скачать книгу бесплатно
Нет, не тем человеком был Руагор, чтобы смириться, чтобы отпустить своего внука, продолжателя рода, и в голове старца замаячила безумная мысль, даровавшая надежду. Хоть слабую, почти несбыточную, но всё-таки надежду. Все точки расставило сегодняшнее утро, ртом малыша пошла кровь, и Руагор наконец решился. Истерично, не щадя себя, словно волчица, отбивалась Аникен, не давая старцу своё дитя, пока ярл не угомонил её точным ударом под вздох, оставив всхлипывать лёжа на полу, унося с собой дитя. Дура, неужто она подумала, что он решил избавиться от внука, оставив по традиции в лесу зверью на поживу, как делали в голодные зимы или с калеками. Нет, он так не отступит, хоть ярлу и было жаль невестку, вчерашнюю рабыню, приглянувшуюся сгинувшему сыну и подарившую безутешному вождю внука, сорвав тем самым с себя клеймо рабыни, став в одночасье равной по положению Кюне. Он мог объяснить ей, но сомневался что в горе своём Аникен будет слушать, да и правду сказать его язык не поворачивался: молвить ведь, Руагор пошёл к ней, вестнице скорби, помощнице смерти, владеющей знаниями тёмного сейда жрице. К той, к которой, будь у него выбор, он никогда бы не пошёл, но выбора не было.
Тропка бежала всё дальше и дальше, игриво бросаясь из стороны в сторону, то теряясь средь валежника, то упираясь в ручей. Эту тропу знали все без исключения жители Лёрствёрта, главного городища Фьордфьёлька, и все бонды, чьи усадьбы располагались в округе. Вот только мало кто по ней хаживал без крайней нужды. Вот и ярл чувствовал, как холодеет в груди, постыдно понимая, что боится. Великие асы, он не боялся в одиночку бросаться на стену щитов, выходить зимой на шатуна с одним ножом, плыть на драккаре в самое око бури, а ту, к которой вела его тропа, он боялся как никого на свете.
Всё в этом мире имеет свой конец, даже небесный свод рухнет в последний час, когда сами боги выдут на последнюю битву. Вот и тропа, ведущая старца, резко оборвалась венчаемая аки вратами парой жутких нитсшестов. И ярл, силясь не глядеть на отвратные в своей тёмной силе лошадиные головы, насаженные на колья, покинув сень леса, оказался на небольшой полянке почти у самого подножия гор. Ни тебе огородов, ни клетей, не было даже загонов для животных, лишь древняя, срубленная из массивных брёвен, вросшая в землю избушка под на удивление свежей тёсаной крышей, одной стороной длинных стропил лежащей на земле. Покосившаяся рассохшаяся дверь была распахнута, а рядом с дверью под небольшим, редко встречавшимся на севере окошком на скамье сидела она, вестница скорби, помощница смерти. Прекрасная вечная дева, облачённая в скроенную из волчьих шкур одежду, подпоясанную плетёным ремнем с множеством кошелей. Она улыбалась ему, она знала, что он придёт.
От её улыбки Руагора пробил озноб, ведь в ней не было ни капли жизни, на негнущихся ногах двинулся ярл к вестнице скорби, не сводя взгляда с её лица. Неправдоподобно красивого, словно точёного, чуть худоватого лица с высокими скулами и чуть пухловатыми губами, обрамлённого белыми, словно снег, волосами прямыми волнами ниспадающими на плечи, схваченными на челе серебряным руническим обручем с непроглядным чёрным камнем. Чем ближе подходил ярл, тем сильнее бросались в глаза детали, от которых становилось не по себе. Её кожа была бледна, под стать волосам, словно никогда не чуяла на себе объятий солнца, а губы не пылали, как у других дев, багрянцем – наоборот, отдавали синевой, как у утопленницы. И ещё были глаза, лишённые радужной оболочки, белёсые глаза с крохотными точками зрачков. В эти глаза Руагор не мог смотреть, их пристальный взор словно прожигал до самой глубины души.
– Сильномогучий ярл Руагор, я, право, польщена, какая честь, а я не прибрана, не ухожена, да и одета не под стать случаю, какая досада, – сверкнув ровным жемчугом зубов, вновь улыбнулась вестница скорби, в притворном изумлении оглядев себя, разведя руки в стороны.
– Не на тебя любоваться пришёл, жрица, – буркнул Руагор, уперев взгляд в носки собственных сапог.
– Ну так зачем явился, старик, коли не мной любоваться? – поднявшись, дева подошла почти вплотную к старцу, протянувшему в ответ свёрток.
– Помоги, вестница, прошу.
– А, слыхала, слыхала, захворал малец, ну а я здесь причём, своих богов не хватает? Вон славище ихнее в городке, коли дорогу забыл – подскажу, куча истуканов, отсель видно, к ним и обращайся, чего до меня ноги топтал? Или же на Райсьярен подайся, там дурачьё, что с огоньком играется, в силах помочь.
– Пробовал, не помогли асы, не услышали, а до Райсьярена не довезу, не выдержит плаванья.
– А, эва как, – вновь оскалилась дева. – А мне какая корысть, моя богиня уже коснулась твоего внука, и ей мне перечить не с руки.
– Проси любую цену, чего хочешь, всё отдам.
