скачать книгу бесплатно
Вокруг его укрытия время от времени проходили и пробегали люди, а потому риск быть обнаруженным был очень высок. Надо было уходить. Но он не знал, что приключилось с другими, где они, живы ли. Он не знал, сколько времени прошло с их попытки вырваться из окруженного барского дома. У него не было оружия. Он не знал, сколько вокруг красных, где они, как расставлены караулы. Оставалось ждать.
Он слышал голоса красноармейцев и скрипел зубами от бессилия. Ненавидел их поручик. Ненавидел также, как и Временное правительство, искренне, сильно, на всю жизнь. Нет, он не потерял в результате революции имений, фабрик и заводов или миллионных вкладов в банках, как одни из его товарищей по службе в Белой армии, его родные и любимые люди не были замучены и казнены красными, как у других (по крайней мере, он ничего об их судьбе не знал). Просто Сергею довелось увидеть истинное, в чём он был уверен, лицо этих «вершителей мировой революции, ревнителей человеческого счастья, устроителей царства благоденствия на земле для всего трудового народа». Он считал их зверьми в человечьем обличье, живущими предательством и коварством, ложью и жестокостью. Их руки были обагрены кровью невинных жертв – русских православных людей. Он был этому свидетелем.
В феврале 1917 не только генералы, но и члены Царствующего дома (!) вынуждали Государя отречься от престола (и добились-таки своего!). Словно одержимая дьяволом Россия, нацепив красные банты, в одном безумном порыве кричала: «Распни!», требуя крови Царя. Генералы, бывшие кумирами для молоденьких поручиков и прапорщиков, юных корнетов и юнкеров, в одночасье стали иудами, растоптав присягу, разорвав и бросив в грязь всё святое, что было в России – генерал Алексеев требует от Императора подписать Манифест об отречении, генерал Корнилов арестовывает царскую семью… Обезумевшее царство, да уже и не царство, р-рес-спублика, все эти кадеты и эсеры, меньшевики и народники, большевики и прочие социалисты, анархисты, правые, левые и прочая революционная плесень, рукоплескали каждому новому преступлению. Голоса немногих, оставшихся верными Православию и Монархии, тонули в исступлённых воплях одержимых: «До-оло-ой! До-оло-ой! До-оло-ой!»…
После свершившегося предательства, когда всё перевернулось с ног на голову, рухнули устои привычного мира, растерянность охватила Сергея, как и многих других офицеров русской армии. Первый же приказ Временного правительства, фактически, уничтожил само понятие дисциплины, декларировав права и свободы солдат, равные правам и свободам всех прочих граждан новоиспечённой республики, выводя их из подчинения командирам. Армия, до того громившая немцев, готовящаяся к очередному удару, долженствующему привести кайзеровскую Германию к полному разгрому, в одночасье превратилась в митингующие солдатские орды. Даже вопрос выставления караулов решался на митингах!
Упразднив такие «старорежимные» учреждения, как полиция, жандармерия, и прочие силы, призванные блюсти закон и порядок, безумное либеральное правительство бросило страну в омут беззакония и преступности. Каждый делал отныне всё, что заблагорассудится, при этом оставаясь полностью безнаказанным.
В войска хлынули агитаторы всех мастей. Представители Временного правительства пытались вдохновить солдат, провозглашая «Войну до победного конца!», но их уже никто не слушал. Пришли большевики. Они призывали не складывать оружие, а обратить его против помещиков и капиталистов, забрать себе землю, заводы и фабрики, стать хозяевами новой жизни, в которой не будет места старому. «Вся власть Советам!», «Долой войну!», «Земля – крестьянам, фабрики – рабочим!» – эти лозунги опьяняли, завораживали, не давали задуматься. Вооруженная солдатская масса, ведомая политическими авантюристами, бурлила, постепенно приближаясь к последней грани безумия. И этот день наступил. Стало известно о событиях на Балтике, где экипажи нескольких кораблей перебили своих офицеров и подняли красные флаги. Началось и в армии.
На том направлении, где действовал полк, в котором служил поручик Грицевич, бои затихли. Солдаты размахивали красными, наспех сделанными флагами, митинговали. В первые дни этого неожиданно наступившего Смутного времени немецкие солдаты иногда покидали свои окопы и на нейтральной полосе братались с русскими. Но это продолжалось недолго. Однажды, когда в очередной раз толпа наших воинов-революционеров направилась к немецким окопам с красным флагом (ну как тут без него?!), распевая «Вы жертвою пали в борьбе роковой», послышался окрик «Хальт!» и тут же рявкнул пулемёт. Над головами пропели пули. На бруствер немецкого окопа выбрался лейтенант и, размахивая руками, закричал: «Найн! Найн! Хотить на своя посиция! Насат-т! Или ми путем стрелять!». На этом братание с немцами и закончилось.
