Посредник

Женя Гравис

Посредник

© Гравис Ж., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Часть 1

Последняя воля

Глава 1,

В которой Митя встречает двух старых знакомых

– А-а-а!

Крик нарастал, набирал силу и обрывался с жалобным всхлипом в конце. Снова и снова. Тяжелая дверь не могла его полностью приглушить, и Дмитрий Самарин дергался, то прислоняясь к створке, то утыкаясь лбом в стену рядом. Узор из трещин на штукатурке за несколько часов был изучен им досконально.

Невыносимо.

Длительное ожидание мучительно само по себе. А когда ты рядом с непостижимым и малопонятным, но при этом совершенно бесполезен – нестерпимо вдвойне.

– А-а-а!

Крик раздался опять, и вслед за ним послышался уставший, срывающийся плач:

– Мамочка, я больше не могу!

– Можешь, милая, можешь. Все хорошо. Попей воды. Осталось совсем немного.

– Пожалуй, стоит дать немного хлороформа. Марфа Семеновна, приготовьте.

– А-а-а!

Митя стукнул кулаком по стене, словно пытаясь разделить боль, которая буквально сочилась из-за двери.

Ужасно захотелось курить. Курить? Что за странное желание? Никогда ведь не увлекался. Но почему-то сейчас вспомнился один из подчиненных, Семен Горбунов, попыхивающий трубкой. В трудные моменты он всегда доставал табак, и кажется, это несложное действие помогало ему разобраться с насущными проблемами.

Митя сглотнул, отогнав глупую мысль. Дверь приоткрылась, и в проем боком протиснулась насупленная горничная, держа в руках таз. Вода в нем была красная, в ней плавали какие-то тряпки. Служанка поймала встревоженный Митин взгляд и отрицательно покачала головой. Потом закрыла створку ногой, перехватила таз поудобнее и ушла вниз.

Дмитрий снова уткнулся лбом в стену.

Невыносимо.

– Пойдем-ка.

Хозяин дома Николай Сергеевич Загорский подошел неслышно, потянул за рукав, и Митя подчинился. Позволил довести себя до кабинета и усадить в кресло, в котором и очнулся со стаканом в руке. Загорский-старший налил себе тоже и удобно устроился за столом. В комнате было сумрачно и тихо, никаких криков сюда не доносилось. Лишь тикали бронзовые часы в виде орла на каминной полке.

Митя механически отхлебнул. Медовое и тягучее согрело горло и мягко скатилось вниз, разливаясь внутри приятным теплом.

– Хорош, а? – Николай Сергеевич покрутил бокал, рассматривая маслянистые подтеки на стенках. – Clos du Griffier[1], тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Почти столетний. Берег для особого случая.

Митя стиснул стакан в руке.

– Все будет в порядке, слышишь? – продолжал Загорский. – Не изводи себя, ты сейчас ничем не поможешь. Тут только ждать. Хотя, что я… Сам так же под дверью стоял и маялся, когда Анечка… Восемь часов, м-да. Ты пей. В следующий раз будет легче.

«Пережить бы этот», – малодушно подумал Митя и тут же себя одернул. Нашел время страдать. Это не ты сейчас кричишь за дверью.

Нет, дело не в этом.

Николай Сергеевич смотрел спокойно и участливо, и Дмитрий решился. Не то чтобы они с тестем сильно сблизились за последнее время, но и конфликтов между ними не возникало. Впрочем, сложно найти повод для разногласий двум занятым людям, которые вечно пребывают на службе. Митя – в качестве начальника Убойного отдела Сыскной полиции Москвы, а Загорский – биржевого чиновника и профессора политической экономии.

Настоящий момент, кажется, выглядел подходящим для откровенной беседы.

– Я… – Митя для храбрости отхлебнул слишком много и прокашлялся. – Я ведь не рассказывал вам, как потерял мать.

– Нет.

– Она умерла при родах, когда я появился на свет. И я… – Самарин замолчал, не в силах выразить вслух мучившие его опасения.

– Понимаю. И сочувствую. Но сегодня такого не повторится, даже не думай. Там врач, акушерка. Не сравнивай. Времена совсем другие.

– Умом-то я понимаю, но…

– Сердце болит. У меня тоже. Здравый смысл у нас, отцов, в такие моменты отключается. Эх, надо было, наверное, в больницу ехать. По крайней мере, там все эти… женские дела далеко от посторонних глаз и ушей происходят. В следующий раз так и сделаем.

