Птички

Шеф. По существу вопроса ничего. Так. Пустяк. Французский меня несколько коробит. Ведь «увеличение» и так само по себе означает «возрастание».

Мелюзина (недовольно). Воззвание правил лауреат Нобелевской премии в области литературы.

Шеф. В таком случае какие могут быть возражения! Это он сделал явно с умыслом. Продолжай!

Мелюзина (начинает сначала). «Мы, нижеподписавшиеся, перед лицом все возрастающего увеличения случаев расизма, сознавая постоянную опасность, которой подвергается человеческое достоинство в унижающем его репрессивном обществе…».

Шеф. Нет, не могу я это слушать! Ты уверена, что у него Нобелевская по литературе? Может быть, он по химии лауреат?

Мелюзина (взрывается, встает). О! как ты мерзок! Тебе о человеческом достоинстве, а ты все зубоскалишь! Для тебя нет ничего святого! Ты надо всем смеешься! Как только я тебя три года терпела? Три года твоего зубоскальства! Я была невинной дурой! Рабыней! Ты даже собой не был хорош и на двадцать лет старше! Ты даже моей карьере со своими бульварными романами для вокзальных киосков не мог быть полезен. Почему же? Почему я дала сделать себе ребенка? Мы слишком глупы, когда молоды.

Шеф (нежно). Да. Но это у вас проходит…

Мелюзина. Ну, что ты мне дал со своим смешным янсенизмом? Своими старомодными идеями, своей ложной прямотой, скрывающей эгоизм? Чему ты меня научил?

Шеф (нежно). Может быть, любви? Вы позволите, Дюплесси-Морле?

Дюплесси-Морле. Прошу вас. Ведь мы в дружеском кругу.

Шеф (продолжает любезным тоном, явно забавляясь). Из своего провинциального лицея ты прибыла с только что полученным аттестатом зрелости и еще не утраченной невинностью, что правда, то правда… Лишил тебя ее помощник режиссера. Ты поддалась, чтобы получить ту крохотную роль… Ты тогда была неуклюжая, нескладная, неловкая, рассеянная… Да и умела-то только одно – на спину опрокидываться…

Роза (неожиданно комически визжит). Папа! Я же здесь!

Шеф (невозмутимо). Ну и что? Или, может быть, ты не понимаешь, о чем я говорю?

Роза (так же) . Но, в конце концов, я твоя дочь! Это моя мать!

Шеф (спокойно). Вот я тебе и объясняю, как это получилось.

Мелюзина. Дюплесси-Морле, и вы не закатите ему пощечину?

Дюплесси-Морле. Мы же в дружеском кругу. Вот если он переступит границу…

Шеф (разражается хохотом). Граница? Но мы уже не знаем, где она проходит, голуби вы мои. Мы переломали все навигационные аппараты и плывем наугад. Мы пришли к тому, что в сфере действия всё позволено. Тогда спрашивается, почему же нельзя все говорить? Странно, что вас все еще пугают слова. Я, конечно, гнусный ретроград. Но я утверждаю, что из всех здесь присутствующих я единственный свободный человек.

Мелюзина (с ненавистью). Мерзавец! Ты просто мерзавец! Вот и все! Старый, мрачный, распутный бульварщик. Тебе бы только сострить. Тебя все в Париже ненавидят. В один прекрасный день тебя убьют. А я-то, дура, пытаюсь тебя реабилитировать, заставляю подписать этот манифест в защиту человеческого достоинства! А ты мне в благодарность хамишь. Да влепите же ему пощечину, Дюплесси-Морле!

Дюплесси-Морле (осторожно). Но, дорогая моя, а вдруг он просто чересчур резко выразил свою мысль?

Мелюзина (поднимается). Ну что же, тогда я сама!

Шеф (спокойно). Я ведь, душенька, ты помнишь, обычно сдачи даю. (Неожиданно кричит, замахиваясь.) Вы позволите, Дюплесси-Морле?

Дюплесси-Морле (пытается вмешаться, в смущении). То есть… дорогой мой.

Арчибальд (вступает в скандал, чтобы развести враждующие стороны). Ну-ну! Полно! Это какое-то недоразумение. Я, папочка, подписал это воззвание, но прекрасно понимаю и то, что вы его не подписываете. Человеческое достоинство может еще немного подождать.

Дюплесси-Морле (изображая жизнерадостность). Полнополно. Что-то наша маленькая дружеская встреча неудачно начинается. Предлагаю переменить тему. Я вам сейчас прочту свои последние хроники в «Фигаро».

