скачать книгу бесплатно
Она выпрямилась и строгим, отвердевшим взором посмотрела на дочерей.
– Залезайте.
На заднем сиденье машины Элл, судя по лицу, опять пылала яростью. «Говорила же», – читалось в ее глазах.
Поэтому Кэй умолчала о другом, что было у нее на уме: о падении Элл, о странной доброте и ласковости привратника и о том, что? она, показалось ей, увидела в папином кабинете в Сент-Никс – в комнате, которой полагалось быть его кабинетом, но которая была кабинетом доктора Андреа Лессинг. О том, что она успела заметить, когда маму с неимоверной силой выталкивала за дверь очень хрупкая женщина. Девочки сидели тихо, и машина медленно, почти неохотно двигалась по пустым темным улицам мимо тянущихся вверх зимних древесных хребтов – мимо каштанов, боярышника, дубов, буков и, главное, бесчисленных лип, чернеющих даже на фоне уличной темноты. И Кэй не спрашивала про Вифинскую Невесту, и дома они съели холодный ужин, который Клэр Тойна перед отъездом оставила на тарелках. И, видя слезы, которые иногда вытекали из маминых глаз и ползли по щекам, девочки вели себя как надо и ни разу не позволили себе подумать ни об украшенной, но не зажженной елке, ни о деревянном ящичке с рождественскими носками, которые они всегда в сочельник вешали над камином в ожидании подарков. И они ни разу не посмели открыть дверь в папин кабинет, боясь пустоты, которая, Кэй не сомневалась, там царит (она прикладывала ухо к деревянной крашеной двери): пустые полки, оголенный письменный стол, ровно ничего на полу, где всегда громоздились кипами бумаги. Девочки ни разу не проронили ни слова. Почистили зубы, переоделись для сна и выключили свет. И Кэй все время, ничего не говоря, держала правый глаз закрытым, Элл щипала себе пальцы, а Клэр Тойна время от времени стирала слезы с подбородка, чтобы не капали на блузку.
Но, забравшись в свою постель над постелью Элл, Кэй нащупала что-то на подушке. Карточку. Она точно знала, что ничего подобного тут не оставляла. Карточка была маленькая и жесткая, размером примерно с железнодорожный билет, какой ей покупала мама, когда они летом ездили из Кембриджа в Или на пикник. Кэй подняла карточку повыше. Вначале она не могла разобрать, что на ней написано, но в комнате у мамы, где та – необычно для себя – всхлипывала, горел свет, и полоска проникала сквозь неплотно закрытую дверь, поэтому вдруг, когда Кэй повернула карточку под удачным углом, серебристые буквы сделались видны. На карточке значилось:
Кэй была страшно уставшая, а Элл внизу, как обычно, уснула, едва коснулась головой подушки. От глубокого, ровного дыхания сестры Кэй еще сильней клонило в сон, и она все более пустым взором смотрела на странную карточку, льнувшую к свету в ее слабеющей руке. За считаные секунды до того, как ее левое веко окончательно опустилось, когда рука, державшая карточку в полоске тусклого света, готова была упасть, Кэй, почудилось ей, на миг увидела обратную сторону карточки с тисненым, аккуратной работы серебристым изображением – с той же эмблемой, что часом раньше она, как ей показалось, приметила на книге, лежавшей у доктора Андреа Лессинг на широком письменном столе. Да, она определенно и не раз сегодня видела эту эмблему: змею, обвившую лезвие меча.
– Исполнено?
– Да.
– И они не наследили?
– Нисколько.
– А дети?
– Дети?
– Кто за них отвечает? Никто?
– Но…
– Идиот.
– Но в письменном приказе…
– Вы все как один идиоты. Разве я не употребил старинные слова, чтобы тебе было понятно? Разве я не произнес их тебе на ухо, как в старых сказках, которые ты любишь? Змея должна пустить в дело разящий меч.
– Будет исполнено в точности.
– Они все должны получить свое – и вороватый лис, и его детеныши.
– Все будет сделано по вашему слову.
– Смотри у меня.