Николай Сергеевич перегнулся через стол и плеснул в Митин стакан еще жидкости.

– По капельке. А то к рождению наследника ничего не останется. Ты мне лучше скажи, как там душегуб Визионер? Казнили?

Говорить о работе было привычнее и легче. Или так столетний коньяк подействовал? Беспокойство и тревога, мучившие в последние часы, сгладились и стихли.

Про серийного душегуба, которого ему пришлось выслеживать целый год, Митя был готов рассказывать без всяких дополнительных стимулов:

– Да, я был на… процедуре. Все прошло по протоколу и без эксцессов.

– Ну, слава Диосу. Он это заслужил. Я смотрю, в Европе с каждым годом растет число противников смертной казни. Да и у нас они тоже появляются. Думаю, когда-нибудь мы, как прогрессивные люди, откажемся от такой крайней меры. Но не сегодня, не сегодня…

– Согласен. Хорошо, что хотя бы публично казнить перестали. Не самое приятное зрелище.

– Он не раскаивался перед смертью?

– Нисколько. Мне показалось, он даже был рад такому исходу.

– Да, человеческая природа все-таки непознаваема. Но ты-то хоть облегчение почувствовал?

– Откровенно говоря, нет. Вообще ничего не ощутил. Видимо, перегорело уже.

– Что ж, это, пожалуй, к лучшему – как можно быстрее забывать плохое. Будем ждать хороших новостей.

– Будем.

Они сидели в тишине еще какое-то время, неторопливо прихлебывая коньяк и не тяготясь молчанием. Стук в дверь раздался неожиданно. Все та же служанка, уже без таза, вбежала в кабинет, присела в неловком книксене, разгладила складки на фартуке и радостно объявила:

– У нас мальчик!

Соня выглядела бледной и уставшей. Митя опустился возле кровати, прижался губами к взмокшему лбу жены и поправил спутанные рыжие волосы.

– Как ты?

– Ужасно, – прошептала Соня и улыбнулась.

Несмотря на измученный вид, улыбка у нее была искренняя и счастливая.

– Ты молодец, отлично справилась. Люблю тебя.

Соня поерзала и бросила взгляд влево, где у окна стояла колыбель.

– Хочешь посмотреть на него?

– Конечно. Уверен, он такой же прелестный, как и ты.

– Я кошмарно выгляжу.

– Ты самая красивая. Отдыхай.

Он поцеловал ее еще раз и подошел к кроватке. Акушерка, пухленькая и миловидная, достала оттуда маленький, туго запеленатый сверток.

– Осторожно, голову придерживайте.

Младенец был замотан так, что наружу выглядывало только личико – ярко-розовое и недовольное. Положа руку на сердце, ничего красивого в нем не было. Мало кто сразу при рождении выглядит привлекательно, но Митя бы никогда не рискнул произнести это вслух. Ребенок казался серьезным и сердитым – сурово сжимал крохотные губы и хмурил брови. Совершенно некстати в голове вдруг всплыл образ начальника Сыскной полиции – Карла Ивановича Ламарка. Как он так же хмурит брови и сжимает челюсти. Ну что за бред лезет в голову в такой волнующий момент?

– Очень красивый, – сказал Митя.

– Четыре килограмма двести. Богатырь, – расцвела акушерка.

Ребенок вдруг открыл глаза – мутноватые, серо-голубые. Взгляд у него был нечеткий, плавающий, но вполне осмысленный.

Митя улыбнулся и прошептал: «Привет». И увидел, как глаза младенца вдруг заливает черная, непроглядная тьма…

* * *

Черт, приснится же такое!

Самарин вырвался из кошмара, проснувшись в поту, со сбившимся в ноги одеялом. Простыня и подушка были влажными и липкими, и Митя перекатился в сторону, пытаясь отдышаться и прийти в себя.

А сон казался таким реальным. И бледная Соня, и красный младенец, и томительность ожидания, и даже мягкий вкус Clos du Griffier… Самарин бросил взгляд в сторону окна, за которым оранжево светил уличный фонарь. Судя по светлеющему небу, ближе к четырем утра. Попробовать уснуть снова?

Сыщик пощупал рукой влажную от пота простыню и поморщился. Нет, поспать сегодня уже не удастся. Пора с этим что-то делать. Кошмары вторую ночь подряд – это непроста. Видимо, кому-то очень хочется поговорить.

И тут нашла.