Мелюзина. Ну нет. Второй раз я не выдержу! Достаточно и домашних чтений!

Дюплесси-Морле. Но, дорогая моя, еда – одна из тех редких тем, на которых французы приходят к согласию.

Арчибальд. И потом, это очень близко соприкасается с человеческим достоинством. Рафинированность питания – единственное, что отличает нас от животных. Мы и от темы не отклоняемся!

Шеф (смотрит на него). Минуточку, по-моему, фрейлейн Труда хочет нам что-то сказать… Пожалуйста, дружок… Не краснейте. Происходит обмен мнениями. Каждый имеет право высказаться.

Труда (вся красная, в наступившей тишине). Я прошу меня простить, но мне кажется, что можно быть настоящей шлюхой и в то же время не быть лишенной чувства человеческого достоинства.

Общий взрыв смеха.

(Еще больше покраснев, бормочет.) Но почему все смеются? Я сделала ошибку во французском языке?

Мелюзина (увидев Труду, внезапно приходит в восторг и театрально направляется к ней). Какая уточка! Какая душенька! Откуда она? Прелесть какая! Какие прелестные глаза! Почему мне ее не представили? Что она здесь делает?

Труда (приседает). Я занимаюсь ребенком, мадам. А вы бабушка?

Ледяное молчание. Один Шеф посмеивается.

Мелюзина (возвращается на место, ледяным тоном). Форменная идиотка! У всех моих друзей няньки в комнате для прислуги читают себе какой-нибудь роман с продолжением. Но зато теперь я вижу, как издеваются надо мной в этом доме. (Розе.) Дай же мне стакан. Что ты там торчишь, дура? И рассердиться-то нельзя: морщины появляются… Уж так и быть, читайте ваши хроники, Дюплесси-Морле. Вздремнем. Это нас успокоит. (Устраивается в углу. Начинает принимать всякие смешные позы, может быть, даже расслабляющие по системе йогов.)

Труда (удрученная, Шефу). Я сказала что-то не то?

Шеф. Правду.

Труда. Но всегда надлежит говорить правду.

Шеф. Не в Париже.

Труда. У нас женщины очень гордятся тем, что они бабушки.

Шеф. Это у вас, а не у нас. Вот поэтому мы время от времени и воюем. Мы вас слушаем, Дюплесси-Морле!

Дюплесси-Морле (достает свои рукописи). С вашего разрешения, я прочту сначала материал прошлой недели. По-моему, он удался. Я назвал его «Хорошая телятина не подводит». Пикантно, не правда ли? (Начинает читать.) «Кто бы сказал, что в глубине невзрачного тупичка, в одном из самых простонародных…

Люси (все это время неприязненно разглядывавшая Мелюзину, неожиданно). И все-таки, Мелюзина, я хочу вас кое о чем спросить.

Мелюзина (делая вид, что только что ее заметила). Ах, Люси. И вы здесь? Добрый вечер! Забавно, что вы вроде бы здесь, а вас совсем не замечаешь. Сама скромность. Прямо, душенька, под цвет стен.

Люси (уязвлена). Мне нет необходимости возвещать о своем появлении звуками фанфар.

Мелюзина (возмущенно, еще более гнусавым, чем обычно, голосом). Что вы хотите этим сказать?

Люси. А вы подумайте. Я только хотела спросить… От кого исходит инициатива этого воззвания? От ГПСА?

Мелюзина (сухо). Нет. От ГПМ.

Люси (усмехнувшись). ГПМ! Вот новость. Я-то думала, они уже полностью промаоистские!

Мелюзина. Вы отстаете от жизни, милочка. В ГПМ наметились две тенденции: промаоистское меньшинство – новое МПРС с Понсом-Монтроем во главе и неотроцкистское большинство ориентации Гессман-Лубштейн, придерживающееся линии ГПР.

Люси. А МПП?

Мелюзина. Устарели. Реакционеры. С ними уже никто не идет на контакт. Ваш крошка Штерман уже вне игры.

Люси. Тем не менее Штерман не салонный гошистик! Он это доказал!

Мелюзина. В вашей постели?

Арчибальд (скучным голосом). Да будет вам. По-моему, мы с вами слишком далеко заходим… Давайте лучше послушаем Дюплесси-Морле. Продолжайте, Дюплесси-Морле, продолжайте!

Дюплесси-Морле (со скрытым раздражением). Где я остановился?

Шеф. В тупичке.

