На изломе

– Спосылать туда надо с наказом кого. Да спосылать такого, чтобы в случае чего и сам распорядок сделать мог, человека воинского!

– А где взять такого? – заговорили в Думе.

– А князь Петр? – сказал Куракин.

Царь закивал головой и, улыбаясь, сказал:

– Так, так, князь! Лучше и не придумать! Боярин, – сказал он Нащокину, – заготовь ему грамоты, а завтра он и поедет! Ну, на сегодня и довольно! Авось Господь грозу пронесет и царство успокоит наше! Помолимся!

Патриарх стал читать молитвы, и все набожно крестились, а потом, целуя царскую руку, начали расходиться. Царь пошел в свои покои и приказал позвать к себе Матвеева.

– Отличие тебе от государя, – сказал Куракин, увидев Петра, – позовут тебя ныне во дворец, и царь в Казань тебя пошлет, к князю Урусову, чтобы ты мятежников укрощал!

– Царский слуга! – ответил Петр, но невольно затуманился. Крепко любил он свою жену и деток, обжился в Москве, да и старики уже призора требуют, а тут на войну ехать. Ну, да на все царская воля.

Он пошел к себе на двор и увидел того же Никитина.

Дворянский сын быстро спешился и низко поклонился Петру.

– Государь-барюшка тебя к себе зовет. Наказал ехать не мешкая!

– Подожди немного. Испей меда с дороги. Мне только коня обрядят! Эй, Кряж!

Кряж выскочил и тотчас побежал по приказу Петра в конюшню, а старый Антон хлопотал подле Никитина, угощая его медом.

Петр, не заходя в терем, оделся и вышел снова к Никитину.

– Ну, едем!

Никитин вытер губы и встал.

– Что ж это не по обычаю, – улыбнулся Петр, – чару-то себе возьми! Чай, царский посол!

– Благодарствуй! – радостно ответил Никитин и тотчас спрятал серебряную с финифтью чашу в карман кафтана.

– Едем!

В сопровождении Кряжа они поскакали во дворец.

Царь встретил Петра ласково и сказал ему:

– Вот, чтобы ты не думал, будто я на тебя за Терентия гневен! Дело тебе государское поручаем! Артамон Сергеевич, растолкуй ему!

Матвеев тотчас стал объяснять Петру, что надобно.

Князья Урусов и Барятинский не ладят друг с другом. Так мирить их надо, а коли что, и согнать с места, кого он вздумает. На то ему грамота. За мятежниками следить и беспременно рубить их с казанским войском. Там его много.

– На тебя все надеемся, – окончил Матвеев, – что дальше Казани вора не пустишь!..

– Смотри, нам его самого привези! – улыбаясь, сказал царь.

Петр повалился царю в ноги и раз двадцать ударил лбом об пол.

– Милуешь и ласкаешь холопишку своего! – говорил он в волнении.

– Ну, ну, чего там! Ты нам порадей только, а мы тебя не оставим!..

Царь был к нему особо милостив и взял его с собой в терем. Там он сел с Матвеевым играть в шахматы, а Петр слушал ласковые речи царицы.

– Ты уедешь, князь Петр, – говорила она, – так накажи жене своей: пусть меня не забывает да чаще ездит, а то два дня как и глаз ко мне не казала. Попрекни ее!..

Князь Петр вернулся домой, и в доме Катерина тотчас подняла вой.

– Голубчик, голубь мой сизый, на кого ж ты меня покинешь и деток малых, – начала причитать она, – убьют тебя воры, злые крамольники!

– Петруша, сокол мой ясный, осиротеем мы без тебя! – потягивала старая княгиня.

Дети проснулись и заплакали тоже.

– Нишкни! – закричал наконец старый князь. – Довольно повыли! Глупые бабы, преглупые! Что он, на смерть едет, что ли? Царь-батюшка отличил его, радоваться надо, а они – на!

Петр незаметно от всех смахнул слезы с глаз и ласково сказал:

– Не вой, Катеринушка! Бог даст, вернусь, и еще порадуемся мы с тобой!

