Суждено выжить

Увлеченные успехом солдаты прыгали через окопы, бежали за убегающими немцами с криками "Ура". Успех окрылил и командование полка и дивизии. Получилась неувязка. Легкая артиллерия и минометчики отстали далеко от пехоты, связи не стало. Мы с тяжелыми пулеметами не успевали за стрелками. Без потерь достигли второй линии обороны. Перетащили пулеметы через траншеи окоп. Солдаты закричали: «Танки!»

Из укрытия вылезали немецкие танки: один, два, пять, двенадцать. Немецкие солдаты сидели на них целыми отделениями, прячась за башню. Наши артиллеристы и минометчики были далеко. Атаку танков отражать было некому. Беспомощная пехота оказалась в ловушке. Увидев танки, наши пехотинцы побежали обратно, подставляя себя как мишени немецким танкам и автоматчикам. Мы заняли оборону в немецких окопах. Наша артиллерия и минометы, опомнившись, ударили залпом, вместо немцев шарахнули по своим отступающим. Затем огонь перенесли на немцев. Следом за артиллерией ударили "Катюши".

Немецких солдат, как волной, стащило с танков, и они залегли. Танки шли, подминая под гусеницы все живое и мертвое.

Не всем нашим ребятам удалось вернуться в окопы. Многие остались лежать убитыми и ранеными, ожидая немцев.

По танкам стреляли из пулеметов, автоматов и противотанковых ружей. Кидали противотанковые гранаты и связки гранат, но они шли. Крутились над окопами, хороня живыми наших ребят. Над моей головой проползла стальная громада. Она круто разворачивалась над щелью окопа, скребла и рыхлила землю. Стенки окопа дрожали и немного осыпались, но тяжесть танка выдержали. Я и лежавшие со мной люди были завалены 10-сантиметровым слоем земли. Мы вскочили, когда над головами все стихло. Бросали гранаты в удалявшийся танк, а он шел вперед, как заколдованный, удаляясь от нас на недосягаемое расстояние.

Пулеметы были целы, мы их быстро подняли на бруствер окопа и открыли огонь по поднявшейся пехоте. Немцы, прижатые пулями к земле, лежали без движения. Казалось, они все мертвы.

Немецкие танки шли в наш тыл. В упор прямой наводкой открыла огонь противотанковая батарея. Мужественные артиллеристы без укрытия крутились у пушек, стреляя со 100-метрового расстояния в "Тигров".

Вот один закрутился на месте, из другого повалил черный дым, но остальные шли вперед. Правый крайний танк приблизился к двум нашим пушкам, в одно мгновение раздавил их вместе с расчетами и устремился к другим пушкам.

Справа из лощины со стороны деревни Зенино появились наши танки – 10 штук. Они с фланга пошли на штурм немецких. Для немцев это было неожиданностью. Их танки остановились, начали круто разворачиваться, боясь подставить уязвимые бока. Первый справа, что раздавил наши пушки, загорелся, остальные начали утекать. Артиллеристы воспользовались случаем и ударили в бока танков, были прошиты снарядами еще два. Из них повалил черный дым, а затем они превратились в горящий факел. Остальные семь фашистских чудовищ пересекли окопы, быстро удалились, а затем скрылись в лощине.

Наши танки, пройдя занятые нами окопы, остановились как бы в раздумье, но в то же мгновение в воздух взвились красные ракеты. Снова по окопам зазвучали команды "Вперед за Родину". Люди нехотя вылезали из окопов и следом за танками устремились вперед. Раздалось заглушаемое работой моторов, разрывами мин, снарядов и автоматной трескотней "Ура!".

Человеческие голоса были еле слышны в этом аду грохота и летящего раскаленного металла. Казалось, звуки голосов были сильнее всего. Залегшие немцы показали спины.

