скачать книгу бесплатно
«Меченый» усмехнулся.
– На привычной для них территории они прежде всего умелые разведчики. А что касается контрразведки… Она у них, можно сказать, всегда была – и дело даже не в том, что немало достойных представителей этого народа были очень хорошими бойцами и командирами как в Великую Отечественную, так и в Афганистане. Просто у чеченцев, как и у бывалых зеков – не обиду и тем, и другим будет сказано – чутье звериное на твой даже хорошо скрываемый страх и на то, являешь ли ты собой, чужак, какую-либо опасность для них.
– Ну да, – задумчиво сказал прапорщик. – Если ты злобную собаку боишься и в руках у тебя ничего нет, чем от нее отбиться, то она тебя очень даже может цапнуть. А уж облает от души и с большим для себя удовольствием.
– Похоже, – сказал «Меченый», – но грубо и совсем не точно. У малых народов и профессиональных групп риска это чутье с древнейших времен в крови – иначе быстренько бы сгинули в этом самом лучшем из миров.
Уфимцев помолчал без видимых эмоций на лице, затем сказал неожидаемое и утвердительное:
– А «привычная для них территория» – это ведь не только Чечня?
«Меченый» кивнул.
– И не только Россия. Пора тебе, Слава, в нашу Академию поступать.
Прапорщик глянул на него коротко и цепко, как еще ни разу не смотрел, снова стал пристально наблюдать за «Седым» по ту сторону трассы.
– Я подумаю, товарищ подполковник.
– У него сын-срочник пропал без вести в начале 95-го, – сказал «Меченый». – В феврале-марте, где-то под Бамутом. И племянник его жены, тоже срочник, погиб здесь тогда же.
– А он сейчас возит им «гуманитарку», – замедленно, с удивлением и задумчивостью сказал кандидат в слушатели Академии ФСБ.
– Возит, – кивнул «Меченый». – И не только сейчас, а с начала марта прошлого года, хотя был тогда – да и нынче формально остается – руководителем общественной организации в Ставрополе.
– Мог бы приказать кому-то, если был начальником.
– Мог. А ездит сам. Чтоб не подвергать риску других сотрудников. И не пользуется ни бронежилетом от шальных пуль, ни какой-либо вооруженной охраной. И – по имеющимся сведениям – только в результате самого первого его приезда в Урус-Мартан в начале марта прошлого года с десятью тоннами муки для беженцев из разгромленного Шамановым села Комсомольское и часовой его беседы за чашкой чая с семью мужчинами из числа потерпевших около четырехсот человек не ушли в банду. И потенциальный командир у них уже был среди этих семерых – вроде бы бывший полковник Советской Армии, который сам чудом уцелел при обстреле села всеми видами имевшихся вооружений, а вся его многочисленная родня погибла.
Уфимцев цокнул языком:
– Сколько бы наших пацанов эти четыреста озлобленных мужиков могли бы положить…
– Вот именно. А у него подобных встреч и бесед за год с небольшим – и не сосчитать. И в Ингушетии, и в Дагестане среди беженцев, и – в основном – в самой Чечне. От Знаменского и Гудермеса на севере до Итум-Кале на юге, от Кенхи Шаройского района на востоке, откуда брат Шамиля Басаева Ширвани входил в Цумадинский район Дагестана, до Ачхой-Мартана на западе.
– Своего сына уберечь не смог, так теперь других таким вот образом спасает… – замедленно молвил прапорщик. – А ведь сам погибнуть может быстрее, чем, как говорится, перекреститься… И даже, скорее всего, знать не будет, от чьей руки. Среди наших бойцов отморозков ведь тоже не так уж мало…
«Меченый» покивал головой:
– Именно так, Слава, именно так. У каждого из нас свой камень, который катим в гору подобно Сизифу. Он себе выбрал вот такой.
Прапорщик помолчал, затем выдал:
– Был бы к нашей Службе хотя бы пристегнут – вообще цены б ему не было…
«Меченый» усмехнулся.
– Пытались уже пристегнуть, и неоднократно. Майора Сапунова помнишь?
– Который в части возле аэропорта обитал и по северу работал? Помню, конечно. Пересекались – правда, не так часто, как хотелось бы. Он ведь тоже ставропольский.
– Так он его зять.
– Кто? Чей?
– Майор Сапунов – зять этому «Седому»…
Уфимцев изумленно присвистнул.
– …и летом прошлого года за рюмашкой-другой у него дома попросил его по-родственному назвать тех чеченцев, с которыми ему приходится работать.