– Спать надо, а не выть в полночь-то, – заметил старый князь.

Все стихло. В доме заснули, вернее, притворились спящими, потому что ни старый князь с княгиней, ни Петр с Катериной не сомкнули глаз: одни думали свои думы, другие – миловались перед разлукой и утешали один другого. Не спал также и Кряж. Он знал, что ему не миновать ехать с Петром, и, пробравшись в девичью, в темных сенцах прощался с Лушкой.

Старый князь и радовался, и печалился об объезде сына. С одной стороны, это царское отличие, а с другой – вовсе опустеет дом их. Старший, Терентий, теперь словно и не сын ему, совсем откачнулся. Дочка любимая в монастырь ушла; Петр уедет – и, упаси Бог, вдруг убьют его, что тогда?..

При этой мысли он похолодел даже. Потом встал и начал молиться.

– А ну и я! – прошептала старая княгиня, осторожно спустилась с кровати и стала на колени рядом с мужем.

Она знала теперь все думы своего мужа и вместе с ним делила его грусть и опасения. Сироты они оба!..

XIV

Нежданная встреча

Петр приехал в Казань как раз накануне того дня, когда князь Урусов согласился наконец дать Барятинскому войско, чтобы идти на Разина.

Узнав, какой важный человек является в лице Петра в Казань, князь Урусов смутился и стал оправдываться.

– Я что ж? – говорил он, угощая Петра. – Я царю прямлю, на том и крест целовал! Ежели Милославский чего и наплел, так я тому не причинен. Очернить всякого можно. Суди сам!.. – И он начал жаловаться.

Самого Разина еще не видно, а воры уже вокруг всей Казани шмыгают. Что ни день, с площади одного-двух в башню волокешь. Тот с подметным письмом, другой посадских мутит, третий татар подымает. Гляди в оба!.. Теперь взять Казань. Она только и чтит Москву да царя! Ежели возьмут Симбирск…

– К чему ж Симбирск-то отдавать? – перебил его Петр.

Урусов задвигал усами, как морж, и закашлялся, словно поперхнулся.

– Я к примеру говорю, – поправился он и продолжал: – Если Симбирск возьмут, вся сила на Казань двинется, а у него и так войска мало, да и народ разбойники: так и глядят – к вору перекинуться. На казаков прямо надежды нет… И все-таки он теперь вот, видя великое утеснение Милославского, шлет ему в помощь Барятинского с войском.

Немало даю ему. Считай: три стрелецких полка, да казаков триста, да две пушки с пушкарями, а у меня всего таких, может, десять тысяч!

И он жалобно начал просить Петра:

– Ты уж, князь, заступись за меня перед царем! Ведь я верой и правдой ему служу, батюшке; а оговорить завсегда можно! Уж порадей! Я тебя, видит бог, не обижу!

Князь успокоил Урусова, а спустя какой-нибудь час говорил с князем Юрием Андреевичем Барятинским.

Князь с усмешкой говорил ему:

– Чего уж тут! Дело прошлое! Теперь дал войско, хоть немного, да и то ладно. А ранее совсем извел меня. Гляди, пожалуйста, от Милославского поначалу один гонец, потом другой, а там третий, прямо через воров пробрался. В Симбирске уже есть нечего, зелье все вывелось, палить нечем, а он все свое. Тут я и закрутил. Не хочешь, так сам пойду! Ну, он и сдался.

Князь Барятинский улыбнулся:

– Это-то верно, что он царю прямит, да труслив больно. Какой уж он воевода. Ему бы на печи лежать только…

– Когда же идти?

– Завтра с полдня и двинусь!

– Ну, и я с тобой, князь!

– Милости просим! За честь сочтем! Хочешь, тебе казаков дам или стрельцов? Со мной брат идет, ну и ты. Вот и поделимся!

Князь с радостью согласился.

В нем сказалась боевая кровь. Вспомнил он свои походы в Польшу, и показалось ему совестным отступиться от боя, если он впереди.

