Суждено выжить

Старик возмущался произволом немцев. В русской деревне они чувствовали себя как в родном доме, не только забирали продукты, но и рылись в сундуках. Все тряпки, которые нравились, забирали. Некоторые пытались протестовать против такого произвола. Но после принятия двух десятков розг безропотно мирились с немецкими порядками.

Мы строго предупредили старика, чтобы он молчал о том, что видел нас. О своих пустых желудках мы не сказали ни слова. Нашли большую рябину, на которой было очень много ягод – лакомства дроздов. Мы их набрали полные карманы. Пеликанов остался у рябины подождать пернатых гостей. Наевшись ягод, мы со Слудовым отправились к нашей палатке. Дементьева еще не было, и нам было очень опасно оставаться на этом месте, потому что Евтушенко и Шевчук могли попасть к немцам и при допросе выдать нас.

К вечеру явился Пеликанов с пятью убитыми дроздами. Мы их сварили и чуть подкрепили свои желудки. Но голод еще с большой силой давал себя чувствовать.

Немцев, по предложению Пеликанова, мы решили проучить. Силенок у нас было мало, но ночка темная должна была нам помочь. В 2 часа ночи мы, как хищники, подошли к деревне. На нас троих было 12 гранат, три бутылки с горючей жидкостью, по запасной кассете на автомат. Спрятались все за полуразрушенным домом, стоящим на краю деревни. От дома пахло старостью и ветхостью. В мирное время стоять около него было бы жутко. Но сейчас нервы у всех были напряжены до предела. Все ждали патруля. Минуты казались вечностью. Слышен был стук собственного сердца. Казалось, что стучит оно как молот, и его слышит не только патруль, но и спящие люди.

Патруль с большого расстояния дал о себе знать. Он шел по деревне, насвистывая какую-то мелодию, подражая немцам. Его шаги были слышны за 200 метров. Мы с Слудовым плотно прижались к стене дома, а Пеликанов притаился за углом, вытянув свое гибкое тело, как рысь, готовая к прыжку. Медленно ступая тяжелыми сапогами, патруль подходил к дому. Вот он поравнялся с углом, за которым стоял Пеликанов. Пеликанов мелькнул тенью. Левой рукой зажав рот патруля, правой нанес удар ножом. Мы, стоящие рядом, не слышали ни звука. Тело патруля обмякло и медленно стало как бы садиться на землю. Пеликанов помог ему лечь. Мы, соблюдая интервал в 10 метров, пошли искать дом с немцами. Я шел первый. Рассказ и чертеж старика были оригинальны и правильны. Издали мы определили дом, где спали немцы. Охраны не было, подошли вплотную.

Я заглянул в окно. В это время на мгновение вспыхнула зажигалка и осветила всю избу. От стены до стены, через всю избу были сделаны нары. Маленький домишко превратился в военную казарму. На нарах в разных позах спали немцы. У самой двери на нарах сидел часовой, зажав между ногами винтовку, в момент вспышки зажигалки прикуривал сигарету.

Во все три окна в одно мгновение мы бросили по три противотанковых гранаты. В ночной тишине раздался страшной силы взрыв. Сидевшего у двери часового взрывной волной выкинуло в сени. Потолок в избе обвалился. В довершение мы бросили три бутылки с горючей смесью. Яркое пламя озарило всю улицу. Живые немцы горели под обрушившимся потолком. Слышны были стоны и слабые крики. Контуженный часовой выполз на улицу, волоча за собой винтовку. Слудов с Пеликановым хотели бросить его в горящий дом. «Не надо. Оставьте его, пусть ползет дальше», – крикнул я. Отнял у фрица винтовку и бросил в огонь. Немец переполз на четвереньках улицу и скрылся за домом.

Деревня словно вымерла. На улицу никто не показывался. Ни шороха, ни скрипа дверей. На этом наша операция "Месть", как ее окрестил Слудов, закончилась.

Быстро достигли нашего места базирования, где нас ждал Дементьев. С ним был только один Завьялов. На наш вопрос, где Кропотин и Пестов, он сказал, что об этом потом. Строго спросил: «А где были вы?» Пеликанов рассказал ему об уничтожении немцев. Он обвинил нас в неразумном поступке: «Немцы этого не простят местному населению, и из-за вас могут погибнуть ни в чем не повинные старики, дети и женщины. С этой операцией не надо было спешить. Брать немцев надо было живыми, в чем предоставлялась полная возможность, а затем их судить и вешать, как они вешают наших, чтобы знали они, что за каждого убитого раненого старика, ребенка, женщину есть народные мстители. Одного из них отпустить, пусть идет и расскажет своим, что видел».