– Кино и немцы, – хмыкнул прапорщик. – И что «Седой»?
– Показал зятю жест «болт на тридцать два». И сказал: «Я своих друзей, Серега, не сдаю. Ищи себе агентуру сам».
Уфимцев покрутил головой, помолчал, затем спросил:
– Поцапались?
– Нет. Поняли друг друга. Насчет Академии долго будешь думать?
– Как получится, – пожал плечами прапорщик и вдруг добавил без излишней резкости задумчиво-серьезно: – Не очень-то мне нравится весь этот гололед, товарищ подполковник. А я в роли пассажира и резина у этой нашей общей машины не шипованная.
– Интересное сравнение, – сказал «Меченый». – И весьма неожиданное. Стихов случайно не пишешь в свободное время?
– Не писал и не пишу. В свободное время, если оно бывает и мне никто не мешает, я, товарищ подполковник, читаю-перечитываю один крутой детектив в четырех частях.
– И какой именно?
– Евангелие.
«Меченый» изумился:
– Какой же это детектив?!
– Самый натуральный, – вполне серьезно сказал Уфимцев. – Читаешь – и не перестаешь вопросами задаваться. Только не «кто убийца или вообще преступник?», а «почему так?».
– Например?
– Например, написано, что Иуда пришел к священникам и сказал им: «Кого я поцелую, тот и Иисус». Вопрос – откуда об этой сделке стало известно тому же Иоанну? От Иуды? Быть такого не может – кто стал бы в этом признаваться, да и когда? От священников? Абсурд – такой информацией никто бы с чужим не стал делиться. Тогда что получается – Иоанн либо присутствовал при этом разговоре, поскольку был не просто вхож к священникам, а не был для них чужаком, либо вся эта история высосана из пальца.
– Хочешь сказать, что в ближайшем окружении Христа, возможно, был «засланный казачок» и вполне вероятно, что им был Иоанн, назвавший себя впоследствии любимцем Учителя?
– Получается так, – пожав плечами, сказал прапорщик. – Ну посудите сами, товарищ подполковник – в отдаленной провинции Римской империи, где уже не единожды вспыхивали восстания против завоевателей, появляется неизвестно откуда очередной возмутитель тогдашнего относительно мирного сосуществования пришлых и местных, странствует от селения к селению, что-то там проповедует, чему-то учит, к чему-то призывает, и его словам внимают где больше, где меньше, но уже немало людей. Могли ли оставить все это без внимания римские легионеры и сам прокуратор Иудеи Понтий Пилат? Да ни в жисть! А когда они убедились, что бродяга Иешуа из Назарета к очередному бунту против власти кесаря никого не призывает, а вещает новое и вполне безобидное для них Учение, успокоились и стали наблюдать за происходящим со стороны, предоставив этим умникам-иудеям, фарисеям и саддукеям, самим разбираться с возмутителем религиозного спокойствия. А те и другие, продолжая давнюю грызню между собой, терпели разглагольствования сына плотника до той лишь поры, пока тот вконец не обнаглел, не только въехав в Иерусалим подобно Мессии, но и плетью изгнав менял и торговцев из храма, тем самым лишив их самих немалого дохода в виде налогов на торговлю и денежный обмен. Такого бесстыжего посягательства на свое собственное благополучие умудренные науками и жизнью иудеи простить ему никак не могли!
– Сам до этого додумался или помог кто? – спросил «Меченый» старательно спокойно – исполнительный и классный водитель Уфимцев, привозящий из командировок домой недурственный местный коньяк, вновь нежданно-негаданно приоткрывался с новой стороны.
– Сестра у меня младшая в Ставрополе учится на историческом в университете, так я кое-что у нее уточняю, когда выпадает возможность с ней видеться, – заулыбался прапорщик, определенно вспомнив что-то домашнее, и тут же снова стал деловито-серьезным. – И вся эта процедура опознания Учителя… Иисус что, за два или три года своих скитаний по Палестине, проповедей и чудес, на виду у всех жителей въезжая на ослице в Иерусалим и плетью изгоняя торговцев из храма – он что, все это время скрывал свое лицо, не снимал маски, менял парики и одеяния? Опять абсурд, причем полнейший! Его все знали и опознавать его не было никакой необходимости, даже девочка-подросток знала в лицо не только Иисуса, но и его учеников, и в сумраке ночи разглядев притаившегося и явно дрожащего от страха за свою жизнь апостола Петра: «Ты же был с ним!», а тот трижды от Христа отрекся, пока петух не прокукарекал…
Колонна машин из двух десятков груженых тентованных «КАМАЗов» с немалыми логотипами организации на щитках радиаторов и семи «жигуленков» сотрудников с такими же нашлепками поменьше на лобовых стеклах прошла в сторону Гудермеса на немалой скорости, подобравший Шавинского один из первых грузовиков теперь оказался последним, незначительная пыль быстро улеглась и рассеялась, и трасса полностью очистилась.