– Готовься, Кряж, воевать будем! – сказал он, вернувшись в свою горницу, которую отвели ему в воеводском доме.

Кряж только тряхнул головой.

– Что ж! Дело доброе! Косточки расправим, по крайности!..

В эту минуту в комнату ввалился князь Урусов.

– Не спишь еще, князь? – сказал он. – Не хочешь ли меду али снеди какой? Повели! Я твой слуга!

– Чарку выпью, пожалуй, – согласился князь. Урусов обрадовался и сам выбежал распорядиться. Петр усмехнулся. Человек обхаживает его, угодить хочет, а все-таки царю по чести отписать надо. Что ж, что он царю прямит? Прямить прями, да и разум нужен. Воевода в таком месте должен быть тверд и умом, и духом.

– Ты моего меда испробуй, – говорил воевода, – вот мед так мед! Такого у царя не сыщешь. Мне его одна бабка-шельмовка варит… Откушай во здравие!..

Петр выпил, и нега разлилась по его членам.

– Добрый мед!

– Да! – вздохнул воевода. – Вот жить бы да радоваться только, а тут одни хлопоты. Сейчас, ты ушел, ко мне двух скоморохов привели. Песни играют самые супротивные, слова говорят такие вздорные и все с посадскими. Взял их на дыбу, а они, волчья сыть, мы, гыт – слуги Степана Тимофеевича! Тьфу! Завтра вешать буду…

Он вздохнул и опять начал свои речи:

– Кругом что море кипит. Так и глядит каждый, как заяц, к ворам убежать. Придет вор, борони Господи, сейчас надо будет посады выжечь, потому от них вся крамола. Теперь уж и на правеж их, дьяволов, не ставлю. Думаю, пождите, придет еще времечко. Да ты спишь, князь? Ну Господь с тобой! Я пойду! Слышь, ты тоже в поход сбираешься?..

– Беспременно! – ответил Петр через силу.

Глаза его уже слипались, и он, едва ушел воевода, успел только раздеться и лечь на лавку, как тотчас захрапел богатырским храпом…

На другой день он вместе с Барятинским выступил в поход.

Князь дал ему целый полк и полсотни казаков.

– Много дела будет, – сказал он, – до Симбирска нам по людям идти придется, и торопиться надо! Слышь, им последние часы идут!

И правда, всю дорогу им приходилось прокладывать по людям. Со всех сторон к Симбирску двигались толпы возмутившихся крестьян и посадских. Шли чуваши, мордва, татары.

Эти скопища загораживали дорогу, иногда решались на нападение, и их то и дело приходилось рассеивать.

– А ну, князь, ударим! – смеясь, говорил Барятинский Петру, и они скакали на мятежников с какой-нибудь сотней казаков и разбивали их одним натиском.

– Кого поймаешь – вешай! – отдавал суровый приказ Барятинский казакам, и то там, то сям на деревьях вздергивались глупые ослушники.

Войско шло по трупам и меж трупов.

Петр смутился.

Война ли это?..

Наконец стали попадаться воровские казаки. С ними стычки были уже опаснее. Скоро добыли языка, и пленный сказал:

– Вся наша сила под Симбирском, там и батюшка Степан Тимофеевич!

– Значит, Симбирск еще не сдался?

– Завтра возьмем! – хвастливо ответил пленный. – Им там и жевать нечего.

– Завтра мы там будем!

Волнение охватило всех, начиная с начальников до последнего обозного.

«Поспеть бы!» – думал каждый, и войско почти бежало, поощряемое князем.

Они поспели под Симбирск и успели разбить Разина наголову. Сам он бежал, оставив на произвол судьбы своих приверженцев, и они головами своими расплатились за свое ослушание.

Бунт был прекращен с разбитием главных сил. Оставалось водворить порядок и добить остальных воров, рассеянных по взятым городам.

Войско Барятинского разделилось.

