Парадоксы. Сборник мрачных рассказов

– Вампир без хвоста!

– А у этого был хвост! Че ты вообще? Иди да посмотри!

– Ага, щас прям. Иди сам посмотри!

– Да заткнитесь вы уже, уши болят, – не выдержал Лешик. – Два придурка! Там мужика разорвали, и совсем неважно – кто. Надо думать, что делать.

– Надо дождаться солнца, – заявил один, тот, что уверял, будто тварь является вампиром. – Тогда он рассыплется.

– Не, окаменеет, – упрямо сказал второй. – Это же горгулья.

– Батюшки, – сказала бабка с переднего сиденья. – Что ж это деется? А меня унучок ждет с киндерсюрпризом!

– Вот тебе, бабушка, и сюрприз, – сказал Лешик. – И без всяких там киндеров.

– Послушайте, – сказала вдруг тихо девушка. – Вы что, вот так запросто об этом говорите? Тут же происходят вещи, которых просто не может быть!

– А может, кино снимают? – спросил один из пацанов (Лешик уже про себя окрестил его Вампиром). – Ужастик.

– Выйди и попроси гонорар, – сказал Лешик.

– Я б вышел, – сказал второй пацан – Горгулья. – Только дверь откройте. Я как дерну!

– Ты видал, какого она мужика завалила! – сказал Лешик. – Дернул бы он…

– А че – правда! Давай попробуем! – загорелся Горгулья. – Гляди – тут до входа из депо метров триста, так? Я стометровку делаю за пятнадцать сек! Меньше минуты – и я снаружи!

– А где гарантия, что снаружи не так, как здесь? – разумно сказал Вампир. – И куда ты дальше?

– Не, ну фонари-то – во-он, гляди, горят! – не сдавался Горгулья.

– Ты что – с ума сошел! – девушка округлила глаза. – Не надо! Давайте лучше вместе помощи ждать. Или рассвета.

– Ребятки, вы чего это? – заголосила вновь бабуля. – Не оставляйте меня! Я старая, быстро бегать не могу!

– Никто не бежит никуда, бабуль, – сказал Лешик. – Посидим, подождем. Может, они света боятся. И не полезут сюда.

Он говорил это, чтобы утешить девушку, а заодно и успокоиться самому. Просто чтобы что-нибудь говорить.

– Что это за камень? – спросил он, указывая на перстень. – Сапфир?

– Изумруд, – ответила девушка. – Сапфир с другим оттенком.

– А-а, – сказал Лешик. – У меня тоже было кольцо с камнем. Только я его потерял.

– Кольцо?

– Камень. Красивый был. А зачем мне кольцо без камня? Так дома и валяется где-то.

– Ты бы новый вставил.

Лешику было стыдно признаться, что у него не так много денег, чтобы вставлять камни в перстни. Даже само кольцо ему подарили на день рождения скинувшиеся коллеги. Поэтому он решил свернуть щекотливую тему, тем боле, что следующий вопрос уже вертелся на языке:

– Да ладно… Слушай, а ты не работаешь на «Пульсаре»?

– В телекомпании? Нет. А что?

– Да там девчонка одна новости читает – ну вылитая ты. Конечно, не такая красивая…

– Нет. Хотя там работает мой брат.

– Ну, с ним бы я тебя не перепутал.

Она коротко засмеялась. Хотя в подобных обстоятельствах вряд ли бы кто-то мог засмеяться. Лешик сразу ее зауважал.

– Сидят, треплются, – по салону шла угрюмая Михална. Базарные нотки мало-помалу возвращались в ее голос. – Нет бы правда, что ли, выскочили – авось помощь бы привели. Молодые, долгоногие…

Тут же в ответ на ее тираду новый удар сотряс вагон. Теперь он был направлен с другого бока, противоположного дверям. С той стороны никто не сидел, но после удара и бабка, и пацаны, и даже ворчливая кондукторша как-то сгрудились, рассевшись вокруг Лешика и девушки. Все молчали, ожидая новых ударов. Их не последовало. Зато раздались звуки куда более отвратительные – скрип и скрежет, как будто кто-то водил когтями по бокам трамвая. Они раздавались одновременно в разных местах. Лешик взглянул на девушку. Она широко открыла и без того огромные глаза, губы немного приоткрылись, превращая лицо в типичную маску испуга.