Сердце старого война яростно застучало в груди от осознания того, что она сможет помочь, что для его внука не всё кончено, надежда ещё есть, и, видят боги, он отдаст всё, что потребуется, но малыш будет жить.
– Да неужели? – продолжала меж тем помощница смерти, скрестив руки на груди. – И что ты, Руагор, сможешь мне дать, чего не сможет моя богиня. Мне не нужны ни власть, ни злато, они мне без надобности, тебе нечего предложить мне. Можешь возвращаться, у меня много дел, ещё ведь тушу надо свежевать, а то запортится, не до твоих мне тягостей.
– Ты смеёшься надо мной, троллья сыть, проклятая ведьма.
Страх Руагора пред ней уступил место бешенству, едва он глянул на девственно чистые руки и меха без единой капли крови. Ни о какой туше и речи быть не могло, откуда – разве что в кошеле на поясе спрятала. Она надсмехалась над ним, тешилась его слабостью и горем, упивалась своей силой.
– Ну и кого ты собираешься свежевать, разве что воронов или полёвок, никого покрупнее я здесь не наблюдаю. Не юли, коли нужно – обратись к богине своей, ни власти, ни злата, говоришь, знаю я, чего тебе нужно. Захочешь – всех трэлов Лерстверта под нож тебе отдам, а если надоест всё же сидеть здесь, как убогой отшельнице, будешь жить не хуже конунга. Сказал же – проси чего пожелаешь, но не надо на до мной и бедой моей надсмехаться, не забывай – я ярл.
Звонкий, словно горный ручей, смех послужил ему ответом.
– А я думала, уже не дождусь.
– Чего не дождёшься, помощница смерти?
– Когда наконец увижу ярла, а не хнычущего, словно девка, старика.
Руагор уже было открыл рот, намереваясь в ответ послать её на север к троллям, когда почувствовал на спине чей-то пристальный взгляд. Этого было не объяснить, это было чутьё охотника, чувство воина, ни разу его не подводившее. Медленно, очень медленно он повернулся и обмер. Там на той тропке, по которой он сам пришёл, из леса вышел зверь. Невиданных размеров, чёрный как смоль волк с белым рукотворным узором на левом боку, мало не достающий в косматой холке ярлу до плеча. Горящими, словно огонь, жёлтыми буркалами он хищно пялился на Руагора, держа в клыках под стать кинжалам молодого оленёнка. Вот тогда и вспыхнули в памяти старца сплетни да недомолвки, слышимые им ещё в детстве, что, мол, служат вестнице скорби не только духи, навьи да драугры, но и даже волчьи пастыри, великие охранители лесов, ведь пред богиней её, Хель наречённой, равны все.
Неторопливо волк двинулся к дому, при каждом движении можно было видеть, как бугрятся канаты мышц под его шкурой, а взгляд неотрывно был прикован к ярлу. Проходя мимо старца, он, не выпуская из клыков лосёнка, свирепо и протяжно рыкнул, да так, что Руагор похолодел внутри. «Этож надо, сталь и кровь, – думал он про себя, – и вот такая зверюга знай себе бегает по лесам в каких-то трёх часах хода от Лёрствёрта, а мы от соседей бережёмся да на океан озираемся». Меж тем, бросив свою добычу в паре шагов от вестницы, волк подошёл к деве, наклонив морду вниз и чуть в сторону, обнажив шею: знак подчинения, что у собак, что у волков.
–Хороший мальчик, хороший, – на глазах у вконец обалдевшего старца дева принялась трепать зверя за ушами, словно щенка, а тот знай себе ластился, как домашний, а ведь пастью любвеобильная животинка доставала хозяйке мало что не до подбородка и при желании могла перекусить её надвое. – А ты спрашивал, какую тушу. Правда, самой охотиться мне больше по нраву, как, впрочем, и тебе, ярл, но всегда приятно, когда за тобой ухаживают. Ну, малыш, беги.
Повинуясь слову хозяйки, волк огромными скачками умчался в лес, наградив на прощанье Руагора ещё одним многообещающим взглядом. Едва зверюга скрылась, как вестница пару раз обошла лосёнка кругом, словно ей было невтерпёж приступить к разделке, лишь затем, вздохнув, вновь подошла к старцу.
– Могу просить чего захочу, говоришь, – под её пристальным взором Руагор понял, что ощутил лосёнок, едва попавшись малышу помощницы смерти, но тем не менее ответил твёрдо.
– Да, чего пожелаешь, моё слово твёрдо, уплачу любую цену.
– А если ценой станет твоя жизнь? Легко жертвовать чужими, а вот своей, ну, по плечу тебе такая сделка – разменять свою жизнь на жизнь этого младенца?
Пару мгновений старец смотрел на бледное личико внука, затем лицо его озарила довольная улыбка. Вот и сбылась казавшаяся несбыточной надежда, его род продолжится, и это главное, остальное неважно, да и цена, назначенная помощницей смерти, не так уж и велика. Что значит жизнь старика по сравнению с жизнью внука, он пожил достаточно, повидал много, теперь черёд этого младенца, ведь мир такой большой и прекрасный, пусть же хранят его предки, к коим скоро присоединится, и сам ярл, и ему нечего будет стыдиться под их взором, и там, на вечном пиру в великих чертогах, он наконец вновь увидит сына. Единственное, что печалило Руагора, так это то, что навряд ли доведётся ещё раз взглянуть в эти крохотные глазки, так похожие на глаза его сына, и услышать нелепое лепетание внука.
