Не родня

Огород был пуст. Во дворе тоже никого не было. Никаких признаков незваных визитёров.

– Может это преждевременная «белка»? – предположил Маугли.

– Но я-то трезвый, – отрезал я.

Где-то вдалеке горько выла собака. Таня с Антоном вернулись в дом, я закурил, прошёлся по пустому двору, вглядываясь в темноту, пытаясь рассмотреть во мраке желаемое. Никого. Из распахнутой двери, кряхтя и неуклюже семеня короткими лапками, выбежал Омч. Обнюхал штабель обрезной доски, сложенный у забора, сделал свои собачьи дела и с чувством выполненного долга, забежал обратно в сени. Выбросив бычок в темноту, я последовал за ним.

Когда я вернулся, Таня уже клевала носом, бездумно листая ленту в ВКонтакте. У Антона же, напротив, будто открылось второе дыхание, он что-то оживлённо рассказывал моей супруге о заработке на тотализаторах. Я, сам того не желая, с тревогой поглядывал на окно, выходящее на огород. Тот был по-прежнему пуст.

– Ладно, полуночник, – обратился я к Маугли. – Мы на боковую. Омч за старшего.

Антон с расстроенным видом указал на только что открытую бутылку «Ржаной»:

– А это ты с кем прикажешь допивать?

– С зеркалом пей, если скучно, – сказал я, стрельнув глазами на пыльное трюмо, стоящее в соседней комнате. – А если сделаешь зеркальный коридор из створок, то со всем своим племенем пить сможешь.Таня устало поднялась с кресла, потрепала Антона по небрежной шевелюре.– Только дом не сожги. Кури на улице, – добавила она.

***

Первая проснулась Таня, как позже выяснилось, от вони, наводнившей весь дом. Я же проснулся от неистового крика. Кричала моя жена.

– Твою мать! Ты что творишь?! – исступленно донеслось из кухни. Что-то с грохотом упало на деревянный пол. Вопль повторился. Громыхнула входная дверь, зазвенела посуда. Я вскочил с кровати, помчался на крик. В доме витал запах падали.

На кухне я увидел плачущую жену, тщетно пытающуюся открыть водопроводный кран, сжимая вентиль запястьями. Танины ладони были обожжены до мяса. Характерные водянистые волдыри даже не успели выступить. Кожа просто сгорела, наполнив смрадом маленькую кухню. У печи, в луже отвратительного варева, лежал перевёрнутый чугунок. Из чугунка торчали обваренные, с вылезшей шерстью, задние лапы собаки. На появившихся отвратительных проплешинах белело мясо.

– Он…он! – захлёбываясь слезами и скуля от боли, причитала Таня. – Он сварил Омча! Он…он…

– Где он? Где Маугли?! – крикнул я.

– Он сварил собаку, Андрей!

– Где Антон?!

– Он выбежал, как только услышал тебя. С ним что-то не так!

– По-моему, это очевидно, – сказал я взглянув на вывернутый чугунок. – Что с руками?

Таня, дрожа всем телом, опустилась на табурет.

– Я почувствовала дикую вонь. Услышала возню на кухне. Зашла, а тут этот дебил Омча варит, помешивая кочергой. Я сразу даже глазам не поверила! Оттолкнула Маугли от печи и машинально за чугун схватилась, – Таня рыдала. – Я его спасти хотела. Собачку!

На Танины руки было даже больно смотреть.

– Где этот белочник? – в очередной раз спросил я.

– Говорю же, не знаю! Выбежал, как ошпаренный, что-то бормоча, как мантру. Андрей, с ним не то что-то. Это не водка! Его глаза… зрачки, словно растеклись по глазным яблокам. Я не свихнулась. Я, правда, видела.

Я метался по дому в поисках мобильника. Нужно было звонить в «скорую». Нашёл. Набрал. Связь прервалась. Попробовал ментам – аналогично. Попытал счастья с Таниного телефона, но результат был предсказуем.

– Сраный оператор! И это их «сто процентов покрытия»?! – не в силах сдержать злобу, заорал я. – Да разве что анальными зондами!