Снова раздался шум – но уже с крыши, словно кто-то спрыгнул на нее с дерева. Сверху понеслись топанье и скрежет, а потом кто-то прижался к вентиляционному отверстию и задышал – хрипло и страшно, втягивая с шумом воздух… запах сидевших в трамвае.

Бабка стал шепотом читать молитву. Пацаны тоже явно нервничали. Вампир стал бледным, как свой тезка, а Горгулья окаменел, задрав голову к потолку.

Внезапно что-то прижалось к оконному стеклу. Жуткая синюшная морда, принадлежащая непонятно кому. Она задрала верхную губу, обнажив неестественно белые клыки и взвыла:

– Ы-а-ау! Ы-а-а-а-у!

Глухой тоскливый звук с той стороны стекла, видать, совсем доконал Михалну. Она вдруг часто-часто задышала, совсем, как существо на крыше, а потом стала заваливаться на спину, хватаясь руками за несуществующую опору. Пацаны подскочили и успели ухватить падающую женщину.

– Я сейчас! – Лешик метнулся к кабине и принялся рыться в вещах водителя, отыскивая аптечку. Она всегда должна быть для подобных случаев, било у него в висках, для пассажиров, например. Есть!

Сживая в руках ящичек, Лешик вернулся.

– Дай, – девушка забрала у него аптечку и ловко принялась проверять ее содержимое. Найдя флакончик корвалола, она быстро накапала в крышечку двадцать капель и поднесла ее к губам Михалны. Та с усилием вытянула шею, открыла рот и проглотила жидкость.

– Я же говорила, надо ждать, – сказала девушка.

– Нет, мы погулять пойдем, – попробовал пошутить Горгулья, но улыбка странно смотрелась на его нервно искривленных дрожащих губах.

– Дочка, я за ей пригляжу, – сказала бабка, подходя и усаживаясь возле кондукторши. – Ты вот чего, идите с твоим парнишкой в кабину да позвоните в звонок! Как-никак сигнал тревоги…

– Точно! – Лешик вскочил на ноги. – Пошли! Слышала, я уже твой парнишка!

– Иди давай, ухажер, – подтолкнула его в спину девушка.

– Могу я наконец узнать имя моей суженой? – продолжал паясничать Лешик.

– Ира, – сказала незнакомка. – Но это к делу не относится. Иди звони в службу спасения.

– Кстати! – хлопнул себя по лбу Лешик. – У меня же…

Он полез за пазуху, но его лицо тут же вытянулось. Ну конечно, дома поставил свою мобилу на зарядку и, конечно, забыл. Вот почему не в любой другой день? Почему сейчас?

Он повернулся к Ире. Она смотрела на него таким же растерянным взглядом.

– Подзаряжала и забыла дома, – сказал за нее Лешик.

– Откуда ты знаешь?

Лешик сделал губами что-то вроде «Пфф» и крикнул в салон:

– У кого телефон с собой?

Все принялись рыться по карманам. Кондукторша первой вытащила сотовый и принялась тыкать по кнопкам и дуть в отверстие для микрофона. Вампир развел руками, сделав унылое лицо. Горгулья размахивал смартфоном, как волшебной палочкой., пытаясь поймать сеть.

– Почему я не удивлен? – проворчал Лешик и с силой надавил кнопку звонка на приборной панели.

Трезвон раздался мощный но, к сожалению, безрезультатный. Лешик с Ирой мучали кнопку по очереди минут пять, однако никакой суматохи и сирен спешащих к ним на помощь спецмашин они не услышали. Правда, удары снаружи тоже смолкли, но, как очень скоро поняли пассажиры, совсем не для того, чтобы прекратиться совсем.

