скачать книгу бесплатно
– Приберите пока. Мы сейчас разберемся, – он перевел взгляд на меня и спросил: – Вы меня слышите?
Но к тому времени, как врач обратился ко мне, я уже отошел от приземления с горки аквапарка, и чувствовал себя готовым к новым аттракционам.
– Да, все в порядке. Похоже, ко мне вернулась память. Только почему-то я отреагировал на осознание своей личности довольно странно.
– А, так дело в этом! – Лицо доктора смягчилось, «провинившаяся» медсестра тоже выдохнула с облегчением. – По-видимому, резкий звук спровоцировал возвращение памяти. Хотите, чтобы я сообщил вашим родным?
– Да, конечно! Мне не терпится с ними увидеться!
Доктор и вторая медсестра ушли, и в палате осталась только «виновница» всего переполоха, прибирающая стекла. Совсем молодая, похоже, она только недавно начала здесь работать.
– Вы не волнуйтесь, теперь о вас станут говорить как о профессионале, умеющем возвращать людям память, – обратился я к ней.
Она натянуто улыбнулась.
– Или как о няньке, умеющей разбить небьющуюся посуду на глазах у пациента.
Я был студентом-медиком, умению успокаивать и врачебной этике нас обучали на отдельной дисциплине. Потому я напряг память, покопался в своих знаниях, и за долю секунды нашел всему логичное объяснение:
– Такой тип обработки стекла имеет внутреннее напряжение, которое и придает посуде дополнительную прочность. Обычно падение ничем не может навредить, но при неудачных раскладах приземления на твердую поверхность может быть достаточно для начального повреждения. А дальше форма разрывается изнутри внутренним напряжением, придававшим прочность. Вы про каплю принца Руперта слышали[1 - Упавшая в воду капля расплавленного стекла приобретает невероятные свойства. Её очень сложно разбить даже молотком, но стоит надломить хвостик, и она взрывается, разлетаясь на мелкие кусочки.]?
– Нет, но поинтересуюсь на досуге. Вижу, к вам на самом деле вернулась память. Я очень рада, что моя неуклюжесть принесла хоть кому-то пользу.
Мы оба улыбнулись. Медсестра собрала стекло, унесла посуду и, пожелав хорошего вечера, удалилась. В ожидании приезда родителей я остался наедине со своими мыслями, но на этот раз я уже знал всё, мне принадлежащее. Помнил детство, отца, мать, свою непоседливую сестричку Ребекку, которую очень люблю. Друзей, учебу в медицинском, бывшую девушку, Христину, которая до событий последнего года виделась мне женой и матерью моих будущих детей. Помнил до мельчайших подробностей аномалии последнего года жизни, которые так сильно повлияли на меня и мое мировоззрение. Теперь в палате был я, полноценный, без прорех в памяти и домыслов, имеющий багаж знаний и желающий взять их с собой в дальнейшую жизнь. Я с нетерпением ждал приезда родителей.
* * *
Наконец дверь открылась, и в палату торопливо вошла мама. Увидев меня, она замедлила шаг и принялась испытующе в меня вглядываться.
– Да я это, я! Брось оценивать меня своим взглядом профессионального банкира! – сразу же выпалил я.
На пороге показался взволнованный отец, а мать уже, расплывшись в довольной улыбке, ринулась в мои объятия.
– О Петра, как мы волновались! Операция была такая сложная – хорошо, что доктор Шмидт согласился ее провести!
Не в силах вынести трогательность момента, отец попытался сделать обстановку более сухой и прервать поток маминых излияний.
– Тереза, ты слишком всё преувеличиваешь, не давай повода для ненужных волнений.
Отец подошел ко мне и обнял. Я понял, что сказанное матерью – отнюдь не преувеличение. Отец всегда был скуп на одобрение, поддержку и излишнюю похвалу. Нужно было пересечь океан, чтобы получить от него рукопожатие, а объятия говорили о том, что всё, читаемое по маме без труда, им переживалось внутри намного сильней.
– Как ты? – спросил он.