Таня попросила сигарету. Я закурил ей, вставил тлеющий Camel в уголок губ, вышел на улицу, тыча телефоном в чёрное небо, словно статуя Свободы факелом, в надежде поймать сигнал.

В голове роились вопросы, теории, догадки. Что стряслось с Маугли? И неожиданно жуткий пазл из кошмаров и ужасных событий двадцатилетней давности начал складываться.

«Трюмо! – пришёл я к заключению. – Этот кретин бухал с зеркалом! Что, если бабкины суеверия вовсе не глупые россказни, как мне это твердили мои родители, вторили врачи? Что, если в трюмо действительно что-то живёт? Ведь я сам всё это видел двадцать с лишним лет назад. Наверное».

Череда неустанно преследующих меня кошмаров и та трагедия, которую мне довелось пережить, будучи ребёнком, с течением лет, слились в один липкий, навязчивый сон, в который я и сам переставал верить. «Может, ничего этого не было, и с Иркой действительно произошёл несчастный случай?»

Мои самокопания прервались Таниным воплем. «Да что опять?» – подумал я, вбегая в дом.Из люка в полу, ведущего в погреб, срывая ногти и собирая под себя обожжёнными руками половики, тщетно пыталась выбраться моя супруга.

– Андрюша! Он меня держит! Андрей! Маугли внизу! – неистово вопила Таня.

Я схватил жену за запястья, пытаясь вырвать её из хватки того, кто ещё несколько часов назад был нашим старым другом. Я чувствовал, как Таня, словно в агонии, исступлённо лягает хохочущего в погребе Маугли. Крышка люка била по лопаткам, царапая спину. Кое-как вырвав жену из лап обезумевшего товарища, я с грохотом закрыл крышку погреба, навалившись на неё всем телом. Таня стояла на четвереньках, дыша через раз, держась за рёбра под левой грудью. Дождавшись, пока пыл пленённого в погребе Маугли поугаснет, я водрузил на крышку тяжёлый, забитый барахлом, комод, стоявший в сенях.

– Андрей, я не могу дышать, – с трудом выдавила Таня и, перевалившись на бок, сползла по стене.

– Давай, родная, давай. Всё получится, – подбадривал её я, помогая подняться. – Валим от сюда. Стучимся в первый жилой дом и звоним ментам. Давай, дорогая, давай.

Плача и поскуливая, обхватив рукой грудную клетку, Таня всё же поднялась на ватные ноги. Напоминая зыбкой стойкой новорожденную лань, она неуверенно сделала несколько шагов к выходу и застыла, как вкопанная.

– Не паймаись! Не паймаись! – сопровождаясь задорным хихиканьем, донеслось из темноты двора.

Округлив и без того большие глаза, Таня прошептала:

– Может мы спим?

Я, лишившись дара речи, врос рядом с супругой. Судорожно протёр глаза, но картинка не изменилась. Во дворе, в нескольких метрах от нас пробежала босая девочка в грязной сорочке.

– Не паймаись! Не паймаись! – шепелявили из темноты. На этот раз, со стороны огорода.

В тёплом свете фонаря, стоявшего на углуучастка, припрыгивая на босых ногах, бежало серокожее существо. И только тогда я заметил, что сорочка была испачкана далеко не грязью. На груди, пестрели бурые пятна засохшей крови. Кожа серая, чёрные патлы жирными сосульками свисали со лба, глаза белёсые. За собой она, держа за длинную, испачканную кровью косу, тащила отрубленную женскую голову. Отвратительный обрубок, словно ненакачанный мячик, отскакивал от непаханой огородной почвы.

Таня завопила, выйдя из анабиоза. Из недр погреба раздался басистый приглушённый хохот. Я, спотыкаясь, цепляясь за стены и мебель, ринулся в дом за ключами от нашей квартиры на Советской. Таня, не желая оставаться одной, придерживаясь предплечьем за стену, зачем-то пошла за мной.