– Да, я согласен, – ответ старца заставил вестницу удивлённо поднять бровь, уж слишком быстро тот дал согласие. – Исцели моего внука, а потом делай со мной что захочешь, хоть в пламя, хоть на капище под нож.
– И не боишься, – от девы не укрылось, что теперь ярл не отводит взгляд, как раньше, а смотрит прямо и почти без страха.
– Нет, я уже и так умирал десятки раз, ещё один не страшен.
– Ну, воля твоя, заходи, ярл, гостем будешь, – помощница смерти вновь зашлась смехом, скрываясь в косом дверном проёме.
Чтобы войти, Руагору пришлось сначала нагнуться, а затем и вовсе спуститься на несколько ступеней. Пол избушки оказался намного ниже земли – видать, сруб частью был врыт в землю. Внутри жилище вестницы оказалось совсем не таким, каким себе представлял Руагор дом жрицы самой смерти, и уж точно не соответствовал он косой развалюхе снаружи. После солнечной поляны Руагор оказался в полумраке, но что-то всё же смог разглядеть. Не было здесь привычного очага посреди дома, его заменял хорошо сложенный камин с подвешенным на цепи котлом в дальнем левом углу. Ярл уже видел такие во время походов на запад, но здесь покамест не встречал. Пол, как и частично завешенные шкурами стены, был зашит струганной доской, это заставило старца вновь задуматься: новая крыша, эти доски одна к одной, таких даже в Лёрствёрте не делают, кроме как на корабли, а у неё нате – пол, и кто ладил, ведь не сама же топором орудовала. Никаких жреческих или волховских атрибутов он не увидел. Ни пучков трав, свисающих с потолка, ни идолов – простенькое убранство, мелкой работы и сложного узора резной стол с парой потемневших от времени стульев под окном, большая, застеленная мехами кровать и пара неподъёмного вида окованных ларей.
– Клади внука на стол, ярл, – прозвучал голос помощницы смерти, в задумчивости теребившей пальцем губу над сундуками.
Положив свёрток на стол и чуть распахнув его, Руагор, чьи глаза уже попривыкли к полутьме, смог осмотреться получше, благо хозяйка была занята, ковыряясь в одном из сундуков, из-под которого выглядывала часть люка в погреб с кольцом вместо ручки. Вся посуда в доме, к его удивлению, была серебряной – ни дерева, ни глины, только серебро. То тут, то там стояли разнообразные подсвечники да светцы, а ведь свечи здесь, на севере, считались большой роскошью, всё отдавало каким-то неестественным фанатичным порядком, ни грязи, ни пыли, все бутылки кубки, тарелки стояли строго одна к одной. Над камином висел кованый масляный светильник со стеклянными стенками – о таких Руагор только слышал, но сам покамест не видал, цверги берут за свои изделия баснословные деньги. Что-то назойливо бросалось в глаза, но ярл не мог уловить, что именно, он оглядел клеть раз, другой, и тут словно пелена спала с его глаз: на одной из шкур, обильно закрывавших стены, висело оружие, которым Руагор, как воин, не мог не восхититься. Первым был меч без ножен, висящий вниз острием. Вычурная рукоять без обмотки, искривлённая на манер когтей гарда с таким же чёрным камнем, что венчал обруч вестницы, и длинный тонкий клинок не шире двух пальцев, сталь, отливавшая синевой, шла волнами, говорившими знатоку о многом. Во всю длину клинка бежала странная насечка, каждые пять пальцев с обеих сторон лезвия под углом к долу шли ровные полосы, составляющие треугольник ,правда зачем они – старец так и не понял. Рядом располагался широкий клёпаный ремень чёрной кожи с десятком метательных кинжалов, явно предназначенный для ношения на груди, а дополнительные мелкие ремешки и прохваты выдавали в нём ещё и ножны для меча. Там же покоился и лук с полным колчаном стрел. Если Руагор и думал, что после гигантского волка помощницы смерти его уже ничем не проймёт ,то ошибался, таких луков он ещё не то что не встречал – он даже не слышал о таких. Дуговидная рукоять изгибалась подобно змее, загребая вверх концами, к коим крепились плечики каждой из трёх сложенных вместе, одна чуть меньше другой пластин. «Как же его натягивать? – ошарашено думал ярл. – Ведь они же металлические, да и кто, кроме низкорослых бородачей цвергов, мог сотворить такое, и вообще откуда у неё, затворницы, живущей в чащобе, всё это?» Чем больше он размышлял, тем всё не ясней становилось у него на душе, одни вопросы, на которые он уже никогда не получит ответы. Дева по виду не старше тридцати, но годившаяся ему в прабабки, жрица самой ужасной из богинь, твёрдо хранила свою тайну.
– Ну, приступим, – голос вестницы отвлёк его от раздумий, за которыми он и не заметил, как она подошла. В ногах младенца стояла большая, древняя по виду чаша с едва видимым рунным узором, а в руке дева сжимала кривой белый кинжал, целиком вырезанный из кости. Подняв меховой рукав, помощница смерти, не дрогнув лицом, резанула себя по запястью левой руки, выставленной вперёд, кровь побежала в чашу, наполняя сосуд. Едва багряная жидкость достигла половины, кровь, словно по волшебству, перестала течь из всё ещё раскрытого пореза. Отложив костяной клинок, вестница, взяв чашу двумя руками, поднесла её к лицу, принявшись что-то мелодично нашёптывать.