Сейчас здесь был уже не тот помятый, уставший человек, которого я видел четыре дня назад в больничном холле. Гладко выбрит, опрятен, спокоен и уверен в себе – таким я помнил его с детства, таким он был и сейчас. Мама же, напротив, выглядела ещё более уставшей, казалось, что всё это время она провела на диване возле палаты в тревогах за меня. Я вообще не понимаю, как память, какое-то серое невзрачное вещество, имеет право обращаться с людьми так, как поступила со мной четыре дня назад! Как мог взгляд человека, выносившего меня под сердцем, человека, чувствующего мой рост и толчки моих ног изнутри, показаться мне собачим? Чего стоят знания всего мира без опыта, говорящего о его хрупкости и мимолетности?! Безумие холодного ума закончилось, хвала разбитой тарелке.
– Мама, папа, я безумно рад вас видеть!
– Мы тоже. Новость о твоем полном выздоровлении буквально сняла камень с души, – сказал отец, уже окончательно овладев собой.
– Мне немного неловко за те хлопоты… – начал было лепетать я, но отец меня перебил:
– Не говори ерунды. Давай я соединю тебя с Ребеккой, а то она нам проходу не давала последние дни: рвалась сначала тебя искать, потом помогать лечить, места себе не находила. Пришлось изрядно на нее надавить, чтобы она сосредоточилась на учебе.
Отец набрал сестру и передал мне трубку.
– Алло… Да, пап! Ну что, как Петр? – послышалось в трубке.
– Он у аппарата, – серьёзным голосом ответил я. – А кто это там на другом конце, с таким вяленьким голоском?
– Пе?ра, братишка! Ты к нам вернулся! – взвизгнул динамик телефона. – Ты уже совсем нормальный, или ещё полу-зомби какой-нибудь?
– Это легко проверить, Бекки. Тебе только нужно завести умную беседу, оставшись со мной наедине, и если я захочу полу-съесть половинку твоего мозга, значит я полу-зомби. Они ведь любят мозги?
– Ура, ура! Ты точно мой братик! – раздалось ещё громче, испытывая крепость переговорного устройства. – Такого ботана и зануду подменить просто некем! А ты точно помнишь всё?
– Да, Бекки, не сомневайся! Всё до капельки, до малюсенькой капелюшечки помню. Даже сколько раз сделал тебя в монополию.
– Вот же! – раздалось в трубке. – И что, даже помнишь о том, как отдал мне в полноправное владение наш ящик с сокровищами перед операцией?
– Да, Бекки, помню даже то, что такого не делал.
Из трубки послышался звонкий смех.
– Как жаль! У потери памяти просматриваются явные достоинства: всегда можно сказать, что ты был таким, как нужно мне, или ещё кому-нибудь. Как считаешь?
– Хорошая идея, я обязательно ей воспользуюсь, если подвернется кто-нибудь, с потерянной напрочь памятью.
Я заметил, что мой разговор с Ребеккой поверг родителей в состояние эйфории. В их глазах каждое сказанное мною слово было живым подтверждением моего полного восстановления, и потому я не стал сдерживать себя и вдоволь наговорился с сестрой.
Как оказалось, моё возвращение чуть не сорвало её поступление. Родителям пришлось пойти на конфликт, чтобы оградить её от участия в трудностях этого периода моей жизни. Но она смогла взять себя в руки, и теперь уже, будучи студенткой-архитектором, подтягивает некоторые предметы, важные для начала её учебы.
Мы ещё немного побыли вместе с родными, поговорили ни о чем. Я спросил, произошли ли изменения в их жизни за время, пока я отсутствовал, на что отец задумался и ответил, что наибольшим испытанием оказалось понять, насколько я для них дорог. Это меня крайне тронуло, я попытался объяснить, что не мог поступить иначе, а они оправдывали мое поведение моим тогдашним состоянием. В общем, беседа прошла по-родственному правильно, когда разные поколения близких людей говорят на понятном друг другу языке.
Когда все ушли, оставив меня одного, я наконец осознал, где нахожусь на жизненном пути – и, соответственно, можно было решать, куда двигаться дальше. Во время разговора с Бекки я окончательно утвердился в том, что память ко мне вернулась. Только имея многолетний опыт общения, зная каждую скрытую эмоцию и желания собеседника, можно так легко и непринуждённо вести беседу. Родители были столпами моего мировоззрения, я не мог говорить с ними в развязной игривой манере. Общение с ними подразумевало некую дистанцию, искреннее уважение и подражание всему, что я считал в них правильным. С Ребеккой всё было иначе: мы могли паясничать, дразнить друг друга, выдавать воображаемые и неприемлемые развития событий за действительные только ради придания сочности нашей перепалке. Ближе и бескорыстней отношений ни у нее, ни у меня никогда не было. Но теперь Бекки, как и я, выходит в большой мир, где такой стиль общения безнадежно устарел, а душевная близость между людьми становится просто дорогой как память, как мой с сестренкой ящик с сокровищами в подвале отцовского дома, который она так беспардонно попыталась у меня увести. С такой мыслью я и погрузился в сон, твердо зная, что больше не вернусь в палату этого некогда квадратного мира во главе с сухим педантичным врачом и ядовито-черным прямоугольником на стене возле кровати.