– Поехали, Слава, – сказал «Меченый».
– Куда сначала – в село или к пушкарям?
– В село. Надо бы со старейшинами переговорить.
– В селах по пути будем тормозить?
«Меченый» отрицательно покачал головой.
– Нет. Проскакиваем…
Водитель «КАМАЗа», плохо выбритый, остроскулый мужчина лет пятидесяти, был ему незнаком, но его определенно знал и в ответ на его «Здравствуй!», сказанное по-русски, приветственно склонил голову и на миг уважительно прижал ладонь правой руки к сердцу.
– Куда? – спросил Шавинский.
– Ойсхара, – коротко улыбнулся водитель, поглядывая в зеркало заднего вида – вклиниться в проходящую на приличной скорости колонну машин ему не позволяли.
– Это хорошо, – сказал Шавинский. – В этом селе я еще не был. Мимо проезжал, когда на Дагестан ехали.
– Там мой дом, – сказал водитель уже без улыбки, продолжать откровения не стал и ловко пристроился в хвосте колонны.
Шавинский молча кивнул – когда человек не был настроен на долгий разговор, то еще на Колыме он приучился не задавать лишних вопросов, даже когда они напрашивались сами собой – и стал неотрывно смотреть на дорогу.
От беседы с «Меченым», граничащей с допросом, у него осталось двойственное впечатление – и тоскливое, и тягостножалостливое одновременно.
Он был почти уверен, что подполковник – и бывший братан-десантник – не страдает от избытка подлости и не станет «сливать» чеченцам «непроверенную информацию на уровне пьяного трёпа». Однако и исключать такой вариант развития событий не стоило – служба есть служба, а «Меченый» – как и зять Серега – хотя и определенно не карьерист, но служака еще тот… Не приходилось сомневаться в том, что у его Конторы к Датскому Совету по делам беженцев – международной гуманитарной организации, в данное время работающей в сорока критических и «горячих» точках по всему миру, а с осени 99-го и на Северном Кавказе – пристальный, профессионально-цепкий, многоплановый интерес с дальней перспективой, и чем глубже и основательнее им удастся в эту структуру вклиниться, чем больше будет там своих людей, периодически или регулярно снабжающих кураторов нужной им или могущей их заинтересовать информацией, тем лучше – и кураторам, и их малому и большому начальству. И было тягостно жаль этих оберегателей престола, облаченных большей или меньшей тайной властью над другими людьми, но обреченных на постоянное одиночество, когда рядом есть коллеги, начальники или подчиненные, какая-либо родня, даже самые близкие, но нет и изначально не может быть человека, которому в тяжкую минуту можно излить душу…
А еще он пытался вспомнить, на кого же похож водитель.
И при очередном коротком взгляде на него ему это удалось.
Камазист в профиль был очень похож на молодого, не старше двадцати лет, пулеметчика с ухоженным крупнокалиберным «Утесом», который хитромудро устроил неглубокий окопчик не на опушке непролазных зарослей ивняка, а под сенью одинокого разлапистого куста, прямо на пути отхода группы мстителей к границе с Ингушетией, где должен был приземлиться вертолет – но почему-то в то раннее утро был в засаде в гордом одиночестве, прозевал их выскок из прогала между зарослевыми холмами и до его прицельных выстрелов на бегу из верного АКМСа успел выпустить только одну-единственную коротко грохотнувшую очередь в три-четыре патрона – лапы станины пулемета с мощной отдачей при стрельбе не были вкопаны в землю.
Мгновенный неподражаемый чмокающе-всхлипывающий звук, который одновременно издали мужики, Сеня из Вологды в шаге справа и костромич Тимоха в шаге слева и позади, когда пули калибром 12, 7 миллиметра с малого расстояния навылет пробили им грудь, ему дано было не забыть до конца своих дней. Как и все то жаркое лето 95-го.
– Везучий ты, «Седой»… – сказал ставший рядом старший из спецназовцев. – В который уже раз везучий…
– Я знаю, – сказал Шавинский. – Мне только на Колыме бывалые мужики семь раз сказали, что я родился не просто в рубашке, а в костюме с галстуком.