Командир батальона Шишкин с начальником штаба Ильиным, ругаясь отборными нецензурными словами, вели узбеков и таджиков, оставшихся в убежищах. Их было более ста человек. У всех за спинами висели огромные вещевые мешки, неизвестно чем набитые до отказа. Среди них был и мой помкомвзвода Алиев.

Алиев с отделением в 12 человек присоединился к нам, усердно помогая нам тащить пулеметы. Остальных Шишкин погнал, как стадо баранов, вперед в атаку за танками.

Из оврага с опушки леса справа снова появились немецкие танки, восемь штук, они медленно шли навстречу нашим. За ними следовала пехота.

Артиллерия и минометы с обеих сторон усердно трудились, посылая тысячи снарядов. Где чьи рвались – установить было трудно. Их вой и разрывы сливались воедино.

Немецкие танки не выдержали, пятясь назад, стали отходить. Пехота залегла. Наш полк тоже залег. Наши танки в погоне за немецкими скрылись в лощине. Пехота стала окапываться, рыть для себя могилы.

В 16 часов немцам прибыло крупное пополнение и сходу было брошено в психическую атаку. Нам поступил приказ отступить до первой немецкой линии обороны, которая была очень выгодна для отражения атак врага.

Пьяные фрицы, схватившись за руки, шли плотными шеренгами, паля из автоматов и по-ослиному горланя.

В моем взводе осталось только два пулемета, но пьяных немцев встретили достойно. У самых окопов их забросали гранатами и заставили бежать обратно, а затем лечь. Вся площадь была усеяна трупами и тяжелоранеными.

Пулеметы перегрелись, в кожухах горело масло, но они стреляли безотказно, выбрасывая из стволов смертельные дозы латуни и свинца.

Уши отказывались различать отдельные звуки, был слышен сплошной вой. Еле уловимы для слуха были выстрелы собственного пулемета. Я стрелял длинными очередями, вращая горизонтально ствол пулемета, ловя на мушку убегающих и лежавших немцев.

Два незнакомых солдата-старика из пополнения помогали мне, один вставлял ленты, другой подавал и заряжал. Оба они усердно крестились при приближении и отступлении немцев. Работали оба на совесть.

Начало смеркаться. Незаметно наступила темнота. Артиллерия и минометы прекратили свою работу, стихла и пулеметная стрельба. В небо с обеих сторон почти беспрерывно стали взвиваться осветительные ракеты. С нейтральной полосы доносились стоны, крики и просьбы о помощи. С обеих сторон ползли санитары, вместе с ними – люди из похоронной команды. Они работали всю ночь.

Вечером пришел комбат Шишкин и замполит Скрипник. Шишкин сказал, что командир роты лейтенант Доронин погиб. Командовать ротой будет начальник штаба батальона Ильин.

Скрипник рассказал солдатам, что немцы со станции Любань перебросили крупное пополнение в количестве двух дивизий, поэтому завтра будет жарко. Они снова пойдут в атаку. В пополнении нам отказали. В полку и в целой дивизии проводится тотальная зачистка, всех отправляют на передовую. Шишкин отозвал меня в сторону и тихо спросил: «Как дела, старшина?» Я показал большой палец. «Останешься живым, буду ходатайствовать о восстановлении звания. Командиром роты хотел поставить тебя, но Козлов отклонил твою кандидатуру, сказал, есть еще офицеры, и порекомендовал Ильина. Он хороший парень, но слишком горячий, присматривай за ним». Я поблагодарил Шишкина за заботу.

Стояла сомнительная тишина, только осветительные ракеты бороздили небо. Вдруг на наши головы полетели гранаты и мины. Шишкин выругался и побежал к телефону, крикнув на ходу: «Сволочи-"кукурузники"». Это наши самолеты ПО-2, выключив моторы, планировали в темноте, бомбили немцев и по ошибке нас. После налета наших ПО-2 немцы закричали в рупор: «Русские, уберите ради Бога ваши "кукурузники". Надо же хотя бы немного отдохнуть ночью».