Дементьев тихим монотонным голосом еще долго говорил о наших ролях и задачах в тылу врага. Я его прервал: «Не пора ли нам, дорогие товарищи, убегать отсюда. На обсуждение наших поступков у нас хватит времени. Шевчук и Евтушенко украли у нас все продукты. Мы трое суток ничего не ели». Дементьев вытащил из-под ели вещевой мешок с продуктами, где их было немного: три банки консервов, 2-3 килограмма сухарей и концентраты пшенной каши и горохового супа. «Это все?» – спросили мы в один голос. Он ответил: «Да, пока все». Поделил содержимое мешка на нас троих. «А сейчас пошли, на привале пообедаем».

На юго-востоке сквозь сплошную облачность появился белесый поясок, он начал распространяться выше по куполообразному потолку облачного неба, а затем рассвело совсем. Вид у Дементьева был усталым, щеки обросли чуть посеребренной черной щетиной и запали. Резко выдались вперед скулы, глаза округлились. «Что с вами?» – невольно вырвалось у меня, когда он велел мне подойти и шагать рядом с ним. Видно было, что идти ему было очень трудно, поэтому я предложил сделать привал и сварить завтрак из концентратов горохового супа. Выбрали лесную лощину в виде небольшого оврага, развели в выкопанной яме под густой старой елью костер. В котелках варили кто гороховый суп, кто кашу. Тогда только Дементьев нам объявил, что Пестов Ваня погиб, а Кропотин отведен со своей рацией в более безопасное место – таскать за собой рацию было тяжело и небезопасно.

Дементьев снял шапку, мы последовали его примеру и сняли пилотки. Он сказал полушепотом: «Вечная память храброму советскому воину Ване Пестову, погиб как герой. А случилось это так!» Он кивнул головой Завьялову.

Завьялов стал рассказывать: «Кропотина с рацией мы оставили одного на лесном кордоне». Дементьев посмотрел на меня и вставил: «Там, где мы были». Завьялов продолжил: «Дементьев сказал нам, что надо зайти в одну деревню, где нет немцев, и загрузиться продуктами. Староста там свой человек. После ночлега в лесу около восьми часов утра пришли в деревню и вошли в дом к старосте. Местное население нас, по-видимому, приняло за полицаев. Дементьев поздоровался как старый знакомый, называя его по имени и отчеству. Сказал, что нужны продукты. Староста послал своего сынишку в сени, первый раз он принес нам, что смог донести, и отдал нам. Мальчишка ушел за продуктами второй раз и исчез.

Ваня Пестов, наблюдательный и любознательный, вышел в сени и, видя, что мальчишка вышел в огород и кинулся бежать задами деревни, понял, что это измена. Пестов вбежал в избу, крикнул: «Бежим, измена!» Мы выбежали в огород, пробежали не более 500 метров. В деревне залаяли собаки, было видно, что по улице движутся немцы и полицаи с собаками на поводу. Они выбежали в поле и устремились за нами, крича на ходу: «Русь, сдавайся. Сталин капут». Над нами засвистели пули. До опушки леса было еще около километра. Мы бросились в овраг, заросший с обеих сторон кустарником и ведущий прямо в лес.

Дно оврага было ровное, чистое, шириной от 5 до 20 метров. Мы пробежали около километра, но лай собак от нас не отставал, держался на одном расстоянии. Каратели бежали за нами следом, на ходу короткими очередями стреляли из автоматов. Силы были неравные, принимать бой было большим риском. Бежать быстро не могли, так как за день прошли уже более 20 километров. Мы сделали бросок еще метров на 500 по дну оврага. Быстро забрались на склон, двинулись навстречу врагу. Выбрав узкое дно оврага не более 2 метров и удобные для стояния места в густом молодом ельнике, приготовили противотанковые гранаты. Другого выхода у нас не было. Взявшие след собаки от нас не отстали бы. Надо было принимать бой. Лучше погибнуть в неравном бою, чем быть повешенным веревкой за шею на первом толстом сучке. Мы находились на 20 метров выше дна оврага. Места подобрали удобные. Дементьев сказал: «Гранаты кидать по моему сигналу. Я в голову колонны, ты – в середину, а Пестов – в конец». Немцы, ничего не подозревая, шли скученно, держа наготове оружие, изредка стреляя короткими очередями, с силой удерживая собак, рвущихся по нашему следу вперед.

