Дорога на Голгофу, серия «Фемидизм Кандинского»

Сначала Конуров решил, что это как бы такой знак внимания. А что, было бы неплохо. Коновалова – бабенка что надо. Высокая, стройная, на лицо симпотная. Единственный минус, не замужем. Связываться с незамужней бабой опасно. Она ж только и мечтает увести мужика из семьи и затащить в загс, за соломинку цепляется, как Надя Шевелева из «Иронии судьбы». Да плюс романтики хочет, сообщения шлет, фотки, статусы – вспотеешь от жены маскироваться. С замужней в этом плане куда проще, ей только секс нужен. Но уж больно хороша зараза, да и лестно такую в койку уложить.

Короче, Конуров решил рискнуть и совершил подкат по всем правилам: типа, разрешите подвезти, не хотите ли поужинать, а заодно и позавтракать. Тут ему Хельга такое сказала, что будь она мужиком, Конуров ей яйца отстрелил бы. Но с бабой связываться – себе дороже. Объясняй потом, почему на женщину руку поднял. Да ко всему еще ходили слухи, что поднимать руку на Коновалову вредно для здоровья и одному несдержанному поклоннику, попытавшемуся получить благосклонность Хельги без ее согласия, пришлось залечивать травму в паху. Короче, ну ее к черту от греха подальше.

И еще было у Коноваловой качество, которое вызывало свербящее чувство раздражения: эта кобра была страшно везучей, определяла причину смерти с полпинка. Поглядит, походит, потрогает и выдаст: так, мол, и так. После ее диагноза можно даже вскрытие не делать: как сказала, так и есть.

Выяснилось это на первом же совместном выезде. Тогда занесло Конурова в составе следственно-оперативной группы в стандартную двушку в спальном районе. Дело вроде пустяковое: хозяйка квартиры гостила у матери в деревне, вернулась нынче вечером и обнаружила законного супруга без признаков жизни, зато с признаками гниения. Труп в гостиной смердит, хоть святых выноси. На голове рана, кости черепа ходуном ходят. Вроде причина смерти налицо. Конуров хотел на вдову надавить, но у той железный аргумент: всю неделю была у мамы в деревне, только что вернулась, ничего не знаю. Ее, конечно, все равно отправили в отдел. Там ей опера еще мозги покрутили, но баба твердо стояла на своем: уехала, вернулась, обнаружила.

Криминалист на вопрос о времени смерти ответил неопределенно: от недели до четырех дней. Получается, у вдовы нарисовалось чтото вроде алиби. Уехала жена к маме, муж пустился в загул. И значит, криминала нет, а есть картина маслом: потерпевший в невменяемом состоянии не совладал с собственной удалью, упал, ударился головой, скончался без особых мучений.

Бывает такое? Да сплошь и рядом. Надо оформлять.

Тут Конуров понял, что его раздражало все время пребывания в этой квартире: все нормально работают в соответствии с протоколом, одна только Коновалова бродит по квартире, чего-то рассматривает. Книжку возьмет полистает, гнома фарфорового в руках покрутит, за каким-то лешим полезла в шкаф платяной, кухонные тумбочки обшарила. Короче, выбесила по полной программе. Конуров ей говорит:

– Ну что, эксперт, так и запишем: черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью?

Коновалова посмотрела на него, как на юродивого, и отвечает:

– Нет.

Конуров ей пока еще по-доброму, по-хорошему:

– Отчего же нет?

Та плечами пожала:

– Причина смерти другая.

Вот это поворот: так чудненько все складывалось, а эта коза не дает дело закрыть. Подпустив в голос вежливости, уточнил:

– И какая же, по-вашему, причина смерти?

А Хельга ему на голубом глазу:

– Асфиксия.

Тут Конуров не удержался, заржал в голос.

– Где же вы, любезная, признаки асфиксии обнаружили?

Коновалова хмыкнула и через плечо ему:

– Вижу.

На этом запасы дипломатии у Конурова иссякли:

– А что башка у него проломлена, это мы в расчет не принимаем?

Тут Коновалова следователя малость озадачила. Кивнула в сторону трупа и говорит:

– Кровь где?

– Кровь? – переспросил Конуров.

Переспросил не от того, что не расслышал, а от того, что надо было чуть потянуть время, чтобы придумать правдоподобную версию отсутствия кровавой лужи. Должна быть лужа, а ее нет. Маловато крови, хотя должно быть в избытке. Впрочем, это фактор второстепенный, можно пренебречь. А Хельга не унимается:

– Рана вам не кажется странной?

