скачать книгу бесплатно
Избранные. Химерная проза
Коллектив авторов
Конкурс Квазар
Перед вами сборник рассказов финалистов конкурса химерной прозы «Фантазмы и протуберанцы», проведённого совместно с журналом «Аконит» в апреле 2019 года. На этих страницах вас ожидает целая галерея химер. Предлагаем вам прогуляться ночью той дорогой, которой ходят бесы, ступить на хрупкую кромку вечности, посетить таинственного часовщика и подсмотреть, о чём грезят мёртвые…Доверьтесь неслышным взмахам крыл химер, несущих вас в породившие их ирреальные, неведомые миры.
Избранные
Химерная проза
Дизайнер обложки Алексей Жарков
Редактор и составитель Алексей Жарков
Иллюстратор Мария Дьяченко
Иллюстратор Оксана Заугольная
Иллюстратор Сергей Захаров
Иллюстратор Валерия Радионова
© Алексей Жарков, дизайн обложки, 2019
© Мария Дьяченко, иллюстрации, 2019
© Оксана Заугольная, иллюстрации, 2019
© Сергей Захаров, иллюстрации, 2019
© Валерия Радионова, иллюстрации, 2019
ISBN 978-5-0050-2566-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Под крыльями химер: к определению химерной прозы
Каждый из них нес на спине громадную Химеру, тяжелую, словно мешок муки или угля, словно снаряжение римского пехотинца.
Но такая чудовищная тварь вовсе не была неподвижным грузом; напротив, она охватывала и сковывала человека своими упругими и сильными мускулами; она вцеплялась мощными когтями в грудь своего носильщика; и ее фантастическая голова вздымалась надо лбом человека, подобно тем ужасным шлемам, которыми древние воины стремились повергнуть в страх своих противников.
Я заговорил с одним из этих людей и спросил, куда они направляются. Он отвечал, что об этом неизвестно ни ему, ни другим; но очевидно, они движутся к какой-то цели, ибо их все время побуждает неодолимая потребность идти вперед.
Любопытная вещь: никто из этих путников, казалось, и не помышлял взбунтоваться против свирепого чудовища, что уцепилось за его шею и словно приросло к спине; можно было подумать, что каждый считает своего монстра неотъемлемой частью самого себя. Их лица, усталые и серьезные, не свидетельствовали об отчаянии; под тоскливым куполом неба, погружая ноги в пыль земли, столь же пустынной, как это небо, они брели с покорностью тех, кто осужден надеяться вечно.
Шествие проследовало мимо меня и скрылось в дымке горизонта, там, где земная поверхность, закругляясь, ускользает от человеческого любопытного взгляда.
Шарль Бодлер «Каждому своя химера»
Химеры сопровождают человека с самого его появления в этом мире; с тех пор, как он обрёл разум и позволил себе взглянуть на другой конец пропасти – чтобы увидеть плохо различимые огромные фигуры в тумане. Чуждые и тревожные фигуры, вторгающиеся в привычную реальность. Фигуры химер. Впрочем, и сам человек – та ещё химера. Химера, порождающая химер – и придумывающая химерные истории.
Можно сколько угодно говорить о том, что химерная проза – искусственный термин, созданный в конце XX века с лёгкой подачи С. Т. Джоши и Джеффа Вандермеера. Что своим появлением на свет он обязан Чайне Мьевилю. Что термин справедлив лишь для авторов, издававшихся в журнале «Weird Tales», а все прочие притянуты к нему за уши. Можно утверждать, что химерная проза равнозначна сюрреализму, бизарро, абсурдизму, слипстриму. Можно даже заявлять, что химерной прозы как жанра не существует вовсе. Однако, подобные размышления – не более чем игры химер с вашим сознанием.
