Радужная топь. Избранники Смерти

скачать книгу бесплатно

– А повитуху-то? – как-то жалобно, с надрывом спросила в спину теща. – Осень скоро, а за ней и зима. Размоет все, дорог не отыщешь. Где тогда станем искать? А ведь Эльжбете рожать еще по снегу. А если и сойдет снег, так снова все Срединные земли в воде стоять будут. Пока твои гонцы будут грязь месить, пока соберутся колдуньи со всех княжеств. Да и пойдут ли хорошие по бездорожью в эти края…

– Проклятые? – договорил за нее князь.

Агата смешалась, отступила.

– Верно говоришь, тещенька, осень скоро. – Владислав бросил взгляд на окно, за которым серело затянутое тучами небо. Коротко теплое время в Срединных землях. Отцветшее лето уже вынашивало в небесном брюхе бесконечные осенние дожди, от которых княжества превратятся в острова, со всех сторон обвитые ливневыми потоками. А потом заморозит, завалит под окна снегом, так что останется только читать при свечах или лучинах, слушать странствующих песенников, если удастся залучить кого на зиму, да ждать, когда мир вновь из белого станет многоцветным.

Выльются первые дожди, постоит еще седьмицу-другую солнышко, согреет напоследок. Права Агата – сейчас надо повитух собирать и смотреть, по теплу.

– Верно ты говоришь, тещенька. Сегодня отправлю вести к соседям. Дней через семь-десять устрою смотрины. Если есть у тебя кто в Бялом на примете, из проверенных колдунов – дай знать, доставим. Да только решать я буду.

Эльжбета приоткрыла рот, чтобы возразить, но смолчала. Агата покорно кивнула, открывая перед зятем дверь. От такого приглашения – убраться из бабьего царства восвояси – грех было отказываться. Князь вышел прочь, велев попавшемуся на дороге слуге кликнуть к нему Игора.

Ночные видения еще бродили где-то внутри, восстав из памяти, не желали успокоиться. От мысли, что нужно спуститься в лишенный солнечного света, пронизанный смертным холодом с ледника подвал к исследованиям, по хребту пробежала холодная волна. Владислав, рыкнув на подвернувшуюся под руку девку, развернулся и вместо того, чтобы пойти на свою половину, вышел через женскую в сад. Сел на траву, запустив пальцы в ее зеленые космы. Сорвалось с ветки тяжелое яблоко, покатилось по земле в ложбинку. Напуганная, метнулась из листвы с тоскливым криком какая-то птица.

Глава 19

Крик прорезал тишину, заметался под низким пологом облаков. И только потом пришло осознание, что вокруг вовсе не тишь. Хлынул откуда-то со стороны обычный дворовый шум: позвякивание упряжи, лязг, шорох, перебранка ямщиков.

Проха поднял голову так резко, что ударился широким лбом о перекладину под сиденьем возка.

– Гжесько, княжич Тадеуш приехал?

Прошка легко узнал голос обладателя больших черных сапог.

Невидимый из возка Гжесько пробормотал что-то. Судя по гневным словам хозяина сапог и самого Гжеськи, княжич еще не воротился. Слышно было, как распрягают лошадей, как сваливают на землю сундуки со скарбом.

Проходимец, прокляв все на свете и себя, что так заспался, завозился под сиденьем, прижался влажным носом к щели между дверью возка и стенкой, засопел, пытаясь понять, куда его занесло. Из щели тянуло влажной землей, лошадиным пометом и оладьями.

Проха невольно заколотил хвостом по полу возка. К оладьям, верно, полагалась сметана или сливки, а может, и мед, а до меду Проха, вопреки собачьей природе, был охоч как беременная баба.

– Слышь, стучало что-то, – раздалось совсем рядом, за стенкой возка. В дверь заглянул холоп, косматый, пегий, но опрятно одетый. К чести господина.

Прошка вжался в темный угол.

– Да не, – отмахнулся другой, отодвигая бдительного в сторону. – Лучше шкуру вытряси, что князьям под ноги постелили. Вот в Бялом чудаки, право слово. Меха под лавку, под ноги, по летнему-то пути. Монет, знать, куры не клюют…

Первый потащил замершего Проху за шкуру к двери, и уж тут гончак не выдержал и с лаем рванулся прочь, перепугав обоих, да и себя, так, что лапы еще долго тряслись, когда Проходимец, отыскав под сараем выкопанный кем-то лаз, забился туда и притих, слушая, как шумят во дворе.