Самарин переехал в новую служебную квартиру сразу после Нового года. Дом на углу двух переулков – Малого Козихинского и Трехпрудного – понравился ему сразу своей угловатостью и необычным «скворечником» – круглой башенкой на самом верху. Квартира эта, к сожалению, не сдавалась, и что находится внутри башни, Мите до сих пор узнать не удалось. Зато было свободно жилье под ней, на четвертом этаже. И, выглянув из окон на улицу, Дмитрий сразу понял, что ему все нравится. Вид на тихий переулок и крыши соседних домов, что были гораздо ниже, и главное – никаких деревьев перед окнами. А возле входа по ночам всегда горит фонарь.

За прошлый год в Митиной жизни произошло столько событий разного толка, что захотелось начать жизнь заново. Внезапное назначение главой вновь созданного Убойного отдела. Своя команда из трех человек, которые сперва казались странноватыми и чужими, но теперь стали надежными друзьями и коллегами. Случилось первое и неимоверно сложное дело серийного душегуба Визионера, которое Митя с большим трудом, но распутал, хоть и не получил за это ни славы, ни признания.

Зато эта история удивительным образом свела его с барышней Соней Загорской, которая стала напарницей в расследовании и чуть не оказалась последней намеченной жертвой душегуба и которую Митя в последний момент спас от ужасной смерти.

Спас и немедленно объяснился в чувствах, которые у него возникли и окрепли за время знакомства. И, к некоторому своему изумлению и безмерной радости, услышал ответное признание. Все это случилось в прошлом году.

А новый тысяча девятьсот двадцать первый год Самарин начал с переезда. Казалось, это должно было стать первым серьезным шагом… К чему? Видимо, в том числе и к тому, что приснилось сегодня ночью. Разумеется, приняв Митины ухаживания, Соня продолжала жить в особнячке Загорских, где сыщик стал частым гостем. И свадьба, конечно, когда-нибудь должна была случиться, и разные младенцы, но пока Митя совершенно об этом не думал.

Так отчего возникают такие нелепые сны, в которых путаются реальность и фантазии? Дмитрий вспомнил вымышленный разговор с будущим тестем. Еще одна странность. Сыщик ведь не был на казни. Лишь осмотрел тело после, убедился, что Визионер безусловно и окончательно мертв, и подписал заключение. Это было неделю назад, в конце марта.

Вчерашний сон, подробности которого уже позабылись, был таким же темным и непонятным.

Определенно, кое-кто очень хочет поговорить. Та, кто не появлялась и не напоминала о себе почти полгода.

Митя глубоко вздохнул, дошел до кухни, глотнул воды прямо из чайника и открыл дверь в кладовку. Пожалуй, подойдет. Уж лучше беседовать среди банок с вареньем и огурцами, чем на холодном кафельном полу в туалетной комнате. Как-то уютнее, что ли. Ну что за глупости снова лезут в голову? Это же не встреча со старым другом, при чем тут уют?

Самарин уселся на ящик с картошкой, плотно закрыл дверь, погрузившись в темноту, и позвал:

– Я здесь. Чего ты хочешь?

Несколько минут казалось, что никто не отзовется и ничего не произойдет. Но потом по движению похолодевшего воздуха Митя ощутил, как что-то вокруг него сгущается, клубится, обретает форму. Становится непроглядно-черным среди полного мрака. И голос – не человеческий, не женский и не мужской, а иной – ответил с некоторой издевкой:

– Забыл? Ты мне должен.

«Должен ли?» – подумал Митя, вспомнив определенно и безоговорочно мертвые глаза Визионера.

Гостья, явившаяся поговорить, была самым страшным видением сыщика за последние несколько лет – с тех пор, как они «познакомились» на исходе Великой войны. Признаться в этом Самарин боялся даже самому себе, а уж тем более кому-то другому.

Но так уж вышло: в безвыходной ситуации обратишься за помощью не только к заклятому врагу, но и к самому зловещему кошмару в жизни.

Он и обратился. И получил, что хотел. Пожалел? Тогда – ни капли. А сейчас?

Обещал тьме, что она и Визионер встретятся? Вот и встретились. Так чего еще?

Но вслух, разумеется, спорить не стал.

– Юлишь, – прозорливо истолковала паузу тьма. – Вы, люди, бываете на редкость изворотливы, когда дело касается выполнения обещаний. Ты ничем не лучше остальных. Но тебе хотя бы хватает ума не пререкаться открыто.

– Я благодарен. За помощь. Но предпочел бы закрыть эту сделку.