Химерная проза являет собой уникальный феномен. В период с конца XIX – начала XX в.в. в различных странах мира, совершенно незнакомые друг с другом авторы начинают создавать произведения, выдержанные в единой манере. Роберт Чамберс и Элджернон Блэквуд, Артур Мейчен и Густав Майринк, Стефан Грабинский и Леонид Андреев, Уильям Хоуп Ходжсон и Говард Лавкрафт… Последнего можно по праву назвать отцом химерной прозы – именно он, значительно позже выхода сборника Джозефа Шеридана Ле Фаню «The Watcher and Other Weird Stories», предложил этот термин (weird fiction, weird story) для обозначения литературы подобного рода. Однако это нечестивое дитя облёк в привычные нам одежды Кларк Эштон Смит, снабдив химерную прозу всем тем, что мы ожидаем обнаружить в ней, открывая сборник химерных историй.
Появление на свет химерной прозы – закономерное отражение fin de si?cle и различных потрясений XX века, со всей фатальностью обрушившихся на человечество. Сейчас, в XXI веке, грозящем очередными неведомыми угрозами, химеры вновь кружат над нами, воскрешая интерес к химерным историям и нашёптывая авторам новые тревожные откровения.
Так как же нам определить химерную прозу? И почему мы отойдём от относительно прижившихся в русском языке терминов «странная проза» и «вирд»?
Долгое время в русскоязычном сообществе термины «странная проза» и «вирд» применялись как эквиваленты термина «weird fiction». Однако, определяя этот жанр как «странную прозу», мы рискуем поместить его в рамки однозначности, поскольку странность, как таковая, не является его исчерпывающей характеристикой. Термин «вирд» (судя по всему, введённый по аналогии с термином «хоррор»), вызывает неуместные религиозные и эзотерические ассоциации, и потому, на наш взгляд, также не подходит для определения жанра.
Обратимся к самому слову «weird». Из всех вариантов его перевода на русский язык выберем наиболее подходящие, характеризующие жанр: потусторонний, сверхъестественный, фатальный. При этом под «потусторонним» мы будем подразумевать то, что находится по другую сторону привычной нам реальности, нечто нездешнее, неземное, чуждое; под «сверхъестественным» – то, что невозможно объяснить естественными причинами, рациональным способом (находящееся выше нашего естества и понимания бытия); под «фатальным» – то, что неумолимо и неизбежно, губительно. Данные значения слова «weird» в полной мере подчёркивают сюжетные особенности, образы и элементы атмосферности жанра (о чём будет сказано ниже). Однако, та же эклектичность, гротескность, присущие ему, не находят в подобном смысловом ряде своего отражения.
Выстроив синонимический ряд от понятий «потусторонний» и «сверхъестественный», мы возьмём на себя смелость привести его к понятию «химерный», которое наделим следующими значениями: нереальный, гротескный, гибридный, рождённый фантазией, причудливый. И с ещё большей смелостью приравняем понятия «weird» и «химерный». На наш взгляд, это является наиболее правильным решением, поскольку это понятие, в своём многозначии, наиболее полно описывает природу жанра. Химере присуще сочетание в себе частей различных существ; при этом рождается довольно гротескный образ. Этот образ выбивается из привычной нам картины реальности, вторгается в неё откуда-то извне, он чужд нам – и, как и всё чуждое, однозначно угрожает нам, вселяет смутную тревогу. И, несомненно, явление химеры нельзя объяснить любым рациональным способом – ведь иррациональность заключена в самой её природе.
В работах украинского филолога Дарьи Денисовой уже была предпринята подобная попытка перевода названия жанра «weird fiction» на язык восточнославянской группы. Однако, приравнивая понятия «weird» и «химерный», она предлагает переводить «fiction» как «фантастика», и, соответственно, вводит термин «химерная фантастика». Данное обусловлено наличием в украинской литературе явления «химерной прозы», не имеющего никакого отношения к рассматриваемому нами жанру, а также отнесением автором произведений жанра лишь к области фантастического. Поскольку же в русской литературе такого явления не существует, а также на основе того, что можно выделить разновидность жанра, определяемую как «химерный реализм», мы утверждаем термин «химерная проза» как наиболее полный эквивалент термина «weird fiction» в описании одного и того же жанра.