Сначала снаружи раздалось буханье, похожее на шаги тираннозавра в фильме «Парк юрского периода». По крайней мере, стекла вагона вибрировали довольно сильно. А потом на трамвай обрушился такой мощный удар, что Вампир грохнулся с сиденья, а Ира, ойкнув, упала прямо на руки Лешику. Вагон снова содрогнулся. Лампы стали угрожающе моргать.

– Они хотят сбить нас с проводов! – заорал Горгулья. – Откуда они знают?

– А тебе почем знать, кто они? – отозвался Лешик. – Может, они знают о нас все?

После третьего удара цель неизвестных была достигнута. На крыше что-то заскрипело, бухнуло, потом раздалось резкое шипение, сверху посыпался сноп искр, и свет погас вновь. На этот раз Лешик был уверен, что надолго.

Снаружи раздался рев. Скрежещущие горловые вопли сплетались с трубными звуками, похожими на крик лося. Особенно сильно в общем хоре выделялось пронзительно-тонкое: «Ак! Ак! Ак!» Ира в ужасе прижалась к Лешику, а тот шарил глазами по тесной водительской кабине, пытаясь найти хоть какое-то оружие.

Стекло раздвижной форточки рядом с сидящим Горгульей вдруг с хрустом вдавилось вовнутрь, и две огромные, со вздувшимися венами лапы буквально выдернули мальчишку из небольшого вроде бы отверстия. Вампир заорал. Он кинулся к валявшемуся на сиденье стеклу, хрястнул по нему каблуком и выломал один довольно большой и острый осколок. В то же мгновение в окне показалась одноглазая физиономия с одним рогом посреди лба и двумя вылезающими на верхнюю губу нижними клыками. Вампир с криком вонзил в единственный глаз твари осколок, который держал в руках. Циклоп издал протяжный басовитый визг и бестолково замахал лапами. Подбежавший Лешик ухватился за поручень, подтянулся и ударом ног выбил бестолково машущую лапами тварь наружу. Вампир заскулил. Он не успел удержать свое единственное оружие, и его острые грани резанули парня по ладоням. Закапала кровь.

– Иди, Ира тебе перевяжет, – сказал Лешик и подтолкнул парня к водительской кабине, а сам занял оборону у окна. Однако, похоже никто из тварей не хотел повторить судьбу своего подельника и остаться без глаз. Они не знают, что мы без оружия, мелькнуло в голове у Лешика.

– Михална! – заорал он. – У тебя есть инструменты?

– В кабине! – простонала кондукторша. – Под сиденьем!

Лешик метнулся в кабину и после недолгих поисков обнаружил ящичек с отвертками. Схватив одну, он бросился назад и стал остервенело отворачивать тугие болты, закрепляющие сиденья. Пару раз вдарив ногой, Лешик расшатал наполовину открученное сиденье. Вогнав его спинкой в раму, Лешик методично бил по нему ногами, пока ему не удалось достаточно надежно законопатить форточку.

– Что же это будет, что же это будет, – монотонно приговаривал Вампир, баюкая свою забинтованную руку. – Я же Пашку… Мы же с Пашкой… Мать же не переживет…

«Ты бы пережил», подумалось Лешику. Он взглянул на Иру. Та сидела и отрешено смотрела в непроницаемую черноту окна.

– Лучше отойти, – посоветовал Лешик. – Вон как они стекла лихо бьют.

– Ну и пусть бьют, – она повернулась к нему, и Лешик вновь поразился тому, какая она все-таки красавица. – Все равно.

– «Мы все умрем» – это штамп из импортных ужастиков, – сказал Лешик, приобняв ее за плечи. – Не дури. Все будет классно. Мы еще выберемся.

– Это тоже штамп, – чуть улыбнулась Ира. – Знаешь, когда я работала в школе…

– А ты работала в школе? – сделал удивленный вид Лешик. – Никогда бы не подумал! Тебе место скорее в рекламной фирме, на подиуме, наконец…

– Не перебивай. Так вот, когда я работала в школе, дети мне все время рассказывали какие-то ужастики, страшилки, который они смотрели по телевизору, пересказывали сюжеты каких-то мультсериалов, иногда даже снами страшными делились. И я их всех убеждала, что это все сказки, выдумки, и что в настоящей жизни человеку нужно ждать зла только от себе подобных. А теперь оказывается, что были правы как раз они, а не я.