Когда голова колонны поравнялась с Дементьевым, он поднял гранату. Мы разом кинули противотанковые гранаты вниз на немцев. Они, не долетая до земли, разорвались над их головами. Следом было брошено еще по одной гранате Ф-1. Ошеломленные внезапностью люди вместо того, чтобы бежать вперед или назад по дну оврага, скучились, как стадо баранов, у многих потянулись кверху руки. Их было 36. Они все от взрыва гранат легли на землю. Много было убитых и раненых. Длинными очередями застрочили наши автоматы по скучившимся, лежавшим немцам и полицаям.

Уцелевшие люди и собаки бросились назад. Пестов кинул еще одну гранату в убегавших и медленно повалился на дно оврага. Уцелевшие немцы и русские полицаи убежали. Мы быстро опустились на дно оврага. Подошли к Ване Пестову, он был мертв. Пуля вошла в правый висок и вышла на левую сторону головы, чуть выше уха. Пятнадцать человек лежало убитых, из них один полицай. Погибли две немецкие овчарки».

Завьялов в качестве доказательства высыпал из вещевого мешка три парабеллума, 21 автоматную кассету и около 40 пачек немецких сигарет «Прима», документы одного офицера и двух полицаев.

«Ваню Пестова мы отнесли примерно на километр от места гибели, пока не схоронили, а замаскировали листьями и сучками, так как в овраге снова послышалась автоматная стрельба. Опомнившиеся немцы шли уже обоими берегами и дном оврага, но медленно и с большой опаской. Нам дали возможность уйти от преследования».

Пока Завьялов говорил, мы съели свой скудный завтрак и не наелись, а только раздразнили желудки, есть хотелось еще больше. «Пошли, товарищи», – с хрипотой в голосе проговорил Дементьев. Все поднялись и пошли. «Нас осталось пятеро из двенадцати. Что нас ожидает сегодня-завтра, неизвестно. Смерть не страшна. Страшен холод и голод. Всего страшнее ранение и болезнь. Это страшнее смерти».

Шли мы целых два дня. Поверхность земли замерзла, хорошо приподнимая человека над грязью. Лужи покрылись нетолстым слоем льда. Лед над ними поднялся, создавая из теплого воздуха пространство, которое тормозило промерзание грязи.

Остановку сделали в давно заброшенной лесорубами или углежогами зимнице. Очистили ее от мусора, перестлали нары, отремонтировали во многих местах проржавевшую железную печку. На нары настлали толстый слой мягкого душистого елового лапника. Ночь спали лучше, чем в раю. Утром последний раз позавтракали, собрав остатки продуктов. «Сейчас, граждане, запевайте, – шутил Пеликанов, – а зубы вешайте на гвоздь или кладите на полку». Дементьев успокаивал нас: «Не падайте духом, продукты завтра к вечеру будут». Он вычистил автомат и пистолет, зарядил кассеты. Попрощавшись, снова исчез в лесу, как иголка в стогу сена.

Мы пролежали целый день. На второй день лежать никто из нас не мог. Разговор с любой темы сам собой переходил на еду. Ребята вспоминали лучшие дни своей жизни, когда от души, сколько могли, ели и пили самого лучшего. Как только ни старались рассказывать друг другу разные небылицы, врали кто что мог. Но разговор никак не клеился. Часто обращались с вопросами друг к другу: «Где же наш командир?» Время ползло медленно. Второй голодный осенний день подходил к концу. Ждать не хватало ни сил, ни терпения. Володя Пеликанов сказал: «Вы как хотите, а я пошел. Пусть даже умру от вражеской пули, будь что будет. Легче, чем лежать здесь, терять последние силы, а затем голодом умирать. Пока не покинули силы совсем, думаю, что с оружием в руках достану себе кусочек хлеба».

Пеликанов был прав, и мы без возражения повесили на шею автоматы и двинулись. Вышли на небольшую дорогу, к 8 часам вечера – в поле, а затем вошли в деревню.

Не доходя до крайнего дома 10-12 метров, мы втроем встали за поленницу дров. Пеликанов, подойдя к дому, постучался тихонько в окно. Оно открылось, показалась кудлатая голова 12-летнего мальчишки. Он внимательно посмотрел на вооруженного Пеликанова. Раскрыл рот, хотел, по-видимому, задать вопрос, но Пеликанов полушепотом спросил: «Немцы в деревне есть?» «Да, – ответил мальчик. – Через дом поселилось семь человек и почти во всех домах есть, где три, где четыре». На вопрос, не видал ли он дядьку в черной меховой шапке, в длинной шинели, мальчик сказал, что сегодня вечером немцы и полицай ловили кого-то в лесу, а полицай Федька хвалился, что в красном овраге поймали и расстреляли двух человек.