Заговорили пулеметы, а за ними минометы с нашей стороны. Последовал ответ немцев, но снова все стихло, пропал и голос немецкого диктора. Прижавшись к холодным сырым стенкам окопов, люди спали больным бредовым сном. Ночью к нам прибыло пополнение. На переднем крае появились писари, повара, минометчики и прочие. Мой взвод пополнился 22 людьми и пятью новыми станковыми пулеметами. Из 22 человек было трое русских, один украинец и 18 узбеков и таджиков. Радоваться было нечему, станковых пулеметов никто не знал. Все утверждали, что видят их впервые. Узбеки и таджики, ссылаясь на незнание, подходить к пулеметам отказались. Я при помощи помкомвзвода Алиева разговаривал с ними. Алиев переводил им, что говорил я, их ответы – мне. Они все говорили, что стрелять умеют только из винтовок. С большим трудом укомплектовал пулеметы, за седьмой пришлось становиться самому.

В 6 часов 30 минут немцы открыли ураганный огонь из всех видов орудий. В небе показались их истребители и бомбардировщики. Солдаты ровными шеренгами, как на параде, шли в наступление. Наши артиллеристы открыли ответный огонь. Появились советские истребители. Над нашими головами завязался воздушный бой, но наблюдать за ним не было времени.

Небо прояснилось, стало безоблачным. По-осеннему яркое небесное светило смотрело на грешную землю. Свежий утренний воздух наполнился запахами человеческой крови и порохового дыма. Немецкая артиллерия обрушила на нас тонны мин и снарядов. Стонала и дрожала новгородская земля. Казалось, из окопа нельзя было поднять головы. При прямых попаданиях людей живыми хоронило в блиндажах и землянках. Но люди наблюдали и стреляли.

Огневой вал был перенесен в наш тыл. Немецкие цепи находились в 50 метрах от нас. Они приближались к нашей линии обороны и что-то кричали. Их голоса с ясностью доносились сквозь сплошной вой пулеметов и автоматов и стон от разрывов земли.

Пять наших чудом уцелевших "Максимов" заговорили во всю свою силу. Пьяные немцы шарахнулись назад, а затем залегли. По ним ударили минометы. Они ползли назад, а затем короткими перебежками побежали обратно и скрылись в окопах и воронках.

Вся нейтральная полоса была покрыта телами убитых и раненых немцев. Атака отбита, можно закурить.

Мой помкомвзвода Алиев исчез. У пулеметов не было ни одного узбека или таджика. У двух пулеметов никого, кроме убитых пулеметчиков. Узбеков и таджиков нашел в расположении соседней роты в блиндаже. Они сидели кружочком и молились Аллаху. На мой крик и ругань нехотя поднялись. Алиев быстро вскочил и помогал мне. Под страхом дула автомата я привел их, поставил к пулеметам и предупредил, что буду каждого стрелять, кто струсит и побежит.

Принесли термосы с завтраком и водку. Заказ на всех, а нас осталось немного. Ешь-пей без нормы, сколько душа желает. Поминай убиенных и усопших.

Наступил полный штиль, ни одного выстрела. Ясно были слышны стоны тяжелораненых. Немцы тоже завтракали, их диктор звал в гости на кружку чая и передавал меню завтрака для солдат. На длинном шесте был поднят батон колбасы, но меткими пулеметными очередями был раздроблен и свалился на землю.

В 10 часов немцы возобновили атаки, снова при поддержке артиллерии и авиации двинулись плотными рядами в психическую атаку. Шли немецкие солдаты, как на парад, держали равнение, схватившись за руки. Воздух гудел от артиллерийской канонады и пулеметно-автоматной стрельбы.

Отдельных выстрелов разобрать было нельзя. Стоял страшный шум, напоминающий извержение вулкана. Мы по очереди выходили из блиндажа в окоп, плотно прижимаясь к передней стенке для наблюдения за идущими в атаку немцами.