– Разумно. Ты пообещал две жизни. Помнишь свои слова?

Митя помнил: «Забери меня и его тоже, но Соня пусть останется в живых!» Чего не выкрикнешь ради спасения дорогого тебе человека? В тот момент сыщик и сам был готов умереть, но тогда тьма снисходительно его отпустила.

Выходит, ненадолго… Черт! Почему именно сейчас, когда все так хорошо наладилось?

– Помнишь, – выразительно протянула тьма. – Слово не воробей, Дмитрий. Одну жизнь я получила. Хочу получить вторую.

– Мою? Или… моего будущего ребенка?

«Сказки, – с обреченностью вспомнил сыщик. – В сказках высшая сила всегда просит о том, чего ты пока не знаешь, что произойдет когда-то в будущем. Какой же я идиот».

– Хитроумие и беспредельный эгоизм… Неисправимое племя, – вздохнула тьма.

Сказано это было таким тоном, что будь на ее месте собеседник в человеческом облике, он наверняка саркастически закатил бы глаза. Интересно, у тьмы есть глаза? Рот точно имеется – говорит же она как-то.

Размышления о предполагаемом облике гостьи помогали Самарину как-то примириться с фатальностью и абсурдностью происходящего. Или стоит называть ее настоящим именем? Нет, пускай остается тьмой. Так привычнее.

Из последней фразы Митя лишь уловил, что жизнь – его собственная или будущего сына – тьму в настоящий момент мало интересует. Тогда чья же?

– На всякий случай напомню, что я представитель закона, а не наемный убийца.

– Ишь ты, – хмыкнула она. – Вот и сделай свою работу. Как сыщик. Сегодня ночью в Москве убита женщина. Она была, скажем так, довольно близка мне. Этого не должно было случиться. Время ее еще не пришло.

– Кто? Где она? Имя?

– Сколько вопросов… Я тебе не свидетель, чтобы показания давать. Может, у меня и тысяча глаз, но за всем не уследишь. Ты ее узнаешь, не ошибешься. Она отмечена.

– То есть меня нанимают для расследования?

– Ну, ты же начальник Смертного отдела.

– Убойного.

– Оставь эту бессодержательную словесную эквилибристику. Мне нужен убийца. Мне лично, а не вашему правосудию.

«Ну надо же, у тьмы бывают личные мотивы», – удивился про себя Митя. И тут же попытался представить предполагаемого убийцу и суд над ним. Скажем, если преступление первое, есть смягчающие обстоятельства и попадется сочувствующий судья, то смертную казнь заменят пожизненным заключением или длительной каторгой. А значит он, Митя, пойдет против закона, распоряжаясь жизнью неизвестного пока преступника. Хотя если он рецидивист и убийство не первое, то…

– Снова юлишь, – прервала его раздумья тьма, и в ее голосе не осталось и следа иронии. – Хватит изворачиваться. Да или нет?

Черный туман вокруг и исходящая от него угроза стали почти осязаемыми. В тишине вдруг жалобно и тихо заплакал ребенок. Или просто послышалось? Митя вспомнил серо-голубые младенческие глаза, которые заливала чернота, и понял, что на этот раз выбора не будет.

– Да. Я согласен, – ответил он.

– Вот и славно. Работай.

Телефонный звонок раздался, когда Самарин вышел из душа и насыпал в турку двойную порцию кофия.

Еще одно новшество в его жизни – домашний телефон. Удобная оказалась вещь: не надо каждый раз среди ночи смотреть на укоризненное лицо разбуженного дворника, а вести долгие беседы с Соней можно без посторонних ушей.

Увы, любимые девушки не имеют обыкновения звонить в половине пятого утра.

– Дмитрий Александрович, здравия желаю. Барсуков, дежурный, беспокоит. Два убийства, обе женщины. Одна в Мясном переулке, вторая на Большой Никитской.

– В Мясной Семена Горбунова отправь, он рядом живет. Я на Никитскую. Мишке Афремову телефонируй, пусть туда же едет. Номер дома?

– Пятьдесят четвертый.

– Принял. Отбой.

Кофий он все-таки выпил, размышляя о том, каково это – иметь тысячу глаз. И надеясь, что посмотреть хотя бы в один из них ему выпадет не скоро. Посомневался, верно ли выбрал место. Может, все-таки стоило поехать в Мясной переулок?

