Культурология и глобальные вызовы современности

– не только первопричин, но и второстепенных причин;

– не только причин, но и следствий («судите по плодам его!»).

– не только первоисточников, но и последующих изданий.

Но этого оказалось мало. В дальнейшем согласно этой же парадигме продолжался анализ не только по источникам, но и без источников, продвигаясь от вертикальной парадигмы к горизонтальной, вследствие чего появились подходы: эволюционный (как продолжалось развитие? какие стадии оно проходило?), историко-структурный, историко-функциональный, историко-системный, синергетический историзм (термин В. П. Бранского). Синергетический подход отрицает «классический историзм», но отрицает не абсолютно, а относительно: удерживая положительное, дополняя и усиливая его действие в поисках истины.

Смена доминант научных поисков в общественных науках. Первый парадигмальный сдвиг означал выделение из исторической науки «наук о политике», переход к политическому анализу, от объективизма к классовому анализу, от геополитики к глобализации/глобалистике. Исходя из философского определения человека как существа политического – гр. zoo politicon (Аристотель), были поставлены методологические вопросы: каков предмет и метод «науки о политике»? каковы методы изучения политики? применим ли объективный метод? в чем суть классового анализа? в чем сущность геополитического подхода и глобализма как метода решения глобальных проблем современности? Ответы на эти вопросы давались разные в зависимости от философских позиций: идеалистических и материалистических, объективистских и субъективистских, марксистских и антимарксистских. Сегодня они решаются с позиций глобализации, цивилизации и модернизации, постмодернизма и синергетики. Следствием является изменение теоретического арсенала политической науки. На место марксистской теории отмирания государства и классовой борьбы приходят теории управления и самоуправления, в рамках которых общество осмысливается в категориях управления сверху и управления снизу, «порядка сверху» (государства) и «порядка снизу» (самоуправление). Основу этой теории составляет закономерность чередования иерархизации и деиерархизации, напоминающих синергетическую «игру в бисер».

Второй сдвиг в рамках онтологического подхода: от политики к экономике, от политического анализа к экономическому. Исходя из философского понимания человека как существа экономического (homo fabers, homo consumens) родилась новая постановка вопросов: как работают люди? что и как они производят? как распределяют и потребляют товары? как организуют труд? С ними связаны и основные методологические вопросы: каков предмет экономической науки? каков метод изучения экономических явлений? каков методы исследования экономических процессов? чем экономический анализ отличается от политического и др. Ответы на эти вопросы пытались дать историки (Гесиод «Труды и дни», М. Вебер «Истории хозяйства»), экономисты (А. Смит и Д. Рикардо), но наиболее адекватно для своего времени даны К. Марксом, который применил диалектико-материалистический метод к обществу и экономике и создал так называемую «экономическую модель», которая была взята на вооружение всеми развитыми странами, в том числе и Россией (с 1921 г. – курс на электрификацию, с 1925 г. – курс на индустриализацию) и превратившейся в течение 50 лет в мощную державу. Однако, начиная с 70-х годов XX в. в зарубежной литературе стало утверждаться, что «экономическая модель Маркса» устарела и стали предлагаться новые модели: «общество потребления» (Бодрийяр), «постиндустриальное общество» (У. Ростоу, Д. Белл), «технотронное общество», «информационное общество», «инновационное общество» и др. Вместо «устаревших» теорий общественно-экономической формации и общественного прогресса как линейных, рассматривавших движение общества только от низшего к высшему, от простого к сложному, стали предлагаться акмеология (движение вверх), катеология (движение вниз) и средняя линия – аттрактор и суператтрактор (В. П. Бранский). К эволюционному подходу прибавился вероятностный с характерными для него понятиями: бифуркация, флуктуация, с помощью которых сегодня ведется обсуждение экономических проблем. При всем понимании значения экономического подхода, нельзя его ни недооценивать, ни переоценивать, ни вульгаризировать («вульгарный материализм»).