В окопах и на брустверах почти беспрерывно рвались мины и снаряды. Немецкая артиллерия и минометы стреляли с большой точностью. Они знали каждый сантиметр линии обороны.

Наши люди пачками гибли. Спасали редкие блиндажи с тремя и более накатами из бревен. Земля дрожала, как при землетрясении. При прямых попаданиях блиндажи осыпались, хороня убитых и раненых.

Но вот разрывы откатились в наш тыл. Мы снова у уцелевших пулеметов, их три на взвод. Таджиков нет. Уцелевшие куда-то удрапали, многие убиты и ранены. Немцы шли, как на прогулку, в 50-60 метрах от нас.

Нервы напряжены до отказа, вот-вот лопнут, наступит трусость. Стволы пулеметов нагрелись, масло кипело. Что за чудо, фрицы подрапали, подставляя спины, да быстро, как зайцы. Справа из лощины показались четыре наших танка, которые их напугали. Немногим немцам посчастливилось добежать и доползти до своих окопов. Догоняли их наши пули. По ним ударили артиллеристы и "Катюши". Завидовать им не приходилось, для них это был сплошной ад.

К 12 часам стало тихо. В окопах появились термоса с могаровой кашей и гороховым супом. Есть не хотелось. Во рту все пересохло. Ощущался неприятный привкус порохового дыма и крови.

Ильин привел разбежавшихся таджиков. Среди них был и мой помощник Алиев. Ильин был изрядно вымазан глиной, не только одежда, но и лицо с руками. Подошел ко мне и протянул руку.

Я вскочил на ноги, пытаясь отрапортовать, но он, криво улыбнувшись, сказал: «Комбат Шишкин ранен. По приказу командира полка вы назначены командиром батальона». Я не поверил Ильину, ответил: «Вы решили, лейтенант, издеваться надо мной, не время».

Ильин схватил меня за руку и потащил в штабную землянку к телефону. Через минуту я разговаривал с командиром полка майором Козловым. Он сказал: «Принимайте батальон и доложите об обстановке, выполняйте».

Я вместе с Ильиным обошел оборону, занимаемую батальоном. Командовали ротами лейтенанты, командиры взводов. Все командиры рот были ранены. Взводами командовали помкомвзвода и командиры отделений. В батальоне осталось всего 107 человек. Таджиков я направил по 4-5 человек в стрелковые взводы. Пулеметные пополнил из стрелковых.

Замполит Скрипник увел раненого Шишкина в санчасть.

Мне было очень неудобно с погонами старшины командовать офицерами. Я доложил Козлову численность батальона, наличие боеприпасов и оружия. Заверил, что постараемся в случае атаки отстоять оборону.

Козлов, как будто читая мои мысли, сказал: «Не стесняйтесь, старшина, офицеров. Для тебя готовы капитанские погоны, можешь не беспокоиться. Вопрос на девяносто пять процентов решен».

Я поблагодарил Козлова и вкрадчиво попросил помочь народом. Он сказал, что посылает 20 человек пополнения. «Поищите в батальоне минометчиков, так как в минометной роте полностью погибло три расчета».

Минометчиком оказался Алиев. Его и еще двух человек я откомандировал в минометную роту. Алиев был очень рад уходу в тыл, и я тоже.

В 18 часов немцы снова пошли в атаку. Заревели по-ослиному немецкие минометы. Тонны мин и снарядов снова обрушились на наши головы. В ответ ударили "Катюши" и артиллеристы.

Пехота немцев трусливо залегла, а затем пустилась наутек, показывая кованые каблуки сапог. Я шел по окопу, подбадривая людей. На бруствере окопа стоял станковый пулемет с полной заряженной лентой. Двое ребят лежали мертвыми. Целясь по убегающим, ползущим назад немцам, я стрелял длинными очередями.

