В майский день

Старики скучали, грустили, были недовольны собой, но ни тот, ни другой не хотел сделать первого шага к примирению. То тот, то другой иногда думал про себя: «Пойти бы теперь к нему… и сказать: ну, полно дуться! Довольно! Подурили…» Иногда старикам казалось, что помириться – легко, идти да протянуть руку… А в другой раз им думалось, что их уж ничто не примирит, что так – врагами – они и в могилу лягут…

– Что ты, папка, какой невеселый? Здоров ли? – спрашивала, бывало, Ниночка, видя, как ее отец, хмурый, ходил по комнате, молча куря трубку за трубкой.

– Ничего, милая! – рассеянно отвечал тот и думал про себя: «Как-то поживает теперь Федор Васильич?»

А Федор Васильич томился не меньше его, каждый день по нескольку раз вспоминал о своем старом приятеле и, качая головой, говорил про себя: «Э-эх, старина! Посмотрел бы я теперь на него!..»

И дети так же, как их отцы, грустили в разлуке, постоянно вспоминая друг о друге и все ожидая: когда же их отцы «подобреют» и снова «залюбят» друг друга.

Зимою дети, конечно, не могли встречаться, но весною – другое дело… Когда снег сошел, земля пообсохла, Боря, несмотря на строгое отцовское запрещение и на его угрозы «кабинетом», украдкой стал пробираться в Ильяшевский сад и, наконец, однажды повстречался там с Ниночкой… Дети в это первое свидание, после полугодовой разлуки, просто не могли наговориться. Столько у них было новостей, столько им хотелось высказать друг другу… Трудно было увидаться в первый раз, а там уж дети почти каждый день, когда позволяла погода, стали проводить вместе целые часы под гостеприимною сенью старого, полузапущенного сада. Иногда Ниночка в поле встречалась со своим маленьким верным другом, но чаще Боря приходил в Ильяшевский сад…

На другой день после описанной сцены в саду, Боря около полудня уже опять сидел в старой, мшистой беседке под деревьями. Вскоре пришла к нему Ниночка, и у них опять завязался тихий разговор.

Старик Карганов в это время также вышел с трубкой на веранду и посмотрел на сад. День был ясный, тихий, теплый – и манил на прогулку. Старику вздумалось пройтись по саду; давно он не заглядывал в него. Сначала он пошел по главной аллее, – по той, где приютилась Ниночка со своим приятелем, но потом свернул в сторону, чтобы посмотреть: нет ли где-нибудь в саду посохших деревьев и не нужно ли их убрать… Бродя из куртины в куртину, он подошел близко к тому месту, где сидели Ниночка и Боря, услыхал голоса и остановился. Он скоро узнал голос Нины, – но с кем же она разговаривала? Старик заинтересовался или, вернее сказать, от нечего делать ему захотелось послушать, с кем и о чем разговаривает Ниночка, – и тихо подкрался он к кустам, за которыми сидели дети…

– Знаешь, Ниночка… я нарисовал две картинки красками! – кто-то вполголоса говорил Ниночке. – На одной картинке я нарисовал ваш дом, веранду, а на веранде тебя… Ты будто сидишь на верхней ступени, а у твоих ног корзинка с цветами, и ты делаешь себе букет…

– Ну, и что ж, я похожа? – спросила Ниночка.

– Да-а… ничего!.. – не совсем уверенно проговорил ее собеседник.

– А цветы-то хорошие?

– О, да! Красные, розовые, синие, лиловые… и зелень очень красивая! – вполголоса продолжал рассказчик. – А на другой картинке я нарисовал наш дом, балкон, – и на балконе будто я сижу с книгой и читаю… И Полкашку нарисовал… И знаешь, Ниночка, – очень, очень похоже…

«А-а! Да это Борис Федорович изволил пожаловать в гости, – незванный, непрошенный! – сердито смотря на кусты, подумал старик Карганов. – Да, да! Это – он…»

– Эту картину я подарю тебе, а ту себе оставлю, – продолжал Боря. – Я, значит, всегда буду видеть ваш дом, а ты будешь смотреть на наш… Вот и хорошо будет!

– Когда же ты принесешь? – спрашивала Ниночка. – Ты обе мне покажи!