Руагор со смесью страха и трепета наблюдал за этим действом, казалось, что и без того скупо освещённая клеть полностью погрузилась во мрак Хельхейма, мира её богини, мира смерти, и в этой тьме не было ничего, кроме лица девы с залёгшими тенями, превратившими её лик в маску смерти. А напев всё продолжался, он словно гипнотизировал, унося в другой мир, где нет места свету, есть только холод и тьма. А время меж тем словно замерло, минуты превратились в вечность под тяжестью древних слов.
Тишина ударила подобно грому, Руагор и не заметил, как действо тёмного сейда кончилось. Он снова оказался в скупо освещённом доме помощницы смерти, и не было боле пред ним того тёмного наваждения – только прекрасная вечная дева с белёсыми глазами и локонами, уже поставившая чашу обратно на стол и освобождающая малыша от плена шкур. Боги, какой он был бледный и неподвижный. Только сиплое дыхание да судорожные подъёмы крохотной грудки выдавали признаки жизни. От этой картины у ярла вновь неистово защемило сердце.
Он даже не заметил, как в длани девы вновь оказался кинжал, окунув его в чашу, она стала кровью своей выводить руны на теле ребенка, на груди, на лице, ногах и руках – так продолжалось, пока всё крохотное тельце не превратилось рунический холст. И вновь клинок опустился в чашу, но на сей раз, открыв малышу рот, она капнула кровью с клинка ему на язык и тут же низко склонилась, едва не касаясь его лица своим. Вновь зазвучал речитатив, всего пара фраз – и бледность оставила тело ребенка. Зашевелились ручки и ножки, малыш открыл глаза и заулюлюкал, схватив крохотными ручонками деву за волосы, не отводя взор маленьких голубых глазокот её будто мёртвых очей. Смахнувший слёзы старый ярл был настолько рад, что и не заметил, как вестница вздрогнула всем телом и закусила губу, глядя в глаза его внука. Как затряслась рука, сжимающая кинжал до белых костяшек, и с каким трудом она поднялась, чтобы отойти к камину, кинув попутно клинок, словно безделушку, на кровать.
– Можешь не беспокоиться, хворь ему теперь не страшна, – услышал ярл её голос, едва принялся бережно укутывать лепечущего малыша обратно в шкуры.
Она стояла чуть в отдалении и смотрела на уже взявшего наполовину замотанный свёрток Руагора, и вновь ни чувств, ни эмоций – лишь холодный, прожигающий взор.
– Так как это будет?– старец стоял, гордо подняв озарённую улыбкой голову.
– Что будет? – Она словно не поняла вопроса.
– Как ты заберёшь мою жизнь?
– Во дурак, а вроде столько зим разменял, – зашлась холодным смехом помощница смерти. – А кто будет с ним нянчиться, кто будет воспитывать? Я, что ли, по-твоему, э не. Вроде до седин дожил, а разума не нажил. Давай топай, дел, что ли, нет, вот у меня есть, опять же туша, топай, топай.
– Я никогда этого не забуду, вестница, моё слово верно, – сказал Руагор и низко, как ещё никому не кланялся, поклонился, затем, повернувшись, вышел.
– Я тоже, – одними губами молвила дева, чуть погодя выйдя наружу, присев на свою скамью и глазом не поведя на лежащего лосенка. Она долго сидела, задумчиво смотря в сторону тропы, по которой ушёл Руагор, в сторону главного городища Фьордфьёлька, Лёрствёрта.
Вернувшись, огромный чёрный волк с белым узором на боку застал свою хозяйку всё также сидящей на скамье под окошком. Удивленно глянув на нетронутую тушу, зверюга легла рядом с вестницей скорби, положив той на колени свою косматую морду. А дева, поглаживая зверя всё так же глядела в сторону тропы.
В те древние времена, когда асы бились с гигантами, огненными да ледяными порождениями Муспельхейма и Ётунхейма. А мировое древо Иггдрасиль сотрясалось от битвы, бушевавшей в Мидгарде. Несколько ударов меча одного из извечных врагов пришлись на полуостров Хальконир, и столь сильны они оказались, что оставили в тверди земной шрамы. Меж высоких скал пролегли они, заполненные морской водой, названные после людьми фьордами, а сам гигант, сражённый, пал не вдалеке, обратившись горной грядой, названной Саркнаром, навечно отделив часть земли от прочих владений.
Землю же эту, иссечённую шрамами, нарекли Фьордфьёльком округой фьордов. А в самом большом и широком из них, доходящем почти до предгорных лесов, на кромке морской воды меж высоких скал расположилось городище Лёрствёрт. Два десятка длинных, в пятьдесят шагов, каменных домов под напрочь заросшими дёрном крышами. Окружённые великим множеством прочих построек, амбаров, хлевов и загонов для скота. В центре городища на рукотворном каменном холме гордо возвышался дом ярла с высоким крыльцом и крышей на манер перевёрнутого дна драккара. Напротив ярлова дома находилось славище с десятком высоченных деревянных идолов, каждый со своим алтарём для подношений треб всеотцу Одину, Фрейе, Ньерду, громовержцу Тору, Хеймдалю и многим другим асам. Было в этом поселении ещё одно строение, прославившее городище на весь север. Зал Шитов, огромный и прекрасный своим убранством, самый первый дом, возникший в этой земле. Его стены рубленные из неподъёмных дубовых брёвен, стоящие под многоярусной крышей со множеством резных драконьих голов, едва не касающейся стропилами земли, были сплошь увешаны даровавшими залу имя щитами павших воинов Фьордфьёлька и их свезёнными со всей окуёмы трофеями.