* * *
Утро нового дня обещало стать продуктивным. Я теперь помнил, что намеревался сделать, перед тем как мое здоровье ухудшилось, и был тверд и полон решимости реализовать намеченное. С самого утра, почему-то ещё до стандартного времени обхода, меня посетил доктор Шмидт, мы с ним мило побеседовали на разные отвлеченные темы, которые, по всей видимости, являлись отвлеченными только для меня. После этого он в раздумьях удалился, а сразу же после завтрака вернулся с моим отцом и ещё какой-то неприятной дамой в дорогом строгом костюме.
– Петр, у нас к вам деловое предложение, – начал доктор Шмидт. – Я предварительно переговорил с вашим отцом, юристами нашей клиники и ещё несколькими сотрудниками, прежде чем предложить вам кое-что. Дело в том, что ваша страховка не покрывала затраты на лечение, и все расходы легли на плечи ваших родных. Но для нашего центра изучения влияний болезни на ЦНС ваш случай очень интересен, и мы готовы заключить договор, компенсирующий вашей семье затраты на лечение. Взамен мы хотим лишь получить детальное описание того, что с вами происходило. Это взаимовыгодное сотрудничество, и от вас потребуется времени не больше, чем вы уже здесь провели. Итак, что скажете, Петр?
Я после небольшой паузы обратился к отцу.
– А что ты думаешь об этом?
– Ну, твое лечение немного нарушило наш размеренный быт, но катастрофических последствий не будет. Так что тебе решать. Если не захочешь или не сможешь, я пойму.
– Как по мне, дело не-сложное, покроет ваши расходы и поможет нам в диагностике, а значит, принесет обоюдную пользу, – энергично заключил доктор Шмидт.
Тем не менее, отец его почти перебил:
– Но я не знаю, что творилось с тобой последние полгода и где ты был. Хочешь ли ты делиться личными переживаниями? Решать только тебе.
Мой отец, самый уважаемый во вселенной человек, как всегда, был спокоен и рассудителен. Следовательно, мы не загнаны в угол, на нас не давят, и я могу принимать осознанное решение с одним-единственным условием: личное пространство – в обмен на заплатку в бюджете семьи. С учетом того, что у меня внутри за последнее время много всего накопилось, и хотелось перед кем-то выговориться, а тут ещё джек-пот, я сразу решил согласиться. Хоть и продолжал набивать себе цену:
– Каковы будут условия?
– Всё очень просто, – объяснил доктор Шмидт. – Вам необходимо будет в подробностях описать всё за период вашего нестандартного поведения: увиденное, пережитое и осознанное. От момента первых нестыковок в вашей жизни до осознания себя на больничной койке. Мы приставим к вам двух наших лучших практикантов. Полученная информация станет материалом для их научной работы.
– Но какой вам в этом прок, неужели обычный рассказ может быть так ценен?
Доктор улыбнулся. Я впервые увидел улыбку на его обычно деловитом и строгом лице. Вообще мое первое впечатление о докторе Шмидте оказалось ошибочным. Теперь я мог с уверенностью сказать, что он был человеком с большой буквы. А его внешность – лишь подтверждение уверенности, подкрепленной навыками. С момента моего выползания из липкой серости доктор Шмидт не дал ни малейшего повода усомниться в своем профессионализме и благих намерениях. Наверное, он был эталоном доктора, лечащего по призванию. Его внешность, взгляд и манера говорить явно свидетельствовали о бескорыстной преданности своему делу. Даже странно, как при этом всем он умудрялся носить дорогой галстук, ведь такой аксессуар скорее свидетельствует о хорошей хватке, нежели о таланте и бескорыстии.