Криво улыбаясь, подошел ко мне Ильин, отлично чувствовавший себя после выпитой большой порции водки. Он галантно произнес: «Фрицы стали не те, что были вчера».

Нервы у меня не выдержали, по грязным щекам текли слезы. Я отвернулся от Ильина, чтобы не показать слабости, но он заметил. Он что-то начал говорить, но сменил тон, и я услышал рапорт: «Товарищ подполковник». Я оторвался от пулемета, обернулся. Сзади стоял Барышев. Он положил руку мне на плечо, тихо проговорил: «Сколько, старшина, не спал?» Я, заикаясь, ответил: «Три ночи». «Идите и отдохните. Немцы выдохлись, больше наступать не будут». Я пытался возразить, но он строго сказал: «Выполняйте».

Я ушел в штабной блиндаж. Разложил немецкую раскладную кровать, укрылся шинелью и мгновенно уснул. Проснулся утром. Проспал 10 часов. Снились сплошные кошмары.

В землянке сидели Ильин и Скрипник. Последний поздравил меня с высоким назначением. Сказал, что в батальоне все в порядке. «Козлов велел позвонить, но тебя не будить». Я позвонил Козлову и доложил: «Батальон к встрече врага готов». Козлов сказал: «Добро».

В это время немцы открыли артиллерийско-минометную канонаду. Доносился сплошной гул. Я выскочил из блиндажа и побежал по зигзагам окопа, подбадривая людей. Немцы быстро были прижаты к земле, атака захлебнулась. Они ползли и бежали короткими перебежками обратно. Их было уже немного.

Через несколько минут наступила тишина. Немцы попрятались в окопах, оставив на поле боя сотни убитых и раненых.

Появились Ильин и Скрипник. Замполит подходил к каждому бойцу и говорил: «Фрицы выдохлись, больше хорохориться не будут. Отдыхай, ребята. Задача батальоном выполнена, спасибо вам, ребята». Солдаты с закопченными грязными лицами в вымазанных землей сырых шинелях добродушно улыбались, как будто Скрипник им говорил: «Война кончилась, мужики, пора домой».

В 11 часов появились начальник штаба дивизии полковник Иванов, замполит полка подполковник Барышев и начальник штаба полка майор Басов. Мы трое: Скрипник, Ильин и я – только что вернулись из окопов, сидели, ждали новой немецкой атаки. Командир 1 роты послал связного предупредить нас. Не успели мы выйти из блиндажа, как в него следом за связным вошли Иванов, Барышев и Басов. Я приготовился к рапорту, но Иванов сказал: «Садитесь». «Какая божья благодать, почти ни одного выстрела», – продолжил разговор Барышев. «Затишье, как правило, перед бурей». «У них больше нет резервов, наступать нечем, только что я допрашивал немецкого офицера, которого притащили наши разведчики. Немец скупо, но подтвердил, людей осталось немного».

Иванов обратился ко мне: «Командовать батальоном не так-то просто в бою». Я ответил, что в бою проще, чем где-то на параде или на плацу. Иванов сказал: «Согласен. О вас я сегодня же доложу командующему». Басов своим грубым басом вставил: «Серому волку не первая зима. Ему это не впервой».

На этом разговор был окончен. По-видимому, по пути из штаба полка они вели разговор обо мне, повторяться не стали. О чем говорили, я мог только догадываться.

Наступило молчание с полминуты, прервал его Барышев. Обратившись к Иванову, он заговорил: «Товарищ полковник, разрешите приступить к порученному заданию?» Иванов в знак согласия кивнул головой. Барышев продолжал, обращаясь к нам: «Надо из убитых таджиков подобрать одного комсомольца для присвоения звания Героя Советского Союза».

Мы покинули блиндаж и по узкой щели хода сообщения вошли в окопы переднего края, где нас ожидали двое связных Барышева и Иванова, фотокорреспондент фронтовой газеты.

