скачать книгу бесплатно
«Генералу Алексеевскому. Срочно. Лично в руки. Командование 9-ой дивизии РККА приказывает вам сложить оружие и сдаться вооруженным силам пролетариата. Вы предстанете перед справедливым революционным судом и ответите за свои преступления перед народами Советской республики.
В любом случае, захотите ли вы прекратить бессмысленную войну против Красной армии или решите продолжить её, вы должны в течение трёх дней с момента получения сего ультиматума, то есть не позднее 18 октября, оставить захваченную вами и удерживаемую до сего дня железнодорожную станцию Еропкино.
В противном случае, по истечении указанного срока, ваши супруга и дочь, которые находятся в нашем полном распоряжении, будут нести ответственность, а значит и соответствующее наказание, вместо вас. В этом случае, перед судом предстанут они. Как вам известно, в военное время гражданский суд часто заменяется военным трибуналом. Можете не сомневаться, его решение будет скорым и самым суровым.
Командир 9-ой дивизии Каширин»
Когда адъютант начал читать большевистский ультиматум, Алексеевский хмыкал, усмехался, постукивая карандашом о столешницу. Но, услышав о жене и дочери, он замер, карандаш в руке задрожал. Горский хотел прервать чтение, но Михаил Александрович кивнул ему:
– Продолжайте, пожалуйста.
Наконец Горский закончил. На несколько секунд наступила тишина. Затем штабс-капитан вновь обратился к генералу:
– Здесь ещё вот… – и подал ему медальон с цепочкой, выпавшие из конверта.
Алексеевский долго оставался неподвижен. Затем он протянул руку к пачке папирос «Пушка», взял из неё одну, тщательно размял в ставших непослушными пальцах. Прикурил. Сделав несколько затяжек, он поднял голову:
– Господин штабс-капитан, прошу вас, оставьте меня одного. Если мне что-то понадобится, я позову. Благодарю вас. Вы свободны.
Генерал Алексеевский вызвал адъютанта только через несколько часов. Штабс – капитан Горский вошел в кабинет. Здесь было ужасно накурено, на сервировочном столике стояли два пустых чайника. Корзина для бумаг была полна до краёв. Хозяин кабинета сидел, ссутулившись в кресле, неподвижно глядя в пол. Ковёр вокруг стола весь был усыпан пеплом:
– Как быть, Станислав Дмитриевич? – Генерал потерянно смотрел на штабс-капитана. – Выполнить требования красных я не могу…, вы понимаете… Но отказ – это гибель жены и дочери. Я не трус, и никогда таковым не буду, но я не знаю, что делать. У меня даже мелькает мысль о том, чтобы…, вы понимаете? – он кивнул на револьвер, лежащий на столе.
– Ваше превосходительство, я буду говорить, может быть, жестко, но, думаю, так будет правильнее, – помолчав несколько мгновений ответил ему Горский. – Если вы имели в виду, в виде выхода, пустить пулю в лоб, то, по моему глубокому убеждению, это шаг в никуда, он не решит ничего.
– Станислав Дмитриевич, я ведь об этом лишь к слову, – оправдываясь, пробормотал Алексеевский.
– Михаил Александрович, именно так я это и понял, – кивнул Горский. – Но простите меня, я о том, что касается ваших супруги и дочери… Как вы понимаете, им не уцелеть при любых обстоятельствах.
– Вы считаете, что им реально угрожает опасность?
– А вы считаете иначе, Михаил Александрович? Вы считаете, что они могут отпустить жену и дочь белого генерала, одного из лучших военачальников Добровольческой армии? Не утешайте себя подобными надеждами.
– Красные могут нарушить соглашение?
– Какое соглашение, ваше превосходительство?
– То, что они прислали с парламентёрами.
– Нет никакого соглашения! Есть ультиматум, где изложены конкретные требования большевистского командования. О том, что женщины будут выпущены в случае вашего положительного решения их требований, там нет ни слова. Они их вам обязательно покажут, а затем уничтожат или будут шантажировать вас какое-то время, а затем всё равно уничтожат.
– Значит, они погибли?! – почти простонал генерал.
– Михаил Александрович, я говорю вам всё это без приукрашивания, потому, что вы солдат и способны вынести подобное испытание.
– Да-да, вы правы. Прошу вас, продолжайте. Значит, мы должны исходить из того, что красные примут самое страшное решение?
– Непременно! В случае, если вы проявите слабость и дадите приказ об оставлении позиций у Еропкино, красные тут же займут их, возьмут станцию, оседлают железную дорогу и… больше вы им нужны не будете, если только они не решат использовать вас и дальше в качестве своего шпиона. Простите.