Всё чаще в полк наведывались большевистские агитаторы. Злые, категоричные, пропитанные до краёв ненавистью ко всему православному, русскому, они кричали о светлом будущем, где человек труда станет главным, где всё будет общим и все будут равны. Их слушали, впитывая в себя эту отраву, теряя последнюю способность трезво мыслить.
Впрочем, не все относились к подобной агитации одинаково. Когда такой черноволосый и носастыйбольшевичок заявился в соседнюю казачью часть, казаки его послушали, затем один из станичников спросил:
– А ты какого же рода-племени будешь, человече, какой веры?
– Это к делу не относится, товарищ, – раздраженно ответил агитатор. – И вообще, все люди отныне братья, а о вере говорить вообще не стоит. Ленин сказал, что это опиум для народа! Затуманивает разум людям, помогает помещикам и капиталистам эксплуатировать народные массы!
– Ну какой же ты мне товарищ и тем более, спаси Господи, брат? – покачал головой казак. – Вот Сидор Долгов мне товарищ. Никифор, Матвей, все казаки, да все люди русские и православные, и пусть другой какой веры, но честные, – мне они друзья и товарищи. А ты – нет. Твои род и племя на лице у тебя прописаны. И вера твоя нам известная. Вы Христа распяли. Как же ты можешь о нашей вере говорить? Ты ей враг исконный. Так что, веру нашу православную ты, сын иудин, своими лапками не трожь, а то враз обрубим до плечей! Я, конешное дело, не знаю, кто таков ваш этот Ленин, но, чую, что такой же он нам супротивник, как и ты. Так-то, человече… Иди- ка ты отседа по доброму, покуда казачки не разозлились, да ногайкой твою задницу не пощекотали.
Толпа казаков глухо и злобно загудела, приближаясь к бричке, на которой стоял большевик. Он быстро соскочил с неё и бегом направился восвояси.
А потом стали убивать офицеров… За три недели ноября от рук разагитированных большевиками солдат погибла треть офицерского состава полка. В руках восставшей солдатской массы, ведомой выбранными на митингах из солдатской же среды командирами, оказались всё вооружение и боеприпасы, медикаменты и продукты.
Конечно, с этой бурлящей, орущей, одетой в серые шинели толпой, бывшей прежде воинской частью, было всё не так просто. Далеко не все солдаты приняли большевистскую агитацию и нацепили красные ленточки. Часть таких, не дожидаясь развязки событий, дезертировала. Часть, сохранив верность присяге, осталась с отошедшими в ближайшее село офицерами. Многие солдаты, боясь мгновенной расправы, затаилась, стараясь не выделяться среди фрондирующих однополчан.
Но и не все офицеры были изгнаны или убиты! Поручик Тихонов и прапорщик Загорейко даже вошли в солдатский комитет, избранный на митинге! Фактически, они вместе с избранным же командиром полка унтер-офицером Коровиным и чёрным, невысоким, повадками похожим на торгаша, но никак не на военного, как, впрочем, оно и было, комиссаром полка ЯковымПановским, командовали солдатами.
Тогда-то Грицевич и столкнулся лично с большевистскими «свободой, справедливостью, равенством и братством». Сергей был в составе переговорной комиссии, созданной из офицеров и вольноопределяющихся. Комиссию решено было создать после того, как солдаты полка захватили вокзал и устроили казарму в его зале. Это произошло, когда был пущен слух, что офицеры вывозят на поездах ценности, боеприпасы, продукты. Переговорщики пришли на вокзальную площадь, где на очередной митинг собрались солдаты. Их встретили улюлюканьем, свистом, гоготом. Вчерашние их подчинённые, вчера ещё храбрые и верные присяге воины, выглядели разбойничьей шайкой, наряженной в солдатскую форму. На папахах и шинелях рдели нашитые красные ленты и банты, повсюду трепетали алые флажки и флаги.