Расположенный на самой кромке океана Лёрствёрт, как и положено любому прибрежному городищу, вгрызался в необъятную водную пучину множеством все возможных причалов. Берущих начало от песчаного берега, застроенного корабельными сараями всех мастей – от маленьких лачужек под рыбацкие лодки до поистине огромных. Служивших долгими зимами домами для боевых ладей-драккаров, нежно называемых северянами конями волн.
С другой же стороны, в самом устье фьорда, где отвесные скалы, служившие поселению отличной защитой, практически сходили на нет, но оставались, всё ещё достаточно высоки, Лёрствёрт огораживала внушительного вида стена. Глубокий, усеянный кольями ров с высоким частоколом о четырёх крытых сторожевых башнях и массивные ворота с подъёмным мостом, и всё это на протяжённости двухсот пятидесяти шагов от одной скальной стены до другой.
Хорт одноглазый стоял на одной из башен, тревожно глядя на широкую дорогу, ведущую из Лёрствёрта, упирающуюся вдалеке в лесную опушку, расходясь там на множество более мелких, ведущих к пастбищам и бондовским усадьбам.
Ближник и лучший друг Руагора, его воевода-форинг Хорт одноглазый, или же Хорт-молотобоец, обосновался на башне, едва ярл с внуком покинул Лёрствёрт, ещё до того, как трэллы-пастухи вывели скот на изобилующие на скалах фьордов пастбища.
Если Руагор для своих преклонных лет и выглядел крепким воином, то, будучи немногим младше, Хорт и вовсе казался полутроллем. Превосходящий на голову ростом любого мужчину этих краёв и на две шириной плеч, друг детства ярла всегда внушал окружающим уважение, смешанное со страхом. А когда много зим назад в одном из бесчисленных сражений стрела с широким плоским наконечником-срезнем попала аккурат под край полумаски шлема, разодрав в клочья левую половину лица, и без того немногие желающие вызвать тролле подобного детину на поединок Хольмганг и вовсе перевелись. Хорт стоял, полу облокотившись на заострённые брёвна борта башни, прислонив рядом свой тяжёлый двуручный молот на длинной, оплетённой кожей рукояти, само било являлось молотом лишь отчасти: если одна сторона была плоской, то другая была выкована на манер чекана, что придавало оружию весьма специфический вид.
Ветер трепал непомерно длинную, аж до пояса, хитро заплетённую бороду и мех необычной накидки, скроенной из медвежьей шкуры так, что морда зверя покрывала чисто выбритую голову, словно капюшон, а остальная часть – могучие плечи и часть спины. Помимо накидки из одежды на нём были только кожаные штаны, заправленные в отороченные мехом ботинки на обвязках, да широкий пояс. День тянулся для Хорта невыносимо долго, все его мысли были сейчас с давним другом, ушедшим с последней надеждой в лес к одинокой избушке, что вселяла суеверный ужас.
С самого детства все невзгоды они преодолевали вместе, с тех самых пор, когда Руагор был лишь четвёртым сыном ярла почти без претензий на место отца, а Хорт – непомерно большим увальнем, предметом насмешек среди сверстников. Их дружба зародилась на учебном ристалище под изнурительным градом ударов наставника Сьёрда, кровью и потом вколотившим им основы ратной науки. Старого наставника люто ненавидели не только они, но и все прочие дети, что окорчьмя выползали с утоптанной до каменной твёрдости земли ристалища. Ныне же Сьёрд седой пирует в праздных чертогах, а друзья никогда не забывают поднять кубки в его честь на любом из пиров. Ведь то, что раньше казалось пытками и издевательствами, выковало из них свирепых воинов, жаль, что только слишком поздно осознали друзья эту нехитрую истину. Уже после того, как под Сьёрдом запылало пламя погребального костра.
Мимо Хорта, почтительно поклонившись, прошёл один из пяти стражей, что постоянно дежурили на стене. О чём о чём, а о безопасности в Лёрствёрте помнили всегда. Суровая северная земля была скудна на дары и едва отдавала то, что в неё вложили люди, и потому никогда не знала мира. Ведь не жадность погнала в море первые корабли с хищными мордами драконов на носах, а нужда. Набеги были не средством обогатиться, а скорей необходимостью. Хотя среди старейшин ещё сохранились древние сказания об истинной родине, передаваемые от одного скальда другому. О земле плодородной и прекрасной, но навечно потерянной, покрытой тьмой и ужасом, откуда в давние времена без оглядки бежали пращуры, что обрели новую родину здесь. Вырезав на корню малочисленные племена, коим некогда принадлежали эти земли. Корабли морских удальцов ходили на восток, запад и юг, вселяя страх вовсе цивилизованные земли, чьи правители ничего не могли противопоставить молниеносным яростным рейдам.