– Ну почему же? – пожал плечами Лешик. – Вот если бы знала директора одного юридического института…

Они проговорили почти полчаса. Нет, все было по-прежнему: изредка их вагон пытались штурмовать и даже перевернуть, к стеклам приникали рожи одна страшнее другой, а по крыше кто-то скакал и и пытался раскурочить вентиляционные отверстия, просовывая в салон здоровенные кривые когти (кстати, все же именно оттуда и последовал прорыв) – но юноше и девушке было все равно. Они разговаривали, а в душах их была одна и та же мысль – как жаль, что подобная встреча состоялась с ними именно здесь и именно сейчас…

Никто так никогда и не узнал, что случилось с пассажирами трамвая. Утром работники депо, водители и кондуктора только разводили руками, пытаясь понять, как же случилось, что трамвай вошел в депо, но из него не вышел? Один из слесарей позже говорил, что видел, как въехавший в депо трамвай на мгновение окутала какая-то сиреневая думка, но все знают, какие сиреневые дымки окутывают мозги задержавшихся на работе слесарей. Поскольку имело место пропажа людей, само собой, завели и дело о пустом трамвае. Результаты были типичными для «глухарей»: кто-то был оштрафован, кого-то вообще выгнали с должности. Дело было спущено на тормозах, хотя один из следователей рассказывал в компании совершенно немыслимые вещи. Например, возле колеса трамвая была найдена окровавленная шапка-«жириновка», не принадлежащая ни одному из работников депо. А одно из окон было накрепко забито вывороченным сиденьем – похоже, им выбивали стекло, чтобы выйти наружу. Однако все три двери были открыты совершенно естественным путем. Но главное – под водительским сиденьем был найден человеческий палец с надетым на него перстнем с зеленым камнем, предположительно изумрудом. Перстень был женский, однако палец (мизинец, уточнял следователь) явно принадлежал мужчине…

Защитники Отечества

– Встать!

Одеяло – на пол. Щурясь от света, бьющего в глаза, я заслонился трясущейся рукой.

– Пижаму снять!

– Трудно мне…

– Разговоры! Куртку! Штаны! Быстро!

Двое стаскивают с меня штаны. Я изо всех сил стараюсь вытащить руку из рукава. Не слушаются руки.

– Быстро, быстро, быстро! Штаны – вон. Куртку – вон.

– В чем…

– Разговоры!

В голову мне летит рубашка.

– Надеть!

Я начинаю торопливо застегивать пуговицы. Потом просто просунуть голову – и готово. Пальцы режет циркуляркой. Проклятый артрит…

– Две пятнадцать.

– Не успеваем…

Я нечеловеческим рывком натягиваю рубашку, едва не воя от боли.

– Брюки. Брюки одевай, скотина!

– Ребята, я ж быстрее не могу…

– Не наше дело. Товарищ капитан, он не подчиняется!

– На!

Что-то врезается мне в спину. Сразу вспомнились щупальца центавросов – хлесткие, но не очень болезненные удары.

– Я уже, товарищ капитан! Я уже…

– Пальто! Шапку! Живее, обезьяна!

Я шарю руками по полу.

– Чего тебе?

– Ботинки…

– В тапках пойдешь!

Накидываю пальто, натягиваю шапку, пытаюсь дотянуться до рукавиц на шкафу, но вновь получаю по плечам. Чем это они?

– Ногами работай, дедуля!

Бегу, спотыкаясь, вслед за мерно колышущимися спинами с цифрами на зеленых камуфляжах. В мою спину то и дело тыкается дуло.

– Давай, давай!

– Ступеньки, ребята!

– Ничего, прыгай!

Проклятая тапочка слетает с ноги.

– Дайте поднять…

– Не нагибаться! Марш, марш!