Говоря откровенно, рана Конурову показалась очень странной. Если тело падало назад, то рана должна быть на затылке, а она на виске. Если рана на виске, значит, падал боком. Но если падал боком, то обо что ударился? Ни черта не понятно, да и выяснять особо не хочется, потому что ничего это не меняет. Ну хорошо, допустим, этого мудака задушили. Так хрен же ты теперь выяснишь, кто к нему ходил в течение трех дней неделю назад. И значит в перспективе маячит очередной висяк.

Разозлился Конуров не на шутку. Ну какого, спрашивается, хрена тебе надо. Ты чего приперлась сюда, статистику раскрываемости портить?

Коновалова между тем шарит по квартире.

– Нефть ищете? – сострил Конуров.

Хельга ему, не повернув головы:

– Утюг.

Конуров репу почесал и присоединился. Опыта у него в делах обыска все-таки побольше, чем у судмедэксперта. Обшарили с операми все углы и тайные закоулки – нет утюга. Интересное кино: живет баба с мужем и сыном-школьником без утюга в доме. Очень интересно.

Тут опять выступила Коновалова. Пока Конуров искал утюг да составлял опись места происшествия, эта барышня исследовала письменный стол, за которым сын покойного делал уроки, и принесла Конурову обычную тетрадь в линеечку. На обложке подпись: «Тетрадь по русскому языку ученика третьего класса Б». Сунула тетрадь следователю и смотрит с мерзостной ухмылочкой.

Конуров тетрадку принял, полистал, ничего не понял: классную работу сменяет домашняя, за домашней снова классная. Ошибки исправлены красным, оценки мелькают тройки да четверки. Дошел до предпоследней страницы, там очередная домашка. Короткая совсем, в три строки. Ниже и слева – отступ в два пальца и детской неверной рукой написано: «Мама удавила папу».

Вот такая, понимаешь, загогулина. Получи, фашист, гранату из кулацкого обреза.

Дальше дело техники. Опера вдову приперли к стенке, та побрыкалась, да и оформила явку с повинной. Выяснилось, что неделю назад заявился ее муженек пьяным, принялся насаждать домострой и причинять традиционные ценности. Жене по щам прилетело, сыну тоже досталось. Короче, показал себя с наилучшей стороны. На этом слабое женское терпение кончилось. Взяла благоверная брендовый утюг с антипригарным покрытием и саданула муженьку по мансарде, чтоб не безобразничал. Тот на пол рухнул и давай пространство заливать кровищей. Жена перепугалась, сунула ему под голову два полотенца, они большую часть крови впитали. Супруг между тем лежит беспокойно, ногами дергает, мычит, вроде как с белым светом прощается. Тут, как на грех, мальчишка вошел, увидел папу, испугался, заплакал. Несчастная баба в состоянии полного аффекта взяла с дивана подушку да благоверного угомонила. Успокоила, так сказать, на веки вечные. Тут же собрала вещички, взяла сына в охапку и рванула к матери в рязанские палестины.

И все-то в этом деле ясно, кроме одного: как судмедэксперт Коновалова доперла, что мужик зажмурился не от пролома в черепе, а от недостатка кислорода в организме? А ведь с тех пор, насколько Конурову известно, Коновалова ни разу в своих выводах не ошиблась. Талант. Божья искра, твою мать. Другого объяснения быть не может.

Интересно с ней работать, тут и говорить нечего, а все равно бесит.

Погрузив туловище в машину, Конуров, не оборачиваясь, буркнул:

– Приветствую.

– Здравствуйте, Андрей Вячеславович, – отозвался эксперт- криминалист.

Коновалова ответом не почтила. Вот же сука неприятная.

Пока водитель выруливал из тесного дворового пространства, Конуров проверил телефон на предмет новых сообщений и, не обнаружив таковых, обернулся вполоборота:

– А что, Ольга Сергеевна, как вы думаете, получится из меня писатель?

Коновалова приоткрыла правый глаз и коротко ответила:

– Нет.

– Отчего так? – поинтересовался Конуров.

Коновалова второй глаз приоткрыла:

– От того, что писатель не спрашивает, получится из него писатель или не получится. Он просто пишет.

– Выпукло объяснили, – усмехнулся следователь.

– Не грустите. Из вас получится дерьмовый беллетрист, – обнадежила Коновалова.