На просьбу, нет ли чего съедобного, голова мальчика скрылась в темноте, затем в окно протянулись руки с большим куском хлеба. Пеликанов, как голодная собака, выхватил из рук мальчика хлеб и спросил, где живет староста, живут ли у него немцы. Мальчик сказал, что он точно не знает про немцев, но думает, что нет, и рассказал, как лучше пройти к старосте.

Пеликанов подошел к нам. В первую очередь разломил на четыре части хлеб. Всем досталось по небольшому кусочку. Мы его проглотили не жуя. Было принято решение идти к старосте. Выбора более не было, так как надеяться на продукты Дементьева одинаково, что искать иголку в стоге сена. Голод волка иногда загоняет прямо на стволы ружей. Нас голод тоже гнал на большой риск для своей жизни. Мы пошли к старосте, богатому и запасливому мужику.

Как сказал мальчик, обошли деревню задами, вышли в первый переулок. Первый дом в переулке – это дом старосты. Адрес был дан безошибочно. Вошли сначала во двор, затем с соблюдением вежливости и культуры тихонько постучались в дверь избы. Послышался густой бас: «Да! Входите!»

Мы, четверо парней с автоматами наперевес, вошли один за другим в избу. Староста, пожилой мужчина лет 50-ти, сидел за столом, с таким же пожилым и толстым немецким фельдфебелем. Перед ними стояло по половине стакана самогона. На столе в тарелке нарезанный мелкими кусочками свиной шпик, квашеная капуста и соленые огурцы. Уверенный в победе фельдфебель на наш стук и вход даже не обернулся. Он сидел спиной к двери. Место против него пустовало. Лежали вилка и нож, а также обкусанный ломтик хлеба. Стоял стакан с недопитым самогоном. О нашем неожиданном появлении фельдфебель догадался по расширенным зрачкам и трясущимся рукам старосты. Его руки тоже затряслись, и правая медленно пошла назад по направлению к кобуре.

Я подошел к фельдфебелю в момент открытия им кобуры, обрезал ремень финкой и спокойно сказал: «Хенде хох». Его руки медленно поползли вверх и, круто согнувшись в локтях, выпрямились. Лицо старосты из розового превратилось в бледное. На лбу выступили крупные капли пота. Он ерзал своим толстым задом по скамейке. Трясущиеся руки держал на столе, чем давал понять, что он безопасен. Фельдфебелю я сказал встать. Держа руки в одном положении, он подчинился моей команде и с военной выправкой поднялся, стоя спиной к нам. Пеликанов обыскал фельдфебеля. Из карманов его были извлечены кольца, серьги и складной ножик. Пеликанов обрезал ему подтяжки, затем все пуговицы на брюках и белье. Связал ему руки сзади и заткнул рот тряпкой. Открыл ему люк в подпол и показал рукой. Фельдфебель с большой охотой нырнул туда. Пеликанов закрыл люк. В это время послышались шаги. Затем ощупывание дверной ручки. В дверь вошел офицер с серебряными галунами и такими же погонами. Ребята пропустили его в дверь, помогли ему не войти, а влететь. Парабеллум его вместе с кобурой был обрезан, документы изъяты. Офицер прямым ходом был отправлен в подполье со связанными руками и заткнутым грязной тряпкой ртом.

Пеликанов связал старосте руки. Затем полушепотом сказал: «Наполняй наши мешки продуктами или я твои кишки растяну сейчас по всей избе». Староста, сильно заикаясь, ответил: «Пошли». Встал и направился в сени, следом за ним вышли Пеликанов и Завьялов. Я со Слудовым остался в избе. Слудов все содержимое на столе положил в вещмешок. Как скупой хозяин, слил из стаканов самогон в литровую бутылку, заткнул ее пробкой и тоже положил в вещмешок. Поднял с кровати толстую жену старосты, заткнул ей рот тряпкой и крепко связал тесьмой руки. Затем открыл люк подпола и рукой показал на него. Трясясь всем телом, женщина медленно вползла в подполье, в это же время вошли ребята с наполненными вещевыми мешками, ведя впереди старосту. Его тоже отправили в подпол, завязав рот последним полотенцем. На люк поставили кадушку с водой.