– Не извиняйтесь. Вы говорите всё правильно. Но, в таком случае, что же мне делать?
– Во-первых, я полагаю, нам необходимо время. Три дня – это очень мало. Нам не хватит.
– Для чего мало? Что нам не хватит?
– Позвольте, об этом чуть позже, Михаил Александрович.
– Хорошо, продолжайте.
– Считаю, что необходимо написать ответ… положительный.
– Что-о? Объяснитесь, милостивый государь!
– Именно так! Нам необходимо время. Внятное объяснение ничтожности выделенного срока позволит нам выиграть ещё день или два, а может и больше.
– Видимо, вы правы, Станислав Дмитриевич, извините меня за эту вспышку.
– Полно вам, Михаил Александрович, о чём вы говорите?!
– Но вот мы выиграли эти два или даже три дня… Что нам это даст? Простите, но я сейчас туго соображаю.
– Думаю, что у нас есть возможность обмануть их. По данным, которыми располагает наша разведка, в Желудёво, где расположено командование 9-ой дивизии красных, то ли в связи с их наступательными действиями на фронте, то ли в силу недостатков организации тыла, царит некоторый хаос. То есть, обстановка позволяет проникнуть в расположение красных и лишить их рычага давления на вас. Ну, выкрасть пленниц.
– Не обижайтесь, Станислав Дмитриевич, но это чистой воды авантюра! Это слишком фантастично, господин штабс-капитан!
– Да, господин генерал, я считаю, что красные думают именно так! Но это не авантюра и не фантастика. Ведь речь не идёт о вторжении полков или дивизий. Речь идёт о небольшом отряде охотников, добровольцев.
– Но это смертельно опасное предприятие!
– Да. Потому я и говорю об охотниках.
– Но подвергать жизнь подчинённых опасности, даже ради спасения своей семьи?! Нет, я не могу!
– Смею заметить, господин генерал, что это не так! В данном случае речь идёт не столько о членах вашей семьи, сколько о разрушении планов вражеского командования, механизма воздействия на полководца нашей армии со всеми вытекающими последствиями. А они могут быть гибельными не только для вашей бригады, но и для Добровольческой армии в целом.
Алексеевский встал, прошелся по комнате, остановился у окна, долго смотрел на улицу. Затем повернулся к Горскому:
– Да, вы правы, Станислав Дмитриевич. Но есть ли у нас те, которые смогли бы выполнить столь сложное задание?
– Я уже думал об этом. Считаю, что такие есть. Лучшая кандидатура на командирское место в отряде— известный вам лично офицер – поручик Грицевич. Смею рекомендовать его, как весьма опытного, смелого офицера, компетентного в проведении именно таких тайных операций. Количество членов этого отряда, вооружение и все другие вопросы лучше ему решать самому.
– Да-да, вы правы. Спасибо вам, Станислав Дмитриевич. Пригласите ко мне поручика Грицевича. Пусть приходит в любое время, я приму его.
– Вопросом об ответе красным я уже занимаюсь.
– Спасибо вам…
– Разрешите идти?!
– Да-да, идите…
ПОРУЧИК ГРИЦЕВИЧ
…Несмотря на свою молодость, Сергей Грицевич был воякой опытным. Он успел немало поучаствовать в сражениях Великой войны. Свой Георгиевский крест Сергей заслужил, что называется, потом и кровью – он был несколько раз ранен и контужен. Но Бог хранил его, и после ранений он неизменно возвращался в строй, пребывая в добром здравии и хорошем настроении, несмотря на то, что ему было уготовано воинской судьбинушкой выполнять самые сложные поручения командования – разведка, захват вражеских солдат и офицеров, разрушение телефонной связи, мостов и железнодорожного полотна в тылу противника и тому подобные задания. Дело в том, что отцы-командиры сразу заметили в нём склонность к индивидуальным, скрытным действиям, проведению тайных акций в тылу противоборствующей стороны. Он всегда вызывался охотником в разведку, брал на себя инициативу и блестяще выполнял поставленную задачу. Кто-то рождается художником, кто-то – поэтом или музыкантом, а Грицевич был от природы охотником, разведчиком, диверсантом. Потому-то на него и пал выбор адъютанта генерала Алексеевского.
Над тем, кого взять с собой в этот опаснейший поход, Сергей думал недолго. За время службы в Добровольческой армии у него создалась небольшая слаженная команда верных, смелых солдат, с которыми он не раз ходил в столь же опасные рейды, как и тот, в который собирался сегодня. Он поговорил с каждым из них и отобрал шестерых: Георгиевского кавалера Фрола Захаровича Наумова, урядника Мартына СиловичаМалибогу, солдат Акима Селивёрстова, Александра Меньшова, Фёдора Портнова, Семёна Молокоедова. С ними отправился и прапорщик Алексей Бессольцев, знакомый с местами, куда направлялся отряд Грицевича. Он был в родстве с хозяевами имения, что находилось в полуверсте от деревни Грязнухино, что лежало на пути следования их маленького отряда.