Бегу, стараясь больше наступать на обутую, правую ногу. Левую тут же начинает жечь холод.

– Товарищ капитан! Вот его тапка!

– Потом оденет, не укладываемся!

– Да что же…

– Разговоры!

На четвертом этаже заминка.

– В строй! В строй!

– Жека!

– Андрюха!

– И ты?..

– А ты…

– Разговоры!

Дальше бежим бок о бок. Вот так же бок о бок всю Великую Центаврскую прошли. А вместе мы с Андрюхой еще с гражданской.

– Знаешь?

– Не знаю.

– И я без понятия.

– Может, мобилизация?

– Вряд ли. Одеться бы дали.

– Значит?..

– Разговоры!

Второй этаж. Разворот. Половина камуфляжей – в окна. Ждать возле подъезда.

– Это же мы тогда, помнишь? Так же цефистов брали!

– А причем тут мы? Сейчас-то?

– Так, слушай мою команду! Из подъезда – бегом!

– Товарищ капитан, у меня одна нога!

– Знаю, разута.

– Нет. У меня вообще одна нога!

Это точно. Андрюха разминировал свой дом, бывший штабом у центавросов. Ошибся… Теперь вот на протезе.

– А, это ты, что ли, инвалид? Ничего, помогут.

– Спасибо!

Вылетаем из подъезда. По бокам – бластерчики. Дула – прямо в глаза.

– В колонну – стройся!

– А-а-а!!!

Сзади на меня падает пудовая тяжесть. Не удержавшись, валюсь на снег.

– Что там?

– Одноногий.

– За что вы его?

– Ну мы же обещали помочь!

Голос капитана лучится добротой.

– Да, в двадцать шестом попался бы ты мне…

Хлещет по спине «щупальце»…

– Подъем! Подъем! Чего разлеглись!

– Поспать захотели!

– Ха-ха-ха!!!

– В могиле отоспитесь!

За шиворот – рывком – на ноги. В руку тычется тапочек.

– Оденьте, товарищ!

– Митрохин! Стать в строй!

– Есть!

Но тапок уже на ноге. Понемногу отходят сведенные судорогой пальцы. На плечо – рука.

– Андрюха, держись!

– Кх-х-ха…

Кровь на щеке.

– Товарищ капитан, может, его здесь?

– Ни в коем случае! Был приказ!

– Давай ногу! Ставь на мою, ставь, не бойся!

– Я с-с-с… сам-м-…

– Ставь, говорю! Пошли! Раз! Два! Раз! Два!

– Торопимся, граждане! Шевелим копытами!

– Евгений, твою мать, и ты тут!

– Паша, сукин ты сын!

– Жека, здоров!

– Пока да, Вань.

– Черный юмор, блин!

– Разговоры!

Наша дряхлая колонна соединяется еще с двумя из соседних домов. Я знаю почти всех. С кем-то служил, с кем-то учился… А вон Санька! Ого, и Коляныч тут!

– Что ж они, решили всех наших собрать?

– Ни одного лишнего, товарищ капитан!

– Давайте, немного осталось!

– Не могу-у-у!

– Кто это?

– Можешь, можешь!

– Да кто там?

– Игорь, кто же еще?

Опухший, валится на снег Игорь. Он совсем плохой. Ну еще бы – три года центаврской на тылах подъедался. Пусть теперь вместе со всеми поскачет!

– Не дойдет он, точно вам говорю!

– Два квартала осталось! Вставай, сволочь!

– Не м-м-м…

Один выстрел. Второй. Оплавленный снег. Крови почти нет – испарилась.

– Кто еще отдохнуть захотел?

– Мы идем, идем!

– Вот именно. А надо бежать!

– Бежим, товарищ капитан…

– А это кто у нас тут такой филантроп?

Хлещут то по мне, то по Андрюхе. Рычим от боли, но надо идти.

– Как тогда, Жень, помнишь? В Роще?