Дюплесси-Морле (задетый). Тем хуже. Итак, продолжаю: «Хорошая телятина не подводит». (Читает своим высоким голосом.) «Кто бы сказал, что в глубине невзрачного тупичка, в одном из самых простонародных, я бы даже сказал, самом простонародном из пригородов столицы можно получить самое аристократическое из телячьих сотэ? Выдержанное, ароматное, легкое, с тем неуловимым привкусом, который умеют придавать своим блюдам лишь домашние хозяйки, но в то же время сотэ, деликатное на вкус и аппетитное на вид, принципиальное в своей верности классической моркови и дерзостно-храброе в выборе сортов лука…».

Люси (кричит). Можно говорить о Штермане что угодно. Даже что он мой любовник. А это правда…

Арчибальд (возмущенно). Люси! Но ведь есть же все-таки приличия.

Люси (вне себя)…зато его избивали в Божоне и он три года работал у Рено простым рабочим. И ездит он на малолитражке. И в дни демонстраций не отправляется к Бастилии задворками в роскошном «Мазерати», принадлежащем Дюплесси-Морле.

Мелюзина (вскакивает, орет ей в ответ). Дюплесси-Морле выбирает марки машин, какие хочет. И его миллионы, милочка, никого, кроме него, не касаются. А его машину и шофера я беру, потому что у меня нет других и потому что я всегда была слишком нервной, чтобы научиться самой водить. И его набитый кошелек мне так же противен, как и вам. Впрочем, он прекрасно знает, что, когда структуры этого омерзительного общества будут изменены, его первого заставят выложить все денежки до последнего су. Полностью!

Дюплесси-Морле (любезно, Шефу). Если что останется. Ибо приближение этой революции, которая все никак не приблизится, обходится так дорого, что мой капитал может оказаться вещью сугубо теоретической. Я, голубчик мой, окажусь выпотрошенным раньше. Мой дед содержал половину кордебалета «Гранд-Опера». Домашние упрекали его в том, что этим он сильно порастряс фамильный аспирин. А балеринки, поверьте мне, обходятся дешевле гошистов. И потом, от них все-таки бывали компенсации.

Мелюзина (визжит, трагически). Все-таки вы низкий человек, Дюплесси-Морле! А я люблю народ! И запрещаю вам сомневаться в этом, глупая скотина! У меня это идет от нутра! И стоимость ваших автомобилей здесь ни при чем.

Арчибальд (важно). В самом деле, Дюплесси-Морле, думаю, что понимание народной действительности, чаяний, нужд, прав народа не имеет ничего общего с привычкой – сугубо временной – к относительному комфорту социального класса, в котором мы волей судеб были рождены.

Роза (обносит напитками всех присутствующих). Еще немного шотландского виски?

Арчибальд (рассеянно). Нет, пожалуй, немножко бурбонского.[9] По-настоящему я люблю только бурбонское. (Продолжает прерванное рассуждение.) Главное – наши убеждения. И сомневаться в этом – значит играть на руку реакции.

Мелюзина (к Дюплесси-Морле). Да, у меня три норковых манто! Да! Одно, кстати, протерто до дыр. Но эти манто для меня ничто. Главное то, что я делаю. Сартр сказал, что человек – это сумма его поступков. Я прекрасно умею обходиться джинсами и водолазкой. И вы это знаете так же хорошо, как я.

Арчибальд. Мне кажется знаменательным и очень существенным, что в среде прогнивших буржуа – они в своей гнили так же невиновны, как народ в своей нищете и бескультурии, – зарождается самосознание. (Констатирует.) Кончилось бурбонское. Пойду принесу. (Выходит.)

Труда (слушает с разинутым ртом, тихо, Шефу). О чем они говорят?

Шеф (четко). Вздор.

Труда (встает, приседает). Спокойной ночи, мсье. Мне пора идти к ребенку. И потом, из-за того что я плохо знаю французский, я не все еще достаточно хорошо понимаю.

Шеф. Успокойтесь. Я безупречно владею французским, но тоже не понимаю. Доброй ночи!

Труда поднимается наверх.

(Оборачиваясь к Дюплесси-Морле.) Что если нам вернуться к телятине? Все веселей.