Третий парадигмальный сдвиг – в продвижении от изучения политики и экономики к осмыслению культуры. Исходя из понимания человека как существа культурного, были поставлены основные методологические вопросы: что собою представляет культура? какими методами изучается культура? применимы ли здесь общие философские принципы (развития и др.)? применимы ли методы естественных наук? в чем специфика методов исследования культуры? Поиск ответа на эти вопросы зависел от философских позиций авторов, так, Н. Я. Данилевский обосновывал применимость естественно-научного подхода, рассмотрев историю как смену культурно-исторических типов; К. Н. Леонтьев доказывал применимость к культуре органического принципа развития; неокантианцы В. Виндельбанд и Г. Риккерт определяли специфику предмета и метода изучения культуры как «индивидуализирующего», «идеографического»; Э. С. Маркарян определил предмет и метод исследования культуры, впервые использовав потенциал системного и синергетического подходов к изучению культуры; вслед за ним М. С. Каган также применил системно-синергетический метод к исследованию культуры, А. С. Кармин конкретизировал этот метод применительно к изучению информационно-знаковой природы культуры. Сегодня продолжается поиск новой парадигмы в сфере культуры. Пока предлагаемые постмодернистские варианты («ризома» и т. д.) не выдерживают критики[35].

Четвёртый парадигмальный сдвиг заключался в движении к социальной сфере общественной жизни, к социологии, выделившийся сравнительно недавно из «социальной истории» и обретшей свой предмет и метод. Новизна заключалась в постановке методологических вопросов: в чем сущность и специфика социологического подхода? какими методами изучается социальная сфера общественной жизни? применимы ли здесь общие философские принципы, применим ли общенаучный метод? какие методы применяются в современной социологии? Отвечая на эти вопросы, О. Конт открыл так называемый «закон трех стадий» в развитии метода и показал отличие позитивного (научного) подхода от теологического и философско-метафизического. М. М. Ковалевский применил к обществу историко-сравнительный метод и представил «формулу социальной эволюции», заложив тем самым основы эволюционизма в отечественной науке; Э. Дюркгейм и Г. Спенсер сформулировали принципы структурно-функционального подхода; П. А. Сорокин применил принцип объективности к социологии, разработал методы социокультурной динамики и создал «интегральную методологию»); А. Г. Здравомыслов, Л. А. Левада и В. А. Ядов разрабатывали методы конкретно-социологических исследований. В итоге сложившаяся методология социологии представляет собою сложную систему знаний об исходных философских (мировоззренческих) принципах изучения общества, общенаучных методах (анализ, синтез, индукция, дедукция и др.) и специальных социологических методах (наблюдение, опрос, интервью, анкетирование, социальный эксперимент, контент-анализ и др.). Сегодня они решаются с позиций глобализации и цивилизации, постмодернизма и синергетики. На место устаревших социологических теорий приходят теории организации и самоорганизации, в рамках которых общество осмысливается в категориях «порядка» и «хаоса».

Пятый парадигмальный сдвиг привел к созданию этнологии, одним из основоположников которой явился Л. Н. Гумилев, обозначивший ее предмет и метод как новой науки. Сам он писал о новой постановке методологических вопросов. В отличие от идеалистов, ставивших вопрос «как люди думают»? и от материалистов, решавших вопрос «как люди производят?», он поставил вопросы: «как ведут себя люди в разных жизненных ситуациях», «каковы способы и стереотипы их поведения», определив тем самым сущность и специфику этнической доминанты. В отличие от психологов, изучающих поведение индивидов, и от социологов, сосредотачивающих внимание на девиантном поведении личностей и социальных групп, у Гумилева речь шла о стереотипах поведения народов (этносов). В отличие от этнографов, констатирующих различия в поведении этносов, этнологи, по его мнению, сосредотачивают внимание на сходстве этносов и установлении статистических закономерностей. В результате ему удалось создать новое понимание истории, в основе которого лежали 4 параметра: этнос, пространство, время, пассионарность. Если первые три категории были известны до него и он их только приспособил к новой науке, то пассионарность он ввел в научный оборот впервые, понимая ее в разное время по разному: как активность, целеустремленность, источник и движущие силы истории, как «биохимическую энергию живого вещества» (по Вернадскому), как пассионарный импульс, пассионарный толчок, пассионарное напряжение, пассионарный признак, по которому все члены этносистемы делились им на пассионариев, гармоничных людей и субпассионариев. Используя эти категории, он создал теорию этногенеза и новый метод понимания истории – «альтернативный подход к материалу». Этот метод он искал в течение 70 лет, продвигаясь от этнографического метода к этнологическому, от исторического к историко-географическому, от естественнонаучного подхода к системному методу. Следствием применения этого метода явилось новое альтернативное понимание истории как истории этносов, представляющей собой «калейдоскоп мозаики дискретных историй». Описывая множество этносов и указывая ведущую тенденцию их развития – к миру, дружбе, совместному выживанию с помощью комплиментарности, он близко подошел к системно-синергетическому подходу.