Он предложил князю Петру с полком стрельцов и одной сотней казаков идти на Тамбов, а оттуда вернуться в Саратов, где его будет ждать Барятинский.

– Ехать так ехать! – сказал Кряж, когда узнал про решение своего господина. – Будем их ловить да стегать!..

Князь Петр двинулся.

Тяжелой кровавой работы оказалось много, и князь с радостью бы вернулся в Москву, если бы в этой грозной роли палача-укротителя он не видел бы службы царю.

В Тамбове он забрал Ивашку Хлопова, тамошнего атамана, и сотню-другую пьяных казаков. Главная сила разбежалась, и князь послал ловить ее по дорогам, казня в Тамбове ослушников и вводя прежние порядки.

Усталый от тягостной работы, поздно вечером сидел он в воеводской избе, когда вошел Кряж и с таинственным видом приблизился к нему.

– Государь, – сказал он, – наши тут трех казаков полонили и с ними девку.

– Ну так что ж? – равнодушно ответил Петр. – Девку хоть отпустить, а тех в темницу до завтра, да в колодки забить!..

– Не то, – ответил Кряж, – а девка-то…

Князь невольно вздрогнул и поднял голову.

– Что девка?

– Девка-то, не во гнев твоей милости, та самая полька, что в Витебске-то.

– Анеля? – вскрикнул князь, вскакивая.

Кряж кивнул:

– Она самая! – и прибавил: – Узнала меня! На коленки стала, руки целует… Худущая!..

– Веди ее! Сюда веди!

– Мигом!

Кряж бросился к двери, а Петр беспокойно заходил по горнице.

Анеля! – и вся его юность мелькнула перед ним. Его молодая, горячая, его первая любовь!.. Анеля! С ней вспоминалось все, что есть самого дорогого в жизни…

Дверь скрипнула, и Кряж втолкнул в горницу молодую женщину с бледным, исхудавшим лицом.

XV

Одна из историй XVII века

– Анеля! Ты ли это? – воскликнул изумленный Петр, глядя на вошедшую.

Она порывисто рванулась к нему, упала на колени, протянула к нему руки и быстро заговорила:

– Князь, светлость моя! Не вели меня казнить. Ни в чем не виновна! Ради старого, помилуй меня!

Ее лицо выражало ужас. Губы побледнели, глаза расширились. Петр смутился и нагнулся поднять ее с пола.

– Что ты? Оставь! Никто не обидит тебя! Встань!

Она схватила его руку, прижалась к ней губами и облила слезами.

– Бог тебя мне послал! Пан Иезус! Благодарю тебя!

– Да встань! – повторил Петр, сильной рукой поднимая ее. – Лучше сядь тут да скажи мне, как это ты к ворам попала?.. Может, голодна? Есть хочешь? Эй, кто там! Кряж!

Два холопа вбежали на его крик.

– Снеди какой подать сюда да вина! Скажите Кряжу, пусть фряжского достанет! – сказал князь и снова обратился к смущенной и взволнованной Анеле.

– Сядь! Вот так! Да успокойся. Ишь как тебя напугали. Не бойсь! Ничего не будет с тобой.

Она села и, тяжело вздыхая, вытерла рукавом сорочки заплаканные глаза. Петр смотрел на нее с немой грустью. Что осталось от прежней веселой красавицы? Побледнели и ввалились щеки, поредели пышные волосы, потускнели горячие очи. А давно ли было все это? Кажется, вчера он спас ее и схоронил у жида в хибарке. Кажется, вчера он приходил к ней и она ласкала его и пела ему свои родные песни!.. Вот как сейчас он помнит, что с ним сделалось, когда исчезла она… Он даже вздрогнул… Кряж да Тугаев думали, что он с ума сойдет. И все прошло!.. Да, минуло десять лет. Срок немаленький… А куда она делась тогда? Что с ней сталось потом…

Слуги внесли вареную курицу с рисом, пироги, лепешки, холодную рыбу и кувшин вина с двумя чарами.

Петр очнулся.