– Помню, Андрюха, ты молчи давай…

Как забыть Рощу? Половина деревьев срезана, как ножами. Центавросы, как макаки, носятся по ветвям. Чувствуешь себя персонажем «Дума». Лупишь во все, что движется. И бежать, бежать. В беге – спасение. От пня до пня, от куста до куста. Дым – глаза текут, дышать только через фильтр. Как мы тогда выжили, одному Богу известно…

– Полквартала! Живее, дохляки!

– Идем, идем! Паша, держи Леху, он заваливается!

– Лешка, твою мать, ты че?

Леха, с которым мы пять лет оттрубили в одном институте, хрипит и валится на бок. Ноги мечут снег. Клацанье затворов.

– Сто-ой! Не стреляй!

– Отойди, а то и тебя…

– Отставить!

– Товарищ капитан, скажите ему!

– Не стрелять! Он уже и так…

Леха бестолково пялится в небо. Снежинки аккуратно укладываются у него на лице. Одна, особо наглая, садится прямо на зрачок. Я отворачиваюсь.

– Дошли! Товарищ капитан, дошли-и-и!

– Стройся! Все в строй, я сказал!

– В одну шеренгу – ста-ановись!

Толкаясь, торопливо выстраиваемся в шеренгу. Я смотрю вдаль. Ох, как нас много! Вроде бы столько лет прошло!

– Ого, сколько их! – охранники бормочут.

– И не сдохнут никак!

– Точно!

– Тишина! Ти-ши-на!

– Слово предоставляется…

По площади голос из динамиков – как раскат грома. Тишина звенит, потрескивает, как копящийся разряд молнии.

– Товарищу…

Площадь начинает трясти. Грохот аплодисментов. Овация. Вопли. Шум. Андрюха тоже лупит в ладони. Невольно поддавшись общему настроению, я ору:

– Да здравствует…

Шум падает так же, как и поднялся. Негромкий, суховатый голос.

– Дорогие товарищи! С чувством невероятно глубокой признательности хочу выразить вам свою личную благодарность. Вы, и только вы…

Я смотрю на людей, стоящих в шеренге. У многих трясутся руки, подкашиваются ноги, но на лицах сияют улыбки, по морщинистым щекам – дорожки от слез.

– …Орда воинствующих центавросов вероломно, без объявления войны…

Мои друзья безмолвствуют. Пашка стоит, закусив губу. Точно такое же было у него выражение лица, когда он вколачивал крест у изголовья свежей могилы своего брата, который закрыл его своим телом от выстрела в спину.

– …В этот праздничный, светлый день разрешите пожелать вам…

Бластерчики с каменными лицами. Солдаты, которые только что гнали нас ударами хлыстов, смотрят на ряды ветеранов с завистью и одобрением. Товарищ капитан не скрывает слез.

– Поздравляю вас с праздником вас, дорогие мои! С Днем защитника Отечества! Ура!

Звериная тропа

Павел Леонидович Бабенко, а попросту дядя Паша, жил на опушке леса. Его домик, самый маленький в поселке, значился под номером 47. Хотя остальные сорок шесть домов, как и положено в небольшом городке средней полосы России, кучковались, образуя подобие пчелиных сот, дом дяди Паши стоял особняком. Зависело это не только от характера Павла Леонидовича, достаточно крутого и нелюдимого, но и от его пристрастий. Дядя Паша будучи человеком, грубо говоря, «от сохи», любил покопаться в земле. Его огородик на десяти сотках частенько подвергался налетам поселковой детворы, хотя и знали ребята, чем грозило подобное нашествие. Одной крапивой в штаны можно было не отделаться. В поселке ходила байка о том, как одного мальчишку, пойманного за кражей огурцов, дядя Паша запер в сарай и, посадив на цепь, держал трое суток, кормя одними огурцами. Хотя этого никто не утверждал наверняка, слухи все же ходили. И, тем не менее, искушение было слишком велико. Таких роскошных овощей и фруктов, какие растил Бабенко, не было ни у кого из жителей поселка.