Пеликанов предлагал вылить из лампы керосин и зажечь дом, но мы ему не разрешили. Погасив лампу, вышли, быстро юркнули в переулок и испарились в ночной тишине.

Шли не очень быстро. Деревня как будто вымерла, не было слышно ни одного звука.

Мы без всяких приключений добрались до зимницы уже во второй половине ночи. Развели костер. Из ржаной муки и свиного сала, взятого у старосты, сварили не то суп, не то кашу. Завьялов сказал: «У нас такую кашу называют клейстером. Хорошо приклеивает к стене обои, газеты». «Это не новинка, товарищ Завьялов, – улыбаясь, подхватил Пеликанов. – Ты лучше позови официанта, закажи себе бифштекс, а мне жареную куропатку». Завьялов, не ответив, ушел к луже мыть котелок.

Сытые и уставшие, уснули без соблюдения предосторожности. Сколько мы спали, неизвестно. Разбудил нас окрик Дементьева. Дверь была распахнута.

Стоял осенний, редкий в этих местах солнечный день. Слыша знакомый голос, мы сели. Дементьев с материной лаской в голосе, сказал: «Здорово проголодались?» Пеликанов, зевая, раскрыв рот до самых ушей, с хрипотой выдавил из себя: «Премного вам благодарен, мы сыты». И показал на мешки, один с мукой, а другой – с салом. Дементьев не сказал, а крикнул: «Вы вновь делали глупую вылазку, рискуя собой и, по-видимому, снова натворили делишек». «На сей раз ничего особенного», – снова ответил Пеликанов и коротко рассказал о случившемся. Не дав нам опомниться, Дементьев не сказал, а приказал: «Быстро в поход». Поделив тяжесть продуктов и боеприпасов, мы снова пошли уже в изрядно надоевшие скитания по лесам. Послышались лай собак и немецкая с русской ругань. Пеликанов проговорил: «Кто-то из нас родился в рубашке. Не приди еще полтора-два часа Дементьев, мы бы уже болтались на перекладине виселицы с крепко затянутой на шее веревкой».

Прибавив шагу, построились для ухода от немцев в шеренгу по одному. Замыкающим встал Дементьев. Он шел и на наш след рассыпал желтый порошок нюхательного табаку. Пеликанов шутил: «Немецкие овчарки сейчас будут чихать до самого Нового года». Настроение у него было слишком приподнятое. Он всю дорогу корчил физиономии, изображая лезшего в подпол фельдфебеля, расширенные зрачки старосты и не поспевшего опомниться немецкого офицера, который прямым ходом, отбивая каждый шаг, проследовал в подполье.

Слудов и Завьялов шли молча, слушали Пеликанова, всю дорогу болтавшего без умолку и смеявшегося над своими же метко сказанными фразами.

Привал сделали после трехчасовой ходьбы. Спокойный Дементьев на привале не смог вынести болтовню Пеликанова и сказал: «Перестань. Надоела твоя болтовня. Весел не к добру. Есть пословица – веселье кончается слезами или чем-то таким». Пеликанов задумался, настроение его изменилось. Лицо из веселого превратилось в угрюмое.

Выбрав яму, заросшую густыми молодыми елями, со всеми предосторожностями развели костер, каждый в своем котелке сварил из муки густую клейкую кашу со свиным салом, она всем показалась деликатесом. Съели по котелку, хотелось повторить еще, но Дементьев не разрешил.

За все время лесных походов на этом привале состоялся у нас с Дементьевым откровенный разговор. Обиженный Пеликанов, которого Дементьев назвал болтуном, всегда исполнительный, сейчас начал пререкаться и сказал: «До тех пор не пойду отсюда, пока точно не скажете, куда вы нас ведете? Какая цель у вас? Скитаться всей группой по лесам, мотая силы и нервы. Надо немедленно решить вопрос: или выходить к своим в действующую армию, или искать партизан. Я в плен добровольно не сдамся. Немецкие порядки мне не по нутру». Дементьев как будто не обратил внимания на его слова. Его волнение можно было определить только тем, что на виске запульсировала выступившая из-под кожи вена. Он глубоко затянулся самокруткой из самосада. Не спеша выпустил дым.