Рассмотрим сюжетные особенности, образы и элементы атмосферности химерной прозы, сочетанием которых рождены прекрасные химерные истории, многие из которых не просто стали классикой жанра, но и заложили его канон.
Основным сюжетообразующим элементом является вторжение, инвазия в мир произведения химерного, пришедшего извне, нарушающего законы реальности произведения, и не важно, обыденна ли и повседневна эта реальность, или она уже химерна. Вокруг подобного нарушения нормальности мира построены абсолютно все произведения жанра, инвазия химерного справедлива как для старой школы, так и для новой. «Что бы вы почувствовали, если бы ваша кошка и собака вдруг заговорила с вами человеческим языком? Вас бы охватил ужас. Я в этом уверен. А если бы розы у вас в саду вдруг начали кровоточить, вы бы просто сошли с ума. Или представьте, что камни на обочине дороги при вашем приближении стали пухнуть и расти, а на обычной гальке, которую еще накануне вечером вы видели собственными глазами, поутру распустились каменные цветы?» – данная цитата из «Белых людей» Мейчена как нельзя лучше иллюстрирует принцип построения сюжета в химерной прозе.
Образы химерного, вторгающегося в мир произведения, наполнены гротеском. Тем самым, который превращает знакомое и обыденное в незнакомое и тревожное. Авторы часто обращаются к теме богов и чудовищ – при этом мы можем наблюдать либо химерическую деконструкцию сложившегося мифологического/фольклорного образа, либо создание новых химер из разрозненных и часто не сочетающихся друг с другом в реальном мире элементов. В итоге мы имеем причудливые и жуткие пантеоны и бестиарии, когорты странных и нечестивых культов, манифестации неких безликих и безымянных сил внешнего пространства, и многое, многое другое. Химеры активно воздействуют на пейзаж локаций, в которых разворачиваются события произведений – и вот уже сам он становится химерным, вне зависимости от того, расположен ли он в нашем реальном мире, или отдалён от него в пространстве и во времени.
Атмосферность – это то, благодаря чему можно прочувствовать историю, проникнуться ей. Именно она занимает главенствующую позицию в произведениях химерной прозы, и зачастую авторы даже пренебрегают в её пользу сюжетом. Относительно того, какой должна быть атмосферность химерной истории, довольно метко высказался в своём знаменитом эссе Лавкрафт: «…должна быть ощутимая атмосфера беспредельного и необъяснимого ужаса перед внешними и неведомыми силами; …должен быть намек, высказанный всерьез, как и приличествует предмету, на самую ужасную мысль человека – о страшной и реальной приостановке или полной остановке действия тех непреложных законов Природы, которые являются нашей единственной защитой против хаоса и демонов запредельного пространства». Из двух элементов атмосферности, кинетического и потенциального, особенно интересен второй, поскольку он включает в себя подтексты, намёки, полутона, оттенки, различные ритмические и фонетические эффекты, звукоподражания и т. п. – вся та начинка, что в совокупности с «наружными» кинетическими эффектами решает главную задачу химерной истории – вызвать у читателя чувство тревоги, или даже благоговейного трепета.
Химерная проза прошла долгий путь эволюции. Развившись из мифов и легенд тёмных эпох, напитавшись декадентством и визионерством, пройдя в XIX веке стадию протохимеризма, она явилась в мир в своём классическом понимании в промежуток между 1890 – 1920 гг. Начиная с 40-х годов XX века она начинает процесс трансформации, длившийся приблизительно до 1990 г., чтобы затем, вновь на стыке веков, испустить из себя росток нового химеризма.
В настоящее время две традиции химерной прозы мирно сосуществуют друг с другом. Новый химеризм, яркими представителями которого являются Чайна Мьевиль, Джефф Вандермеер и Джеффри Форд, в рамках межжанрового микса исследует политические, экологические и общественные проблемы на фоне урбанистических химерных пейзажей. Но и классический (традиционный, старый) химеризм всё так же предлагает нам совершить тревожное путешествие за пределы чувственного восприятия и рационального анализа, под крыльями химер внешних и внутренних пространств – в компании с Томасом Лиготти, Эриком Шеллером, Лэрдом Барроном и многими другими.