Глава 20

Народу набралось полно. И площадь, и окрестные улицы заполнило цветастым людским морем. Море шумело. Особенно старались бабы, ведь каждая из них считала себя так или иначе причастной к разворачивающемуся действию – у той в княжеских палатах сейчас была сестра или сноха, у той – соседка, а та, что не имела ни родственников, ни соседей, цокала языком и приговаривала, что и ее звали, да не пошла.

Князь Влад Чернский выбирал повитуху.

В палате было душно. Бабье лето царило во всей своей красе. Яркое солнце лезло в окна, словно силясь напоследок ощупать все горячими пальцами. Прохладный ветерок, что попытался было сунуть влажный нос в открытое окно, тотчас отпрянул, натолкнувшись на тяжелый дух людского сборища. Пахло потом, мехом, маслом и уксусом. Народу набилось больше обычного. Кроме советничьих шапок, которых было немного – не жаловал князь Влад советов, на свою голову полагался, – виднелись по сторонам пестрые праздничные сарафаны да меховые душегрейки приближенных ведуний. Красные, разряженные, с намасленными проборами – бабы теснились, с неизменным достоинством задирая подбородки и яростно защищая локтями отвоеванное место в первых рядах. Их мужья, тоскливо поглядывая вокруг, отступали поближе к открытым окнам, которые не спасали от адовой духоты.

Посередине палаты, от первой ступеньки княжеского места до самой двери – ровная, напряженная, словно струна, – натянулась шеренга избранных. Разновозрастные повитухи, вперемеж истиннорожденные и мертвячки, стояли смирно, едва касаясь друг друга рукавами и не дерзая переброситься словом. Ждали князя.

Влад не спешил появиться, стоял в полутемной нише, внимательно рассматривал повитух. В такой жаре силу гонять было себе дороже. Хоть к одной из них в голову забраться, в мыслях, в памяти посмотреть – головная боль. Не стал князь колдовать – стоял, смотрел внимательно на красные от духоты лица, на слезящиеся от крепкого запаха пота глаза. Иные сердились на хозяина Черны: не роптали, но сведенных бровей и сжатых губ спрятать не смогли. Влад, невидимый толпе, поманил слугу, едва приметным жестом указал на пятерых самых суровых:

– Передай каждой полтину да княжескую благодарность и проси вон, – коротко бросил он.

Палочник повиновался, подошел и шепнул каждой на ухо, что велено.

Две или три фыркнули, одна и бровью не повела, а пятая, крупная приземистая баба, бросила деньги на пол, размахнулась и въехала парню в ухо. Слуга повалился в толпу, подхватили, поставили на ноги. Кто-то хохотнул было, но смех замер. Грозную бабищу вывели.

А Влад все не показывался из своего убежища. Не торопился. Был он в одной нижней рубашке, рядом стояло ведро с колодезной водой, которое уже дважды сменяли слуги – приносили холодную взамен согревшейся. Влад умылся, плеснул на рубашку.

В зале в толпе начали падать. Разряженные ворожеи медленно оседали на руки мужьям, их вели к окошкам, обмахивали полами да платочками. Но не над приближенными куражился Влад и не глядел на глупых да тщеславных, что жадно вдыхали едва проникающий в открытые окна воздух. Смотрел на повитух.

Одна не выдержала, повалилась, побагровев лицом. Другая, третья. Обморочных вынесли. Влад качнул головой – остальным подали напиться.

Пили все по-разному. Кто-то жадно, захлебываясь, пунцовая краска медленно, пятнами, сходила с лиц, сменялась усталой бледностью. Другие пили медленно, чванливо. Владислав с улыбкой наблюдал, как и те, и другие с жадностью глядят на серебряный поднос, на котором лежали ковши, и на бочку, в которой становилось все меньше холодной воды. Последним двум досталось едва полковша – не то что напиться, губ толком намочить не хватит.

– А нам? – взвизгнула, нехорошо блестя глазами, высокая женщина во вдовьем платке. – Или у князя Владислава воды недостает?

Влад усмехнулся, ждал, что будет.

Слуга глянул тайком туда, где стоял князь. Ждал приказа – которой из двух ковш подать. Князь едва склонил голову вправо. Привычный к прихотям Чернского господина, слуга протянул ковшик, но не крикливой бабе, а ее соседке – худой, наглухо повязанной черным платком молодой женщине.