– Ну, ешь! – сказал он ласково Анеле. – Да и выпей малость, а я за твое здравие и много выпью! – прибавил он, шуткой желая рассеять грустное настроение.

Она слабо улыбнулась, придвинула к себе еду и начала жадно есть, изредка отпивая из чарки. Князь пытливо глядел на нее и старался найти в ее чертах что-нибудь прежнее. Вот соболиные брови и те поредели… Эх, время! Эх, жизнь!..

Она поела, вытерла рукавом губы и отодвинула еду. Князь долил вином ее чару и тихо произнес:

– Теперь скажи мне, Анеля, что с тобой тогда сталось… Тогда! Помнишь?..

Анеля потупилась и вздохнула. Прошло несколько мгновений тяжкого молчания, и она вдруг со стоном воскликнула:

– С того часа вся моя жизнь погибла! С того часа только и было, что мука мученическая, сплошное горе! О, зачем ты не взял тогда меня к себе, а поместил у этого Лейзера! Он продал меня… Да! – И она, словно припоминая, начала рассказывать. – Ты ушел тогда, чтобы прийти наутро, а в ночь вошли пан Квинто со своим приятелем Довойно и взяли меня. Я билась, кричала; они связали меня, закрыли рукавом кунтуша рот и вывели. Положили на коня и ускакали, а ему, жиду, я видела, денег дали!..

– Он тоже скрылся! – сказал Петр.

– Известно! Он боялся… – Анеля продолжала: – Ах, зачем я не убила тогда себя! Зачем не задушилась своими косами! Пан Квинто все время говорил, что любит меня. Я боронилась от него. Он служил под хоругвью у пана Вишневецкого в гусарах, и мы приехали в Самбор. Там он меня устроил в хате и все ходил ко мне… и взял силой!.. – Она замолчала, тяжело перевела дух и сказала: – Меня все брали силой!..

Петр замер и слушал, не сводя глаз с ее изменяющегося лица. Оно то краснело, загораясь стыдом, то бледнело, и порой тусклые глаза вдруг вспыхивали…

– Они все пошли на казаков. На Хмельницкого. Мы очутились в Сбораже, потом пан Квинто сказал: тебя перевезти надо, здесь страшно! Он снарядил гайдуков и отправил меня в Варшаву. Нас ехало несколько девиц и три женщины. И вдруг на нас напали. Гайдуки убежали. Казаки и татары бросились на нас, вытащили, взвалили на коней и помчали. Я очнулась в землянке. Подле меня был казак. Его звали Ивашка Богучар. Он стал ласкать меня, целовать. Я отбивалась… потом и он взял меня силой… – окончила она шепотом и опять смолкла.

Петр в волнении осушил полную чару вина и стал ходить по горнице.

Анеля тихо продолжала свой рассказ:

– Казаки бежали. Они, кажется, поссорились с крымцами. Богучар пришел ко мне, плакал и говорил, что меня хочет взять к себе какой-то татарин и ему калым дает, а ему меня жалко, но взять он меня не может, потому что в ночь они спешно едут. Я не знала даже, где я… Ну а потом он отдал меня татарину. Тот ему саблю и коня дал. Татарина Ясамом звали. Маленький, седой, борода желтая, глаза узенькие и злой-злой… Он не умел говорить со мной. Бормочет что-то и смеется, потом – я не понимаю его, боюсь – он схватит нагайку и бьет меня. Потом… и он взял меня силой.

Она говорила теперь, словно вспоминая вслух историю своей жизни, не замечая присутствия Петра, а он то ходил, то вставал, то брался руками за голову.