– Доктор Шмидт, у меня не будет сложностей при завершении договорных условий, если я не оправдаю ваших надежд?
– Именно поэтому мы и пригласили адвоката клиники для заключения понятного контракта, но исходя из того, какие вопросы вы задаете, информации от вас будет больше, чем требовалось. Что скажете, госпожа Арк?
Шмидт указал рукой на даму в костюме, надменно парящую над нашими нелепыми разговорами, и к ней же перевел мой вопрос. При переводе на нее внимания женщина сразу же включилась в разговор, тикая, как швейцарские часы.
– Не думаю, что вам стоит волноваться, господин Мергель, – деловито кивнула Арк. – Все затраты покроет фонд по исследованию человеческого мозга, а не клиника. Из чего следует, что персонал клиники, занимающийся научной работой, хоть что-то от вас да получит, не потратив ни пенни из своего кармана. Если даже ваша информация окажется бесполезной, никто не станет трактовать это как расточительство. К тому же, мы всецело полагаемся на безупречную интуицию доктора Шмидта. Вам я вообще не вижу смысла отказываться.
Всё сказанное госпожой Арк было четко, лаконично и по существу. Сразу стало понятно, чем оправдано наличие на ней такого дорогого костюма и туфель в годовой бюджет какой-нибудь тропической страны. Она, по-видимому, крайне способствовала финансовому здоровью данной клиники. Всем троим людям, находившимся передо мной в палате, можно было не то что доверять, но даже поклоняться.. Каждый из них был очень значимым в своей сфере деятельности, и моя дальнейшая детская суета была ни к чему.
Мы выдержали небольшую паузу, после которой я поинтересовался, что требуется конкретно от меня для заключения договора. Госпожа Арк сразу же открыла папку и протянула подготовленные бумаги.
– Вам следует ознакомиться с этим контрактом и подписать при согласии. Мы оставим вас с отцом, и если вы со всем согласны, пусть господин Мергель-старший занесет наш экземпляр в кабинет главврача.
* * *
Документы были подписаны, мое лечение оплачено, все вопросы решены. От меня лишь требовалось ближайшие дни потратить на рассказ о себе, получая при этом медицинское наблюдение и качественное трехразовое питание. Тем более, согласно правилам клиники, я все равно ещё должен был пару дней находиться под наблюдением врача.
После обеда доктор Шмидт привел двух медиков, проходящих клинико-практическое обучение и приставленных ко мне для конспектирования и предварительного анализа моего состояния.
– Разрешите представить вам, господин Мергель, специалистов, которые будут фиксировать основные интересующие нас моменты вашего рассказа. Они вам более точно сформулируют поставленные задачи и станут вести письменный отчет всего услышанного.
В комнату вошли двое молодых людей приблизительно моего возраста, парень и девушка.
– Фрейя и Стефан, – четко, но немного небрежно представил их доктор Шмидт. – Некоторое время вам придется провести в их обществе, надеюсь, им будет что извлечь из рассказанного.
После сухого вступления доктор обратился уже к практикантам.
– Насколько мне известно, до болезни господин Мергель, наш коллега, блестяще сдал первый госэкзамен и закончил седьмой семестр обучения с весьма неплохими результатами. Так что давайте вместе попытаемся что-то получить из этого всего ради общего блага медицины. Приступайте!
Доктор Шмидт утвердительно кивнул и вышел из комнаты. Его халат ещё не замедлил движения воздушных потоков в дверном проеме, как Стефан взял на себя инициативу:
– Добрый день, Петр. Меня зовут Стефан. Я буду проводить исследования для выяснения причин, которые привели к возникновению вашего состояния. Нам с Фрейей нужно будет подробно записать ваши размышления, эмоции и соображения насчет окружающей вас обстановки – с момента появления первых симптомов и до ухудшения вашего состояния. Важным будет и описание непродолжительного периода жизни, предшествующего проявлению симптомов, чтобы определить точку отсчета отклонения от нормы. Не забудьте про сны, если вы их помните. Я правильно объяснил, Фрейя?
Стефан обратился к коллеге больше для подтверждения всего того, что так систематично изложил, а не для получения одобрения сказанному. Он говорил четко, уверенно и методично, но голос его звучал будто из ржавой банки, слегка дребезжа.