– Почему дерьмовый? – расстроился Конуров.

– Потому что человек вы темный, необразованный, некультурный, – пояснила Хельга. – Теперь отвалите, дайте поспать.

– Ночью надо было спать, – ответил Конуров. – Чем вы ночью занимались?

– Вам-то, сударь, какая печаль, – пробормотала Коновалова и закрыла глаза.

– Хамит, – вздохнул Конуров. – А некультурный почему-то я.

На место прибыли в начале десятого.

Выйдя из машины, Андрей Вячеславович сразу увидел опера по фамилии Голубь. Опера Конуров знал хорошо: опытный, в меру агрессивный, умеренно туповатый, при этом ревностный, боится, чтобы не поперли из органов по возрасту. Конуров таких ценил, но уважать не мог, ибо неудачники ничего, кроме презрения, не заслуживают.

Голубь приблизился, протянул руку:

– С добрым утречком, товарищ капитан.

– Мишаня, – усмехнулся Конуров. – Когда тебя уже на пенсию выпрут? Ты все еще майор? В капитаны не разжаловали?

Лицо опера окаменело. Оловянными глазами он смотрел сквозь следователя и не издавал ни звука. Конуров растянул губы в улыбке.

– Ладно, майор, не бздо! А-ха-ха-ха!

Мишаня молча ждал, пока начальство закончит веселиться. Отсмеявшись, Конуров спросил:

– Ну, что тут?

– Убой, – лаконически ответил Мишаня.

Он покосился на Коновалову и добавил:

– Здрасьте, Ольга…

– Сергеевна, – напомнила Хельга.

Опер невольно поморщился: от ее голоса неприятно потянуло в паху и кольнуло в печени.

– Ты один, что ли? – уточнил следователь.

– Нет, второй шерстит соседей.

– За каким хером? – раздраженно выплюнул Конуров. – На хера ты бежишь впереди паровоза!

– Там убой без вариантов! – оправдывался Мишаня.

– Что ты за мудила, Голубь! Что ты за мудень, а? Щас соседи обосрутся, пойдет паника, блогеры какие-нибудь припрутся, телевидение…

– У нее борозда от уха до уха! – не сдавался Мишаня. – По-любому надо брать показания…

– Ладно, заткнись! – отмахнулся Конуров. – Кто в машине у ментов?

Он кивнул в сторону «рено».

– Домработница. Пришла к семи утра, обнаружила труп.

– Алиби есть?

– Пока не ясно.

– Ну и хули она здесь сидит? Отправь в отдел, там разберемся.

И второго своего давай сюда.

Он покосился на Коновалову. Та пожала плечами:

– Ничего, ругайтесь на здоровье.

– Вы сама любезность, – расшаркался Конуров и, обращаясь к Мишане, добавил: – Чего застыл, как памятник Маяковскому? Исполняй.

Пока Мишаня распоряжался насчет домработницы и отзывал соратника, прочие надели бахилы и перчатки и вошли в дом. Осмотревшись, столпились около трупа.

– Да, тут причина смерти видна невооруженным глазом, – объявил Конуров.

Он наклонился, повернул голову потерпевшей, чтобы виднее была иссиня-черная ссадина на шее. Продемонстрировал ее Коноваловой и безмолвному криминалисту.

– Удавил нашу фемину какой-то душегуб.

Хельга присела на корточки, тронула пальцем борозду, провела ладонью по шее и тихо проговорила:

– Нет. Она умерла не так.

Конуров невольно причмокнул, выражая восхищение:

– Вах! Уверены? Смотрите, Ольга Сергеевна, на кону ваша репутация. Вы сейчас легенду порушите, подумайте хорошенько!

– Я всегда думаю, – заверила его Коновалова. – У нее был сердечный приступ. Настоящая причина – острая сердечная недостаточность.

– Как вы можете с такой уверенностью утверждать! – воскликнул Конуров.

– Вижу, – ответила Хельга.

– А это откуда? – впервые подал голос эксперт-криминалист, указывая на шею покойницы.

– Не знаю, – ответила Коновалова. – Может быть, она любила, чтобы ее душили во время секса. Видите, борозда неглубокая, внутренние ткани не повреждены. На шею набрасывали веревку, но не душили, а чуть придушивали. Попробуйте, Конуров, мужчинам вашего склада такое обычно нравится.

– Почему моего склада? – забеспокоился следователь. – Вы меня оскорбить хотите?