Никаких переговоров не было. Как только группа офицеров приблизилась к толпе, от неё отделились новоиспечённые командиры и комиссар. Не дав пришедшим сказать и слова, Пановский забрался на платформу и закричал:
– Россия переживает трагическое, но вместе с тем и великое время! Время освобождения и возрождения! Народ устал от деспотизма царствующего дома, от вековых несправедливости и рабства! Царизм, монархия изжили себя! Развязанная реакционным, антинародным строем война стала отправной точкой, за которой конец народного терпения и начало народного гнева! А потому мы, большевики, выразители народных чаяний о светлом царстве всеобщего счастья, имеем право и приказываем…
Полковник Луховницкий, который в эти дни исполнял обязанности командира полка, прервал говоруна:
– Простите, милейший! Хватит слов! Мы пришли не к вам, а к нашим боевым товарищам, к нашим солдатам! – Он отвернулся от растерянно замолчавшегоПановского к толпе солдат. – Друзья мои! Быть может, хватит слов? Хватит игр в революцию. Это очень опасные игрушки, особенно в это время. Идёт война. Враг стоит у стен наших домов. Бог и православная Русь призвали нас, чтобы защитить нашу веру и родную землю от злобного врага. Так останемся же верными долгу и присяге! Останемся же верными солдатами России! Но даже не долг перед Отечеством, не присяга, хотя это основы нашего бытия, но хотя бы чувство самосохранения должны же побудить вас взять в руки винтовки и прогнать врага из пределов земли нашей! Потом, когда минет опасность войны, в мирной и упокоенной стране мы будем решать, как жить нам дальше…
– Прекратите демагогию! – завизжал с платформы Пановский. – Вы, дворянчик!.. Народ не слышит больше ваших словоблудий! Народ устал от войны, крови, смертей! Народу нужны свобода и мир! Свободный, радостный труд! Народу не нужна ваша патриотическая блевотина!
– Солдаты! Не слушайте этих выродков! – перебил его Луховницкий. – Они уговаривают вас предать и продать родину, истекающую кровью в этой страшной войне! Им не привыкать быть иудами! Тридцать сребреников – вот их цена! Сколько вам заплатили немцы за это предательство, г-гр-ражданин агитатор?!
– Заткнись, полковник! – крикнул Коровин.
– Почему же? – обернулся к нему Луховницкий. – Господин унтер-офицер, солдаты слушали этого большевика, почему им не послушать меня, своего боевого командира? Солдаты, в последние дни вами совершено немало страшных преступлений. Убиты офицеры – ваши командиры и боевые друзья! Убиты вами же! Но их кровь вы можете смыть собственной кровью в сражении с врагом! И придёт прощение! Поверьте мне! Не слушайте этих немецких шпионов – большевиков!
– Заткнись, сволочь! – заорал Коровин, шагнув к полковнику.
– Оставь его, Коровин! – крикнул кто-то из солдат. – Пусть господин полковник говорит.
– Ах, господин?! – взбешённый Коровин выхватил из кармана шинели револьвер и повернулся к солдатам. – Врёшь! Кончились господа!
Вновь развернувшись к полковнику, он поднял руку с револьвером и несколько раз выстрелил в голову Луховницкому. Тот, зажав лицо ладонями, несколько мгновений стоял, затем упал на колени и, завалившись на левый бок, замер.
Из солдатской толпы загрохотали винтовочные выстрелы. Из девяти парламентёров на месте были убиты пятеро. Вольноопределяющийся, девятнадцатилетний Владимир Крепп, раненый в шею и живот, полз, обливаясь кровью в сторону пакгауза и быстро, громко повторял: «Господи! Господи! Мамочка! Как больно…». Один из солдат подбежал к нему и с размаху ударил прикладом трёхлинейки по голове. Крепп замолчал, ткнувшись разбитой головой в брусчатку. Солдат ударом ноги перевернул его на спину и воткнул штык в грудь.
– Одним щенком меньше будет! – заорал он, победно оглядываясь на однополчан. – А чо? Всё равно сдох бы…
– Вы правильно поступили, товарищ! – подал голос Пановский с платформы. – Только так – без компромиссов, без соплей! Революции в белых перчатках не делаются!
Ещё одного тяжелораненого – штабс-капитана Воловикова – добил пулей из револьвера Коровин. А Сергея и военного доктора Штольцмана, раненых в руки и ноги, комиссар не позволил убить.
– Лёгкой смерти желаете сим господам?! – кричал он яростно, безумно глядя на толпу. – Пожалели золотопогонников?