А затем, я словно вновь оказался в своём кошмаре. Помню как схватил ключи, помню матерившуюся Таню, умоляющую меня поторопиться, но совсем не помню того момента, как оказался приросшим ногами к полу у старого трюмо. Своего отражения я не видел. Из зеркала на меня смотрело что-то, некогда бывшее моей свояченицей. Передо мной стояла совершенно голая Вера с чёрными, как смоль глазами, слегка наклонивши голову набок и растянув синие губы в безобразной ухмылке. Груди были отрезаны, алая, чернеющая в тусклом свете кровь, стекала по складкам живота, пласты отложившегося по бокам талии жира были срезаны, в районе лобка, в чёрной пакле, копошились опарыши. Она держала за руки своих, очевидно мёртвых, детей с такими же чёрными, залитыми гудроном глазами.

Я отчётливо ощущал жар, идущий от зеркала, словно я дышал над свежесваренной картошкой. Зеркало начало запотевать, но запотевать изнутри. То, что было Верой, резким движением провело ладонью по стеклу, удалив конденсат. Я, не в силах сдвинуться с места, как заворожённый смотрел в пышущее жаром трюмо. Вера слепо смотрела на меня сквозь толщу стекла и что-то шептала мёртвыми губами. И только сейчас я заметил на заднем плане то, что не являлось ко мне даже в самых жутких ночных кошмарах.

На куче человеческой убоины, словно на троне, свесив длинные кривые ноги, сидело антропоморфное существо. Тощее, с иссиня-чёрной кожей, непропорционально длинными руками, с огромным, отвисшим, рыхлым брюхом, на которое падали обвисшие груди. Морду существа скрывали седые, сбившиеся волосы, через которые торчало обвисшее, свиное, заляпанное кровью, рыло. Тварь, играючи, подбрасывала в руке одну из грудей Веры.

За страшными фигурами в трюмо занималось пламя. Жар от зеркала становился нестерпимым. Я чувствовал, как солёный пот, заливая глаза, капал на пересохшие губы, минуя щетину.

– Разбей! – эхо, словно шарик от пинг-понга металось от уха к уху. – Разбей это сраное зеркало!

Кричала Таня, в панике метавшаяся в нескольких метрах за моей спиной, боясь подойти ближе. Я понимал, что от меня хотят, но сделать ничего не мог. Моё тело будто не принадлежало мне.

– Андрей! Твою мать! – голос Тани становился всё более далёким. – Разбей!

Нашу судьбу и судьбу нашей дачи решила баночка оливок, просвистевшая в нескольких сантиметрах от моей головы. Танин бросок достиг цели. Зеркало покрылось густой паутиной и через мгновение, из-за мириад осколков вырвались клубы пламени, взмывающие под потолок из-под рамы трюмо. Меня отбросило к стене, изрезав стеклом лицо и руки. Борода тут же обуглилась, превратившись в плешивую стерню. Огонь безжалостно поедал всё на своём пути, цепляясь за тюль и занавески, перепрыгивая на мебель, не брезгуя иконами. Тушить пожар было бессмысленно. Пламя распространялось с чудовищной скоростью, казалось, что там, по ту сторону зеркала, горит напалм.

Полное осознание происходящего пришло ко мне, когда Таня, превозмогая боль, в панике тянула меня по полу к выходу из дома. Первое что я сделал, оказавшись на улице и отдышавшись – это вырвал штакет из забора и принялся бить стёкла в собственном доме, помогая пожару надышаться. Таня, с безумными глазами, наблюдала за происходящим. Пламя в считанные минуты распространилось по всему дому. Через разбитые окна рыжие языки уже лизали стреху. Огонь полз на крышу.

– Вот теперь можно и пожарных вызывать, – сказал я, когда огонь уже начала пожирать фронтон.

– Наши мобильники… – сказал Таня.

Я промолчал, обнял жену за талию, помог присесть на сложенные у забора доски. Закурил себе и ей. Столп тяжёлого чёрного дыма, не тая в воздухе, упрямо стремился ввысь. Скоро должна была начаться самая зрелищная часть огненного шоу – обрушение крыши. Где-то вдали выла сирена вызванных кем-то пожарных. Я размышлял, глядя на догорающую дачу, о перспективах грядущего года и о том, где же мы повернули не туда. И нам с Таней только предстояло узнать о трёх трупах, покоящихся в нашей постели на Советской, и о том, что Вера с детьми угорели от утечки газа этой ночью.