– Вас нельзя оскорблять, – произнесла Хельга с сочувствием, – вы при исполнении.

Конуров помолчал, пытаясь найти логику в словах судмедэксперта, но не нашел и решил съехать с темы.

– Чтобы так натереть кожу, требуется суровая колючая веревка, – авторитетно сообщил он. – Как для висельника. Между тем для любовных утех в специализированных магазинах продается целый арсенал абсолютно безвредных приспособлений. Можете поверить, я проверял. – Он развязно подмигнул Коноваловой и продолжил: – Но и без них можно обойтись. Существуют мягкие шелковые шарфы, палантины, всякие женские штучки.

Коновалова в ответ пожала плечами:

– Может быть. Ищите, вдруг что-то такое найдете.

В этот момент к обществу присоединились опера. Мишаня затолкал в прихожую колдырей и сообщил Конурову:

– Понятые прибыли.

Конуров осклабился:

– С такими прибылями одни убытки, – произнес он любимую фразу шефа. – Получше найти не мог?

Мишаня промолчал.

– Ладно, сгодятся эти. А это что за детский сад, вторая группа? – Он указал на второго опера.

– Лейтенант Моногаров, товарищ капитан, – отрекомендовался Моногаров. – Опрашивал соседей.

– Скоро оперов будут присылать прямо из роддома, – пошутил Конуров.

– Так точно, товарищ капитан! Я тоже об этом подумал, – светло улыбнулся Моногаров.

Искренность мальчишки понравилась следователю, и он сменил гнев на милость:

– Так что же это, товарищи, получается, если удушения не было, а был сердечный приступ, значит, криминала нет?

Коновалова обошла труп, снова присела на корточки, потрогала веки и почему-то мочки ушей.

– Не знаю, надо установить причину приступа. У нее было пристрастие к алкоголю и сигаретам…

– И к мужикам, – вставил следователь.

– …но признаков сердечной болезни нет. Приступ был внезапным, – медленно проговорила она и обратилась к оперу: – Майор, пошарь со своим эльфом по шкафам, найдите аптечку, принесите ее сюда. Проверим, принимала ли она сильные сердечные препараты.

А вот этого Конуров не любил. Когда кто-то начинал распоряжаться его группой, у него решительно портилось настроение.

– Это не ваше дело, – сказал он резко. – Раз пошла такая пьянка, будем работать по протоколу. Майор, бери напарника, приступайте к осмотру.

За четверть часа, пока прочие возились каждый по своей части, Конуров набросал стандартный протокол осмотра места происшествия и отправил усопшую в морг для проведения вскрытия и установления причины смерти.

В морге усопшая попала в руки подслеповатого пожилого прозектора, который на скорую руку провел вскрытие, взял образцы для экспертизы и грубыми нитками сшил ткани в местах разрезов.

После того, как он вернул на место кожу головы, стянув ее от темени к затылку, на некогда симпатичном лице покойной застыло выражение удивления и печали. Морщины разгладились, а губы расплылись в горестной усмешке, какая бывает у женщин после неудачной косметической операции.

– А вот этого не надо, – упрекнул ее прозектор. – Вам, голубушка, не свидание предстоит, а Страшный суд.

Через час в деле о безвременной кончине владелицы дома в поселке Бачурино появился протокол вскрытия, подтвердивший предварительные выводы судмедэксперта Коноваловой.

«Предметом осмотра является труп женщины нормального телосложения. Труп лежит на медицинском столе на спине, руки вытянуты вдоль тела, ноги вытянуты прямо. Трупное окоченение во всех группах мышц разрешено. Трупные пятна локализованы в области спины, ягодиц и задней поверхности ног. Труп одет: длинный халат бирюзового цвета с изображениями котов черного цвета, трусы белого цвета из синтетического материала, бюстгальтер отсутствует. Глаза трупа закрыты, рот находится в приоткрытом состоянии. На шее трупа обнаружены гематомы в виде сливающихся странгуляционных борозд фиолетового и желтого оттенков, на затылочной части обнаружена небольшая гематома. При пальпации переломов костей черепа или конечностей не обнаружено. Судебно-медицинским экспертом с трупа снимается одежда и упаковывается в полиэтиленовый пакет.

Далее экспертом с помощью скальпеля осуществляется резекция кожи в затылочной области от позвоночника к темени. Затем кожа отделяется с освобождением черепа путем стягивания. Кости черепа повреждений не имеют. С помощью медицинской пилы осуществляется распил черепной коробки по окружности головы. С внутренней стороны слизистая оболочка черепной коробки не имеет субдуральных гематом и иных кровоизлияний.

