнь его сложилась как-то так, что поливать деревья и вообще заниматься традиционными сельскохозяйственными работами ему не довелось. И тем не менее, пытливый ум владетеля Бленда сподобился на верное умозаключение.

– Надо из колодца вёдрами воду таскать! – заявил Микки с’Пелейн, несколько раз мысленно пройдя по цепочке «дерево – поливать – вода – ведро – река – а где тут река? – колодец» и никаких логических изъянов вроде бы не обнаруживший.

– И скока надо вёдер? – осторожно спросил Жам Бал.

– Много, – вдохновенно сказал Микки, рассудив, что лучше больше, чем меньше. – По пять вёдер в день на дерево. Это только чтоб они не сдохли… э-э-э… не увяли… не засохли. А так надо по десять.

– А их тут наплакано девяносто три штуки, – задумчиво прикинул Жам Бал. – То есть в день это надо … это, примерно, надо… то есть ежели по пять деревьев на девяносто три ведра… то есть наоборот, вёдер на деревья…

И он оглянулся на своих земляков. Земляки хранили почтительное молчание и в разговор вступать не собирались. Жам Бал понял, что это как раз тот случай, когда руководитель должен брать всю ответственность на себя. Он сморщил лоб в могучем интеллектуальном усилии, и уже даже смог помножить пять на сто, что бы потом отнять от этого числа семь, умноженное на пять, как вдруг кузнец Дол Гор*** во всю мощь своих легких высказал своё мнение о происходящем. (***Кузнец в любой деревне фигура важная. В Алхиндэ Бэхаа их даже приравнивают к шаманам. – Прим. сост. хроник).

– Кругляши бараньи! – вскричал Дол Гор. С хлебных деревьев в панике снялась и умчалась прочь небольшая стая ворон. – Это что ж по пять сотен вёдер каждый день таскать?! Это ж до хренищи!

Отметим, что вместо хрена Дол Гор использовал название другого растения, но поскольку слово это читателю ничего не скажет, составители хроник взяли на себя смелость заменить это слово словом «хренище», как более понятное.

– Ну не так уж это и много, – сказал Микки с’Пелейн, и в голосе его явственно были слышны нотки ревности.

– Да нет, – веско сказал кузнец. – Даже сто это много. Сто баранов это много? – обратился он к своим соплеменникам.

– Сто баранов это много, – дружно подтвердили соплеменники.

– А тут даже не сто, а пятьсот, – сказал Дол Гор. И честно добавил: – Почти.

– Всё равно много, – сказал Жам Бал. – Почти пятьсот баранов – это очень много.

– Да ну его на хрен! – эмоционально высказался Дол Гор. – Лучше мы будем баранов в городе на муку менять. Не нужны нам эти деревья.

И где-то в вышине снова звякнули колокольца.

На следующее утро, а если быть точными скрупулезно, то сразу после обеда, экспедиция департамента образования готовилась пуститься в путь. Внимание императорского Нухыра с торбой по образованию не сразу, но всё же привлёкло поведение начальника экспедиции. Начальник был задумчив, где-то даже рассеян. Взгляд его бесцельно скользил по окружающей его природе и ни на чём не останавливался. Поначалу Дам Баа отнёс это на счёт обильных возлияний и застольных излишеств дня предыдущего, но постепенно он всё же забеспокоился.

Мало ли что.

В конце концов Нухыр Императора с торбой по образованию разрешил свои сомнения самым простым способом.

– Вас что-то тревожит, мой друг? – напрямик обратился он к Микки с’Пелейну. Облик его выражал неподдельную озабоченность нуждами начальника экспедиции – взгляд, слегка встревоженный, брови домиком, голова чуть склонена в бок.

– Я вот всё думаю, – задумчиво отвечал владетель Бленда. – Тут как-то нескладно. Какая-то путаница. Когда чары пропали, хлебное дерево ведь ещё было им нужно! Это потом оно стало им не нужно, когда чары уже пропали.

Дам Баа спрямил брови и с некоторым даже облегчением рассмеялся тихим смехом человека, повидавшего в этой жизни всякое.

– Знаете, что я вам скажу, мой друг, – сказал он, отсмеявшись. – Не забивайте себе этим голову – главное, что это сработало.