Иванов приказал мне идти следом за ним. Остальные растянулись за нами цепочкой по зигзагообразным окопам.

За ночь убитые почти все были подобраны и похоронены. Утром потери были незначительны, но все же убитые были, среди них и таджики.

Осматривая внимательно трупы, Иванов и Барышев говорили – не подходит. То были стары, то отсутствовали документы. Вытянувшись, я увидел лежащего в 10 метрах от бруствера окопа убитого солдата. Я со скоростью акробата выскочил из укрытия и подполз к нему. Убитым был таджик. Лежал он навзничь с полуоткрытыми глазами, мне сначала показалось, что он жив, просто решил отдохнуть. Рядом с ним лежал термос. По-видимому, он нес с кухни завтрак для целого взвода. «Вот этот подойдет», – подумал я. В грудном кармане гимнастерки я нашел красноармейскую книжку и конверты с какими-то бумагами и письмами. Я встал во весь рост и, добежав до окопа, сполз вниз.

Вокруг меня, как осы, выгнанные из гнезда, пели пули, красноармейскую книжку и конверты с бумагами передал Иванову. Иванов грубо обругал меня за риск. Вместе с Барышевым просмотрели бумаги. «Этот подойдет», – сказал Иванов. «Подойдет», – повторил Барышев. «Надо притащить его в окоп». Я выскочил на бруствер. Вокруг меня завизжали пули. Две, одна рядом с другой, ударились в каску. Три пули прошли рядом с телом у грудной клетки. Я крикнул "Мазилы" и лег. Иванов с Басовым кричали мне "Назад".

Я подполз к убитому таджику. Снял ремень, продел его под пазухи обеих рук и, тихо передвигаясь по-пластунски, потащил его в окоп.

Следом за мной выскочил связной Барышева, но тут же был тяжело ранен в грудь. Я крикнул, чтобы никого больше не посылали, справлюсь один. Стащить труп в окоп помогли Ильин и Скрипник. Таджик был легок. За раненым связным выскочил сержант, но тут же был ранен в плечо. Он со стоном неуклюже сполз в окоп. Несмотря на крики и угрозы Иванова, я снова вылез на бруствер и, перевалившись через него, скрылся от прицелов немцев.

Я подполз к связному, он пытался ползти, но ничего из этого не получалось. Просунув ремень под пазухи рук, попытался тащить, но силы не хватало. Он был слишком тяжел. На помощь мне вылез Ильин. Вдвоем затащили связного в окоп и отправили в санчасть.

На мне шинель, гимнастерка и даже белье были много раз пробиты пулями. На теле ни одной царапины.

Я был бы рад легкому ранению и райскому отдыху в госпитале, но был словно заколдован не только от пуль, но и от осколков снарядов и мин. Пока вытаскивал раненого связного, убитого таджика тщательно обыскали, все его личные вещи и документы положил к себе начальник штаба полка Басов.

Иванов велел нести труп за ним, показал взглядом на меня и Скрипника. Мы попробовали вдвоем, ничего не получилось. Проходы окопа были узкие и через каждые 2-3 метра изгиб. Я взвалил себе на спину тело парня и принес к дзоту с бетонированной амбразурой, где нас уже ожидали Иванов, Барышев, Басов и фотокорреспондент газеты.

Труп Иванов велел положить на амбразуру блиндажа, сначала наклонно, стоя на коленях, но так как колени его уже окоченели, не гнулись, то мы со Скрипником поставили его наклонно стоя, затем положили лицом к дзоту. Фотографировали его во всех положениях. Плохо поворачивающуюся окаменевшую шею я с большим трудом поворачивал по просьбе фотокорреспондента. Полковник Иванов и подполковник Басов нас строго предупредили: «Язык держать за зубами». Иванов напомнил, что это строгая военная тайна, за распространение которой в военное время сами знаете, что бывает.