В русскоязычное литературное пространство химерная проза проникла стараниями Владислава Женевского. Однако это не значит, что жанр нам чужд – достаточно вспомнить некоторые из произведений Николая Гумилёва и Ивана Тургенева, Александра Грина и Валерия Брюсова, Алексея Ремизова и Александра Кондратьева. Леонид Андреев признан русским классиком химерной прозы даже за рубежом. Еремей Парнов и Юрий Мамлеев часто обращались к химерным образам в своей прозе. Из современников, время от времени призывающих химер в свои истории, нельзя не отметить Владислава Женевского, Дмитрия Костюкевича, Алексея Жаркова и Максима Кабира. Журнал «Аконит» (первое в русскоязычном пространстве издание, посвящённое химерной прозе), главным редактором которого я являюсь, не устаёт открывать миру новые имена отечественных химеристов: Андрея Плотника, Евгения Долматовича, Василия Спринского, Сергея Чернова и многих, многих других.
Перед вами сборник рассказов финалистов конкурса химерной прозы «Фантазмы и протуберанцы», проведённого совместно с журналом «Аконит» на платформе «Квазар» в апреле 2019 года. На этих страницах вас ожидает целая галерея химер. Предлагаем вам прогуляться ночью той дорогой, которой ходят бесы, ступить на хрупкую кромку вечности, посетить таинственного часовщика и подсмотреть, о чём грезят мёртвые…
Предлагаем вам довериться неслышным взмахам крыл химер, несущих вас в породившие их ирреальные, неведомые миры.
Андрей Бородин
Достучаться до Дурдича
Александр Лебедев
– Миланка! – недовольным тоном окликнул Натко хозяйку дома и, по совместительству, свою жену.
– Миланка, где ты?
Недовольство в голосе мужчины сменилось тревогой. Обычно, хозяйка таверны в это время стояла у очага и помешивала какое-нибудь пахучее варево своей длинной деревянной поварешкой. Однако сейчас очаг был почти потухшим, а чугунный котел стоял вверх дном подле него.
Мужчина поежился от вороха тревожных мыслей, морозной метелью ворвавшихся в его голову и пробежавших колючим холодом по спине. Забыв про усталость, он, не снимая тяжелой сумы, метнулся на кухню. И там он обнаружил свою жену, мирно восседающую на лавке с маленькой потрепанной книжицей в руках. Миланка была так увлечена чтением, что не сразу заметила своего встревоженного мужа. А, когда заметила, то лишь подняла на него раскрасневшееся от слез лицо и очень-очень печально вздохнула.
– Миланка! – воскликнул Натко со смесью облегчения и досады.
Не придумав, какими словами далее выразить свои противоречивые чувства, он поставил суму на пол и сказал:
– Тут припасы из Дурдича.
Миланка ничего не ответила.
– Тебя кто-то обидел? – переборов досаду, с грубоватой нежностью спросил Натко, в нерешительности переступая с ноги на ногу.
– Нет, Черман, – отозвалась, всхлипывая, Миланка, закрывая и откладывая книжицу в сторону. – Никто меня не обидел.
– Тогда почему котел пустой..? – начал было отчитывать жену Натко, но Миланка, возвысив тон, так уверено продолжила свою речь, что мужчина осекся и замолк на полуслове.
– Никто меня не обидел, – повторила твердо женщина. – Потому что никому нет до меня дела. Изо дня в день я проверяю нашу кладовую, пересчитываю вязанки лука, колбасы, мешки с мукой и иду готовить еду. Варю кашу, замешиваю тесто, пеку хлеб, жарю мясо и запекаю рыбу с грибами.