Дюплесси-Морле (только того и ждал). Охотно. Итак, на чем я остановился? Тем хуже, начну сначала. (Читает.) «Хорошая телятина не подводит. Кто бы сказал, что в глубине невзрачного тупичка, в одном из самых простонародных, я бы даже сказал, самом простонародном из пригородов столицы можно получить самое аристократическое из телячьих сотэ? Выдержанное, ароматное, легкое, с тем неуловимым привкусом, который умеют придавать своим блюдам лишь домашние хозяйки, но в то же время сотэ, деликатное на вкус и аппетитное на вид, принципиальное в своей верности классической моркови и дерзостно-храброе в выборе сортов лука…».

Внезапно врывается Арчибальд, вопя как сумасшедший.

Арчибальд. Прекратите! Прекратите! Прекратите!

Дюплесси-Морле (в ярости). Опять! Да надо мной здесь издеваются!

Арчибальд (к Люси, кричит). Там Грацциано! У него автомат! Дверь! Быстрей дверь! Немедленно вызывайте полицию! (Прячется за кресло, визжит.) Спрячьте меня! Меня нужно спрятать! Заслоните меня! Он тогда не посмеет стрелять!

Шеф (выходит вперед). Ну, что вы так кричите? Что происходит?

Люси (блокирует дверь). Это Грацциано. Он в прихожей. У него автомат. Он ищет Арчибальда. Он повсюду говорит, что он его убьет.

Шеф. За его книги? Они, конечно, дурны, но все же…

Арчибальд (ища угол небезопасней). Необходимо меня спрятать! Необходимо меня спрятать! И немедленно предупредить полицию! Он же сицилиец! Вы не знаете, какие они звери!

Шеф. Да ведите же себя приличней, бог мой! Ведь смешно же так паниковать. Этот человек, конечно, просто пугает! Парижские издатели не стреляют своих авторов из автомата, что бы они там ни сделали. Есть другие способы! Я пойду поговорю с ним!

Арчибальд (воет). Нет! Не открывайте! Он меня застрелит! Я спал с его дочерью!

Шеф (останавливается, удивленно). Ну и что?

Арчибальд. Не со старшей. Не с той, которая замужем. С той все спят! С младшей!

Шеф (вскрикивает). Но ей двенадцать лет!

Арчибальд (выдыхает). Пятнадцать. А на вид все восемнадцать.

Стук в дверь. Все присутствующие из глубины своих кресел смотрят в направлении двери.

(Выдыхает.) Только не открывайте! Давайте сделаем вид, что нас здесь нет. Он меня пристрелит.

Шеф пожимает плечами и идет к двери.

(Кричит Шефу.) Не приближайтесь к дверям! Он будет стрелять. Это ловушка!

Шеф в нерешительности.

Голос Кривого (из-за двери). Это я, мсье. У меня поручение от мсье Грацциано. Можете приоткрыть. Мсье Грацциано просил сказать вам, что он поклялся Мадонной, пока я не передам поручения, не трогаться с места.

Арчибальд (стонет, забившись в свое укрытие). Вот она, Сицилия! Мадонной! Я пропал!

Шеф отодвигает задвижку и приоткрывает дверь. В щель с поднятыми руками протискивается сильно подвыпивший и как нельзя более довольный своей ролью вестника античной трагедии Кривой. За ним с поднятыми руками Мария и Артур, которого «взяли», должно быть, в комнате для прислуги. Мария с выражением покорности судьбе усаживается в углу. Дверь вновь запирают. Кривой, Мария и Артур опускают руки.

Кривой. Мсье Грацциано уполномочил меня передать вам, что или ему выдадут мсье Арчибальда, или – в противном случае – он взорвет дом.

Шеф. Автоматом?

Кривой. Нет. Автомат у него висит через плечо, правая рука на затворе, но в левой пластиковая бомба.

Шеф. Пластиковая бомба? А где он ее взял?

Арчибальд. Да у него в помещении за лавкой целый арсенал! Нужно немедленно предупредить полицию! И пусть стреляют! Это же опасный террорист! На него же карточка заведена!

Кривой. Он сказал, что при появлении первой же полицейской машины в парке все взлетит на воздух. Это, шеф, навроде как в самолетах бывает. Так что делать нечего, кроме как заткнуться и помалкивать… Штука двадцать второго калибра. И не мне вам, Шеф, рассказывать, что это такое. Этого вполне хватит, чтобы ваша гнилая крыша рухнула и всех нас придавила. (Озабоченно.) Если хотите знать мое мнение, так и насчет стен тоже… Зависит, конечно, куда он ее бросит, Шеф. Не мне вам объяснять.

Ошеломленное молчание. Никто не осмеливается пошевелиться. Арчибальд, свернувшись в клубок за своим креслом, начинает тоненько, как ребенок, плакать. На галерее в ночных рубашках появляются невероятно возбужденные девочки.