Но только не на назад, на север к древним землям – туда дорога была закрыта. Бывало, конечно, находились вожди, что, рискнув всем, ставили парус в том направлении в надежде узнать, что же всё-таки изгнало предков и хоть одним глазком взглянуть на земли пращуров, но о таких уже более не слышали, едва их драккары скрывались за горизонтом. Среди соседей, особенно тех, у кого не заладились летние походы, всегда находились желающие позариться на богатый пастбищами Фьордфьёльк и на процветающее городище с удобным портом, тоже не обделённым богатством. И вот поэтому в обе стороны от фьорда, в коем находился Лёрствёрт, на скалах были выстроены смотровые вышки, вороньи гнезда со сложенными сигнальными кострами, как и в ущелье Хородрин, служившем единственным путём через горы Саркнар. Но даже несмотря на передовые дозоры, стража на стене стояла постоянно, денно и нощно.
Хорт с улыбкой посмотрел вслед удаляющемуся по стене воину, новику, этого было не скрыть от намётанного глаза. Уж слишком прямо он держал спину, дабы вес брони не перетягивал. Облачены стражи были на славу, поверх подбитой мехом стёганой куртки чешуйчатый металлический ламеляр, дублёные наручи, поножи и клёпанный из пластин шлем с полумаской, усиленный кольчужной брамницей, закрывающей лицо и голову до самой шеи.
Именно Руагор обязал кузнецов усиливать шлемы кольчужным полотном, дабы никто не разделил печальную судьбу его друга. Помимо доспеха воин был оружен щитом, мечом, коротким копьём. Несмотря на брамницу, скрывающую лицо, Хорт безошибочно узнал в новике Свена, сына Ольфа, талантливого парнишку, из которого в будущем может выйти справный воин. Ныне Хорт по наущению ярла занимал место старого Сьёрда, теперь он спускал по семь потов на ристалище с юношей и детей, мальчиков и девочек. Посмеиваясь, припоминая, как сам был на их месте, гадая: также ненавидят его ученики, как он сам ненавидел седого Сьёрда?
Отвернувшись, одноглазый опять принялся вглядываться в лесную опушку, ожидая возвращения друга, мысленно уносясь в далёкие годы их юности. Друзьям было не более, четырнадцати зим, когда они впервые отправились в набег обагрять свои клинки кровью. Тогда же в своём первом походе Хорт и сменил меч на молот, хоть и невзрачный, не такой, как сейчас, но именно тем кривым куском железа на длинной, толком не отёсанной палке он и разбил глухую стену ростовых щитов вражьего строя. А в брешь, проделанную им, ворвался Руагор, рубя направо и налево, внося смятенье в ряды ополченцев небольшого прибрежного городка, на своё горе решивших выйти за стены и перебить небольшой отряд северных разбойников. В том налёте ещё новиками они снискали себе славу и уважение даже среди бывалых воинов. Позже был ещё поход, затем ещё один, в которых друзья уже по праву занимали первые ряды стены щитов хирда. А когда Руагору минуло семнадцать, почил его отец, и едва отпылало пламя драккара, унося на вечный пир старого вождя, а молодой, но уже известный воин сошёлся на грудь с собственными братьями за ярловство. Старший Осьбьёрн пал от его руки на Хольмганге, с остальными же двумя, Хельги и Ларсом, они сошлись в битве, в которой менее многочисленный отряд Руагора разбил превосходящие силы братьев. Там, у усадьбы Ольфа трёхпалого, что в дне пути на юго-восток от Лёрствёрта, именно Хорт оборвал жизнь Хельги, буквально вколотив того молотом в землю. Ларса же, последнего из братьев нынешнего ярла, постигла позорная смерть, нить его жизни оборвала стрела в спину, когда тот пытался сбежать с остатками своей дружины.
Руагор стал ярлом, самым молодым за всю историю Фьордфьёлька и одним из лучших. Уже за первые зимы его правления Лёрствёрт разросся и разбогател на удачных походах, а некоторые из соседних ярлов на собственной шкуре узнали, что Руагор хоть и молод, но хватка у него волчья. А сам ярл уже в двадцать зим связал свою жизнь с Мильвой Скегидоттир, своенравной красавицей, дочкой кузнеца Скеги, которая вскоре подарила ему дочь Фриде, а затем и единственного сына Альмонда. Что же до самого Хорта, то его жизнь помимо ратной стези не заладилась. Уж как норны сплели. Настиг его тот самый срезень, ужасно изуродовав, чудом оставив в живых, и уже ни о какой женитьбе и речи быть не могло. Все девки на выданье чурались его, словно прокажённого, и он смирился, всецело посвятив себя другу, вождю и его семье, в особенности детям, которые, несмотря на внешний вид, обожали дядьку Хорта, ставшего для них чуть ли не вторым отцом. Многие говорили ему, да и сам Руагор: мол, взял бы себе рабыню, у той не нужно спрашивать, мил – не мил. Сколько их по торгам везём после каждого похода, а на самих торжищах выбор и вовсе не знает границ, на любой вкус. На что Хорт только отшучивался, да так, что никому и вовсе не могло прийти в голову, что самый неистовый воин из всего хирда просто не мог силой взять беззащитную девушку, пережитые в детстве насмешки и унижения, когда он был мал и слаб, сыграли свою роль. Он не понаслышке знал, что значит быть беспомощным.