2
Автор
Кэй вдруг осознала, что слышала голоса. Было совсем темно – значит, ночь еще не кончилась. Она очень тихо перевернулась на правый бок и напрягла слух. Вначале, все еще сонная, она подумала, что это мама говорила по телефону; но нет, это были негромкие мужские голоса на отдалении – может быть, на первом этаже или в саду. И тут она поняла, опять-таки внезапно: темно потому, что у нее закрыты глаза. Хотя сперва ей немного боязно было смотреть, она все-таки незаметно приоткрыла левый глаз. Та же чернота – но потом ей показалось, что мимо окна проплывает какой-то свет, точно фара автомобиля.
Игра воображения. Наверняка там только луна, ветер. Папа говорил, что воображение у нее ух какое. Дай ей камешек, говорил он, и она построит замок.
– Ох-х…
Это был то ли шепот, то ли резкий шипящий вздох – звук, так или иначе, громкий, отчетливый.
– Не я виноват, что ты такой медлительный. И что мы второй раз за полсуток таскаемся по крышам.
– Обсуждали ведь уже. Как я мог знать, что она возьмет его с собой? Разве это обычное дело – мотаться по городу с чьим-то зубом в кармане? С Габсбургами, признаю, я напортачил…
– С Габсбургами ты напортачил так, что сил никаких нет…
– Сказал же: признаю. Но тут совсем другое дело. Не забрать один зуб и оставить… гм, оставить тело целиком – в своде законов эти оплошности, насколько помню, значатся даже на разных страницах.
– Ты не просто прошляпил тело.
Кэй была уже вся внимание и открыла левый глаз шире. Голоса доносились снаружи, и там был свет – его луч раз за разом пересекал занавешенное окно. Должно быть, фонарик, подумала она. Из-за окна слышалась шумная возня, кряхтенье, но потом все смолкло.
– Слушай, тебя же там не было. Как я объяснил трибуналу, это была добросовестная ошибка. В приказе значилось: эрцгерцог Бартоломео, принц Прусский, и адрес был – вилла в Вене. Я отправился по адресу, обыскал виллу и опознал перемещаемое лицо. Предъявил ему письменный приказ – все по процедуре. Он, должно быть, знал, что я появлюсь. Я не виноват, что он улучил момент и заменил тело – в смысле, свое тело – на тело другого человека. Выглядело оно точно так же и находилось ровно там, где я его, эрцгерцога, на минуту оставил: в саду под шелковичным деревом, завернутое в шелковый халат. До сих пор не понимаю, как он узнал, что я появлюсь.
– Не в этом дело. Ты переместил императора, клянусь музами!
– Да, это немножечко конфузно, готов признать. Но как мне было понять, что это император? Как будто я раньше видел его когда-нибудь вблизи. Император кислых щей. И говорю же тебе: он ровно там находился, где я оставил эрцгерцога, дремал весь закутанный под шелковичным деревом, ни дать ни взять герцог, чем тебе не эрц. Ну с какого перепугу император будет дремать под шелковичным деревом? Скажи мне, а?
– На нем была императорская корона, Вилли.
– Послушай, Флип. Я чем занимаюсь? Перемещениями. Я не вестник, не законовед и совершенно точно не император. К добру или к худу – главным образом, если честно, к худу, – я занимаюсь перемещениями. Перемещаю.
– Клянусь каменьями, Вилли, ты, конечно, мой лучший друг, но башка у тебя дурья. Ох-х!
Опять кто-то закряхтел, и Кэй услышала шарканье – по черепице, поняла она, по нижней черепице наклонной крыши. Она вздрогнула; голоса звучали близко.
– Так или иначе, эти два случая трудно сравнивать. Мы сейчас быстренько туда, находим зуб, и обратно. Нет ничего проще.
– Когда работаешь с тобой, Вилли, все ох как непросто.
Свет за шторой сделался ярче, и Кэй стало понятно, что они уже прямо за окном. Что-то звякало у нее в голове, как сиплый звонок неисправного будильника. Зуб? О чем это они?
Кэй попыталась сесть, но голова, от которой резко отхлынула кровь, закружилась. И тут она вспомнила про карточку, лежавшую на подушке, – теперь она была под подушкой. Кэй вытащила ее и рассмотрела еще раз. Внизу, большими буквами, ясно значилось: Перемещения. А это, получается, переместители: Вильям Морок и Филип Лешши. Но кого они собираются отсюда перемещать?