К вечеру всё было готово к выходу. Темнело. Рассчитывали выехать в полной темноте, чтобы к рассвету миновать заставы и пикеты красных. Генеральский адъютант ещё раз подошел к Грицевичу.
– Готовы, поручик?
– Так точно, господин штабс-капитан!
– Сергей, генерал очень надеется на вас. Помните, что в случае неудачи в руках у красных останется мощный рычаг воздействия на командующего. Конечно, он не позволит им манипулировать собой. Но, как вы понимаете, выбор у него невелик – или его отстранят от командования, или он пустит себе пулю в лоб… Но, так или иначе, большевики добьются своего – устранят одного из лучших боевых генералов Добровольческой армии! А вот у женщин выбора нет. Как вы понимаете, поручик, их уничтожат в любом случае.
– Я всё понимаю, господин штабс-капитан. Мы сделаем всё возможное, а при нужде и невозможное, чтобы спасти семью генерала.
– Спасибо, поручик! С Богом! Отправляйтесь.
– Прощайте.
Грицевич вскинул руку к околышу фуражки, щелкнул каблуками, и, резко развернувшись, подбежал к группе своих охотников, державших осёдланных коней под уздцы.
– По коням! Я впереди, Меньшов замыкающий. Вперёд!
Через несколько секунд маленький отряд скрылся в темноте.
К рассвету были в паре верст от Грязнухино.
…В коридоре они услышали шум быстрых шагов. Все повернулись в сторону двери. Она распахнулась. На пороге стоял Мартын Силович:
– Господин поручик! Красныи!
– Где они, Малибога?
– Окружають усадьбу.
– … иху мать! – выругался Молокоедов.
– А ну, тихо! Всем молчать! – рявкнулГрицевич. – Малибога, сколько их?
– Та сам я десятка з три бачив… Аскилькивражин у той сторони дома – бис йихузнае! Можастильки ж?
– Вот дьявол! Нас всего-то… – ударил кулаком по стене Бессольцев. – Но там ещё Наумов, Меньшов и Портнов!
– Пока они что-то услышат да разберутся, нас всех тут, как куропаток перестреляют. Да и что они втроем смогут? – ответил ему Грицевич.
– Хоть отвлекут на себя…
– Да не все же они разом на нас навалются?! Им весь дом, небось, под прицелом держать надо. Так что, ваше благородие, не больше десятка их нас встренуть могут, – сказал Селивёрстов.
– Это правильно, Аким. Тут ты прав, – согласно кивнул Грицевич. – Так! Слушай команду! Уходим из этой ловушки. Степан Никитович, куда можно незаметно проскользнуть, а позже оттуда уйти?
– Это только в курительную, на второй этаж. Из холлу лестница ведёт. Правда, оттуда лишь через окно… Но там невысоко, можно прыгнуть. К тому же, парк, кусты…
– Вот и решили. Веди…
Войдя в курительную, они шагнули в тёмные углы, замерли, затаились. Впрочем, таится им долго не пришлось… Селивёрстов осторожно распахнул окно. И тут же за пустым и тёмным его проёмом, внизу, захрустели ветки, зашуршала листва, и кто-то негромко спросил:
– А ты уверен, что они здесь? Если тут пусто, то я сам тебя как контру расстреляю!
– Что ты! Что ты! Вот те крест! Ой!.. Эта… Как эта? А-а! Со всею категоричностью уполне сознательного, революциённо подкованного гражданина заявляю, дорогой товарищ красный командир Пестунов! Их беляцкая банда из осьми человек с ружьями проехала рядом со мной от Грязнухино прямо сюды. Назад не выезжали и никуда они подеваться не могли. С ними молодой барин был, племянник хозяйский. Я его хорошо помню ещё с малых лет.
– Ладно, ладно, утихни. Павлюк!
– Я!
– Пора начинать.
И сразу в глубине дома затопотали шаги, заскрипели половицы. Этот шум постепенно приближался к их укрытию.
– Бомбы ручные! – шепотом приказал Грицевич. – Одну вниз, вторую в холл.
Малибога кивнул, быстро и бесшумно прошел в коридорчик и метнул гранату вниз, туда, где раздавались шорохи, топот, приглушенные голоса. В тот же миг и Бессольцев, выдернув чеку, перебросил гранату за подоконник.