Хорт принял судьбу одиночки, ещё не зная, что три пряхи-норны куда как горазды на выдумки. Семья Руагора стала его семьёй, он вместе с ярлом воспитывал дочку и сына друга, также оплакивал Фриде, павшую жертвой морового поветрия, едва той исполнилось шесть, не хуже отца гордился успехами Альмонда. Жизнь его тогда текла размеренно до сорока зим, пока богини судьбы не вплели в его холст ещё одну прекрасную нить, Келду, тоже уже немолодую деву щита, что смогла разглядеть в суровом обезображенном великане его внутреннюю красоту. Лицо Хорта тронула улыбка, он вспомнил, как явился тогда к Руагору с просьбой поставить для него собственный небольшой домик, ведь до той поры он жил под крышей ярлова длинного дома в одной из боковых клетей. Обедавший в это время Ярл оторопел.
– Неужто тесно тебе стало под моей крышей или за моим столом, друг, или хулит тебя здесь кто, куском хлеба упрекает?
– Нет, просто свадьба у меня.
– А, ну раз так… –подносивший ко рту выпивку Руагор выронил рог, дико выпучив глаза. – Как свадьба? Ты дуришь, меня чёртов тролль.
– Нет, побратим, я сошёлся с Келдой, не знаю, как так вышло, что она во мне увидела, но мы вместе и скоро пред ликом богов поклянёмся друг другу.
– Садись, дружок, сказывай, – молвил ярл, указав на место подле себя.–Мёда сюда бочонок, трэллы ленивые!– разнёсся над залом окрик Руагора.
Хорт толком и не помнил, как в тот вечер попал на свою койку. А уже на следующий день ярл лично принёс в жертву коня и зарыл его голову на выбранном месте невдалеке от ристалища, где за неполные две седмицы поставили небольшой, но добротный каменный дом с парой сараев. А ещё через месяц Хорт на славище в окружении богов обменялся с Келдой клятвами, но на этот раз с пира, что отмечали всем Лёрствёртом не хуже Йоля дня зимнего солнцестояния, выносили уже Руагора.
– Долгих лет тебе и коротких зим, Хортдоттир, – Голос стражника бесцеремонно вернул Хорта к реальности.
– Уж не с тобой ли мне эти зимы коротать, ага, а щёки не разорвёт, вражин высматривай, а не на баб глазей, вояка, – Этот голос одноглазый узнал бы из тысячи. Сольвейг, что в переводе «солнца луч». Именно так нарек позднюю, но столь долгожданную дочь Хорт. Девчушка, коей шла уже пятнадцатая зима, взяла лучшее от обоих родителей. Высокая, сильная в отца и в тоже время прекрасная, как мать, с такими же густыми, непослушными волосами огненно-рыжего цвета и точёным веснушчатым лицом, с огромными голубыми, как и у всех северян, глазами. От женихов не было отбоя, даже несмотря на крапивный характер избалованной родителями девчонки, что никогда не лезла за словом в карман, умудрившейся пару раз заткнуть за пояс самого Руагора, да так, что тот не нашёлся с ответом. Но покамест все женихи к великой радости Хорта оставались не у дел, Сольвейг всех оставляла с носом, чему отец втайне не мог не нарадоваться. Слишком уж сильно привык к своей кровиночке и просто не представлял, что будет, когда единственное дитя покинет отчий дом.
– Хлебни пивка, отец, а то вон борода завиваться стала, пока стоишь здесь на ветрах, – сказала дочурка, протянув кувшин, едва горемычный страж двинулся дальше, проклиная собственный язык.
– Не развалюсь, чай, через шторма хаживал, за полдня на валу не потрескаюсь, – благодарно кивнув, Хорт принял кувшин, крепко к нему приложившись.
– Ну ведь и дядька Руагор, друг твой, тоже не мальчик, чего с ним может случиться, а ты вон, как поминальщица, здесь сто…
Договорить ей не дал суровый отцовский взор, под которым дева сразу же умолкла – уж слишком хорошо был ей знаком этот взгляд, тем более когда речь заходила о его лучшем друге.
– Я ещё мяса вяленого принесла,
Решив оставить свои мысли при себе, соскочила Сольвейг с щепетильной темы, передав небольшой узелок, также, как и отец, облокотилась о колья башенного борта, поглядывая то на отца, то в сторону лесной опушки.
– Не кручинься, отец, ярла боги любят, не попустят.
– Прости, Сольвейг, возможно, ты и права.
Одноглазый ласково потрепал дочь по взбалмошному морю волос, будто та снова была маленькой и спокойно могла усидеть на его коленке, изводя вопросами о походах. Этим тёплым воспоминанием Хорт попытался загнать тёмные мысли подальше, но, правда, без толку, нехорошие думы прочно обосновались в его голове. Ведь именно боги и отвернулись от Руагора, попустив сначала с сыном, а потом и с внуком. Они закрыли глаза на его беды заставив друга пойти на и вовсе отчаянный шаг, идти на поклон к этому демону в женском обличье. Никто не ходил к одинокой избушке просто так, вестница скорби наравне со своей госпожой по праву вселяла ужас во всех жителей Фьордфьёлька.