– Как же, как же! Завтра принесу, – шептал Боря. – Мне осталось уже немного… только Полкашку отделать…

Первым намерением Карганова было прогнать непрошенного гостя, а Ниночке за ослушание задать хороший нагоняй. Но он приостановился и невольно заслушался тихого, милого детского воркованья.

– Ах, Боринька! Как опять скучно будет зимой жить врознь… не видаться! – говорила Ниночка.

– Что ж делать! Ведь и мы скучаем… И папаша мой тоже… – сказал Боря.

«Скучает!» – подумал про себя Карганов, и ему стало так грустно-грустно при воспоминании о старом друге.

– Ну, что ж, Ниночка! – говорил Боря. – Хоть лето наше… будем вместе гулять! Да? Я буду читать тебе, а ты работай… Станем в поле ходить за ягодами…

– Какое ягодное место я покажу тебе на канаве, за гумном! – перебила его девочка. – Просто, – усыпано ягодами…

– Чу! Какая-то птичка поет! – прошептал Боря. – Слышишь? Ах, как хорошо!..

Дети замолкли. В кустах очень мило напевала птичка.

Старик Карганов, затаив дыхание, осторожно заглянул на детей из-за кустов. Они сидели, не шелохнувшись, и прислушивались к пенью чудесной птички.

– Ты, Ниночка, не знаешь, какая это птичка? – спросил Боря.

– Не знаю! – шепотом ответила ему Ниночка. Боря держал девочку за руку, а та с улыбкой смотрела на него. Дети в ту минуту были счастливы в своем зеленом, уютном уголке…

Старик с каким-то странным чувством, – грустным и отрадным, – долго смотрел на них. Потом он выпрямился и оглянулся по сторонам.

Голубое, безоблачное небо сияло над его головой, и с этого ясного, голубого неба ярко светило на него майское солнце. Вся чаща сада, казалось, была пронизана золотом солнечных лучей… Свет, блеск, сияние!.. Все вокруг него зелено, все в цвету; легкий ветерок обвевает его ароматами, птички щебечут в кустах, а тут перед ним, как притаившиеся птички, дети нежно воркуют, склонившись доверчиво друг к другу…

Все было так гармонично вокруг него, так хорошо, так светло, – и старику в то мгновение показалось, что только он один, – со своим ожесточенным сердцем, с неприязнью и злобой в душе, – представлял собою темное пятно на сияющем фоне. В то время, когда вокруг него в природе все жило и радовалось, только он один, – неблагодарный, злой человек, – таил в душе ненависть, вражду… Старику даже стало совестно в виду окружавшей его благодати; раскаяние проникло ему в душу, сердце его смягчилось… За что минуту перед тем он хотел прогнать из сада этого мальчугана, не сделавшего ему решительно никакого зла? Они, старые упрямцы, мучат друг друга, да еще и детей заставляют страдать! Ведь это же жестоко!..

Вон как они, бедняжки, притаились тут, говорят чуть не шепотом… А вокруг-то как все светло, как радостно! Все говорит о мире, о милости, о любви… Старик почувствовал, что глаза его затуманились слезами. Он провел рукой по глазам… Через минуту он решительно двинулся с места, обошел куст, осторожно ступая по мягкой траве, и вдруг совершенно неожиданно очутился перед детьми.

Боря, при виде такого грозного явления, вскочил со скамейки и с испугом посмотрел на старика. Его личико за минуту такое оживленное вытянулось и побледнело.

– А-а! Вот тут кто! Борис Федорович изволил пожаловать… – заговорил Карганов, как-то странно, загадочно поглядывая на Борю и на дочь.

Ниночка бросилась к нему и схватила его за руку.

– Он, папочка, не сам пришел, – я позвала его… – начала она скороговоркой.

– Нет, я сам пришел, Николай Петрович!.. Я пришел… потому что… – смутившись, забормотал Боря.

– Почему? – переспросил старик, пытливо взглянув на него и склонив на бок голову.

– Потому что мне было скучно без Ниночки… – промолвил Боря. – Отец запретил мне ходить к вам…

– А ты его не послушался и все-таки пришел! – заметил Карганов.

– Папочка! Милый!.. Да, право же, я звала его… я сама хотела, чтобы он ходил к нам… Папочка, послушай! – приставала Нина, теребя изо всех сил отца за рукав и тем как бы стараясь убедить его в невиновности своего друга.