Сам же дядя Паша искренне считал себя строгим, но справедливым, а также весьма домовитым. Поэтому бдительно следил не только за своим огородом, но и за участком леса, который вплотную прилегал к его угодьям. Домик у Бабенко был небольшой, но его размеры с лихвой компенсировались огромным участком земли. Сразу за забором, ограждавшим участок, как раз и начинался лес. Никаких тропок к нему не вело – те, что были протоптаны с прошлого года, позаросли, так как лето выдалось засушливым, и грибов можно было не ждать. А поскольку на дворе все же был век двадцать первый, то и за дровами жители поселка не мотались, у всех было газовое отопление.

Жил дядя Паша бобылем, всего и интересов-то у него было – огородик да когда-никогда охота. Его собаку, черную немецкую овчарку Тину, вся округа знала как дикое и вольное животное, которое нимало не погнушается разрывом штанов чужака. Чужаками же Тина считала всех, кроме хозяина, к которому питала самую искреннюю приязнь. Дядя Паша отвечал ей тем же.

Так и жил Бабенко, перемежая огород, охоту и непременный просмотр пятничного «Поля чудес», кабы не одно малоприятное происшествие, которое оставило серьезный след на его биографии. Фактически оно ее и завершило.

Однажды утром дядя Паша вышел из дома и, подтягивая на ходу старенькие треники, направился к шлангу, чтобы прикрепить его к крану колонки и полить огурцы. Потом еще предстояло окучить картошку и подвязать помидоры. А еще… Словом, если бы под рукой оказался собеседник, ему немало пришлось бы выслушать об огородных культурах, добросовестно выращиваемых Бабенко. Однако в слушателях числилась только Тина, а так как она была порождением мира четвероногих, то принимать близко к сердцу слова дяди Паши не собиралась. Да ему того и не надо было, главное – пообщаться, раскрыть душу. А душу дядя Паша мог раскрыть только трем существам на свете – понятное дело, Тине, а еще слесарю Миронову и работнику книжного магазина Ганже, который, правда, книги читать не любил, а предпочтение отдавал фильмам, преимущественно зарубежным. О них он рассказывал своим друзьям, в ответ же получал дозу полезных советов об удобрениях от Бабенко и прокладках с шайбочками от Миронова. Странно, что три настолько разных человека находили общий язык. Хотя ничего странного не было – они дружили, почитай, с самого детсада.

Закончив полив последней грядки, дядя Паша хрустко разогнулся и только хотел устало и шумно выдохнуть, как некое зрелище за воротами заставило этот самый выдох сдержать. Затем Бабенко закрутил кран, подхватил валявшуюся на земле тяпку и двинулся за ворота. Выйдя на улицу, он проследовал до самого окончания своих владений и уставился на то, что было перед его взором.

Прямо от дороги, которая делала возле дома Бабенко крутой разворот и возвращалась обратно в поселок, к лесу вела новая, еле заметная, но все-таки выделяющаяся примятой травой тропка. Она затейливо вилась между кустами, которыми начинался лес, и уходила в самую его чащу. Ее-то и углядел со двора зоркий Бабенко.

– Эй! – позвал дядя Паша. – Кто там? Грибов еще нет!

Тина ответила ему заливистым лаем, но из леса не донеслось ни звука.

– Эй! – шумнул дядя Паша. – Слышь! Заблудишься – я не виноват!

Хотя, по правде сказать, дядя Паша был бы виноват, если бы искомый путник потерялся. Бабенко работал местным лесником. Точнее, он значился лесником, так как, собственно, браконьеров у них в поселке отродясь не было, а лесные пожары или прочая неприятность происходили крайне редко. Поэтому лес и дядя Паша демонстративно друг друга не замечали. Где-то раз в месяц Бабенко все же выбирался побродить по зеленым угодьям да потешить душеньку, подстрелив зайца или куропатку. В последний раз, насколько он помнил, ему удалось завалить матерого косого величиной с добрую собаку. Тина еле доволокла трусика до хозяина, за что ей был тут же пожалован заячий окорок. Но с того времени прошло, пожалуй, недели три. Так что, как ни крути, а отвечать за заблудшего пришлось бы все-таки Бабенко.