Два взрыва слились в один. В комнату рванулись клубы дыма и пыли. В саду кто-то пронзительно закричал, дважды бабахнули винтовочные выстрелы… Гарь несло и из коридора, но шума там не было слышно.
За окном раздался громкий испуганный крик:
– Товарищ комиссар! Товарищ комиссар! Товарищ Остапчук! Командира убили! Сюда!
Все повернулись к окнам. В этот момент сзади, в проёме двери, едва видимые сквозь пыль, появились два красноармейца. Из стволов их винтовок вырвалось пламя, по ушам резанул грохот выстрелов. Степан Никитович без крика упал лицом вперёд. Селивёрстов схватился за живот руками, со стоном опустился на колени, повалился на бок и замер.
Бессольцев и Грицевич, стоявшие с револьверами в руках, несколько раз выстрелили в коридор. Там послышался шум от падения тел…
– За мной! – скомандовал Грицевич и бросился в коридор.
Он в несколько прыжков достиг лестницы. Буквально слетел по ней вниз, на грязный паркет большого холла… Остальные бежали сзади. Дверь, ведущая на улицу, отворилась, ручная бомба, похожая на бутылку, крутясь по паркету, летела им под ноги…
Всё, что мог сделать Грицевич, это только попытаться отпрыгнуть в сторону, к огромному окну, выходящему в сад. Разрыв гранаты догнал его в этом прыжке, смял, растворил в грохоте, пламени, швырнул в небытие…
…Было холодно, сыро и неуютно. Неудобно лежала рука, вывернутая, потерявшаяся где-то под телом. Да и была ли она, эта рука? Пахло гарью, землёй, травой. Было темно. Что-то давило на него. Не то, чтобы тяжелое, но угловатое, ненужное. Он не хотел так лежать. Но он не мог столкнуть этого с себя. У него не было сил, да и желания не было что-то делать. Поэтому он просто закрыл глаза и вновь провалился в бездну, где ничто не мешало, где были покой и тишина.
Солнечный луч добрался до него. Этот рыжий проказник разыскал его глаз и светил в него что было сил, вырывая из того покоя, в котором он до сих пор находился. Он попытался пошевелиться и у него это почти получилось. Почти, потому, что он не чувствовал тела. А как можно пошевелить тем, чего нет? Тогда, устав от этого усилия, он открыл глаза. Сквозь низко склонившиеся над ним ветки сирени он увидел ослепительное солнце и поспешил снова сомкнуть веки. Подумал: «Я живой». Затем пришла немного смешная мысль: «Я – это кто?». А потом он вспомнил всё. Правда, прошло немало времени, пока это произошло. Уже и солнечный луч покинул его. Он рассмотрел голубое, бездонное небо, даже увидел белые-белые облака. Думая о них, он вспомнил, как любил смотреть на них, когда был совсем маленьким. С мамой они искали в облаках разные фигурки, лица… Вот тут-то он и вспомнил, что он – поручик Сергей Грицевич, офицер Добровольческой армии. А затем вспомнилось и всё остальное, что случилось с ним и его маленьким отрядом. А потом вернулся слух. Словно сквозь ватные затычки доносились голоса, мягко, почти ласково, бухнул выстрел. И всё это рядом, а в то же время и бесконечно далеко. Он чуть шевельнул головой. Получилось! Пальцами левой руки. Слушаются! Да и нет боли в теле. Вроде и не ранен, а так, контужен немного?! Слава Тебе, Господи! Вот только правая рука беспокоила. Вернее, её отсутствие. Не чувствовал он её! Совсем!
Медленно, очень медленно он повернулся и лёг на живот, стараясь, чтобы не шевельнулись ветви сирени. На них лежали большие обломки оконной рамы, придавившие укрывший его куст. Тело, пребывавшее до того в покое, от движения заныло, засаднило в сотне разных мест. Сергей этому даже обрадовался – значит, цел, и жить будет! Военный доктор из полевого лазарета Максим Иванович Бубенчиков всегда говорил, что не болит ничего только у покойников, а живому боль испытывать положено – хоть радости оное чувство и не приносит, зато позволяет пребывать в полной уверенности, что ты жив, хотя бы в данную минуту.
Обнаружилась и пропавшая было правая рука. Она лежала рядом с телом, к нему и привязанная, но никак не чувствуемая и не ощущаемая. Только спустя минуты и множество попыток шевельнуть пальцами, он почувствовал сперва в их кончиках, а потом и во всей руке, сначала лёгкое, но всё усиливающееся покалывание, которое, наконец, стало просто нестерпимым до стона, который он едва сдерживал.