– Вдруг они снялись всем табором и пошли. Хозяина своего я и не видела больше. Меня вывели, и я увидела много наших. Нас окружили и погнали, как скотов. Вокруг ехали татары с плетями на маленьких лошадях и все время кричали на нас, если кто отставал, они того били. Со мной шла женщина с ребеночком. Ее звали Ядвига Коноплянская, а мальчика Ясей. Он был больной и все плакал. Их взяли под Сборажем. Напали ночью, деревню зажгли и всех взяли, кого не убили. Вот она стала кормить дитя грудью и отстала. Татарин хлопнул нагайкой, да дите по головке. Он и помер, а Ядвига завыла так-то и бросилась на татарина. Тут ее все бить начали, она упала, ее топтали конями и бросили на дороге…

Нас привели в ханскую ставку. Все вокруг нас долго шумели, кричали, потом взяли меня, Стефу (тоже девушка была шляхетка) и Зосю Бреславскую. Нас привели к хану и отдали ему. Он похлопал нас по щекам и отдал евнухам, а те увели в гарем. Тут нас в гареме все девушки били и щипали. Мы плакали, а они смеялись, мы стали кричать, прибежали евнухи и начали бить тех длинными бичами. Нас одели в шаровары и кофты, дали нам отдельные горницы. Мне и Зосе вместе одну. Мы жили с ней. Иногда меня или ее звали к хану, и он насильничал. Иногда нас заставляли раздеваться донага и вели к нему. Он лежал с кем-нибудь из своих наложниц, а мы подавали им еду, кальян, шербет или плясали… Там я по-ихнему выучилась и со всеми сдружилась. Только тоскливо было…

– Обо мне вспоминала? – вырвалось невольно у Петра.

Она взглянула на него, и лицо ее вспыхнуло заревом.

– Только и думы было, – ответила она и всхлипнула, как ребенок. Потом опять продолжала:

– Жила я так, день да ночь, словно птица в клетке. Только однажды вдруг кругом крик поднялся. Вскочили мы с Зосей (а дело ночью было). Светло у нас, что днем. Глянули: кругом горит, и это от пожара светло. Мы выбежали и заметались. И все выбежали, кто в чем. Бегаем, кричим, и евнухи тоже мечутся.

XVI

Не судил Бог

– Это казаки-разбойники со своим Разиным к ним ворвались, – пояснила Анеля. – Мы кричим, бегаем. Вдруг они как вбегут к нам! В красных жупанах, в крови, с саблями… и ну нас хватать. Меня сам Разин к себе взял, тешился мною, довез до Астрахани, а там, как Астрахань взяли, – говорит: уходи! Я убежала, а тут меня опять казаки перехватили, потом в Тамбов завезли. Тут от меня без ума Федор Прыток был. Как вы насели тут, он ухватил меня и ускакал, а тут твои люди нас перехватили…

Она окончила свой рассказ и замолчала.

Бледный рассвет уже светил в окошко, отчего взволнованные лица Петра и Анели казались бледными, как у мертвецов.

– Ну бедная ж ты! – сказал наконец Петр. – Истинно, горемычная!.. Что же делать теперь с тобой, и в ум не возьму.

Она положила голову на стол и горько заплакала.

– На родину, что ли? В Витебск?

Она подняла голову.

– Что мне там?.. И тогда-то никого не было, а теперь…

– Не бросить же тебя так, – уныло сказал Петр, почесывая затылок.

– Успокоиться бы мне, чтобы не мыкаться, чтобы знать, что за охраною я… – тихо проговорила Анеля.

Петр встряхнул головой.

– Вот! – сказал он. – В монастырь хочешь? А? Я вклад сделаю!

– Куда ты прикажешь!..

Петр оживился.

– И разлюбезное дело! – заговорил он. – Теперь мне в Саратов нужно. Я тебя с собой возьму, а там и в монастырь устроим! Вот как любо будет!..

Анеля улыбнулась сквозь слезы. Петр повеселел.

– А теперь спать! Ты тут на лавку ложись, а я уйду!..

Она встала и порывисто поцеловала его в плечо.

Он смутился.

– Ну что? Чего тут?.. – и вышел в сени, а оттуда в приказную избу. На одной из лавок, задрав козлиную бороду кверху, спал дьяк, сухой и длинный, как щепа.