Судебно-медицинским экспертом осуществляется резекция кожи от верхней части грудной клетки до лобковой кости с распилом грудной клетки по средней линии. Внутренние органы повреждений не имеют. При осмотре сердца обнаружены узелковые кровоизлияния, характерные для острой сердечной недостаточности. Экспертом в ходе осмотра трупа изъяты части внутренних органов для их дальнейшего направления на гистологическое исследование. Проведено фотографирование трупа. Видимых признаков криминального характера смерти не обнаружено. Предварительная причина смерти – острая сердечная недостаточность. С учетом представленных документов труп идентифицирован как Жулина Антонина Павловна».

Серия 5

Жара накрыла Москву внезапно, словно в первый день лета кто-то открыл шлюзы и выплеснул на городские улицы ушат оглушающего тягучего пекла. Беспощадный зной изгнал с улиц обитателей мегаполиса. Москвичи разбежались по коттеджным поселкам да милым городскому сердцу фазендам; заполонили Грецию, Кипр, Испанию и Лазурный Берег. Оставшиеся оккупировали летние веранды и кафе, поглощали мороженое, глушили ледяное пиво и холодный чай.

Наблюдая из судебного окна за разомлевшим московским людом, Кандинский перебирал в голове доводы по предстоящей мере пресечения в отношении своих доверителей. Дело, вяло тянувшееся последние восемь месяцев, приняло новый оборот: следствие внезапно решило поместить обвиняемых под стражу в изолятор.

В зале заседаний присутствовали только самые близкие: прокурор, адвокат, секретарь, конвой и обвиняемые. Ни зрителей, ни прессы – а жаль, Кандинский подготовил эффектное выступление.

Ровно в десять в черной мантии с белым подшитым воротником усталым шагом глубоко пожилого человека на лобное место вышел судья первой категории Виктор Степанович Проскурин. Словно ворон, он взмахнул крылами своего балахона, и присутствующие в едином порыве оторвали зады от стульев: встать, суд идет!

Проскурин утвердился в председательском кресле и стал похож на черный утес, нависший над залом суда. Настроение у судьи было прескверное: новый день приветствовал его приступом стенокардии. Он принял лекарства, и приступ отступил, но оставил в груди ноющую иголку, а в правой руке – покалывающее онемение.

Вообще, мотор барахлил давно. Как на кладбище три года назад прихватила боль, так с тех пор и не отпустила. Уже и лицо сына стал забывать, а в сердце словно кто шилом тычет: сунет между ребер и трогает самую середку, мол, как там? С той поры Проскурин завел привычку всегда иметь под рукой валидол, корвалол и портативный тонометр. Но вынести потрясение оказалось ох как не просто. Всегда бодрый, подтянутый, Проскурин на глазах согнулся, обрюзг, стал ворчлив и раздражителен. А нынешней зимой сердечко прихватило всерьез. Нет, так-то вроде ничего, обошлось. Что-то прокололи, чемто накачали, вернули к жизни. Но в марте, лежа в отдельной палате, созерцая в окно последние конвульсии зимы, судья впервые почувствовал себя безнадежным стариком и по-настоящему задумался об удалении от дел. Беда в том, что кроме судебных, никаких других дел у Проскурина не было, зато дома ждала жена. Вечно скорбная, всегда в черном, безнадежная, сломленная горем и лелеющая свою рану, дорожащая своей болью. Уже померла бы, что ли…

Но даже не в этом суть. Проскурин просто не мыслил себя вне судебной системы. Сколько себя помнил, он всегда хотел быть судьей. Даже в юности, когда увлекался боксом, ему больше нравилась роль рефери, а не бойца. А почувствовав однажды вкус власти, отказаться от него нет никакой возможности, это выше человеческих сил. И если вы не вкусили власти над судьбами человеческими, то не судите старика.

И потом, на кого оставить дело? В чьи руки передать воздвигнутое здание? Молодые коллеги не вызывали у Проскурина ничего, кроме презрения. Кого теперь берут в судьи? Вертихвостка какая-нибудь вчера секретарем сидела, протоколы вела, сегодня – глядите, люди – уже в мантию облачилась. Жизни не видели, горя не знали, опыта ни жизненного, ни профессионального – никакого, а туда же, жизни людские вершить, гордиевы узлы распутывать.