Девочки. Папа! Папа! Это потрясающе! Мы спрятались в прихожей и все слышали! Он потрясающий, твой приятель Грацциано! Он сказал, что взорвет дом. А какой он красивый! Просто Чарли Бронсон! Еще уморительней, чем в кино! Скажи, папа, это правда, что ты спал с его дочерью? Она последнее время немножко задается, но, вообще-то, она наша подружка. Нам, папа, тоже нравится Цецилия!

Ни у кого из взрослых нет сил ни улыбнуться, ни заставить их замолчать.

Шеф (шепчет в тишине, мрачно). Я всегда говорил, что бордель может породить только бордель.

Кривой. Шеф, остается одно – диалог. В самолетах иногда так делают.

Шеф (выходит вперед). Я буду с ним говорить!

Кривой (кричит ему). В непростреливаемый угол, шеф! Он психованный. Вдруг он не очень верит в свою Мадонну.

Арчибальд (испуганно). Папочка, прежде всего будьте подипломатичней. Употребляйте только перифразы…

Шеф (с осторожностью приближается к двери и неожиданно рявкает.) Грацциано! Не валяйте дурака!

Затемнение.

Акт четвертый

Когда освещается сцена, должно быть видно, что прошло немало времени. Все, растрепанные, полуобезумевшие, сидят в креслах. Кто-то спит. Девочки лежат в обнимку на диванных подушках, положенных прямо на пол. Мария в кухонном переднике, положив руки на колени, неподвижно сидит в стороне на стуле. Вид у всех отчаявшийся. Тишина. Потом кто-то шепчет.

Кто-то (неизвестно кто). Который час?

Мелюзина. Прошло больше двух часов.

Кривой. Может, в слуховое окно попробовать вылезти?

Артур. А ты не слыхал, как щелкнул затвор, когда я сделал вид, что собираюсь его приоткрыть? Он держит под контролем всю анфиладу.

Люси. А через окно на первом этаже? На северную сторону. Связать простыни.

Артур (смеется). Что, есть доброволец? Что до меня, то я из-за этой идиотской истории подыхать не намерен.

Вдалеке слышен крик павлина. Пауза.

Дюплесси-Морле (подскакивает). Что это? Он?

Артур (спокойно). Нет. Это моя мать.

Шеф (гак же спокойно). Ошибаешься. На этот раз павлин.

Арчибальд (стонет). Нужно с ним еще поговорить!

Шеф (устало). Ему уже все сказали.

Дюплесси-Морле (неожиданно). Во всяком случае, считаю недопустимым, что Мелюзина и я, не имеющие никакого отношения к этой истории, задержаны здесь с угрозой для жизни. Хулиганы сводят счеты, но мы-то здесь при чем? Человек моего положения! Это скандал! Мы абсолютные нейтралы! Это как если бы во время войны задержали швейцарцев.

Шеф (устало). Ну, так обратитесь к своему консулу.

Мелюзина (пожимает плечами). Ты неостроумен, душенька.

Шеф (неожиданно, с досадой). Твой муж тоже. Он мне надоел… Плевал я на его деньги. Я на них всегда плевал. Уж больно летучая материя. И считаю неуместным ссылаться на них с такой настойчивостью в момент железнодорожной катастрофы. История, конечно, как говорит Артур, идиотская, но зато у нас здесь сейчас равенство. Настоящее.

Дюплесси-Морле (раздраженно). Позвольте мне позвонить префекту. Лично.

Шеф. Я не сомневаюсь в том, Дюплесси-Морле, что при ваших, высоких связях вы можете привести в действие даже план Орсек. Но при первой полицейской сирене мы взлетим на воздух.

Дюплесси-Морле (бросив косой взгляд на Арчибальда). Во всяком случае, хочу повторить, что есть ситуации, в которых настоящий мужчина должен знать, как ему следует поступить.

Арчибальд (мрачно, в своем углу). Хотел бы я на вас поглядеть в такой ситуации.

Шеф (встает и направляется к двери). Попробую еще. Может быть, он устал. Ему тоже все это должно показаться слишком затянувшимся.

Кривой (в полголоса). В непростреливаемый угол, шеф.

Шеф (у двери). Грацциано! Вы меня слышите? Это положение не может продолжаться бесконечно. Вот уж добрых два часа как мы сидим под дверьми: вы с той, а мы с этой стороны. У вас было время успокоиться и взглянуть на вещи более здраво. (Слушает.)