«Ну что же, давайте поговорим откровенно. Вы все правы, требуете дела. В действительности мы из вояк превратились в бродячих собак. Но ведь это не от меня зависит. Я командир вашей группы, мною командуют из штаба армии. Согласно полученным радиограммам, или я сошел с ума, или дурак передает команды. Нас заставляют делать бесцельные переходы для, якобы, выявления немецких тыловых гарнизонов. Требуют, вернее, приказывают, не скрываться в лесу, а ходить по селам и деревням, проводить агитработу с населением. Для того чтобы население немцам вредило, уничтожало каждого немца. Сжигало хлеб, убранный с полей. Уничтожало свой и общественный скот. В деревнях из людей организовать боевые дружины по борьбе с немцами. Там рассуждают, по-видимому, очень просто, и немцев считают не только простачками, но и круглыми дураками, притом самым безобидным народом. Все наше население огульно относят к преданному партии и правительству и лично товарищу Сталину.

На мои неоднократные запросы на разрешение возвратиться в действующую армию или присоединиться к партизанам ответ один и тот же: «Выполняйте наши приказы». Снова назначают место нашего нахождения с разведкой боем в селе и уничтожение стольких-то немцев и предателей. Дают задание в трехзначных цифрах. Если бы мы решили выполнить хотя бы один из полученных приказов, то давно бы болтались на виселицах».

Мы почти в один голос спросили у Дементьева: «Куда ведете нас сегодня?» Дементьев на мгновение задумался, а потом сказал: «Если вам откровенно сказать, еще решения не принял, но с вашим мнением согласен, поэтому давайте решим, куда нам пойти».

Все, кроме Слудова, высказались, что к своим через линию фронта. Слудов сказал, что лучше бы остаться у партизан, если это возможно. «Сейчас мы идем дорогой, которая ведет нас к тем и другим. Еще раз я свяжусь послезавтра со своими, и тогда вопрос решим уже бесповоротно. Сейчас снова тронемся в путь». Замаскировав костровище и уничтожив все приметы отдыха, мы снова пошли. День клонился к вечеру. По-осеннему ярко выглядывало солнце из-под облаков и тут же пряталось. Мы вышли на широкую квартальную просеку. Она тянулась далеко в обе стороны, насколько мог различать глаз, сначала узкой полосой неба в кронах деревьев, затем сплошной зеленью.

Дементьев сказал, чтобы немедленно уходили с просеки и встали в лесу. Он пошел по направлению к квартальному столбу. Дойдя до него, вынул карту и компас, наметил путь нашего следования. Мы шли рядом с просекой. Видимость стала ограниченной. День постепенно сменялся ночью, тогда только мы свернули на просеку и пошли по еле заметной тропинке, протоптанной, по-видимому, работниками лесной охраны. Идти стало значительно легче, поэтому прибавили шагу.

Наступила темная осенняя ночь. Привыкший к темноте глаз Дементьева находил все нужные ориентиры, вел он нас уверенно. С просеки перешли на лесную дорогу, которая вывела на сенокосы. В темноте небольшие стога походили на шатры, они манили нас, обещали дать приют, тепло и вкусный ужин. Мне казалось, от стогов распростанялся запах горячего ржаного хлеба. Снова вышли на дорогу, затем направились по просеке и вновь по дороге.

Простуженные ноги у всех отекли и плохо повиновались разуму. Через каждый час ложились. Ноги поднимали вверх, чтобы кровь текла к туловищу.

Мы все завидовали выносливости Дементьева, который, как нам казалось, никогда не уставал и ни на что не жаловался. Мы не могли идти дальше и без команды валились все на хрустящий от легкого мороза мох. Мрачные ели нам казались фантастическими большими шатрами, которые манили нас своими роскошными постелями и теплом. Глаза закрывались сами по себе. Дементьев осторожно прикурил от зажигалки папиросу, спрятал в рукав и тихонько сказал: «Спать не надо». Снова однотонно, как профессор, читающий лекцию, начал говорить: «Нам дали одно задание. Установить количество самолетов на аэродроме, организованном немцами в районе местечка Сальцы. Эти сведения необходимы нашему командованию. Поэтому я и ходил так далеко и долго».

Пеликанов с Завьяловым сидя спали, притом с храпом. Слудов спросил: «Задание выполнили?» «Да! – ответил Дементьев. – Через людей. Мы точно установили место аэродрома, его зенитную охрану и количество самолетов по маркам. Все сведения уже у нашего командования».

Мы с большим трудом поднялись на ноги и снова тронулись. Дементьев сказал, что еще 3 километра – и будет отдых. Вышли на сенокос, где в ночной мгле возвышался большой сарай, набитый сеном. Потянули жребий, кому в какую очередь стоять на посту. Первым вытащил я. Все четверо нырнули в мягкое душистое сено. Я стоял, прислонившись спиной к стене сарая.