– Сидел?
– Работал.
– На золоте?
– И на золоте тоже.
– Так… – спецназовец быстро оглядел оставшихся. – Забираем стволы – и ходу, ходу, пока другие дудаевцы на пальбу не слетелись! Километра три до ингушей осталось…
Сорок минут спустя они лежали в высокой траве на западном склоне пологого холма, отхекивались после очередного марш-броска на пределе сил.
– Эту дуру так взяли, а Тимоху и Сеню бросили на растерзание! – негромко сказал Юрчик из-под Саратова, пнув ногой лежащий на боку крупнокалиберный «Утес».
– Все мы знали, на что шли, – хмуро сказал Шавинский. – И что убитых и тяжелораненых никто выносить не будет.
– Ладно те, что раньше погибли – но этих-то можно было! Чтоб хотя бы схоронить по-человечески!
– И что ты скажешь военным, ментам или еще кому-то в Моздоке, откуда эти «двухсотые»? Нас ведь здесь официально как бы нет и не было никогда.
Юрчик дернул щекой, затем, помолчав, неожиданно разоткровенничался:
– Я ведь дом отцовский в селе продал, чтоб Ромку своего от армии откупить и в институт его пристроить, а военком денюжку-то немалую взял, а потом руками разводит – разнарядка, видите ли, у него! Приеду – устрою ему разнарядочку…
– Убьешь? – спросил Шавинский.
– Не-е… – лицо Юрчика исказилось подобием улыбки. – Я ему медленно яйца отрывать буду… Доехать бы только до дома, не сорваться бы по дороге…
Полчаса спустя они услышали в небе еще далекий рокот летящей к ним «вертушки» и старший спецназовец, не вставая, поджег желтую дымовую шашку, указывая летунам их местонахождение и направление ветра…
Шавинский хмуро смотрел на идущий впереди «КАМАЗ»; вдали справа уже стали видны частные дома окраины Гудермеса.
4
Чернореченский пост ГАИ – Грозный. Среда, 11 апреля. День
…Айдамир, цепенея, успел лишь беззвучно прошептать обреченное: «Ну вот и все…» – и вдруг увидел, как лицо амбала, еще секунду назад спокойное без тени самодовольства, оскалилось злобной яростью, и пальцы его левой руки отпустили рукоятку для переноски пулемета, ствол под тяжестью коробчатого магазина – определенно полного – сразу пошел вниз, к земле, и военный, выкрикивая или бормоча что-то очень неласковое, сделал шаг назад с асфальта, одновременно поворачиваясь левым боком, и махнул все с той же злобной яростью уже свободной левой рукой: «Проезжай!».
Повторяя про себя слова хвалы Всевышнему, понемножечку прибавляя газу и неотрывно глядя только строго вперед, на пустынную черноту асфальта, Айдамир, проезжая мимо мордоворота с пулеметом, боковым зрением уловил, что тот, злобно оскалившись, смотрит не на него, а на попутчицу, которая никак не среагировала на происшедшее, похоже, за горестными своими думами попросту ничего не заметила, а секунду спустя все тем же боковым зрением успел рассмотреть у напарника амбала, который за все это время ни разу не оглянулся на его машину, глушитель на стволе автомата.
И остро пожалел двоих молодых земляков, продолжавших держать ладони на кузове новенькой «девятки», на которой им захотелось покататься, и вскипел глухой яростью к их старшим – отцам? братьям? дядьям? дедам? – которые не запретили им делать это в нынешние времена.
Это катание, без сомнения, было последним в их короткой жизни.
Потому что остановил ребят не временный пост на федеральной трассе и не для стандартного досмотра багажника и проверки документов.
Пользуясь нынешним общим положением в республике и сегодняшней частной ситуацией на дорогах (кого-то определенно искали, искали усиленно и широкомасштабно, или что-то еще), на охоту за новенькими машинами вышло шакалъё.
У них не было не только каких-либо опознавательных знаков на камуфляжной форме, указывающих на их звания и принадлежность к той или иной силовой структуре (так делали большинство или даже абсолютно все российские военные в республике – даже толстопузое начальство пыталось сойти за рядовых солдатиков, которых многие старики и женщины попросту жалели).
Они были и без масок на лицах.
Потому что не боялись быть опознанными ни потерпевшими, ни случайными свидетелями их деяний из числа местного населения.
Потому что никого из них они не оставляли в живых.
Места для тайных захоронений здесь хватит для многих.