Одноглазый, единственный знавший, куда направился ярл, только с ним он поделился, сильно переживал за друга, но посвящать в свои тревоги дочь или жену, тем самым омрачая и их день, вовсе не собирался и поэтому отмалчивался. Хорт внимательно посмотрел на Сольвейг, стоящую рядом, какой большой она уже стала. А что бы делал он сам, если бы на кону стояла жизнь его малютки, ведь тоже бы ни перед чем не остановился. На дочке были высокие сапоги, меховая безрукавка поверх свободной рубахи, заправленной в кожаные штаны, на петле у пояса висел топорик, с другого бока боевой нож. С ранних пор дева проявляла изрядную воинскую смекалку, чему отец был только рад и всячески поддерживал, уделяя обучению дочери немалую толику своего времени, и, как оказалось, вовсе не зря. Сольвейг теперича с лёгкостью брала верх над всеми своими сверстниками, а иной раз даже над взрослыми воями, отчего Хорта аж распирало от гордости.
– Чем мать занята? – решил прервать затянувшееся молчание одноглазый, но ответ получил не сразу. Дочь, подавшись вперёд, почти наполовину высунувшись за башенный борт, пристально вглядывалась вдаль, приложив сложенную козырьком руку ко лбу.
– Вот сам её и спросишь, друг твой возвращается.
Не успела она договорить, а Хорт уже тоже чуть не вываливался за колья, уцепившись взором за маячившую у лесной опушки крохотную красную точку ярлова плаща.
– А он с внуком, – задумчиво прокомментировала Сольвейг, зрение которой было куда как лучше, нежели у пожилого отца. – Неужто Руагору сил не хватило оставить мальца, зачем продлевать его страдания?
– Глупа ты, дочка, не оставлять он его носил, – сказал одноглазый сурово и двинулся к лестнице, ведущей из башни, борясь с мальчишеским желанием припустить бегом. А спустя пару мгновений Сольвейг двинулась вслед за ним, встав вместе с отцом у распахнутых врат Лёрствёрта, дожидаясь Руагора.
Мимо хорта с дочерью успело неспешно проехать, увязая колесами в земле, размокшей от прошедшего по ночи дождя, несколько телег, везущих припасы в городище, покуда ярл добирался до врат своей вотчины. И чем ближе подходил Руагор, тем светлее становилось на сердце у одноглазого. Походка его друга вновь стала упругой и грациозной, а плечи гордо были расправлены. Вождь улыбался, чего не видели уже полные две седмицы. А на сгибе держал он едва прикрытого шкурой улюлюкавшего малыша, что трепал косы дедовой бороды.
– Неужто сподобилась, – единым порывом выдохнул Хорт, всё ещё не веривший своему единственному глазу, едва Руагор приблизился.
– А ты, видать, совсем запаршивел, крот одноглазый, раз не видишь, – расхохотался ярл, свободной рукой обняв друга. – Конечно, сподобилась, здоров наследник. А это, внучек, этот косматый тролль в будущем учить тебя станет.
Словно в ответ, а может, подражая хохоту обоих седых воителей, малыш тоже громко защебетал, что только подогрело их веселье.
Вконец оцепеневшая Сольвейг, стоящая неподалёку, ошарашено водила глазами, глядя то на веселящихся отца с другом, то на внука Руагора, заливисто лепетавшего, розовощёкого малыша. Ведь ещё вчера вечером она с отцом ходила в длинный ярлов дом навестить скорбевшего вождя и Аникен, жену его сгинувшего сына. И те, чёрные лицом от горя, не отходили от резной кроватки ни на шаг. Боясь, что крохотный наследник испустит без них свой последний вздох. Внук ярла и вправду был совсем плох, стоял на пороге черты, из-за которой не вернуться, даже дышал он через силу. А сегодня на тебе – здоровёхонек, хоть самой на старость занимай. За этим крылась какая-то тайна, и Хортдоттир твёрдо вознамерилась её раскрыть.
– А вы, смотрю, вдвоём меня дожидаетесь, – молвил Руагор-ярл, едва отсмеявшись. – Спасибо тебе, дочка, – подойдя, он нежно погладил Сольвейг по голове, ведь любил дочь своего друга также сильно, как Хорт его детей.– Видишь, радость у меня, внук поправился.
– Ага, а то не вижу, не в вас, старых замшелых пней, ишь расскрипелись тут, мухоморы, смотрите потроха не надорвите.
Дева вышла из ступора единственным привычным для неё способом, знакомым всем не понаслышке, что заставило друзей вновь зайтись смехом.
Раскрасневшийся Руагор, утерев выступившие на глаза слёзы, приобнял Сольвейг и чмокнул в щёку.
– Знаешь, дочка, у тебя ведь ноги молодые, не у нас, старых пней, ты сбегай до дома, расскажи Аникен, а то та небось места себе не находит, да упреди слуг, чтобы мёд да брагу готовили – праздновать будем.
– Вам лишь бы бороды смачивать, – ответила она уже на бегу.
Добежала Хортдоттир до главного дома Лёрствёрта быстро и практически без задержек. Если не считать за таковую маленький инцидент у кузни, что некогда принадлежала Скеги, а ныне его сыну Бруни, тоже знатному мастеру. Там на подворье стояла распряжённая повозка, и молодые плечистые подмастерья, обнажённые по пояс, разгружали железные крицы. А чуть поодаль в проходе меж телегой и стеной соседнего к кузне дома стоял следивший за разгрузкой юноша – по-видимому, один из возниц, что привезли крицы из рудника, и, по-видимому, ни разу не встречавший дочь знаменитого Хорта одноглазого. Не сбавляя хода, несущая радостную весть Сольвейг просто двинула вставшую на пути помеху левым плечом, но парень оказался сноровист и успел ухватить пробегающую деву за руку.