Весьма опасная точка зрения, как нам кажется. Подумайте над этим на досуге, и если вы – человек хоть сколько-нибудь совестливый, вы с нами согласитесь.

Глава 10,

в которой

читатель будет наблюдать некоторые проявления любви,

узнает о том, как опасно чтение книг,

но в целом эта глава описывает причины и обстоятельства возобновления своего пути нашими героями

Главный Нухыр Императора почтенный Бат Бэлиг был занят сразу двумя делами: смотрелся в зеркало и пребывал в печали. Причина для печали была довольно нерядовой – у Главного Нухыра неожиданно появилось свободное время. Для большинства людей такая ситуация не лишена приятности, но люди власть имущие устроены несколько иначе, чем большинство людей. Состояние незанятости вызывает у них ощущение смутного беспокойства, а ежели вдобавок вместо себя вы оставили пусть и подающего надежды, но по сути своей ещё мальчишку, тогда отсутствие ежедневных забот неожиданно оборачивается кошмаром.

Это, так сказать, если события развиваются по стандартной схеме.

Но давайте не будем забывать, что Бат Бэлиг был личностью неординарной даже среди облечённых властью. Если некие невдумчивые читатели считают, что этот текст не содержит ни одного доказательства этому факту, то тогда будем считать таковым следующее предложение.

Бат Бэлиг был личностью в высшей степени неординарной. Конец предложения.

И сразу начало следующего.

И, как всякая неординарная личность, причину для печали он имел также неординарную. Впрочем, дадим слово самому Главному Нухыру.

– Да, – сказал Бат Бэлиг, с печалью глядя в зеркало. – Удручающее зрелище. Не борода, а безобразие какое-то.

Вообще-то борода была как борода, но вот цвет… Всякому уважающему себя старцу полагается иметь длинную белоснежную бороду, а почтенный Бат Бэлиг хоть и достиг звания старца возрастом и положением в обществе, бороду тем не менее имел отвратительного грязновато-седого цвета.

Совершенно не по канону.

И если в обычную пору горькие мысли о бороде почтенному Бат Бэлигу удавалось загнать в глубины подсознания, то сейчас, когда свободного времени внезапно объявилось в избытке, мысли эти вырвались на свободу и совершенно заполонили разум Главного Нухыра. А виной всему, ну то есть появлению наличия свободного времени, если кто не понял, было поведение Императора.

Чтобы всё стало ясно совсем, вернемся на некоторое время назад.

Императорская конвойная сотня, бряцая оружием и скрипя доспехом, втекала через ворота во двор, и там строилась.

Бритва придержала коня. Рваться куда-либо теперь не было никакой возможности, это с одной стороны, с другой стороны опасности как будто не было, и потом, в ней взыграло профессиональное любопытство военного – кто такие? Что за латы на них? Как вооружены? И прочие увлекательнейшие вопросы.

Конвой меж тем влился, наконец, во двор в полном составе, образовав две идеально ровные шпалеры.

В ворота монастыря въехал Их Великость даже в самой Малости Император Всего Алхиндэ Бэхаа, Очаг окрестных вод, Друг Сегоя Ушедшего и Соцветие невыразимой мудрости Янданцэбэг Первый Проворный. Он остановил своего коня, когда до Бритвы Дакаска остался всего лишь десяток шагов. Сейчас уже трудно судить, что же произошло во дворе монастыря на самом деле. Запели ли хором птицы, заиграла ли вдруг музыка, написанная и исполненная по проверенным веками шаблонам, пробежала ли та самая искра – этого мы не знаем. Слишком уж тонкую материю приходится нам сейчас описывать, и, признаемся честно, составителям хроник это непривычно. Упомянутые составители – люди конкретные и романтику понимают немножко не так, как вот тут вот пытаются нам и вам её изобразить.

Но к делу.

Доподлинно известно немногое. И Лань Дзинь, и монахи, и сэр Морт, и Чёрные Рыцари – все они ощутили настоятельную необходимость срочно рассмотреть что-нибудь в стороне. Лишь воины конвойной сотни, коим долг запрещал отворачиваться от своего господина, не посмели отвести взгляд и периферийным зрением видели, как Император и Мерседес смотрят друг на друга.