Вот и его секретарь сидит. Ждет, пока старик дуба даст, освободит председательское кресло. Нет, сам-то он в председатели не метит, молодой еще. Но все, кто за его спиной толкаются в очереди, поднимутся на одну ступень выше, а стало быть, и ему, подлецу, перепадет какое-никакое повышение.

Тьфу, черт, разволновался.

Проскурин тайком вытряхнул из пластиковой трубки таблетку валидола, незаметно сунул под язык. Настроение с утра ни к черту. Первое дело сегодня – и заведомо дохлое, а ведь чуть не хохотал, изучая фактуру.

Говоря коротко, заведующий автозаправочной станции приладил к одной раздаточной колонке приборчик, изменявший показания счетчика. В одиночку такую операцию не провернуть, поэтому заведующий вовлек в преступное сообщество оператора-кассира. Колонка недоливала совсем немного, довольные автовладельцы ничего не замечали, а между тем в топливном резервуаре в виде излишков скопилось около полутора тонн бензина марки АИ-95. Однажды ночью борцы с неравенством подогнали «газель» с бочками, слили сэкономленное топливо… И вот когда от вожделенья уже кружилась голова, не то с небес, не то поближе, раздались горькие слова: «Всем лежать мордой в пол».

Прибор, изменяющий показания счетчиков, дурак заведующий купил в интернете, находясь на рабочем месте, подключившись к служебному вайфаю. Понятное дело, служба безопасности покупку отследила и установила на АЗС негласное наблюдение. Брали жуликов торжественно, со съемочной бригадой, и даже пустили сюжет в криминальной хронике на одном федеральном канале. В активе следствия оказались воровской прибор, слитое топливо и двое зло- умышленников. Добрый день, пожалте бриться.

Дальше начались танцы с бубнами.

К Проскурину заявился начальник службы безопасности нефтяной компании. Я, говорит, тоже в прошлом служил, так что вы уж построже, Виктор Степанович, чтоб другим неповадно было, – пока разбираться будем, пусть дельцы в изоляторе поскучают. Проскурин этому козлу деликатно нахамил, мол, судить буду на основании фактов, в соответствии с буквой и духом закона, так что проваливай, мил человек, прокурора агитируй, а меня не надо.

Неизвестно, как этот хрен агитировал прокурора, но когда Проскурин стал знакомиться с материалами на арест этих Кулибиных, у него заныла вставная челюсть. Следственная группа провела оперативно-следственные мероприятия «на отвалите» и слепила такого горбатого, что и могила не исправит.

Старик хотел сразу завернуть эту липу прокурору в обратный зад, но тут поступил сигнал сверху: дело взять, разбирательство провести.

Тьфу ты, вашу мамашу!

Ладно, взял Проскурин дело. Одна надежда оставалась, что адвокатом у обвиняемых будет недоделок вроде прокурора. Вот он, стоит в голубом кителе, лычками сверкает, частит, как пономарь, без всякого выражения:

– Органами предварительного следствия подсудимые обвиняются в присвоении, то есть хищении чужого имущества, вверенного виновному, совершенном группой лиц по предварительному сговору, лицом с использованием своего служебного положения, – то есть преступлении, предусмотренном частью третьей статьей сто шестидесятой УК РФ… Тяжком преступлении…

Суд, если хотите знать, не театр-варьете, артистизма от прокурора тут не требуется. У него своя задача: отбарабанить побыстрее обвинительную часть, получить постановление и мчаться на следующее заседание. И судья, в общем, зря о нем плохо думал. Когда на тебе висит дюжина дел разной степени сложности, разве станешь вникать в детали предельно прозрачного подвига двух расхитителей капиталистической собственности?

Кроме того, надо ж понимать момент.

Во-первых, был сигнал сверху: обвиняемых быстренько закрыть, а затем примерно наказать. А во-вторых, чего там глядеть, когда все яснее ясного: воровской прибор есть, слитое топливо в наличии, подозреваемые утирают сопли и просят прощения. Прокурор понадеялся, что следак не испортит готовое блюдо, и по запарке подмахнул не глядя. В результате на выходе – позор на все правовое поле. Была бы его прокурорская воля, лично бы следаку рыло начистил за такую подставу. И самая-то подлость в том, что исправить ничего нельзя. Остается только шпарить длинными очередями, надеяться, что нефтяная компания не забыла замотивировать судью и старый хрыч вынесет обвинительное постановление независимо от измышлений адвоката.