Петр с улыбкой взглянул на него и лег на другую лавку, но спать уже было некогда. На дворе зашумели, в избу вошел губной староста, как спугнутый заяц, соскочил дьяк с лавки. Петр поднялся тоже и заговорил:

– Вы ноне уж без меня и сыск, и расправы чините. Я в Саратов еду. Воеводой на время пусть Антропов, дворянский сын, будет, и обо всем надо будет в Казань вам отписывать… Войска вам малую часть оставлю!

Он вышел на двор. Кряж подал ему умыться и позвал к нему начальников его войска.

Петр взял с собой полсотни казаков и часть стрельцов.

– А остальные, – сказал он полковнику, – под твоим началом здесь будут! А там, после, князь Юрий приказ уже пришлет. Ну, сбирайся!..

Стрельцы выстроились. Казаки выехали на своих лохматых лошаденках. Петр снарядился в путь и послал Кряжа за Анелей.

– Прости, – сказал он, – тебе придется уж верхом с нами ехать!

Анеля улыбнулась:

– С казаками жила, с татарами. Мне ли не сидеть на коне!

Она с женским кокетством собрала юбку, так что она обратилась как бы в шаровары, и ловко вскочила на подведенного коня.

Они тронулись в путь и без всяких приключений в три дня домчались до Саратова.

На пути во время привалов Петр звал Анелю к своей трапезе. Кряж устраивал ей из попон и седел постель, и Анеля оправлялась под их внимательным уходом.

Петр говорил ей о своей жизни. Она слушала его и потихоньку утирала слезы.

Князь Барятинский весело встретил Петра и сказал ему:

– Кончено! Царь на место Урусова князя Долгорукова прислал. Теперь мы живо весь край замирим!

– Вестимо, – согласился с ним Петр, – теперь я вот сдам тебе твоих ратных людей да назад на Москву поеду!

– Али к спеху?

– Что же, царь на срок послал, да и за домом соскучал больно. Теперь только одно дело сделать.

– Какое?

– Да вот! Сиротинку одну к монастырю пристроить…

И Петр рассказал историю Анели.

– Что ж, доброе дело! – сказал князь. – Ты это сегодня же и сделать можешь.

– А и то!

Женский монастырь был под самым городом. Он был в степи, и, может, поэтому казаки не тронули его, хотя все в городе приписали это чудо заступничеству Божьей Матери.

Петр подъехал к монастырю и постучал в калитку. Ему отперла красивая женщина. Он вошел в ворота и хотел назвать себя, но, взглянув на монахиню, вскрикнул:

– Анна?!

Монахиня наклонила голову.

Петр протянул к ней руки. Она дотронулась до них холодными пальцами и тотчас отняла их.

– Ты здесь? А матушка тебя везде искала.

– Я нарочно укрылась, – тихо ответила бывшая княгиня Тугаева, – чтобы матушку не терзать. Не сказывай и ты, что видел меня!

Петр был взволнован. Он остановился подле сестры и передал ей, зачем приехал.

– Это от нашей настоятельницы зависит. Ее воля! Я скажу! Пойдем! – И она повела его длинными переходами к келье игуменьи.

Мать Серафима ласково приняла Петра и, выслушав историю Анели, согласилась взять ее к себе.

– Только пусть послушание спервоначала пройдет, сейчас мы ее в православие обратим, а там и пострижем. Что же, вези ее к нам!

Выйдя от игуменьи, Петр прошел к сестре в келью. Она ласково приняла его. Петр с жалостью смотрел на свою сестру-красавицу и с горечью сказал:

– Эх, загубил тебя этот Павел! Звездой бы ты у нас сияла!

Анна опустила голову.

– Не то, Петр, – ответила она, – на все Божья воля! Не судил мне Бог много счастья!

Не судил Бог!..

Петр поник головой и под впечатлением этих слов возвращался в Саратов.

Истинно, Господь ведет неисповедимыми путями, и никто, кроме Его, не знает: в счастье ли его горе, в горе ли счастье?

Вот он не привел и его, Петра, порадоваться первой любовью и провел его через тяжкие душевные муки. Так-то все!