Натко почувствовал, что список повседневных дел жена зачитывает ему неспроста, вот только цель этой череды очевидных и правильных вещей была скрыта от него за пеленой этой самой очевидности. Миланка, как назло, замолчала, так и не дав мужу перевести странную беседу в будничный семейный скандал.
– Это хорошо, – ответил Натко.
– Хорошо?! – воскликнул Миланка, вскакивая с лавки. – А что хорошего? Пока ты был в Дурдиче, меня осенило! Черман, а ведь мы уже двадцать лет живем в этой таверне, на перекресте трех дорог, и всё, что я вижу – это лица путников, которые, к тому же, все похожи друг на друга. Десяток наемников, пара гонцов, несколько шахтеров и купцов. Одни и те же лица двадцать лет подряд. Одни и те же слова, одни и те же разговоры. Они даже не стареют, как мне кажется.
– Да? – удивился Натко столь необычным претензиям жены.
Потом он вспомнил о пустом котле и двух путниках, которые что-то хлебали в углу. И, пока Миланка продолжала вещать ему о подозрительной однообразности бытия, Натко размышлял о том, что же они такое черпали из своих деревянных мисок.
Тем временем хозяйка таверны закончила свою вдохновенную тираду, обличающую мистическое однообразие окружающей реальности, и, сделав короткую паузу, уверенным тоном сказала:
– Я даже не уверена, что ты по средам ездишь в Дурдич, Черман.
– А куда ж еще? – удивился Натко, который и сомневаться не мог, что только что грёб целый час из самого Дурдича.
– Вот скажи мне, Черман, – продолжала она, обращаясь, по привычке, к мужу по фамилии, как делала это с самого момента их знакомства, – когда мы в последний раз выезжали куда-то вместе из этой таверны?
– Да никогда, особо, – отвечал Натко.
– А почему? Я помню жизнь до таверны очень смутно, словно бы смотрюсь в старое бабушкино зеркальце. И потом – раз – и в памяти моей тянутся лишь бесконечной вереницей совершенно одинаковые дни, одинаковые лица, одинаковые дела. Мы даже на воскресную службу не ходим, в чем меня укоряет раз в месяц проезжающий через этот перекресток отец Йован.
– Миланка, жупан Белянский дал эту землю под таверну моему пра-пра-пра-прадеду Йосипу с одним условием – таверна ни должна никогда закрываться. Пока действует это условие, мы не платим податей жупану, и земля наша. А место тут, сама понимаешь, видное. В Дурдиче немало дельцов разевают роток на нашу таверну. А поскольку не дал нам с тобой Господь ни деток, ни помощников, не можем мы вместе куда-то ехать. Кто ж тогда будет смотреть за таверной? А одну тебя куда-то отпустить я и подавно не могу. Кругом же то бошняки-магометане, то албанцы, то наши местные разбойнички промышляют. Похитят тебя да османам продадут. Тебе хоть и до сорока недалеко, но баба ты видная, и стряпаешь получше трактирных поваров в Дурдиче, так что цену за тебя хорошую дадут.
– Всё-то ладно сказываешь, Черман, а только не верю я, что Дурдич есть.
– А где ж я был только что?! – рявкнул Натко, поскольку начал злиться на совершенно непонятное ему упрямство жены, возомнившей себе какую-то околесицу в его отсутствие.
– Не знаю я, – всхлипнула Миланка.
– Так, жена, хватит сопли пускать! – приказным тоном сказал Натко, перехватив инициативу в этой порядком надоевшей и напугавшей его беседе. – Что у тебя там всадники едят, раз котел пустой?
– Окрошку едят. Жарко сегодня, вот и сделала им на квасу.
– Ааа, – протянул Натко, удовлетворенный ответом жены, – ну хорошо. А то я уж думал, ты со своими размышлениями заставила их воздух из мисок черпать.
На какое-то время странный разговор прервался. Натко пошел проверять нехитрое хозяйство. Обойдя таверну кругом, он пересчитал лошадей, стоявших у входа. Они по-прежнему страдали хромотой, и их по-прежнему было две.