Я сразу обратил внимание на внешность Стефана, как только тот вошел в палату. Чрезмерно холёное лицо, светлые, почти бесцветные глаза, отполированные ногти. Какой мужчина в таком возрасте ходит в салон полировать себе ногти?! Уму непостижимо! Он всем своим видом демонстрировал собственную незаменимость, но в то же время в отношении доктора Шмидта проявлял юркую услужливость практически без какой-либо потери достоинства. В нем сразу же угадывались ум и трудолюбие, прекрасно сочетающиеся с пафосом и надменностью. Такие люди всегда востребованы и находятся на хорошем счету у лиц, занимающих высокое положение – и будут таковыми, пока будет существовать общество. Им всегда можно поручить любую работу. Раньше, наверное, из таких Стефанов получилась прекрасные инквизиторы, которые без труда могли великой целью прикрыть собственную жажду властвовать, унижать и самоутверждаться. Сейчас же такой типаж представлен всевозможными инспекторами, ведущими внутренние расследования, политиками или тюремщиками. Интересно, что будет делать Стефан, когда сдаст второй госэкзамен и получит диплом врача. Скорее всего, станет заведующим какой-нибудь крупной психиатрической клиники, будет писать грандиозные работы, перенасыщенные заумными терминами и преисполненные важности изложенного. Но, впрочем, это не мое дело. Каталогизировать мои рассказы он подходил как нельзя лучше. Нужно отдать должное доктору Шмидту: он прекрасно владеет навыками распределения человеческого ресурса.
И Фрейя тут же подтвердила мое умозаключение касательно умелого распределения ресурса. Это сразу мне напомнило детский стишок, в котором был монолог: «Правда, хорошо, друг бобер?!», а в ответ «Очень хорошо, брат бобер!». Так и Фрейя в ответ незамедлительно выпалила:
– Да, Стефан, ты всё правильно объяснил! Вам, Петр, нужно будет всего лишь вести рассказ, больше внимания уделяя мелочам, личным переживаниям, по возможности описывая обстановку. Само содержание рассказа будет нас интересовать только применимо к нашему исследованию и нигде фигурировать не станет. Кроме того, полученные данные будут строго конфиденциальны, а вы в отчетах останетесь как пациент №21М. У вас есть ещё какие-нибудь вопросы?
– Нет, всё предельно ясно, – ответил я. – Правда, мне нужно немного собраться с мыслями.
– Если хотите, – подключился к разговору Стефан, – мы можем попросить медсестру принести нам всем чай или кофе, и в неформальной обстановке поговорим, скажем, о медицине. Вы ведь тоже студент-медик, и, если я правильно информирован, проходите клинический этап обучения стоматологии?
«Странно, что он не предложил виски и сигару, мы бы с ним славно помолчали», – пробормотал мой внутренний голос. Но вслух я сказал другое:
– Проходил, год назад, потом как-то не сложилось. А насчет неформальной обстановки вы неплохо придумали, пожалуй, стоит растопить лед. И от хорошего кофе я бы не отказался.
Фрейя не стала звать медсестру, а позаботилась обо всем сама. Принесла ещё какие-то сладости и, в общем, оказалась очень милой. Сказать по правде, я сначала не понял, зачем вторым практикантом назначили именно её. Конечно, она была неглупой и вполне организованной, но мне сразу показалось, что ей плевать на конечный результат. Её интересовал сам процесс ради процесса. На поверхности её сознания мишура фраз выстраивалась в кажущийся умным и осознанным текст, но вглубь не проникало ничего. Эдакая восьмибитная цаца, которая может создать видимость работы где угодно и с чем угодно, но реально полезное действие может выполнить только при условии четко поставленной задачи, и только в пределах своих восьми бит памяти. Возможно, с годами и опытом она разовьет способность соединять свои действия в более сложные цепочки, но для этого ей понадобятся шаблоны, а их ещё нужно наработать.