Вдруг ее как волной накрыло: они говорят про папин зуб – про его зуб мудрости, удаленный в прошлом году, который он (неохотно) отдал ей, потому что она попросила. Умоляла его даже. На память. Зуб лежал в левом кармане ее кофты, а та висела – где? – на ближайшем столбике кровати. Кофта была на ней в сочельник. Сегодня. Вчера.
Они были очень близко уже, за стеклом – вероятно, использовали как опору наружный подоконник. Возня, шарканье по черепичной крыше, так отчетливо звучавшее в темном безмолвии дома, – все это прекратилось. В тишине она услышала, как поворачивается ручка окна. Быстро, как могла, протянула руку, пригнулась, чтобы кровь прилила к голове, нащупала карман кофты и достала зуб. Сжав его в правой руке, засунула кулак под подушку. Затем зажмурила открытый глаз и, весьма целенаправленно зарыв голову в мягкий пух подушки, прикинулась спящей.
У каждого места – свои шумы, подобные отпечаткам пальцев. Большую часть времени их, конечно, все пропускают мимо ушей – это может быть еле слышное гудение, а в иные сезоны потрескивание, чуть заметный сквозняк, крылья птиц, мыши или ежи в саду. Зимой в спальне девочек этим характерным звуком был тихий шелест хвойных деревьев в двух-трех шагах от окна: ветки качались на ветру, шуршали, скреблись об угол дома, когда их тревожило какое-нибудь мелкое ночное существо. Кэй лежала, плотно закрыв глаза (не слишком ли плотно? она расслабила веки) и стискивая в правой руке под подушкой отцовский зуб, – и тут глухой привычный шорох как бы распахнулся, снаружи дунуло мимо шторы. Двое чужаков лезли в комнату.
Сердце Кэй застучало.
– Ох-х! – Один из них не удержался на подоконнике и, протаранив штору, всей тяжестью рухнул на пол. Кэй затаила дыхание; мама должна была услышать, а если даже нет – уж Элл-то не могла не проснуться.
– Тс-с-с, – раздался голос от окна. Затем: – Этот зуб действительно так нужен? Может, ну его?
– Флип, мы должны отчитаться за все движимое, что перечислено в приказе Гадда. Если ты намерен чем-то манкировать – ну, не знаю, смотри сам. – Вилли, судя по тому, как звучал его шепот, поднимался на полу в сидячее положение. – Если уж совсем начистоту, то после всей этой петрушки с Габсбургами я бы предпочел никогда больше не видеть, как гадкие маленькие ноздри Гадда раздуваются от злости на меня… Гм-м, кажется, синяк будет.
– Надеюсь, – отозвался Флип. – Какой был бы интерес тебя толкать, если бы ты никогда не ушибался?
После этого Кэй отважилась снова чуть-чуть приподнять левое веко. Сквозь ресницы, мутящие взор, она увидела зажженный фонарик, который держала рука, высунутая из-за шторы. Он светил в стену напротив нее, луч двигался по стене: Флип начал искать зуб.
– Где она, по-твоему, может его хранить? – спросил Флип, оттеснив макушкой край тяжелой шторы, чтобы поглядеть на Вилли, который все еще сидел на полу и потирал голень.
В тусклом свете Кэй мало что могла различить, но видела, что оба они очень долговязые, прямо-таки растянутые – похожие на искаженно-протяженные тени нормальных фигур, освещаемых от земли.
– Ты бы, может, встал, помог мне, окажи такую милость, – промолвил Флип – а тем временем его невозможная, нескончаемая нога (паучья, подумалось Кэй) перемахнула через подоконник и, всколыхнув штору, опустилась на пол. За ней в тесную спальню последовало его длинное туловище. Флип тут же опять повернулся к дальней стене – к книжному шкафу, комоду и кучке игрушек в углу, где их утром оставила Элл. И очень кстати повернулся, потому что Вилли сказал такое, из-за чего Кэй, пусть на секундочку, открыла левый глаз широко-широко, – и, если бы Флип глядел в ее сторону, он бы, конечно, этот глаз заметил.
– В приказе, – громко проговорил Вилли, достав из кармана и развернув смятый лист бумаги, – сказано, что он в левом кармане ее кофты. Или, с очень малой вероятностью, в ее правой руке.
– Кофты? – переспросил Флип.