– Мой черед, – завизжала высокая. – Кому подаешь?

Но слуга молча пронес ковш перед лицом крикуньи и с поклоном подал ее соседке.

– Ей отдай, – едва приоткрыв губы, ровным, бесцветным голосом вымолвила та. – Я пить не желаю.

Соседка, все еще ругая вполголоса недоумка-слугу, припала к ковшу. Та, что в платке, и не глядела на нее. Просто подняла полный укора взгляд и метнула туда, где прятался в своем убежище князь.

Владислав не стерпел.

Набросил на плечи шитый золотом черный кафтан, еще раз плеснул на лицо колодезной воды и неторопливо, степенно вышел к ожидавшим.

Толпа тотчас отхлынула, расступилась, словно ветер прошел по занавесям.

«Ишь, как… – Забавляясь, князь глядел на багровые лица. – Готовы передавить друг дружку, а на лишний шаг ко мне не подступят. Сколько лет под моей рукой живут, а все одно – боятся…»

Владислав медленно прошелся вдоль ряда повитух, скользнул взглядом по напряженным лицам. У самых дверей повернулся, двинулся обратно – на этот раз останавливая на неподвижных, как статуи, женщинах тяжелый, пристальный взгляд. Иные опускали глаза, другие отводили.

– Что в глаза не глядишь? – насмешливо спросил князь у высокой сухой ворожеи, перебиравшей руками ситцевый подол.

– Ведунья Наталка, – тихо подсказал следовавший за ним слуга.

– Что, Наталка, прячешься? Может, совесть у тебя нечиста?

Ворожея, дрожащая от страха, вовсе потеряла дар речи, вцепилась горстями в подол, залепетала:

– Князь-батюшка, не погуби…

– Не погублю, – бросил князь, – на что ты мне, коли от одного вида княжеского робеешь. Супружница моя не из покладистых, и как роды подойдут, едва ли посмирнеет…

Князь двинулся дальше. Бабы старались смотреть в лицо, да все одно – не выдерживали, отводили взгляд. Раз или два князь останавливался, будто бы раздумывая, не заговорить ли с повитухой, но проходил мимо. То ли от напряжения, то ли от недоброго княжьего взора понесли слуги еще троих на воздух. Однако ряд желающих быть принятыми на службу оставался плотным. Прорехи тотчас стягивались, женщины с презрением и жалостью смотрели, как выносят слуги их менее удачливых товарок.

– А ты что воды не пила, может, пост какой у тебя или обет? – сурово спросил князь у невысокой молодой женщины, такой худой, что скулы ее заострились, а вокруг глаз залегли черные тени.

– Словница Ханна, – подсказал слуга, и князь еще пристальнее вгляделся в ее изможденное лицо. Что-то показалось в нем ему знакомо, а что – никак не припомнить.

– Благодарю, князь-батюшка, за твою заботу. – Она поклонилась, вроде бы и низко, да только ни в поклоне, ни в цепком сером взгляде ее не было ни капли почтения. Дерзость одна. – Не изволь, батюшка, беспокоиться. Мои обеты тебе вреда не сделают: между мной и Землицей много не переговорено, между нами и останется.

Маленькая гордячка задрала острый подбородок, выдержала взгляд Владислава.

«Хороша», – подумал князь, невольно восхищаясь удивительной ее дерзостью. Хороша была словница Ханна. Не женской прелестью – на бабье богатство князь редко засматривался. Было в худой и прямой как палка маленькой женщине удивительное для Влада бесстрашие. На князя смотрела так, словно сама – высший маг, а в крови ни капли силы, хоть всю выжми. И ведь знала, что от него не скроешься, по глазам видел князь – знала Ханна, что в мгновение поймет Чернский господин, что не словница перед ним, а глаз не опускала. Мол, вот она я, вся перед тобой: хочешь – бери на службу, не хочешь – дорога от твоего крыльца во все стороны ровная.

– А отчего ты решила, что в услужение мне годишься, словница? – На последнем слове князь понизил голос, но Ханна ничуть не смутилась, бровью не двинула, лишь чуть прикрыла веки:

– Оттого, батюшка, что я хорошая повитуха. Силой мне тебя не удивить, много здесь, – Ханна медленно скользнула взглядом по рядам зрителей, – тех, кто сильнее меня. Но науку свою я крепко знаю. И потому там, где бессильна твоя магия, только я с моими травами, с мазями и настоями – всем тем, чем сильные брезгуют, – только я могу встать между твоим наследником и Землицыной сестрицей.