В итоге можно сделать вывод, что в создании целой системы общественных наук реализовалась, хотя и не исчерпала себя до конца, парадигма «древа познания». Однако вследствие изъянов онтологического подхода в начале XX века обнаружился кризис общественных наук, о чем писал российский историк Р. Ю. Виппер в книге «Кризис исторической науки» (Казань, 1923). Выходом из того кризиса в то время послужил переход от онтологической парадигмы к гносеологической. Выходом из кризиса общественных наук начала XXI века, по всей видимости, послужит переход на другие философские подходы (эпистемологию, логику, аксиологию, праксеологию) и на синергетическую парадигму. Но это уже другой вопрос, требующий другого, дополнительного освещения.

Культура и культурология в условиях современного социального кризиса

Н. В. Исакова (г. Новосибирск).

Возникновение любой науки и расширение поля ее исследований имеет двоякого рода причины: с одной стороны, социальные, а с другой – собственно научные или внутренние закономерности самой науки. И первые и вторые определяют специфику различных научных направлений, структуру науки в целом, научные приоритеты и связаны между собой.

Так, научно-техническая революция, подготовленная успехами естествознания в конце 19 – начале 20 веков, знаменовала собой процесс превращения, примерно с середины 20 в., науки в непосредственную производительную силу. Будучи перестройкой всего технического базиса общества, технологического способа производства[36], а также, закономерно, инструментом и полем противостояния сложившихся в послевоенный период мировых социальных систем, НТР обусловила доминирование во второй половине 20 века следующих научных направлений.

Прежде всего, это – массовый спрос на разнообразные технические специальности, востребованность научно-технического творчества. Это также доминирование в общественном мнении физики, физических дисциплин, что было связано с крупными открытиями в данной области науки, которые стимулировались гонкой вооружений, необходимостью обеспечения равновесия сил на международной арене. Наконец, это время ожесточенного идеологического противостояния, особенно в период образования крупных блоков в соревновании социальных систем, что обусловило ангажированность обществоведческих дисциплин – социально-философских, политэкономических, исторических (разумеется, степень идеологической зависимости разных областей в их рамках была различна). Новый всплеск интереса к социальным наукам (даже бум наук общественных, с последующим перепроизводством кадров) – экономики, правоведения, политологии, социологии – наблюдается в 90-е годы прошлого века. Интерес этот весьма прагматичный, даже скорее конъюнктурный, продиктован тактическими интересами выживания в ситуации социального кризиса.

Наиболее важным в этот период является другое. В конце прошлого века накопление фундаментальных достижений в биологии (в частности, в понимании механизма генетической наследственности) подготовили почву для смены научных приоритетов в направлении «наук о жизни». Подобный переход был детерминирован постепенным осознанием идеи о том, что выживание человека (человечества) в современный период глобальных катаклизмов зависит от углубленного понимания устройства мира – механизмов воспроизводства самой жизни. Это диктовало и изменение принципов взаимоотношений в научном сообществе: от противоборства к обмену информацией, сотрудничеству, совместным разработкам по общим проблемам.

Акценты в науке снова смещаются по мере расширения и интенсификации, на рубеже 20 и 21 веков, разнообразных контактов между странами, государствами. Плотность контактов в начале 21 века достигает такого уровня, что все более актуальным становится понимание тотальной связанности между собой различных субъектов (и сообществ, и индивидов), зависимости друг от друга (всех живущих на «планете людей»). Причем речь идет о понимании не только на уровне международной интеллектуальной элиты, подобно Римскому клубу, но уже и на уровне реальных политиков. Тенденция проявляется в форме осознания жесткой необходимости оптимизировать механизмы взаимодействий. А для этого нужна выработка общей стратегии совместного существования. Последнее актуализирует собственно проблему человека. Без ее современного осмысления невозможно найти общую основу, «общий знаменатель» для взаимодействий. Иными словами, возникает социально обусловленная значимость исследований проблемы человека – характеристики в новой ситуации глубинных оснований его жизнедеятельности: от полноты понимания качественной специфики до целостного представления о нем (в единстве признаков, задаваемом спецификой). А это уже – прерогатива наук гуманитарных, которые отличаются от общественных тем, что в центре внимания последних находятся социальные отношения и институции, а сознательная деятельность человека, как его принципиальная специфика, есть лишь вспомогательный, не в центре внимания находящийся объект. (Соответственно такие науки как философские и исторические, занимающиеся и обществом, и человеком, в равной мере можно отнести и к общественным, и к гуманитарным.)