Конечно, моя субъективная оценка была основана на чисто профессиональных ее навыках, и Фрейя вполне могла быть интересной девушкой, страстной любовницей или хорошей матерью, но, вместе с тем, в серьезных вещах ничего, кроме излишнего шума, она произвести не могла. Скорее всего, доктор Шмидт вторым практикантом поставил именно её по целому ряду стратегических причин. В первую очередь, разбавить профессиональную сухость Стефана, потому как тандем двух студентов-заучек стал бы явным перебором и нагонял бы на меня тоску. Кроме того, Стефану требовался помощник по мелочам, до которых он, при всем своем самолюбии, вряд ли снизойдет, а судя по тому, что фонд по исследованию человеческого мозга выдал кругленькую сумму в компенсацию моего лечения, бумажной работы им предстояло немало. И последнее – это привлечь мое внимание, заставить стараться и выложиться по максимуму, ведь Фрейя была молодой и привлекательной особой всего на пару лет старше меня. В любом случае, доктор Шмидт показал себя не только превосходным врачом, но и отличным специалистом в области человеческой природы. И данный факт только укреплял вызванное к нему уважение.
Мы непринужденно побеседовали о жизни, об учёбе, о планах каждого на будущее. Фрейя оказалась невероятной сладкоежкой, которая хоть и держала себя в руках из последних сил, но всё равно умудрилась слопать сама почти всё, что принесла. Стефан начал улыбаться и меньше умничать. Всё складывалось вполне пристойно. В процессе нашей беседы пару раз заходила Марта с каким-то помощником, они вкатили в палату три удобных кресла и два небольших столика. Кресло без столика – как я понял, для меня – поставили возле окна, так, чтобы мне можно было в любой момент выглянуть на улицу, а остальные два разместили по углам. Позже Марта принесла две пачки не то бумаг, не то документов, и разложила на столиках. Все эти действия сопровождались её очень довольным выражением лица. Создавалось впечатление, будто она обустраивала детскую комнату своему ребенку. Вообще Марта относилась к тому редкому типу людей, которые светятся изнутри добротой и мягкостью. Такие люди всегда располагают к себе любого, будь то маленький ребенок или зловредный старикан – все сразу радуются её присутствию. Думаю, это потому что её доброта не наигранна, а исходит из глубины её чистого сердца. Позитивное влияние Марты распространилось даже на Стефана: в её присутствии тот немного оттаивал. Во времена инквизиции он, наверное, даже бы слегка прослезился, сжигая Марту на костре. Но, слава христианскому Богу, наша добрая медсестра имела довольно пышные формы и никак не могла летать на метле грузоподъемностью в пятьдесят килограмм[2 - В средние века при обвинении женщины в сговоре с дьяволом использовали «Ведьмины весы». Считалось, что ведьмой не может быть женщина, весом более пятидесяти килограмм.]. Ранимая натура Стефана была бы спасена от мотивационного конфликта в те суровые средневековые времена.
Итак, мы расселись по предназначенным местам, сгусток доброты в виде Марты покинул нашу палату, и повисла длинная пауза.
– С чего начать? – наконец спросил я.
– Начни с описания обстановки, предшествующей появлению странных ощущений, – предложил Стефан.
Во мне ещё бурлили эмоции, вызванные внезапным возвращением памяти, и, при всей моей замкнутости, желание высказаться было сильным как никогда. Ко всему прочему, я был под защитой врачебной этики, что придавало мне вдохновения.
– Хорошо, пусть будет так.
(2) Находка
В то время я оканчивал седьмой семестр в медицинском институте и был полностью поглощён учёбой. Хоть моей специализацией и была стоматология, но гигиенические и экологические дисциплины мне тоже очень нравились, даже курс истории медицины, начавшийся в седьмом семестре, пришелся по душе. Другими словами, я был по уши в учебе, получал стипендию и считался одним из лучших студентов на потоке. И в самый разгар учебного сезона я узнал, что моя девушка, Лиза, в больнице, у нее что-то с почками.
Лиза жила там же, где и моя семья. Мы были вместе уже четыре года, познакомившись на празднике нашего города, и, как оказалось позже, учились в ста метрах друг от друга вдали от дома. Только она изучала социологию, а я – медицину. Студенческие годы мы провели вместе, но она закончила обучение в этом году и вернулась к родителям, а я продолжал учебу, оставшись на расстоянии больше трех сотен километров от нее.
Болезнь Лизы заставила меня выкроить пару деньков и приехать домой к родителям. Там меня всегда ждало гостевое крыло первого этажа дома, и я мог приезжать и уезжать в любой момент. После поступления в медицинский институт сестра Бекки сразу же оккупировала мою детскую комнату и сделала из нее мастерскую для своих художественных нужд, а я перешёл в разряд желанных гостей.