Большая Никитская была одной из парадных улиц Москвы, районом университетских построек и роскошных особняков. Нужный дом в старорусском стиле выглядел скорее не элегантным, а нарядным. Как деревенская невеста на выданье, которая надела на свадьбу все самое яркое и пестрое.

Такие мысли навевали богато декорированные верхние наличники окон, напоминающие по форме кокошники. Фасад дома был выложен ромбовидным узором из кирпича трех цветов – желтого, красного и коричневого. Простенки, карнизы и колонны украшали глазурованные плитки с растительными мотивами. Казалось, особняк кокетливо выставляет напоказ привлекательные части, каждая из которых соперничает с другой за право считаться самой красивой.

Внутреннее убранство оказалось таким же колоритным, в духе боярских палат – расписные сводчатые потолки, цветастые шелковые обои, пол в разноцветных квадратах. Не дом – шкатулка, полная сокровищ, в которой нет людей. Кроме ефрейтора, который подсказал нужное направление, Митя по пути не встретил ни единой живой души.

Такой богатый особняк – и без прислуги?

Самым оживленным по иронии оказалось место упокоения. Судя по размерам и пышному декору – хозяйская спальня, где уже занимались своей работой прозектор Глеб Шталь и младший сотрудник отдела Михаил Афремов с фотоаппаратом. Всегда успевают приехать раньше. Ладно Мишка – он молодой и неуемный. А Глеб? Он вообще спит хоть иногда? Для никогда не спящего друг-патологоанатом выглядел бодрым и румяным. Даже в это хмурое утро. Даже при свете неярких ламп у места убийства.

Пожилая хозяйка лежала на высокой кровати лицом вниз – как будто, запнувшись, упала на постель. Ночная фланелевая рубашка на убитой выглядела очень целомудренно и старомодно: ворот под горло, длинные рукава с кружевными манжетами. Задравшийся подол нарушал эту благочестивую опрятность, открывая взгляду худые сморщенные ноги в синих узорах вен. Увы, у смерти нет никакого уважения ни к богатству, ни к старости. Но подол инстинктивно хотелось поправить.

– Что у нас? – поинтересовался Митя.

– Перелом предположительно височной кости, – Глеб указал на голову жертвы, где под седыми волосами расплылось на шелковых простынях большое бурое пятно. – Удар был один, но четкий и выверенный. Эпидуральная гематома из-за повреждения средней менингиальной артерии. Истекла кровью довольно быстро. Ну и возраст. Без шансов.

– Чем ударили?

– Предполагаю, что этим, – Шталь кивнул на пол у кровати, где валялась кочерга.

– Подходит. Проверим.

– Ребристая слишком, пальчики не снять, – подал голос Мишка.

– Вижу. Глеб, другие травмы есть, следы борьбы?

– Борьбы? Старушка – божий одуванчик. В таком возрасте неудачно наклонишься – и все, капут. О! Есть оторванный палец. С правой руки.

Митя присмотрелся и запоздало заметил, что средний палец лежит отдельно на бежевом ковре. Кисть правой руки убитой выглядела так, словно этот несчастный палец из нее вырезали, выламывали, выдергивали…

Сыщик за годы службы успел повидать всякого. Но при мысли о том, что тщедушную старушку пытали, ломая хрупкие суставы, утренний кофий в желудке все же шевельнулся.

– Если тебя это утешит, палец оторвали уже после смерти. Крови маловато, – меланхолично заметил прозектор.

– Интересно, зачем?

Глеб пожал плечами.

– Миша, у тебя что?

– Думаю, преступник влез через окно. – Мишка отвечал, не отрываясь от фотокамеры и щелкая затвором. – Задвижка не сломана: створка, видимо, была приоткрыта. На подоконнике следы. Первый этаж, тут невысоко. Сейчас Тефтелька приедет, по свежему следу быстро найдем, далеко не убежит.

– Неудачливый вор? Хотел по-тихому ограбить дом, а старушка подняла шум?

– А следов ограбления как раз не видно. Я проверил окна в остальных комнатах, они закрыты, признаков взлома нет. Убийца намеренно залез именно в эту спальню. Наверное, увидел, что открыто, вот и…

– Что же он тогда ничего не прихватил?

Митя осмотрелся. Действительно, в комнате царил идеальный порядок, не считая смятой кровати с мертвым телом, оторванного пальца и валяющейся кочерги. Туалетный столик уставлен флакончиками и баночками – ни одна не упала и не разбилась. На изящной подставке висят серьги. Судя по блеску – с бриллиантами. Многочисленные ящички и отделения столика задвинуты плотно, а ведь там наверняка хранятся драгоценности.