– Столбик кровати, – отозвался Вилли. И тут луч описал быструю дугу, Флип крутанулся, и у Кэй была доля секунды на то, чтобы снова зажмурить левый глаз. Она задержала дыхание и сосредоточилась на том, чтобы не пошевелить правым кулаком с драгоценным – теперь – достоянием, не сдвинуть его даже на миллиметр. Но напрасно. Весь ее героический самоконтроль пропал зря, театральная неподвижность не сработала. Говоря, Вилли уже смотрел на нее в упор поверх страницы.
Всё в комнате, всё вокруг нее переменилось, чувствовала Кэй.
Всё.
– Флип, – прошептал Вилли, глядя на Кэй взглядом, который она ощущала всем лицом, хотя глаза были плотно зажмурены. – Флип, у нас проблема.
Сердце Кэй уже, казалось, пробило тропу из груди до самого горла. Голову вдруг так расперло, что она едва слышала их продолжающийся разговор.
– Главная наша проблема – ты, – сказал на это Флип. – Ну, что у тебя еще?
Несколько секунд было совсем тихо, и Кэй смутно слышала, как елка за окном скребется о водосточный желоб.
– Нас засекли, – произнес Вилли так же тихо и сдержанно. – Не волнуйся, девочка, все в порядке, можешь открыть глаз, – сказал он. – Мы не кусаемся.
– Но я же читал приказ. Там ничего не говорится о ее свидетельских способностях, – по-ястребиному свирепо прошептал Флип, подходя к Вилли и забирая у него бумаги. Он поднял Вилли на ноги и начал проглядывать приказ. – Не-а, – сказал он, ведя пальцем по странице. – Сплошное «нет». Ни могущества, ни истории, ни прорицательских, ни свидетельских способностей. Чиста абсолютно. По биографической части – нуль. Она не может нас видеть. Не может видеть такими, какие мы есть.
– Она прекрасно может нас видеть, – возразил Вилли, глядя на Кэй. Он был такой высокий, что его голова, слегка наклоненная под скатом косого потолка, находилась на одном уровне с ее головой на верхнем ярусе кровати. Он наклонил ее еще больше на сторону, чтобы оказаться с Кэй лицом к лицу.
– Привет, – промолвил он приятным тоном, растягивая лицо в улыбке. – Привет, маленькая свидетельница. Поглядим-ка на тебя.
Кэй, видя, как из темноты к ней вдруг потянулись его загребущие руки, съежилась и подалась к стене, но противиться было бесполезно: он был силен под стать своему росту, и скомканная постель не помешала ему в один миг привести ее в сидячее положение. Правую руку она зарыла в пуховое одеяло позади себя, почти села на нее.
– Ага. Похоже, мы добрались до этого зуба, – бросил Вилли, обернувшись через плечо. – В руке у нее, как и сказано в приказе.
Кэй неплохо рассмотрела его в непрямом свете фонарика, который Флип направил на страницы приказа, пробегая их глазами. Вилли был очень высок и широк телом, но, если вглядеться повнимательнее, на удивление тощ. Его плечи, казалось, пропускали свет. Шея тоже, на первый взгляд, была обычной шеей, но, если посмотреть на нее в упор, внезапно начинала растягиваться, или скручиваться, или сжиматься – или бог знает что еще. Кэй не могла этого определить. Одет он был во что-то длинное – то ли в плащ, то ли в халат, то ли в балахон – и подпоясан толстой веревкой. Рукава расширялись к запястьям, как рупора, но сами эти запястья были такими же худыми и призрачными, как все в нем, его руки словно бы терялись в пещере одежды. Но силы у него, подумалось ей, очень много: он как пушинку поднял ее и посадил на кровать. И, вновь обратив внимание на его лицо, она вдруг заметила, что у него странная манера смотреть на тебя в каждый момент только одним глазом – или, может быть, обоими, но по-разному. Сейчас он очень пристально разглядывал ее левым. Он наклонился вперед и положил подбородок на край матраса, засунув под него кисти рук с изящными длинными пальцами.
– Ну, – произнес он очень мягким, вкрадчивым голосом, – давай-ка ты отдашь нам зуб, хорошо? Потому что я, со своей стороны, очень хочу отправиться домой и хоть немного отдохнуть.
Кэй покачала головой – сначала медленно, потом энергичней.