Арчибальд нервничает.

Арчибальд. Ну, что он говорит?

Шеф (отходит от двери удрученный). Ругается. (Внезапно впадает в гнев.) Кончится тем, что я тоже разозлюсь. Я никогда не разрешал своему издателю разговаривать со мной подобным тоном!

Арчибальд (с мольбой). Но, папочка, ваш издатель не был вооружен! Вы-то хоть не горячитесь! Если каждый не внесет в дело свою лепту, оно никогда не уладится.

Шеф (в ярости). Конечно, роль у него с этой пластиковой бомбой прекрасна! Но, в конце концов, ведь ваша оранжевая книжечка очень хорошо объяснила лицеисткам, как надлежит браться за дело. Или нет?

Арчибальд. Да. Очень хорошо. По правде сказать, по-голландски это было совсем уж непристойно. Можно сказать, что в отдельных местах я даже смягчил.

Шеф. Ему что, в голову не приходило, что юные читательницы могут эти советы применить на практике?

Арчибальд. Но не его дочь. Она никогда не заходит в лавку. Она никогда эту книжку не читала. Он ведь поместил ее в католическое учебное заведение. (Наивно добавляет.) Но должен заметить, что это не помешало ей быть кое в чем великолепно осведомленной.

Шеф (неожиданно восхищенный этой подробностью). Что доказывает ненужность обязательного образования. Нет, этот тип положительно меня раздражает. У него отсутствует логика.

Арчибальд. Он сицилиец.

Шеф (поднимается). Это не оправдание. По галерее еще можно пройти в комнаты. Я предлагаю лечь спать. Для Дюплесси-Морле Мария приготовит постель на биллиарде. При прочих равных лучше все же умереть во сне.

Арчибальд (в ужасе удерживает его). Папочка, нельзя прекращать с ним разговаривать! Если прекратить диалог, он способен перейти к действию!

Шеф (осененный идеей). Может быть, попробовать его напоить?

Арчибальд. Рискованно, а вдруг он во хмелю нехорош?

Шеф (Кривому). Леон!

Кривой (сквозь дрему). Да, Шеф?

Шеф. Спроси у него, не хочет ли он выпить.

Кривой (идет к двери). Мсье желают узнать у мсье, не желают ли мсье кгхм… чего выпить? А?

Шеф (ворчит). В третьем лице. За мной такого права никогда не признавали.

Кривой (оборачивается, с достоинством). Это я нарочно такой вежливый. Для политики. (Слушает.)

Арчибальд. Ну, что он отвечает?

Кривой. Не хочет пить.

Арчибальд (жалобно). А есть? Может быть, он есть хочет? Так, маленький перекусончик?

Кривой (у двери). Мсье, а мсье, может быть, мсье есть хотят? На кухне еще осталось немного холодного мяса и сыра, и если мсье позволят?… (Слушает; оборачиваясь.) Нет. Он говорит, что если кто-нибудь двинется из этой комнаты, он швырнет бомбу. И что ультиматум насчет выдачи мсье Арчибальда истекает ровно в три часа.

Дюплесси-Морле (неожиданно визжит). В конце концов, не ночевать же мне здесь! Это сумасшествие! В девять я должен быть у себя в бюро! Западногерманский министр здравоохранения будет на другом конце провода. Важное соглашение в рамках Общего рынка. Речь идет о французской экономике.

Шеф (раздраженно). Дюплесси-Морле, не надувайтесь как индюк! В данный момент больше нет французской экономики. Есть сумасшедший с пластиковой бомбой в руках. В прихожей. И все.

Дюплесси-Морле (вне себя). Ну, хватит! Киносеанс подзатянулся! Никто не может мне помешать позвонить префекту! Через десять минут здесь будет полиция.

Шеф (кричит, насмешливо). И бу-у-ум!

Дюплесси-Морле (снимает трубку со старого телефонного аппарата, крутит ручку). Ну и аппарат! Какая допотопная рухлядь! Алло! Алло!

Мелюзина (подскакивает, вырывает аппарат). С ума сошел! Негодяй! Плевать мне на французскую экономику! Плевать мне на твои деньги! Я не хочу подыхать!

Дюплесси-Морле (борется с ней, кричит в телефонную трубку). Алло! Алло! (Поворачивается к остальным.) Нет гудков.

Арчибальд (мрачно). Ну ясно, он перерезал провод. Тактика прямого действия. В его издательстве выходила книга и на эту тему.