– Иди сюда! – сказал старик, обратясь к Боре. Мальчик слегка вздрогнул, поднял голову и взглянул на Карганова, крутя поясок, и в смущении не зная, что ему делать. Он побаивался старика и в то же время ему казалось опасно раздражать его своим неповиновением. Он нерешительно сделал шаг вперед и остановился.

Старик, наконец, сам подошел к Боре, взял его за руку, наклонился и крепко поцеловал его. Тут уж оба, – Нина и ее маленький друг, – пришли в недоумение… Боря, прямо сказать, ожидал, что сердитый старик, застав его у себя в саду, задаст ему изрядную встрепку. Нина не думала, чтобы отец как-нибудь обидел Борю, но была почти уверена, что «папаша рассердится» и с бранью прогонит Борю из сада… И – вдруг!.. Что ж это такое? Что же случилось?..

Старик ласково смотрел на мальчика, тихо гладил его по голове и говорил:

– Ты не бойся, дружок! Я тебя не гоню… Гуляй у нас, сколько хочешь! Ильяшевский сад ведь велик… Слава Богу, всем нам места хватит… Передай от меня отцу поклон! Зови его к нам… Скажи, что мы с ним что-то уж давно не видались… Скажешь?

– Скажу, Николай Петрович! – ответил Боря. А Нина той порой, веселая, сияющая, шаловливо прижималась к руке отца своею разгоревшеюся щекой…

– А ты, мадмуазель-стрекозель, смотри же, – не отпускай гостя без обеда! – сказал ей старик. – Ужо веди его в дом… А пока гуляйте!..

Карганов круто повернулся, провел украдкой рукой по глазам и, глубоко растроганный, пошел к дому. Он был доволен собой.

* * *

Вечером Борю встретили строгим допросом.

– Где изволил, сударь мой, пропадать о сю пору? – заворчал на него отец. – Небойсь, опять с деревенскими ребятишками пропадал… по деревьям лазил? Уж сломаешь ты себе шею!..

– Нет, папаша! Сегодня я не был в деревне. Я был в Ильяшеве, там и обедал… – весело промолвил Боря, встряхивая своими растрепанными волосами.

– В Ильяшеве? Да как ты смел?.. – напустился на него отец. – Тебе что сказано? Чтоб ты к Каргановым носу не показывал! А ты еще вздумал обедать у них!.. У-у-у, повеса! Бесстыдник!.. Каргановы нас бранят, поносят всячески, делают нам неприятности, а ты сам лезешь к ним… Ведь ты уж не маленький, – балбес! Как тебе не совестно?..

– Они, папаша, нас никак не бранят… напротив, папочка, – они… Ниночка и Николай Петрович… – защищался Боря.

– Молчи, глупый, если ничего не понимаешь! – крикнул на него отец, размахивая трубкой. – Следовало бы тебя увести в кабинет, да там хорошенько… Этакая упрямая дрянь!.. Места ему мало гулять! Непременно ему надо в Ильяшево!.. Нет, голубчик, я уж до тебя доберусь! Перестанешь ты своевольничать!..

– Я зашел в сад, встретил там Ниночку… – говорил мальчуган, не слушая отцовских «прочувствованных» слов – угроз и брани. – Потом пришел Николай Петрович… позвал меня обедать… просил передать тебе поклон…

– Поклон? – переспросил Федор Васильевич, откидываясь на спинку кресла и пуская густой клуб дыма.

– Да! – кивая головой, отвечал Боря. – Просил звать тебя к ним… в Ильяшево!

– Гм! – промычал Вихорев, перекладывая ногу на ногу и усиленно покачивая ногой.

– Он говорит: «мы с ним уж давно не видались»… это – с тобой-то, папа! – пояснил Боря. – Говорит, чтобы я приходил к Ниночке, когда хочу… Поцеловал меня!

– Поцеловал? – как эхо, повторил старик.

– Да! И такой он – ласковый… – рассказывал Боря. – Ниночке сказал, чтобы она без обеда меня не отпускала… За обедом все угощал меня… Звал – Боренькой.

– Гм!.. Ну, что ж он еще говорил? – хмурясь и сопя над трубкой, спросил Вихорев.

– Много он говорил… – продолжал мальчуган. – Два раза положил мне вафель со сливками… и варенья, да так много-много…

– Гм! – мычал Вихорев.