Улыбка Вилли сошла на нет, и он шутливо нахмурил брови.
– Не отдашь?
Он сделал недовольную мину, выпятив нижнюю губу.
Кэй снова покачала головой.
– Говорит, не желает отдавать зуб, – сказал Вилли через плечо.
Флип все еще изучал приказ, страницу за страницей, ведя по написанному пальцем, и, казалось, не был способен ничего слышать, кроме своего бормотания.
Вилли опять повернулся к кровати.
– А почему? Неужели ты не хочешь, чтобы я немного отдохнул?
Он вновь попытался улыбнуться.
Кэй таращилась на него. Она не была уверена, что сможет заговорить, даже если пожелает. В горле было так сухо, словно оно внезапно превратилось в пакет из оберточной бумаги.
– Дело просто-напросто в том, что этот зуб чрезвычайно важен для моих карьерных перспектив, – сказал Вилли, кивая. – Если я не доставлю его начальнику, меня могут, знаешь ли, уволить. – Он покачал головой. – И кем я тогда стану? Выдумщиком сказок? Вруном на вольных хлебах? Не лучший род занятий. – Он умолк на секунду, вскинув тонкие надломленные брови. – Этически весьма сомнительный.
– Вилли. – Взгляд, который Флип поднял от бумаг, был отчаянно-отрешенным. – Они не все тут. Бумаги. Приказ. Должна быть еще одна страница. Видишь – тут, внизу… сказано, восемнадцатая из девятнадцати, а дальше ничего нет. А должна быть. Где последняя страница, Вилли? Не хочу слышать, что ты ее потерял.
Говоря, Флип торопливо подошел к кровати, засунул с обоих боков руки в карманы балахона Вилли и начал там лихорадочно рыться.
Вилли скованно выпрямился теперь с обреченным и каким-то безропотным видом, его лицо вдруг осунулось и стало морщинистым, он далеко запустил ладони в другие свои карманы. Металлическое звяканье, бумажное шуршание и множество других странных звуков слышны были Кэй, когда четыре руки шарили в карманах, которым она потеряла счет, которые уходили, казалось, намного глубже, чем могла позволить заурядная подкладка.
Руки Флипа утонули в них по локти – и тут Вилли внезапно просветлел лицом.
– Вот, кажется, нашел.
Это был лист бумаги, многократно и очень толсто сложенный в квадратик. В тусклом свете Вилли принялся аккуратно расправлять бесчисленные сгибы и складки.
– Ну да, вспоминаю теперь, – сказал он, развернув лист до конца, приложив его к боковине кровати Кэй и мягко разглаживая морщины. – Как только Гадд дал мне этот приказ, я страшно расчихался и…
– Дай-ка сюда.
Флип нетерпеливо выдернул лист из рук Вилли и принялся читать.
Вилли состроил, глядя на Кэй, гримасу, означавшую: Фу. Она едва не хихикнула.
– Ох, нет… Вилли, я просто не могу. Смилуйтесь надо мной, кому там положено. Ты беда ходячая, вот ты кто.
Быстро схватив левой рукой угол одеяла, Кэй натянула его себе на колени и укутала плечи. Воздух в комнате сделался неприятно холодным, штора из-за открытого окна по-прежнему колыхалась. Кэй забилась в дальний угол кровати, пряча позади себя правый кулак, ощущая ладонью неровности отцовского зуба. Эта ладонь была липкая и жаркая, а все остальное тело, наоборот, мерзло. Холод, подумала она, наверняка разбудит Элл, которая и без того всегда спит чутко. Вилли снова стал пристально на нее смотреть – точнее, высматривать ту часть правой руки, что она спрятала за спиной, – а Флип продолжал тем временем возбужденно читать и бормотать.
– Боюсь, ты мне не поверишь, – сказал Флип со вздохом, поднимая глаза. Кэй увидела такое же, как у Вилли, костлявое лицо, такие же высокие брови, и взгляд был такой же странный. – Давай-ка поэтому прочту тебе дословно.
– Если это означает, что Гадд опять будет терзать меня с помощью своей носовой мускулатуры, то лучше не надо.
Вилли мягко опустил правую щеку на матрас и прикрыл левый глаз. Хотя брови у него были черные, волосы, заметила Кэй, отливали серебром в тусклом свете фонарика.