Так вот, в тот день я приехал домой и, немного отдохнув и пообедав с родителями, договорился о встрече с Лизой в парке, неподалеку от её дома. Погода стояла отличная, осень ещё не вступила в свои права, хотя её присутствие уже во всем угадывалось. До парка было минут тридцать ходьбы, и я решил пройтись туда пешком по знакомым с детства местам. Бодро шагал, рассматривая ровно стриженые кусты и газоны моего района, рассматривал знакомые дома наших соседей, пытаясь найти в них перемены, и наслаждался прелестью теплой осени. Ни машин, ни людей на улицах практически не было, в рабочее время здесь можно было увидеть только мам за рулем забитых детьми минивэнов и пенсионеров, идущих до ближайшего магазина.
До парка я дошел быстрее, чем планировалось, ко всему прочему, вышел я с небольшим запасом, и теперь до назначенного с Лизой времени оставалось чуть более пятнадцати минут. Парк был почти пуст, не считая пожилой пары, сидевшей неподалеку на лавочке, команды школьниц, с неимоверным визгом игравших в волейбол на парковой площадке, и важно похаживающих ворон; больше в огромном парке никого не было. Я, медленно шагая, сделал пару кругов по аллейкам, рассматривая то пожилых людей, то девочек, то ворон. На меня никто не обращал внимания. Девочки были так увлечены игрой, что проедься я рядом верхом на лихом слоне, они бы даже не обратили на это внимания. Пожилая пара была тоже занята поглощением последних солнечных лучей уходящего года, а вот вороны стали на меня обеспокоенно поглядывать. Очень важные, черные как смоль с отливом, они недоверчиво косились в мою сторону и сразу же пытались скрыться из виду, как только я останавливал на них взгляд. Умные старые птицы с массивными клювами и ухоженными перьями. Они, должно быть, помнят свой парк с тех времен, когда деревья в нем были ещё маленькими, а меня и в проекте не было. Забавно, но я читал, что каждая ворона, заготавливая на зиму заначки с едой, помнит более двухсот мест, куда спрятала пищу, и безошибочно находит каждое, когда приходит время. Дай любому человеку двести конфет, попроси спрятать по городу, а потом найти их через два три месяца – справились бы немногие. Задача под силу единицам.
И, по правде говоря, мой интерес к воронам в тот момент был очень прост и корыстен, не зря они настораживались, ловя мой взгляд. Я высматривал, не потеряла ли одна из них перо, так как трофейное перышко вороны мне бы не помешало. Это дурацкое увлечение началось очень давно, когда я был ещё ребенком. Бекки тогда было около четырех лет, и она вошла в период, когда всё лежащее на земле, блестящее, цветное или странного вида, нужно было подобрать. Причем делалось это с восторженными возгласами.
– Ух ты, смотри, что я нашла! – сразу же говорила она, и показывала мне какую-нибудь запыленную ерунду вроде пластмассового колечка от пластиковой бутылки или камешка. Я же её обзывал «подберухой-мухой».
– Сам ты подберуха-муха! – отвечала она мне звонким писклявым голоском, и, радуясь своей беззубой улыбкой, хвасталась новой находкой.
Родители ей настойчиво объясняли, что все, подходящее под описание мусора, поднимать нельзя, этим делом должны заниматься дворники. А если Бекки хочет найти что-то интересное, то предмет должен быть листочком, камешком или семечкой какого-то растения – иными словами, тем, что создала природа, а не человек. Так все и поступали. Если я, отец или сама Бекки находили что-то интересное, то об этом сообщалось всем и подтверждалось восторженными, почти завистливыми возгласами остальных, кому не посчастливилось найти такую важную ценность. Так постепенно поиск валяющихся мелочей стал укоренившейся традицией, а особо ценные приобретения собирались в коробочку от конфет. Потом они перекочевали в папину коробку от туфель. Наконец последним вариантом сокровищницы, уже в старших классах школы, стал деревянный ящик от купленного папой заточного станка. Там было всё: и маньчжурский орех, и камешки всевозможных форм и цветов, и закругленные морским прибоем стеклышки – в общем, всё, что в силах перенести постоянное перекладывание с места на место детскими руками. Особую ценность для коллекции представляли найденные перышки птиц, к ним было почтительное, почти культовое отношение. Найти редкое полосатое перышко маленькой птички считалось достижением, а суметь сохранить его в ящике с сокровищами – почти искусством.