Дмитрий, обернув руку платком, выдвинул пару ящиков. Так и есть – ожерелья, браслеты, кольца аккуратными рядами лежали на бархатных подложках. Сыщик потянул за нижний край дверцу большого гардероба. Внутри, рассортированные по цветам, висели платья, стояли педантично сложенные шляпные коробки и обувь. Комод, письменное бюро, стулья и кресла с фиолетовой обивкой выглядели безупречно и явно на своих местах. Нет, дом, который грабят, в таком виде не оставляют.

– А где, кстати, прислуга? Кто обнаружил тело? Как зовут жертву, в конце концов?

Шталь хмыкнул.

– Нашла экономка, услышала шум. Она на кухне, с лакеем и горничной. Еще три божьих одуванчика. Каждому лет по сто. Пришлось всех валерьянкой отпаивать, я уже боялся, что тут не один труп, а четыре случится. Они не то что имя хозяйки, свои-то вспомнить не могли от шока.

– Может, в состоянии шока и убили старушку?

– Ага. Все трое – Паркинсон, Альцгеймер и их подруга сенильная деменция. Они настойку-то выпить не сумели, не расплескав на себя. А тут – кочерга. Но ты побеседуй, конечно. А пока помоги повернуть.

Вдвоем они перевернули легкое, будто пергаментное, тело.

И одна из загадок разрешилась сразу же.

– Я знаю, почему оторвали палец, – вздохнул Митя. – На нем было кольцо.

И добавил уже про себя: «Ну здравствуйте, Дарья Васильевна».

«Бессмертная» старуха Зубатова несомненно была мертва. И на лице ее застыло выражение безмерного удивления и гнева.

Глава 2,

В которой Соне поручают серьезную работу

Направляясь на утреннее чаепитие к Загорским, сыщик понимал, что ему поневоле придется первым принести плохую весть в этот уютный дом. Убитая Дарья Васильевна Зубатова была известна в широких московских кругах, от высшего дворянства до авангардной молодежи. Казалось, ее знали все, и даже Митя успел пообщаться несколько раз в прошлом году, когда деятельная старушка пыталась влезть в расследование по делу Визионера.

Участие ее было скорее символическим, но живость и сарказм Зубатовой Мите понравились. Так что смерть эту сыщик воспринял с сожалением. Загорские же знали убитую гораздо ближе.

Как же тягостно огорчать приятных людей. М-да, служба…

– Святые небеса! Дмитрий, какие ужасные новости вы принесли с утра. – Анна Петровна Загорская понизила голос, а на лбу ее образовалась полагающаяся по случаю печального известия скорбная складочка. Небольшая. Все-таки речь не о близкой родне.

Соня Загорская прикрыла стремительно наполняющиеся слезами глаза и опустила голову. Нет, никогда у нее не будет такой выдержки, как у матери. Это она умеет делать приличествующее любой ситуации лицо, а Соня… сейчас расплачется при всех. А день так хорошо начинался.

– Ох, милая. – Мама участливо похлопала ее по руке и незаметно подсунула салфетку.

В салфетку, если честно, хотелось уткнуться лицом и от всей души разрыдаться, а потом высморкаться, но Соня сдержалась и аккуратно промокнула глаза уголком. Поплакать и потом можно. Но как же все-таки жалко Зубатову!

Митя тоже был явно расстроен, но в отличие от матери протянуть Соне руку не решился. Выждав паузу, он продолжил:

– Мне очень жаль, Анна Петровна. Но Дарья Васильевна действительно покинула нас. Увы, не по своей воле.

– Но как? Что произошло?

Соня видела, что на лице матери боролись противоречивые чувства: жажда узнать кровавые подробности из первых рук и желание соблюсти приличия и не вести за столом бесед, которые могут испортить аппетит. Ох уж этот великосветский этикет. Вечное лавирование между Сциллой и Харибдой.

«Не по своей воле», – это Митя, конечно, ловко выкрутился. Начинает понимать тонкости политеса. Зубатова лишь с виду маленькая и хрупкая, а силы воли в ней… было с избытком. Да и физической тоже. Соня вспомнила, как Дарья Васильевна рявкнула на водителя и рванула на себя дверь автомобиля, когда они вместе спасались в прошлом году из театра, где случилась массовая драка. Нет, заставить эту женщину сделать что-то не по своей воле, даже умереть, – это надо было постараться.