Иванов был прав, что немцы выдохлись. Они даже не пытались наступать. Положение и наших войск, по-видимому, было не лучше. Наступать было некому. Личный состав в батальоне, полку и целой дивизии был беден.

В 17 часов командир полка Козлов приказал: «Батальон вывести за три километра, в тыл, в расположение второго эшелона. В окопах оставить только дежурных».

В сохранившемся густом еловом лесу была сделана дощатая сцена, как в клубе, поставлены на ней самодельные столы с крестообразными ножками и из связанных попарно жердей на козлах скамейки. Здесь весь полк был собран на митинг.

Выступил командир полка. Он сказал, что полк и в целом 80 дивизия приказ Верховного Главнокомандующего выполнила. Уничтожила две немецких дивизии. «Немцы, учитывая длительное затишье на нашем участке фронта, в районе Зенино, с учетом надежности своей обороны сняли с этого участка две дивизии и отправили на станции Чудово и Любань для переброски на южные фронта, где им сейчас приходится очень туго. Решение командования было принято правильно. С целью задержки немецких войск мы выступили и заняли их оборону, немцы были вынуждены войска не отправлять, кинуть их обратно для восстановления своей обороны. Результаты наглядны. Обе немецкие дивизии изрядно потрепаны, потеряли до семидесяти процентов личного состава и стали небоеспособны. Отправлять на юг им стало нечего. Таким образом, товарищи воюющие на юге передают спасибо вам, товарищи воины Волховского фронта. За эту операцию с нашего полка представлено к правительственным наградам 310 человек. Присвоено посмертно звание Героя Советского Союза рядовому Эрджигитову, по национальности таджику. Он повторил подвиг Александра Матросова. Закрыл амбразуру своим телом, тем самым обеспечил успех нашего первого батальона и сохранил своих товарищей».

Слух о таджике, которого мы таскали на амбразуру дзота, распространился по всему полку, так как делалось это на глазах личного состава батальона и в целом полка. Люди, закрывая ладонями лица, улыбались. Каждый думал, знаем мы, дескать, что за героя вы нашли.

После Козлова выступили Барышев и Иванов. Оба они говорили о положении на фронтах, о геройстве наших людей как на передовой, так и в тылу.

После митинга показали кино "Три мушкетера", но до конца его посмотреть не пришлось. Полк подняли по боевой тревоге. Снова окопы. Горящие в воздухе осветительные и разноцветные сигнальные ракеты. Снова визжание пуль и редкие прицельные разрывы снарядов и мин. Воздух, отравленный пороховым дымом и раскаленным металлом.

Утром меня вызвали в штаб полка. Настроение у меня было отличное. На сердце было легко. Казалось, радости нет конца. Бог лишил меня при рождении музыкального слуха, поэтому песни я пою почти все на один мотив. Я шел по тропе среди покалеченного леса и орал во всю глотку. Петь было хорошо, и мне казалось, что покалеченные деревья: ели, березы и сосны – что-то шептали мне своими ветками и ласково улыбались.

Принял меня капитан, начальник кадров полка. Началось что-то вроде допроса. Писание автобиографии и заполнение личного листка по учету кадров. Он заставил меня вспомнить давно умерших бабушек, их было две. Одна по отцу, другая по матери. С дедушками вопрос стоял более серьезно. Дедушек у меня было четыре. Хотя я не помнил ни тех, ни других, но пришлось объясняться.

Дедушек у меня потому четыре, что у моей бабушки первый муж умер, оставив моего отца в возрасте трех месяцев. Она поскучала одна года полтора и нашла другого дедушку. У другой бабушки тоже муж умер, оставив ей единственную дочь – мою мать в возрасте шести месяцев. Через год бабушка вышла за нового дедушку и народила еще семерых. На мое счастье придраться к моим предкам было нельзя. Все они жили с незапамятных времен в деревне, все были неграмотны и дороги далее уездного города на базар не знали.