– Гав, – тихо, с чувством собственного достоинства, произнес не менее хромой, чем лошади, старый Савка.
Он вылез из запрятанной в кустах конуры и, припадая сразу на обе передние лапы, подошел к Натко и снова произнес:
– Гав.
– Привет, псина, – хмыкнул Натко, осторожно погладив дряхлого пса по голове.
– Гав.
– Вот тебе кость. Из Дурдича привез, – сказал Натко и выудил из широкого кармана шаровар большой мосол, завернутый в тряпку. На нем еще оставались сухожилия и немного мяса, а у древнего пса – достаточно зубов, чтобы счесть кость отличным лакомством. Савка вежливо ухватил черной пастью мосол и удалился в своё жилище под задумчивым взглядом Натко.
– Савка, – пробормотал Натко, припоминая, как звали его предыдущего пса.
Не припомнив, он повторил «Савка» несколько раз, и понял, что не может вспомнить его щенком. Раз в неделю, в среду, Натко брал лодку, ехал в Дурдич за припасами, и привозил псу вкусную кость. И как-то мысли у него не было завести собаку помоложе, хоть Савка и был уже лет двадцать как при смерти, и в собачьем раю собачий апостол Петр терпеливо дожидался его у врат.
– Надо привезти щенка, – решил Натко. – И Миланке лишнее развлечение.
Войдя в зал, Натко перехватил голодные взгляды всадников, устремленные на выдающиеся из-под платья округлости жены, которая как раз вешала над очагом котел для варки булгура.
– А то, – хмыкнул удовлетворенно Натко, которому польстило такое внимание к своей красотке жене.
Почувствовав небывалую уверенность в себе, он подсел к путникам и завел разговор о том, кто они, откуда, и не хотят ли они взять комнату на ночь. Всадники оказались поверенными одного греческого банкира, и ехали в Градец, к Янко Камауфу, по каким-то денежным делам, о которых не могли распространяться. Немного поговорив о басурманах-бошняках и расплодившихся волках, прокляв бездельников сербов, носу не казавших из своих фортов, чтобы следить за порядком, Натко плавно перевел поверенных в ранг постояльцев, уговорив их взять лучшую комнату за форинт, и, пожелав приятного вечера и спокойной ночи, отправился к Миланке.
– Подготовь постель тем двоим, – попросил Натко жену как можно ласковей.
Миланка вдруг всплеснула руками и решительно повернулась к мужу, глядя на него сверху вниз – а она ростом была повыше его на целую голову – и в черных глазах её блестели крупные слезы.
– Я поняла всё, Черман. Мы – умерли, и попали в Чистилище. И теперь изо дня в день мы ходим по кругу, и будем в этой таверне, пока не искупим свои грехи. И нет никакого Дурдича, и ничего нет ни за тем поворотом, ни за тем холмом. Есть только озеро, лес и наша таверна.
– Но я был сегодня в Дурдиче, – ответил совершенно обескураженный Натко.
– А может и ты – всего лишь страж моего чистилища, – всхлипнула Миланка и отвернулась, чтобы продолжить стряпню, роняя в котел слезы.
Натко, совершенно выбитый из колеи такими рассуждениями жены, зашел на кухню и отчетливо произнес несколько богохульств. И тут ему на глаза попалась та самая книжица, что была в руках у Миланки.
– Ан-на Рад-клиф, – медленно, разбивая слова на слоги, прочитал не шибко ученый Натко надпись на обложке, – «Сбор-ник вол-ну-ю-щих но-велл».
Мужчина, довольно смутно помнивший тот краткий миг, что можно было именовать «школьным образованием», не мог бегло пробежаться глазами по витиеватому тексту, и, с трудом разобрав несколько высокопарностей, лишь рассердился и направился к жене, чтобы выяснить, откуда она взяла эту заумную дрянь.
– Дрянь?! – взвизгнула Миланка возмущенно.
Натко открыл книжицу на случайной странице и сердито прочёл:
– «…е-го гу-бы приль-ну-ли к ейним гру-дям…»