– А не боишься Цветноглазую гневить? – бросил Влад. – Не ровен час приберет тебя за твой ядовитый язык.

Ханна усмехнулась, покачала головой – от этого движения ее глухая косынка чуть съехала назад, и из-под реденького дешевого полотна выскользнул рыжеватый локон. Обманная словница тотчас почувствовала, ловко заправила волосы под платок. Но Владислав заметил, в глазах его зажегся недобрый огонь. Он кивнул мальчишке, тот подскочил, и Влад что-то коротко шепнул ему на ухо.

– В ножки я ей кланялась, просила прибрать, – сказала Ханна почти насмешливо, делая вид, что ее вовсе не испугал ни в одно мгновение потемневший взор князя, ни поспешность мальчика-слуги, с которой тот бросился исполнять приказ господина. – Да только не берет меня тетенька Безносая.

– А если я пособлю? – гневно сведя брови, спросил Влад. Слышал, как охнул за спиной у него слуга. Сама повитуха на Страстную стену просится.

– Пособи, батюшка, – тихо отозвалась женщина с легкой улыбкой, – авось тебя она послушает. А травки для поможения в родах я тебе оставлю… Найдется у тебя толковый лекарь, чтобы мази смешать?

– Лекарь-то? – спокойно проговорил князь, и от этого тихого ровного голоса холод бросился по спинам зевак. – Эй, словник Болеслав. Поди-ка сюда, батюшка.

Оттуда, где недавно скрылся мальчишка, вынырнул благообразный плешивый старик с угодливым и кротким лицом и остановился рядом с господином, почтительно уставясь в пол.

– Смешаешь ли ты мази, если тебе эта… госпожа Ханна травки оставит. Вы ведь оба… словники.

При этих словах князь как-то по-особенному взглянул на старого мага, словно бы хотел вложить в свои речи какой-то другой, только им двоим известный смысл. И Болеслав, видимо, уловил его, покачал головой:

– Нет, батюшка Владислав Радомирович, – отозвался он. – Тут, уж извини, бессилен.

– Так, может, другой кто? – проговорила повитуха, взглянув на словника из-под полуопущенных ресниц. И от этого взора словник как-то странно дернул головой и снова уставился в пол. Словно бы винясь, что не силен в лекарстве.

– Сама смешаешь, нечего… – бросил Влад. – Что же ты за лекарка, ежели работать другие будут? В Черне всякий сам за себя, а ты теперь Чернскому князю служишь.

И не поблагодарила. Так и стояла, худая и прямая как жердь, как вышел князь, пока расходились другие повитухи. Пока, толкаясь, пробирались на воздух зрители. Владислав остановился там, где стоял ранее, в неприметной нише. Ждал. Ждал и Болюсь, стоя рядом с хозяином.

Один из слуг подошел к словнице Ханне, позвал за собою в людскую – платье переменить перед представлением новой хозяйке. И женщина, пару минут назад дерзко смотревшая в лицо Чернскому владыке, покорно двинулась за слугой, кротко склонив голову. Долго ждал князь, думал – выдаст себя проходимка Ханна. Ждал – вот сейчас не выдержит, сбросит личину ложной кротости, кинет на нового господина быстрый цепкий взгляд. Но Ханна шла, ласково расспрашивая о чем-то слугу, и тот уже через пару шагов по-отечески улыбался ей в ответ.

Тут уж не стерпел и сам князь.

– Уверен ты, старик? Точно не она? – спросил князь у словника. И тот затряс головой, закрываясь ладонями.

– Не она, батюшка князь, как Землица свята, не она. Уж ту девчонку я бы признал.

– А словно бы похожа, – проговорил князь, будто беседуя сам с собою. – Жаль, много лет прошло с того дня, когда топь княжича Якуба изломала. Там девочка совсем была, а по этой строптивой черной бабе разве разберешь, сколько ей лет?

Кивнул слуге, что стоял ближе, и велел привести к нему словницу Ханну, как готова будет, и позвать книжника Конрада, чтобы тот отвел новую прислугу ко княгине. Слуга удалился, в мыслях сочувствуя повитухе. Князь без особых усилий уловил простенькие его размышления и ухмыльнулся.