И чувствовал старый упрямец, что от простого, безыскусственного рассказа дитяти словно теплым, нежным ветерком повеяло на него, – и хотя он не забыл о Кривой Балке, но уже не мог вызвать в своем сердце прежней злобы к старому другу. Карганов «поцеловал» Борю, «обласкал», послал с ним ему привет, звал к себе… И Вихореву казалось, что как будто его самого поцеловал и обласкал его старый друг…

Впрочем, Вихорев весь тот вечер хмурился, ворчал на прислугу «за дело и не за дело», ворчал на Борю, звал его «упрямым, своевольным, негодным мальчишкой», поминал о «кабинете» и о том, что бы, по его мнению, следовало там сделать с Борей, – и хмурый ушел спать.

Злые чувства, как злые демоны, раз завладев человеком, не вдруг оставляют его…

V

Через два дня после описанных происшествий в полуденное время в Ильяшеве произошло событие.

В главной аллее, по направлению к дому, показался Боря, а за ним старческой походкой тащился Федор Васильевич Вихорев. Карганов в то время, заложив руки за спину, расхаживал по веранде, а Ниночка на нижней ступени веранды сидела со своей работой. Увидав гостей, она бросила работу и побежала навстречу Вихоревым. Карганов остановился и издали кивал головой. А Ниночка взяла старика Вихорева под руку и, как любезная хозяйка, повела его к веранде.

– А вы уже давно, Федор Васильевич, не бывали у нас! – говорила она, умильно заглядывая старику в глаза.

– Да, милая! Давненько… – отозвался тот, расправляя чубуком свои седые, нависшие усы. – А ты выросла, Ниночка… Право, совсем большая стала… девица хоть куда!

– Ведь вы полгода меня не видали! Еще бы не вырасти!.. – сказала она и затем, оставив старика, побежала с Борей в сад.

Старики, молча, пожали руки друг другу и опустились в кресла, стоявшие рядом посреди веранды. Карганов, молча, подал гостю только что набитую трубку; тот взял ее, а свою отставил в сторону. Затем Карганов подал ему огня; Вихорев закурил и кивнул хозяину головой.

– Трубка мира! – с улыбкой заметил Карганов.

– Гм! Н-да! – промычал Вихорев, окружая себя синеватыми облаками дыма.

– Старые дураки мы… вот что! – немного погодя, проговорил Карганов.

– Именно! – своим обычным, отрывистым тоном подтвердил Вихорев.

Старики в молчании несколько мгновений курили трубки.

– Как твое здоровье? – спросил Карганов.

– По-стариковски – хорошо, пожаловаться не могу! Вот только ноги немного изменяют подчас, а то все ничего… – ответил гость. – А ты?

– Да тоже – ничего, живу, как видишь!..

– Живешь – не унываешь, на Бога уповаешь! – шутливо заметил Вихорев.

– Да, живу, пока живется… – отозвался хозяин. Опять молчание.

– На охоту ходишь? – спросил Карганов.

– Брожу изредка… А ты ныне ходил? – осведомился Вихорев.

– Нет, брат… как-то не манит!

– Одному, конечно, не интересно… Ужо пойдем вместе! – предложил гость.

– Пойдем! – согласился Карганов.

Старики видели уже плохо, и руки у них дрожали; на охоту они ходили по привычке, как на прогулку… Эти охотники ни малейшей опасностью не угрожали ни птицам, ни зверю…

Через полчаса старики уже по-прежнему, оживленно и дружески разговаривали о том, каковы ныне будут озими, хорошо ли пойдут травы, не пострадают ли яровые хлеба от того, что давно не перепадает дождя и т. д. А по саду той порой раздавались звонкие детские голоса и сливались в одну мелодию с веселым птичьим щебетаньем… Под теплыми лучами майского солнца, в тихой, дружеской беседе старики отогревались, чувствовали себя довольными и счастливыми… Умоляющие, трогательные взгляды кротких детских глаз, да светлый и радостный майский день сделали свое дело, – смягчили озлобленные сердца, примирили враждующих.

А птички пели, – заливались на сотни ладов, тихий, легкий ветерок доносил на веранду цветочные ароматы, весь сад был залит золотистым сиянием, и голубые небеса – без тени, без единого облачка – раскидывались над цветущей, ликующей землей, разубранной по-праздничному.

– А ведь хорошо! – с чувством промолвил Карганов, указывая на землю и на небо своим длинным черным чубуком.

– Именно! – согласился его собеседник, кивнув головой.