Грядущий спрос на гуманитарные разработки, определяемый, очевидно, актуальностью осмысления (и переосмысления) основ жизнедеятельности человека как такового в период кардинальной трансформации его образа жизни (будь то в России, на Западе или на Востоке), этот спрос влечет за собой переструктурирование и самой области гуманитарных наук. Так, наряду с устоявшимися, классическими дисциплинами (философскими, историческими, филологическими) активно формирует свое поле новая, в сравнении с ними, наука культурология.

Ни в малой мере не отрицая классические науки, а напротив, взаимодействуя с ними (путем объективного процесса образования смежных, на стыке, профессиональных областей – теоретической культурологии, исторической культурологии, лингвокультурологии и т. д.), эта новая наука культурология акцентирует внимание – «высвечивает» свой аспект в исходном материале. Аспект этот – смыслообразуюшая сторона любого материала (или содержание любого вида деятельности человека), которая в других науках составляет некий вторичный план и которая совокупно формирует поле культуры, культурное пространство. В иных науках речь также идет о сознательной деятельности в плане ее содержания. Но это либо непосредственные практические ценностные мотивации поведения (например, по обеспечению условий существования, по достижению власти и пр. – в социологии, истории). Либо это – продукты деятельности сознания, отражающие мировоззрение человека, но вне ценностного контекста (не в аксиологическом ключе), т. е. связанные с регулированием реальной практической жизни опосредованно (в частности, фольклор, мифы – в филологии, этнографии). Культурология имеет свой особый угол зрения. В нем сочетается и интерес к мотивации реальных действий человека и внимание к опосредованию этой мотивации путем апеллирования к более масштабным целям (в частности, целям выживания какого-либо этноса или человеческого сообщества в целом, или постановкой и решением вопроса о смысле жизни). Это обуславливает ценностную окрашенность, аксиологическую нагруженность практической мотивации тем или иным идейным опосредованием – проявленность (присутствие) в непосредственном интересе опосредованной потребности.

Наличие разных уровней мотивации, связанное с сознательным выбором разнообразие масштабов опосредований (от интересов малой группы до некоторого всеобщего интереса, например, сохранения человеческого рода) и различие степеней воплощения общего интереса / идеала в поведении индивидов отличают человека от любых видов животных. Так, животное ведет себя согласно «своей природе» и тем каждый вид отличается от всех других. Иными словами, представитель любого вида воплощает собой, своим существованием свойственное конкретному виду его природное – родовое – начало как общие, увязанные между собой, признаки вида: морфологические, функциональные (поведенческие), психологические. Проявление родового начала в поведении регулируется инстинктами, сформированными посредством природного механизма естественного отбора. И потому животное всегда ведет себя родовым образом: родовое поведение отдельной особи, поэтому, предопределено.

У человека иная «природа», сущность. Жизнедеятельность данного вида, имеющего принципиальную специфику – наличие сознания – поддерживается посредством коллективного сознательного отбора, накопления и передачи опыта от поколения к поколению, т. е. благодаря механизму сознательного выбора. В этом заключается и сила и слабость человека, человеческого рода. Сила состоит в том, что у человека появляются огромные возможности в использовании преимуществ других видов (по Марксу, «человек может производить по меркам любого вида»), и за счет этого образуется колоссальная разница между этапами человеческой истории (человеком первобытным и современным). Слабость – это выбор человеком, посредством сознания, образа жизни не в пользу «своей природы».

Очевидно, что сила, выживаемость рода homo sapience, как и любого другого зависит от меры следования его представителей своей природе. Тогда правомерно и актуально, особенно в переходные периоды, ставить вопрос о степени соответствия жизнедеятельности человека его родовой сущности, о количестве и формах отклонений от нее. Иными словами, речь идет об анализе – с означенных позиций – качества социальной деятельности и отношений и, естественно, его критериях.

Таким образом, от фиксирования специфики культурологического аспекта в изучении сознательной деятельности человека (в сравнении с другими гуманитарными науками), а именно смыслообразующей стороны или семантики любого вида человеческой деятельности, которая собственно и составляет объект культурологического анализа.