Глава 21

Умеешь ты прятать свои тайны, травница, но от меня не скроешься. Я ведь не простой деревенский мертвяк, чтобы так легко потерять твой след.

Иларий спешился, взял Вражко за повод и пошел к крайней избе. Древний старик сунул палец в щербатый рот, послюнявил и принялся скатывать в трубочку табачный лист.

– А что, дед, – спросил у него Иларий, широко улыбаясь. – Нет ли у вас в деревне толковой травницы?

– Как нет, – отозвался дед, поднял на Илажку светлые, выбеленные годами глаза. – А тебе на что?

– Чай какая-нибудь карга старая? – усмехнулся Илажка. – Вроде тебя, батюшка.

– Сам ты карга, добрый молодец. – Старик плюнул на дорогу и снова послюнявил палец. – Девчонка совсем.

Сердце так и прыгнуло в груди Илария, рука сама собой потянулась к ладанке, где лежали поверх щепоти родной земли свернутые в колечко несколько длинных рыжих волосков. Неужто нашел наконец? Далеко от своего старого лесного убежища забралась лисичка.

– А где эта твоя травница живет? – спросил Иларий ласково, боясь спугнуть долгожданную удачу. – Повидать бы мне ее. Дело есть.

– Тогда не болтай, чернявый, лезь на Сивку свою, глядишь и догонишь. Если уж тебе так приперло.

Старик отвернулся и принялся отрешенно ковырять в щербатом рту.

– То есть как догонишь? Убежала? – Иларий уже повернулся к Вражко, чтобы вскочить в седло. Помедлил, ожидая ответа старика.

– Да хто ж ей убежать-то позволит, – бросил нехотя старик. – Ее мужики ко Владиславу Радомировичу в Черну продавать повезли. Он, говорят, за таких девок платит золотом. Хоть за живых, хоть за мертвых. Вот и думаю, поспеешь ли со своей ворожеей перевидеться, пока мужички ее…

Иларий уже сидел в седле. Вражко взвился, обиженно заржал и рванулся в сторону леса, куда указал кривой темный палец старика.

Манус миновал лес, сошедший в редкий перелесок. Перед ним открылось голубое льняное поле, над которым тугими струями свивался жаркий воздух. Тропка шла краем. Маг не стал повиноваться ее извивам и направил Вражко в море цветущего льна. И сквозь грохот сердца и шум ветра услышал взвившийся над полем девичий крик.

Иларий не щадя ударил вороного плетью. Тот рванулся вперед. И маг вихрем влетел на поляну, где у костра расположились деревенские со своей жертвой. Видимо, мужички, подзуживая друг друга, все-таки решили, что Влад заплатит и за мертвую девку, а раз ворожее все равно не жить, можно и потешиться. Девушка, в окровавленном и разорванном платье, полулежала, прислонившись спиной к стволу березы, рыжеватые спутанные волосы упали ей на лицо. Руки, видно, прижженные в нескольких местах головней из костра, слабо цеплялись за траву. Девушка тихо стонала, а один из мужиков неторопливо развязывал тесемки штанов.

Он рванул девушку к себе. И она снова вскрикнула, но уже совсем тихо и жалобно. И тотчас тяжелое боевое заклятье ударило мертвяка по плечам и спине. Тот охнул и осел, сопя и булькая. Мужики бросились врассыпную, попрятались в кустах. Отповедь – едва заметная для разгневанного Илария – шаркнула мануса по рукам. Но Илажи уже соскочил с коня и бросился к девушке.

– Лисичка, Ягинка, – прошептал он, обнимая обмякшее тело, убирая белой ладонью волосы с перепачканного кровью и углем лица. На Илария уставились пронзительно-синие глаза девушки. В глазах отражалось высокое равнодушное небо и – на мгновение – многоцветный взор Безносой Землицыной сестры.

Это была не она. Не Агнешка. Но Иларий отчего-то почувствовал, как защипало в глазах, прижал к себе еще теплое тело молоденькой лекарки, уткнулся лбом в ее волосы и замер так, не глядя на мужиков, что, осмелев, выглядывали из пролеска, вооружившись толстыми ветками и камнями. Их топоры и обожженные колья, которыми обычно деревенские обозы оборонялись в пути, остались у костра. И мужики медленно приближались, надеясь успеть обойти сумасшедшего мага и дотянуться до своего оружия. Авось сталь, которую так боятся маги, сможет защитить от истиннорожденного и его расправы.