Теперь посредством логических рассуждений стало возможным перейти к формулированию предмета культурологического исследования. Это будет нормативный характер деятельности человека, задаваемый его родовой сущностью. Он проявляет себя в культуре – области смыслов, закономерно, дифференцированных на разноуровневые идейно-ценностные опосредования – как ее прерогатива (в силу отсутствия другого, подобного рода, феномена) и потому выступает как нормативный характер культуры. Выявленные объект и предмет и будут раскрывать «культурологический ракурс» взгляда на любые социальные феномены или артефакты (будь то деятельность, общественные отношения, социальное управление, психологическая установка, символ, текст и пр.).

Определение объекта и предмета – самый сложный, принципиальный вопрос. От ответа на него зависит решение всех остальных задач: характеристики внутренней структуры культурологии, очерчивания ее внешних границ и т. д. т. п. Поэтому выдвинутая гипотеза нуждается в дополнительном обосновании. Для ее подтверждения можно привести ряд аргументов.

1. Прежде всего, важно обратиться к этимологии термина «культура» как ключевого в культурологии. Значимость этого аспекта нельзя недооценивать, ибо появление любого понятия есть ответ на некоторый запрос, есть заполнение какого-то вакуума в смысловом поле, формирующемся в процессе исторического осознания человеком своей жизнедеятельности.

Из античности ведут свое происхождение три первоначальных значения. Это латинские «возделывание, обработка», «культ, почитание», а также близкое по смыслу греческое слово «пайдейя» – «воспитание души, образование». Логично попытаться проанализировать их все таким образом, чтобы извлечь, индуктивным путем, то общее, что объединяет первичные значения, и выразить это общее в современной терминологии. Так, очевидно, что во всех трех случаях речь идет о сознательной деятельности человека. Это предельно широкая обобщающая характеристика культуры. Далее ее можно конкретизировать следующим образом: во всех значениях предполагается, что естественно, наличие некоторой цели – и при «обработке», и в «почитании», и в «воспитании». Из чего заключаем, что это – сознательная, целесообразная (сообразная какой-либо цели) деятельность. Затем на еще более конкретном уровне идентификации логично представить, что такая деятельность имеет для жизни человека практическое – регулирующее – значение: в плане технологическом, в плане социальных связей и в плане воспитания (человека). Наконец, возможно сделать вывод о механизме регуляции. Из сравнительного анализа семантики термина закономерно предположить наличие некоторого (какого-то) образца, на который следует ориентироваться, опираться, т. е. речь идет о нормировании человеческой деятельности в материально-технологическом отношении, социально-идеологическом и гуманитарном.

Думается, что не погрешив против истины, можно, на базе только первоначальных значений термина «культура» охарактеризовать ее как сознательную, целесообразную, регулятивную, нормирующую деятельность. И такая трактовка, по меньшей мере, не противоречит данному ранее определению объекта и предмета науки культурологии, изучающей феномен культуры.

2. Имеет смысл рассмотреть вопрос о временном факторе в формировании культурологии. А именно: современная фаза этого процесса – активная институционализация ее как научной дисциплины в ряду других наук – не случайно близка по времени другой социальной и интеллектуальной тенденции (следует за ней). Это – возникновение и осмысление общественным сознанием глобальных проблем человечества: экологических, нерационального использования ресурсов, угрозы термоядерной войны, бедности, пандемий, расшатывания нравственных основ общественной жизни и др. Семантическое пространство культурологии – смыслы, нормы, парадигмы, универсалии, архетипы – есть закономерная поисковая реакция, востребованный исследовательский ответ на вызовы современности. Это – стремление мобилизовать интеллектуальные ресурсы и опыт, накопленный разными социальными субъектами по выживанию в экстремальных ситуациях, актуализировать разнообразные технологии по оптимизации образа жизни человека. Что дает основание для подтверждения значимости выделенных объекта и предмета молодой науки культурологии.

3. Целесообразно охарактеризовать место, которое занимает культурология в структуре научного знания. Она имеет явное отношение ко всем гуманитарным, непосредственное или опосредованное отношение к общественным и частично соприкасается с естественно-научными областями знания. Такое специфическое положение свидетельствует о том, что культурология не рядоположенна другим наукам.

В сформировавшейся структуре наук до сих пор особое место занимала философия, которая играла роль методологического основания для познания (постижения) любых сфер реальности: природы, общества, мышления. Ее диалектический метод, опирающийся на знание законов диалектики (единства и борьбы противоположностей, перехода количественных изменений в качественные и развития или отрицания отрицания) и диалектических категорий (сущности и явления, содержания и формы, количества и качества, части и целого, общего – особенного – единичного, абстрактного и конкретного и т. д.) имеет универсальное познавательное значение.